QR-код для пожертвований через СБП в вашем смартфоне.
ВЕРСИЯ ДЛЯ ANDROID
Дмитрий Иванович Тимофеев. Беседа первая
Программа Людмилы Зотовой
«Россия. Век XX»
Дмитрий Иванович Тимофеев
Беседа первая
Л.Зотова: Уважаемые радиослушатели, здравствуйте! Сегодня у нас в гостях Дмитрий Иванович Тимофеев – человек, проживший долгий жизненный путь, прошедший много дорог, видевший нашу Россию в разное время, с разных сторон. И вот сегодня мы с Дмитрием Ивановичем попробуем посмотреть на исторические события, которые переживала Россия в двадцатом веке, через призму его жизни. Дмитрий Иванович, расскажите нам о своей семье.
Д.И.Тимофеев: Я родился в 1924 году. Семья наша была крестьянская, многодетная. На вопрос «сколько у вас детей?» бабушка, которая, видимо, не достаточно четко считала, что было обычно в то время, говорила так: «Двое двойней, трое тройней и семь по одному». Вот это была семья. Занимались они хлебопашеством. Отец вышел из этой семьи на хутор. Был раздел, он получил надел небольшой, и там они поселились.
Л.Зотова: В какой области это было?
Д.И.Тимофеев: Тульская область, Ефремовский район, деревня Уродовка. Как скажешь кому, говорят сразу: «Некрасивая!» А я так смыслю – Уродовка… Может быть самые первые славяне, которые взошли на холмы среднерусской возвышенности, глянули окрест и у них дух захватило: «Ура!» Может быть, славянское слово «урода» – «Ура!» В наше просвещенное время, после 1917 года, эту деревню переименовали в Железнодорожную. Подробностей о своей жизни папа не говорил. Мы прошли такую жизнь, где можно было говорить только о сегодняшнем дне. О том, что было вчера, – Боже упаси! Из коротких обрывков и по тому, какой дом был в этой большой семье… Кирпичное, невысокое здание с центральным входом налево и направо в жилые помещения. Это называется по старинке «пятистенка». Представляло оно собой обычное свободное пространство без разделения на комнаты. Дедушка мой занимался скупкой зерна, как говорили тогда, «ссыпщик». В деревне какому-то хозяину выгодно ехать сдавать куда-то километров за сто, а кому-то выгодно чуть подешевле сдать, но зато получить деньги сразу. Вот этим делом немного занимался мой дедушка. 1933 год, трудное время. Был голод в 1931-32 годах. Он захватил и нашу полосу. К нам с Волги приехали татары.
Л.Зотова: А зачем они приехали? Они работать приехали?
Д.И.Тимофеев: Они с Волги от голоду шли. В Тульской области тогда был все-таки более или менее хлебный край. Хоть на очистках картофельных от соседа будешь жить. Они всего-навсего там месяца три или четыре… В 1933 году уже положение с продовольствием стало улучшаться. Поехал к себе в родные края. Бабушка осталась одна. Дальше жизнь на хуторе. Отец работает, соха у него. Голое место – вот тебе участок. Саженями отмерили – владей-хозяйничай. И вот на этом участке ходили по водомоинам с корзинами, собирали камни. И собирая эти камни, они сложили себе так называемое четырехкратное жилье. Ну зимой холодно было, я помню с детства. Вот это жилье.
Жили небогато. Отец более или менее концы с концами сводил. С соседями у него получилось как-то не совсем дружно. Он служил на флоте. Линкор «Марат», может быть помните? Кочегаром он был на том судне. В выходной день как куда собираться, моряки на берег и по кабакам, на вольные прогулки свои. А к нему как-то… Видно было, что отец старательный, крепкий здоровьем был. Офицер присмотрелся к нему как-то. Подходит – «Тимофеев, куда идете?» – «Да, вот, на берег иду». – «А что там?» – «Да, вот, там вроде как увидим». – «А не хочешь ли ты грамоте учиться?» – «А зачем мне грамота-то?» – «Ну, а чем ты там промышляешь, родители твои?» – «Землю пашут, и нас земля кормит». – «А как же так без грамоты-то жить?» – «Да зачем мне? Землю пашешь – тут грамота ни к чему» – «А вот если сосед тебе от твоего надела межу перенес, как ты узнаешь: оттяпал он у тебя или не оттяпал?» Он говорит: «Я вызову землемера и он отмерит». – «А за землемера, наверное, платить придется. Знал бы дело…» Он говорит: «Я тебя научу, и ты сам будешь это дело знать». Ну, он научил его грамоте. Так он читал по слогам. Последние годы он читал газеты, с печатным материалом справлялся.
И вот он научил его теореме Пифагора. Хо-хо, это какая грамота! А как? А он говорит: «Три, четыре, пять. Три – девять; четыре – шестнадцать; складываю – двадцать пять корень квадратный. Вот теперь тебе достаточно иметь веревку и аршин; три аршина, четыре аршина, и ты веревкой стянешь эти углы: пять аршинов от угла до угла. Связал, а дальше смотри – межа твоя вот так идет… Так вот, одна линия по твоей меже, вторая линия по другой меже. Ну, у него так и получилось как-то. Труд тяжкий крестьянский… Видимо, накануне доработал, может быть, до звезды заходящей. А спал немножко долго. Ну, проснулся – поздновато. Сосед уже, тоже брат, закончил пахоту свою. Папа видит, пахота закончена. Значит, это мое. А где же межевой кол-то? А он вроде бы как будто и не так забит. Глаз-то крестьянский наметанный. Потом приходит: «Ты, наверное, Михаил запахал мою межу». – «Да что ты?! Я?! Чтобы ты там?!» Заборным текстом они наверное… Не знали они, наверное, этого в то время. Так что более или менее грубо или резко, но вполне доступным текстом они общались. «Ну, Михаил, ты побойся Бога! Оттягал ты ведь у меня-то!» – «Да брось ты! С тобой еще разговаривать! С тобой никогда никакого ладу не было!» Да, вот говорит отец: «Ладно!» Пришел, взял свои веревки три, четыре, пять. Забил кол… «Ты что делаешь?» – спрашивает сосед. «Да, вот, буду мерить». – «Что мерить?! Что тут мерить?! Вот землемер же тебе намерил и межу поставил». Ну, в общем, отмерил и увидел, что, может быть, на метр он ее сдвинул. Ну, на метр ее сдвинул, а в длину получается 60-70 метров. Тогда получается, что там меры две-три зерна лишнего он у него оттягал. «Да нет! Что ты?!» – «Хорошо. Я иду сейчас в волость, беру землемера – он измерит. Платить кто будет за это? Кто виноват». – «А! Да с тобой невозможно! Всю жизнь так! Бери вот мою землю – от меня не убудет!» Народ-то как-то все таки нет-нет, а злобу таят. Особенно родня. Да и вообще, если тебе хорошо… Почему тебе хорошо, а мне не так? Ну, жили, работали. Помню, что амбар – хранилище зерна, оно было почти всегда пустое. Все он продавал. Нужно было вместо сохи плуг купить хотя бы на один лемех. Потом купил плуг этот – надо молотилку. Ну, купил он эту конную молотилку…
1931 год, идет коллективизация. Всех в колхоз. Хочешь – не хочешь, но наши шесть дворов… Были выселки эти тимофеевские… Приходит, значит, в колхоз. А какой тут колхоз? Общественный. Все туда сносим, работаем вместе. И на всех потом поровну там и делить. А он говорит: «Да на какой ляд нужна мне эта общественность такая? Вот я своим буду кормиться. Государству налоги – пожалуйста! Пускай! Я всегда исправно плачу, долгов у меня нет. Так я и буду жить». – «Нет, нет! Вроде нельзя!» Но большинство-то, пять человек, как-то вроде их уговорили. Кто знает, какие мотивы были? Они согласились вот идти в колхоз.
Л.Зотова: Это были родственники вашего папы, да? Братья?
Д.И.Тимофеев: Да, родственники, братья. Решили, что лучше уж вступить в коммуну, потому что так уж красно бают. Раньше-то ничего не делай, а краюха у тебя на столе всегда пушистая, румяная. Ну, когда пошли тут по дворам записываться: «Да распишись, распишись!» Приходят, а папа говорит: «На кой ляд мне?! Я не буду расписываться!» – «А ну как же так?! Все у тебя расписались?!» – «Да не надо! Я вот как раньше!» А полоса ведь была какая? Ну кулаки. Если у тебя хлеба, как говорили старики, от новины до новины новый урожай собрал и последнюю краюху из старого ты спек, от новины до новины хлеб. Вот, хватает от новины до новины, может быть, на обзаведение хозяйства тебе какие-то гроши остаются. Это справный мужик, справный крестьянин, самостоятельный. Своим умом живет, своим трудом кормится.
А время-то было… Учили мы Ленина. Там у него первый термин – кулак. Правда, пошел этот термин чуть-ли не от Столыпина. От него пошло слово «кулак». Но у него это не оскорбительный был термин. Человек, которого называют «кулак», все у него при себе, все своим трудом, он трудится, работает. И вот тогда так: «Ах! А не хочешь ты?! Значит – кулак!» И вот приходят к нему. Объявили, что будет собрание, сход вашего поселка, и будет, значит решаться вопрос: Тимофеев пойдет или не пойдет? Мать меня взяла за ручку, пошли к соседу Михаилу этому, там было намечено собрание. Значит изба, вход, направо скамья. Мать прошла: «Митя, садись». Вдоль стены вторая скамья, стол, еще скамьи. И вот все пришли, кто с женами, кто одни мужики. Пришли двое. Один в кожаной куртке, достает бумагу. И еще револьвер достал и положил на стол для убедительности фактов. Второй – портфель на стол. Тоже достает оттуда бумаги. Молодец Шолохов – писал, что видел. «Ну вот, товарищи, значит, граждане, у нас создается коммуна. Все записались. И ваши односельчане тоже. Только вот один Тимофеев не записан. Наверное, он кулак. Кулакам места у нас нет». Папа говорит: «Да, какой же я кулак?» – «Как «какой кулак?» Кулак!» Он купил однолемешный плуг косуля. Еще обзавелся молотилкой конной. Длинное бревно, лошадь на конце привязывается и топчет это зерно, вал катает. «Конечно, кулак!» – говорит Михаил. Папа говорит: «Михаил, ну какой же кулак?!» – «Да как же так «какой кулак?!» У тебя вон видишь все… Ты вообще все чужим горбом нажил!» – «Как это «чужим горбом»?! Мы ж с тобой…» – называет там какого-то богатого мужика, – «к нему же с тобой вместе ходили на покос». Ему вперед, а у нас уже после только. Чтобы так заработать себе. А этот с револьвером говорит: «А, если не кулак, то, все равно подкулачник!» В общем, отца решили в кулаки. Он тогда: «Ну, мрак вас задери! Согласен». Пишет заявление в колхоз; создали коммуну.
Как учитывать объем труда? Как оплата твоя идет. В Библии там кто в первый час пришел и в последний час пришел, – всем поровну. А тут в коммуне как не знали. А раз ты подкулачник, то забрали все, даже курей. «И вот посмотрим, как ты будешь трудиться. Оправдаешь доверие партии – мы тебя, значит, зачислим постоянно. Не оправдаешь – мы тебя отсюда долой, все порушим. Срок тебе май». Значит, достаточно зажиточный был человек, изба у него. Вот и разместили столовую. Стряпухи там в чугунах, большие котлы, варят. Значит, на завтрак приготовили, все сели за большой стол. Одна миска на сколько-то там человек, человека четыре-пять. Ложки у всех и по очереди. Семейный быт сохранился: тарелками не пользовались. Одна миска. Старший сначала, следующий за ним.
Л.Зотова: Одной ложкой?
Д.И.Тимофеев: Нет. У каждого своя ложка.
Л.Зотова: Своя, да? Деревянная?
Д.И.Тимофеев: Деревянная. Такие продают сейчас, у них не изменилась форма. Роспись тоже такая же. Росписью человек зарабатывал себе лишнюю копейку. Белая ложка за пятак. А расписная ложка, смотришь, уже за семь копеек пойдет. Старший ложкой по краю миски – раз! Если суп с мясом был – это значит «по мясам». Ты ложечкой можешь кусочек мяса подцепить, не больше. Если два кусочка – стряси туда лишний. Ну потом пообедали когда, закончил до последнего, – все ложкой по миске! Значит, обед закончился. Перекрестились, благословя Господа за хлеб насущный. И что чего кому как назначено. И вот такой вот обычай был. И тут значит вся это общая миска; кто там «по мясам». Это дома старший, а тут мы все равны.
Л.Зотова: Это в колхозе кто работал, они все собирались и как в общей столовой.
Д.И.Тимофеев: Общая столовая у них. Стряпуха всем в миски наливает, они все садятся и едят очереди из этой миски. Кто шустрее, кто отстал – тут уже контроля никакого нету. Ну а дети? Бегал, бегал. Захотел есть, домой пришел. «Мама, есть я что-нибудь хочу!» – «Побегай там еще». Побегал. «Ну что?» – «Да есть я хочу!» – «Да ты еще мало бегал, поэтому есть хочешь. Побегай побольше – есть перехочешь!»
Л.Зотова: Дмитрий Иванович, получается, что дома люди уже не готовили?
Д.И.Тимофеев: Дома только ночевали. Все туда свезли на скотный двор. И семена, и картофель, и овощи, все свезли на общий склад. И тут работают, пашут и все. Отец присмотрелся: «Боже мой! За стол-то мы сели, и тот, кого я видел под кустом в тенечке, кто там от жары спасался, он шустрее меня ложкой-то работает. Да что же такое?» А дети тоже есть хотят. Целый день бегаем от завтрака до обеда, и только в завтрак, в обед, в ужин, что со всеми, то и поели.
Л.Зотова: Дмитрий Иванович, а это бесплатные были обеды, никто ничего не платил?
Д.И.Тимофеев: Платили все. Корова моя на скотном, лошадь на скотном, куры все на общем птичнике. И называется коммуна. Она и по сей день коммуна «Северная Звезда». Почему так лирично назвали, не знаю. Ну отец посмотрел так: «Нет, я так детей не прокормлю. Я ухожу». – «Уходишь? Тогда все!» Он говорит: «Ну, мрак вас задери! Оставляйте все! Берите! Только вот я буду жить тут». – «Нет! Кулак, да еще с нами?! Нет!» Назначают какое-то число в мае, говорят: «К этому времени убирайся оттуда!» Ну что там убираться-то? Подпоясался. В дорожку что-то взял, и вот готов идти. Действительно, приезжают на подводах. Три подвода. Начинают солому с крыши валить. Свалили. Стропила валить. Свалили. Бревна по этой каменной кладке. Тук – и изба вся рассыпалась.
Помню, сани отец выхлопотал пацанам, мне, сестре. Потом еще брат Павел, моложе меня на три года. Ребятишкам кататься с горки. Эти санки он снял, положил в сторонку: «Потом я заберу!» А эти басурманы взяли и забрали. Отец на флоте служил. У него был рундучок. А у него там документы какие-то, ничего ценного там не было. Он этот рундучок тоже положил в сторонку. Говорит: «Митя, карауль!» Мне было лет шесть. Ну, караулю, смотрю. Подходит один, говорит: «Знаешь что? Давай пошутим. Вот я сейчас возьму, а ты отцу не говори. Я спрячу, а вот когда он будет искать, вот когда он найдет, мы ему, значит, отдадим. А если не найдет, мы все равно ему отдадим. Но ты ему не говори». Отец приходит, говорит: «Митя, а где этот рундучок-то?» Молчу. «Митя, ну тут рундучок, я ж тебе сказал караулить!» Я молчу. А он на меня смотрит. «Во, мрак вас забери! Там же ничего нет! Отдайте!» – «А мы не брали!» Боже мой! Вот он что-то там потаскает по мелочи. А сам? Ну, не выговорить никак. И рыдает, плачет. А они все свое дело сделали. Отец на куче этой сидит, думает: «Что дальше делать, как быть? Где-то лошадь надо взять – увезти все в Уродовку, в родительский дом свалить». А тут как раз брат приехал на лошади. Приехали, привезли туда. Вот так вот в коммуне было. Ну, думает, что ж? Сказали, пролетарии, работа… Тут только чтобы руки твои были, а работы у нас край не початый. Матери тоже на работу надо. Да вот только что она может? Она расписывалась крестиком. Меня когда в библиотеку записывала, попросили расписаться. А она отвечает: «А я и не знаю». Я ей показывал значки. Как букву «т» писать, букву «и», букву «м». Ну, библиотекарь говорит: «Ладно, хватит. Расписывайся сама!» Она крестик поставила. Ну, что она может? Она ходит по дворам. Кому что. Кому помыть полы, кому постирать, кому что-чего. Чтобы за день набрать что-нибудь к вечеру домой принести.
Л.Зотова: Едой платили?
Д.И.Тимофеев: Да, едой. Только за еду. Ну, опять, если деньги, они лучше еды. Потому что была карточная система. Это советская власть. Мы же жили лучше всех. А отец куда не пойдет – не берут. Офицеры кровопийцы ведь, дворяне, кончали морской кадетский корпус Петра Великого. Кровопийцы! Долой их! Всех под корень. Офицер, он ведь его грамоте научил. И потом, кочегарка-то кочегаркой! А вот видишь машина какая? Ты вот там рубильник дернул, ты замыкаешь им сеть. Вот трубу дернул, смотришь – турбина пошла… И вот он его чему-то там научил. Чему там можно научить? Ну, например, голыми руками ни за что браться нельзя. А если провода тут идут, то если хочешь брать, там есть изоляция. Отец начал смекать. И вот он ходил наниматься. Куда он только не ходил! «Что умеешь?» – «Да, вот я вроде кочегар, вот я немножко электрик, про электричество там смекаю». – «Давай справку. Где ты работал?» Тогда должна была быть справка, паспортов там не было. «Справку давай: кто ты, что ты?» А он справку дает… Еще когда из коммуны выгоняли, он им сказал: «Дайте мне отходную о том, что я из коммуны ушел и все-все осталось у вас в коммуне, и собой я ничего не взял: ни лопаты, ни крюка». Председатель долго упирался: «Кулакам ничего не даем!» Но как-то отец уговорил его, до слезы довел: «Да мне ж семью кормить надо, детей! Как же я без документа пойду куда-то?» Он ему тогда написал, что ушел добровольно. Коммуна проголосовала за него, согласие коммунаров получено. Ушел он, и все имущество осталось коммуне. «Так ты же землепашец? Иди землю пахать! Нам такие рабочие не нужны». Куда он только не ходил с весны до конца июля.
Как-то он собирается и зовет меня и брата Павла: «Митя, Паша, идем со мной!» Пришли мы в город. Кирпичное здание. Там располагается РИК: Районный исполнительный комитет. Секретарь сидит. «Туда нельзя!» – «А почему?» – «Совещание!» Отец так ее легонечко за плечо своей флотской рукой отодвинул. Она отошла от двери. Дверь настежь. Отец туда заходит. Она кричит в открытую дверь: «Я его не пускала! Он сам!» Отвечают: «Хорошо, хорошо! Закрывайте!» – «В чем дело, гражданин?» Отец говорит так: «Посадите меня в тюрьму, мне там пайка будет дана. А детей заберите в приют. Их там кормить будут. Потому как я их накормить не могу, меня нигде не берут на работу!» – «В чем дело? Как?» – «Везде мне дают отказ, потому как я хлебопашец. Все отправляют землю пахать. А я в этой коммуне не могу свою семью прокормить. Не знали, как трудодень определить. Это после определили. Ты вот столько-то спаши или столько-то дров наруби, будет тебе палочка – трудодень. А на этот трудовой день мы по осени посчитаем: что соберется у нас на еду, мы на всех и поделим. Сколько у тебя палочек, и на каждую палочку получишь ты свой трудовой пай». – «Какие-нибудь документы или бумага есть?» Отец достает: «Вот, пожалуйста!» – «А вот ты всякие продразверстки и прочие твердые задания…» Было время – продовольственная разверстка… Ленин сказал, чтобы с каждого двора и лошади столько-то там мешков того-то. Собрали. Мало. Народ есть хочет. Тогда твердые задания пошли. Твердо оставить минимум тебе на посев. Нельзя же мужика без посева оставить. А есть – это уже твое дело. Если съел, то земля бурьяном поросла. Как хочешь потом питайся. Отец тогда говорит: «Все выполнил твердые задания, продразверстки. Все выполнено, бумаги есть». Он встает из-за стола, выходит. Идем мы все. Мы подошли к секретарю. Секретарю говорят: «Дай ему справку: разрешение на работу». Он тут же подписал. Пошел за стол, печать поставили и все – получил отец справку. Сколько радости было. Как на крыльях полетел. Как тяжело он шел в этот РИК, и как легко пошел прямо наниматься на работу.
Первая контора: коммунальное хозяйство – Коммунхоз. Заходит туда, говорит: «На работу хочу!» – «А что умеешь?» – «Ну, вот то могу, то могу…» И вот он устроился туда на работу. Проработал там два года. Был там трактор. Трактор – каток, который асфальт катает. «При этом катке будешь помогать трактористу». Худо-бедно, но хлеб был. Осень. Кончился рабочий сезон, и этот тракторист решил так: «Прибавьте мне зарплату, получку!» Те говорят: «Нет, не прибавим тебе! Не нравятся барыши, тогда увольняйся, увольняйся!» А отец-то с ним там копошился. Молодец тот офицер флотский, кровопийца-дворянин. Отцу он помог. Отец в машине разумел немного. Ну в общем так определили его трактористом. И папа отработал до пенсии, почти шестьдесят лет отработал в одном хозяйстве и на этом тракторе. И потом у него в помощниках был Федор Федорович Глаголин – учитель немецкого языка. Немцы пришли в Ефремов. И вот Федор Федорович пришел туда и его переводчиком определили. А когда наших прогнали, то там недели три немец был. А Федора Федоровича тут ребята с околышками, как папа выразился, замели, дали ему срок. Но так как вина была его не велика, около года отсидел. К работе в школе и близко не подпускали, враг народа ведь, чему еще детей научит. А папа с почтением к нему относился. Разговорились с ним они как-то: «Вот вроде работы нет и не знаю, куда ж мне идти!» Папа отвечает: «Пойдем! Может быть, у нас что-нибудь и найдется!» Папа рассказывал, что зашел с ним вместе к себе на работу, и говорит: «Вот работу ищем человеку. Может быть, возьмем его?» Подумали там начальство, и решили: «Ну ладно, хорошо». И его оформили. И, значит, стал Федор Федорович работать с папой. Отработали, все, слава Богу, было благополучно. И он на пенсию потом ушел с этой работы.
Вот еще момент-то какой. Все-таки папа не миновал случая, когда и его замели. Работает. Под весну что-то домой не пришел. Под вечер приходят стеснительные ребята, обыск делать. «А чего искать-то?» – «Как чего искать? Кулаки!» – «Так ну подождите, вот сейчас муж придет с работы». – «А муж твой сидит уже!» Его уже арестовали как врага народа. Я, к сожалению, не знаю, какой мотив был. Посадили его в тюрьму. Мать одна. Нас трое. Пробиваемся, как можем. Благо было великое – рядом соседки жили. Хороший домик у них был даже. Крыша крыта чем-то вроде жести, а не соломой. Они картошку чистили. И мама ходила к ним, просила: «Дайте нам очистки». А когда вымоешь эти очистки, промоешь их хорошенько, сваришь, похлебка-то получается что надо, хоть и без всякой заправки мясной или жировой.
Отца посадили. Но, слава Богу, отправили на высылку в Архангельскую область, в Саламбала. Ему даже позволили семью туда взять. Ну, списались они с матерью, и мы с ней поехали туда. Приехали туда. Зима. Как ехать? Ехать трамваем каким-то. Что такое трамвай? В трамвае там платить надо. «А нельзя ли как-нибудь пешком-то?» – «А вот через Двину пойти можно. Но там нельзя идти-то. Ведь там уже лед таять начинает». – «Пешком пойдем». Ну и пошли кое-как по тропинке, где след есть. А мать идет и провалилась, и повисла на бревнах. Она выбралась вся мокрая. Пошли на трамвайную чугунку. Холод. Мороз. Едет трамвай, красный, я помню. Мать нас раз-раз и в трамвай посадила, санки со своим скарбом тоже в трамвай затащила, и идет к кондуктору. Та ей навстречу: «Платите!» Мать отвечает: «Платить мне нечем. Я платить не могу. Я еду к мужу, он на вольном поселении. Вот еду к нему – мне детей кормить нечем…» Помню, разговор у них долгий был, но мать уговорила их – довезли бесплатно. Потом оттуда километров двенадцать мы шли лесом, тайгой. Снег, красота – Боже мой! Наконец добрались, видим крепость или Петром сложена, или, может быть, монахи соловецкие труд свой туда вложили. А в крепости какое-то предприятие что ли. Барак. Нары, нары, нары. Как там отец договорился – не знаю. Две нары ему разрешили занять. Он, сестра и брат поменьше. А меня на этот самый сундучок. Я на нем лежал. Тяжко было.
К весне мать уезжает. Приехали домой в Ефремов. Бабушка одна. Мы ей сказали: «Мы у вас будем жить». Она отвечает: «Нет, мне надо дом продать». В общем, нас приютили в какой-то крестьянской сараюшке. А тут тиф начался. Мать заболела тифом. Остригли ее. Она говорит: «Ко мне не ходите. Пойдите по соседям – у кого что». Короче говоря, милостыню собирали. Наберем сколько-то там кусочков. И, Боже упаси, вот дали мне кусочек, чтобы я откусил хоть сколько-то! Боже, ну как же так? А Дуня, а Павел?
Потом отец освободился. А как он освободился? Ну если работает человек хорошо, то давали ему вольную. «Тимофеев Иван Федорович выходит. Добросовестно работал. Инвентарь свой (лопату) сдал». Вот такой документ. И с этим документом с Архангельска приехал он в Ефремов. «Груня, это я, Ваня!» Ой, слезы! «Ты ко мне, Ваня, не подходи. У меня тиф. Поищи, может быть, у кого найдешь квартиру». На конце Уродовки Кострикины сдали нам угол на полу: земляной пол, при печке лавка приделана хозяевами – на ней спят, а то и на печке. Слава Богу, мама поправилась, и мы там жили лет шесть у них. Такая нищета была. Мешок свеклы, и этой свеклой мы исхитрились кормиться. Чистят, варят свеклу, получается такая сладкая, тертая. Уходит мать хлеба где заработать: «Вот возьмите, в миску налейте и больше не надо». Сколько сказала – столько наливаем. И больше мы, пока мать не придет, не брали. Бегаем…
Л.Зотова: Дмитрий Иванович, вот сейчас воспитывают детей. Дети не слушают. А вот как же вы слушали? Ведь вроде и воспитания-то никакого не было.
Д.И.Тимофеев: А как же это не было воспитания? У мамы так вот воспитание было. Угостила мама нас чем-нибудь, а я там слукавил что-то у Дуси. Она говорит: «Ах ты родимец! Да разве так можно? Вот сейчас же отдай!» А сестра уже ревет: «Вот, Митька у меня взял!» Ну, какую-нибудь там сластюху. Мать: «Ах, вы такие-сякие! А ну ка!» За вихры берет. «Друг об друга вот постучитесь. А ты попроси прощения!» –«Прости, Дуся!» Вот так вот и было. Даже когда сахар наколет, синие головы, купит сколько-нибудь мать, накрошит кусочками, сложит в мешочек. Жили мы в землянке. А там какая-то вроде балочка, дырочка, веточка, и на эту веточку повешен вот этот мешочек. Накажет нам мать: «Не трогать!» И не трогали. Помню «какао в дирижабле». Пережженный ячмень, может быть, там какао и было добавлено. Чугун был у нас литров на пять. Мы в нем обед варили, картошку, ну, словом, все. Вот сварим мы этой какавы, поллитра молока на этот чугун замешали, и вот мать нам перед обедом говорит: «Вот этого какавы вам каждому по кружке. По кружке и больше ни-ни». Вот так вот и было. И даже, сколько не ходил я по деревням, в окна стучался – где дадут, а где не дадут. Стоишь в магазине. Получает народ по карточкам нормы. Кто даст отрезочек, вот довесочек. И доходит вплоть до того, что считаешь: «Сколько кусков я собрал?» Утром я поел, на целый день ушел, а вечером будет у тебя все вместе – и обед, и ужин. И до этого момента хоть бы крошку-то отщипнул. Прямо и есть не хочется, как подумаешь про мать, когда она спросит: «Ты ел?» – «Нет, не ел, мама». – «Какой ты молодец!» Ради этого «молодец» и старались.
И самое главное что? Труд! Если есть в семье труд – будет ребенок достойным. Нету в семье труда. «Мы наработались. Мы настрадались. Пусть дети отдыхают». Вырастает из-за этого эгоист. И такой эгоист, который у матери пенсию украл, пропил. Приходит есть, а у матери нечего. Она у соседки последний рубль заняла, чтобы хлеба купить…
Короче говоря, жили мы в этой землянке. В 1962 году отец из землянки отец переехал в коммунальную квартиру. Дали ему там жилье. Вот тут-то он в коммунизме зажил. Жизнью своей папа был доволен. Приезжаю я к нему в отпуск – папа дома. Поговорили за то, за се. Про флот вспоминает, про обучение это самое свое. Ну спрашиваю его: «Как жизнь?» Отвечает: «Ну, Мить, я живу как при коммунизме». – «А чего же тут хорошего?» «А как же? У меня же пенсия!» Вот в такое-то число к нему в дверь стучат: «Иван Тимофеев дома?» – «Дома». Приходит почтальонша, ее все по имени отчеству знают. «Заходи, заходи!» Заходит. «Ну, получи пенсию. Распишись». Получает пенсию. Тридцать девять рублей пенсия. «Как при коммунизме! Я же дома сижу, а мне вот деньги приносят. Я их сразу раскладываю. За квартиру надо заплатить? Надо. Еще за что-то надо. А мне, чтобы был целый месяц кусок мяса, сразу надо пять-семь рублей отложить. Это мне чтобы свиную голову купить. На другое денег не хватит. Разделываю. Что на варево. Что на кусок. Из сала шпик получается. Остальное засаливаю – солонина у меня, как на корабле». Соленое мясо на флоте – ребята без мяса не жили. Потом засолит, и вот ему это на целый месяц от получки до получки кусок. «Так что и работать мне не надо. Если надо, пошел прошелся в парикмахерскую. Вот и прогулка у меня». Брился он в парикмахерской. Значит, рубашка у него, шнуровочный поясочек подпояшет. С напуском рубашка. «Эти какие-то там сорванцы-обормоты, они как голь какая! Затянется – никакого вида нету. А с напуском достойно. Пойду пройдусь. Приду домой, почитаю. Никакой тебе заботы!» На этом все и закончилось. Спасибо за приглашение!
Л.Зотова: Дорогие друзья! Наша сегодняшняя передача закончена. Окончание беседы с Дмитрием Ивановичем Тимофеевым слушайте на волнах радио «Град Петров».
См. также:
 |
В 2013 году отмечается 70-летие Сталинградской битвы. Об этой дате Марина Лобанова беседует с историком Кириллом Александровым |
 |
«У православных была Русская Православная Церковь Заграницей. Это была единственная институциональная организация, которая действительно помогала русским православным перемещенным лицам проживать, исповедовать свою веру, оставаться русскими и в то же время не уезжать в СССР, если они этого не хотели. Это была единственная институционально оформленная организация, которая действительно помогала каждому русскому человеку», – Александр Корнилов |
 |
Иерей Николай Савченко в программе Александра Крупинина «Неделя»: «Как раз в это время 80 лет назад, в феврале-марте 1933 года, люди умирали с голоду в огромных количествах: 6 миллионов умерших – это официальные данные. И что сейчас мы об этом слышим? Ничего. В Сталинграде были окружены около 300 тысяч, а жертвы голодомора – это 20 таких группировок! И мы молчим об этом. А слышим что? О переименовании Волгограда в Сталинград… Как же мы можем давать городу имя того, кто был крупнейшим гонителем Церкви Христовой за всю ее историю?!» |
 |
Ответ постоянного автора радио «Град Петров» к.и.н. К.М.Александрова на комментарий слушателя в Гостевой книге на сайте: Счет потерь 1941-1945>> |
 |
ВИДЕО: протоиерей Александр Степанов о месте исторического знания в жизни христианина и на волнах епархиального радио |
 |
В цикле «Непридуманное» звучали передачи по книге Ольги Сидельниковой-Вербицкой «На что душа моя оглянется». Автор книги, Ольга Ростиславовна, и ее муж, Юрий Всеволодович Вербицкий, 15 октября 2012 г. были гостями студии радио «Град Петров» |
 |
Кто сегодня служит в армии: защитники отечества или неудачники по жизни? Тема программы Александра Ратникова «Давайте разберемся» – российская армия, ее история и современность |
 |
Репортаж (аудио + фото): МОГИЛЫ ГЕРОЕВ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ на Смоленском православном кладбище в Петербурге>> |
 |
НОВЫЙ АУДИОДИСК «Воспоминания о войне» Николая Николаевича Никулина – на сегодня самые знаменитые и самые волнующие полевые мемуары советского солдата, роль которых в сохранении памяти о той войне, которую мы привыкли обозначать «1941–1945», трудно переоценить>> |
 |
9 мая – день памяти о войне |
 |
Именно сейчас, когда мы находимся на каком-то перепутье и не очень понятно, как будет развиваться судьба нашей страны в ближайшие годы, нам нужно актуальное, серьезное, не идеализированное, не мифологизированное отношение к нашей истории…Обсуждение фильма Андрея Смирнова (АУДИО + ТЕКСТ) |
 |
Фильм режиссера и сценариста Андрея Смирнова «Жила-была одна баба» вызвал широкое обсуждение в обществе. Свое мнение о фильме, в котором рассказывается история русской крестьянки в период с 1909 по 1921 год, высказал историк Кирилл Александров |
 |
Страницы книги Игоря Храмова «Русская душа «Белой Розы»» – слушайте с 4 октября |
 |
К 90-летию подавления тамбовского крестьянского восстания (1921) |
 |
21 августа протоиерей Георгий Митрофанов в программе «Уроки истории» беседует с научным консультантом художественного фильма режиссера Владимира Хотиненко «Поп» кандидатом исторических наук Константином Петровичем Обозным |
 |
ЛЕНИН Биографию В.И.Ульянова рассказывает историк Кирилл Александров (заказать все передачи на диске)>> |
 |
Новый аудиодиск: БЕЛЫЕ ГЕНЕРАЛЫ. Н.Н. ЮДЕНИЧ |
 |
21 июня гостем студии радио «Град Петров» был командир поискового отряда «Любань» Игорь Суров |
 |
22 июня 1941 года… Что эта дата значит для нас, живущих сегодня? Должны ли мы помнить этот день, трагически изменивший жизнь наших отцов и дедов, и если должны, то как? Накануне этого дня в прямом эфире программы «У нас в гостях» Людмила Зотова встречается с Игорем Суровым, командиром поискового отряда «Любань» |
 |
22 июня – 70-летие начала Великой отечественной войны 1941-1945 годов. В программе «Встреча» Даниил Петров рассказывает о деятельности поискового отряда «Орел», который помог ему узнать обстоятельства последних дней жизни его деда, погибшего под Ржевом…>> |
 |
9 мая – день памяти о войне |
 |
В рубрике «Под знаменем России» – цикл программ, рассказывающий о жизни Антона Ивановича Деникина |
 |
14 апреля – 149 лет со дня рождения Петра Аркадьевича Столыпина |
 |
Письмо внучки генерала М.В. Алексеева по поводу программы, посвященной ее знаменитому деду в цикле «Белые генералы» на радио «Град Петров» |
 |
23 февраля в прямом эфире программы «Пастырский час» протоиерей Максим Плетнев говорил о светских праздниках |
 |
22 февраля в прямом эфире программы «Пастырский час» протоиерей Вячеслав Харинов говорил о смелости и мужестве в жизни христиан |
 |
«И.С. Шмелёв был, кроме писательства, еще и выдающийся русский человек», – написал о Шмелёве другой выдающийся эмигрант, историк церкви Антон Владимирович Карташёв. Новый диск, выпущенный радиостанцией «Град Петров» – прямая иллюстрация к этому высказыванию |
 |
«Родная чужбина» – цикл программ по письмам Евгении Александровны Свиньиной из Петрограда-Ленинграда в Париж своим родным, успевшим покинуть родину после переворота 1917 года |
 |
Протоиерей Константин Смирнов читает повесть Ивана Шмелёва «Куликово поле» |
 |
15, 22 и 29 августа Памяти архимандрита Павла (Груздева). Программа протоиерея Георгия и Марины Александровны Митрофановых>> |
 |
«Полководец утраченной страны». Сайт «Татьянин День» опубликовал рецензию Светланы Шешуновой на диск радио «Град Петров» «Белые генералы. М.В. Алексеев»>> |
 |
Две катынские катастрофы – 1940 и 2010 года. О духовном смысле страшных уроков истории размышляет протоиерей Георгий Митрофанов |
 |
Протоиерей Георгий Митрофанов о романе Виктора Петровича Астафьева «Прокляты и убиты» |
 |
С 30 мая 2010 г., по воскресеньям, в рубрике «Уроки истории» Беседы протоиерея Георгия Митрофанова о патриархе Сергии (Страгородском) в рамках цикла «Русская Православная Церковь XX века в личностях Патриархов»>> |
В Архиве передач:
 |
Слушать (40 мин.)
К 70-летию 22 июня 1941 года. Передача 3
|
 |
Слушать (42 мин.)
К 70-летию 22 июня 1941 года. Передача 2
|
 |
Слушать (40 мин.)
К 70-летию 22 июня 1941 года. Передача 1
К.М.Александров подводит итоги войны 1941-1945гг. — человеческие итоги, потери… |
 |
Слушать (45 мин.) Читать
Неизвестная блокада. Беседа с историком Н.Ломагиным. Часть 2
«Неизвестная блокада». Под таким названием несколько лет назад вышла книга историка Никиты Андреевича Ломагина. Так же мы озаглавили стенограмму беседы автора этой книги и главного редактора радио «Град Петров» протоиерея Александра Степанова. В канун очередной годовщины праздника Победы мы вновь обращаемся к самым страшным страницам истории нашего города, к тем ее страницам, которые должны жить в памяти каждого петербуржца… Читайте вторую часть беседы. |
 |
Слушать (47 мин.) Читать
Неизвестная блокада. Беседа с историком Н.Ломагиным. Часть 1
«Неизвестная блокада». Под таким названием несколько лет назад вышла книга историка Никиты Андреевича Ломагина. Так же мы озаглавили стенограмму беседы автора этой книги и главного редактора радио «Град Петров» протоиерея Александра Степанова. В канун очередной годовщины праздника Победы мы вновь обращаемся к самым страшным страницам истории нашего города, к тем ее страницам, которые должны жить в памяти каждого петербуржца… |
 |
Читать
Великая Отечественная война и Победа в современном церковном и светском сознании. Гость программы «Уроки истории» – прот.Лев Большаков.
«…В наше время можно было бы глубже, тоньше как-то, человечнее оценивать все события, а в особенности такое могучее событие как войну. И для того, чтобы наш современник мог почувствовать радость о том, что была окончена война, ему нужно научиться ценить мир и ценить любовь. И тогда он будет понимать хоть вчуже, как страшна война…» О современном церковном и светском отношении к войне и Победе размышляет протоиерей Лев Большаков, настоятель храма Успения Божией Матери в г.Кондопога (Карелия). |
 |
Читать
О войне и Победе. Беседа прот. Льва Большакова и прот. Александра Степанова
Мы только что пережили еще одну годовщину Победы в Великой Отечественной войне, еще один День всенародной памяти. О войне и Победе, о цене, счастье и смысле этой Победы, о том, как по-разному воспринимаем мы свою недавнюю историю, и о многом другом размышляют протоиерей Лев Большаков и протоиерей Александр Степанов. |
 |
Слушать (40 мин.)
Новый документальный сериал о Второй мировой войне (журналист Виктор Правдюк и историк Кирилл Александров)
Многосерийная эпопея о Второй мировой войне — один из самых грандиозных проектов известного журналиста Виктора Правдюка. О своей работе над фильмом, о том общественном резонансе, который вызвал этот фильм, ломающий многие стереотипы, и о том, зачем нам сейчас, спустя 60 лет, так важно знать правду о войне, рассказывают слушателям нашего радио создатели фильма — Виктор Правдюк и историк Кирилл Александров |
Читайте также: