«А дальше?»

Программа Марины Михайловой

«Культурная реакция»

Прямой эфир: 15 апреля 2015 г.

Тема: фильм режиссера Павла Павликовского «Ида»

Гость: протоиерей Александр Степанов

 

– Здравствуйте, дорогие радиослушатели! С вами радио «Град Петров», программа «Культурная реакция» и ее ведущая Марина Михайлова. И сегодня у нас в студии главный редактор радио «Град Петров» протоиерей Александр Степанов.

– Здравствуйте, Марина Валентиновна, здравствуйте, дорогие радиослушатели.

– Мы будем обсуждать фильм польского режиссера Павла Павликовского под названием «Ида». Этот фильм на меня произвел какое-то радостное, утешительное впечатление, особенно будучи просмотренным после трагического, тяжелого и мрачного «Левиафана», которого мы с Вами тоже обсуждали здесь. Вот батюшка, давайте поговорим об этом фильме. Он победил «Левиафана» на фестивале в Каннах.

– Очень показательно и радостно, пасхально-радостно, от того, что такой фильм победил «Левиафана».

– Да, хотя «Левиафан» тоже хорошее кино и мы о нем немало добрых слов сказали. Но позиция Павликовского радикально, сущностно другая, по отношению к той, которую занимает наш Звягинцев.

– Да, разумеется, но, может быть, наша действительность дает такие серьезные поводы для пессимизма. Но здесь-то как раз тоже действительность, которая в этом фильме явлена, она тоже не дает больших поводов для оптимизма. Фильм так подчеркивает своей черно-белой стилистикой, очень выразительной, эту тяжесть времени (это начало 60-х годов). И, тем не менее, фильм, конечно, глубоко христианский. Я просто затрудняюсь сходу назвать фильмы, которые для меня были бы таким замечательным примером настоящего христианского кино. Хотя, в отличие от «Левиафана», в самом названии никаких христианских и вообще библейских аллюзий не содержится, а по сути фильм глубоко христианский.

– Кстати, название фильма – это целая традиция: «Анна Каренина», «Евгений Онегин», «Дон Кихот», «Гамлет», когда в центре именно человек, судьба человека, лицо человека. Мы увидим, конечно, и эпоху, и какие-то метафизические проблемы, но все они будут представлены нам через уникальную человеческую судьбу.

– Надо сказать, что здесь две главные героини. Хотя, конечно, акцент на молодой героине, послушнице, будущей монахине, но и второе лицо очень важно. Мне кажется, даже эпиграфом к фильму можно было бы взять слова из раннехристианского памятника «Дидахе», с которого он начинается: «Есть два пути: один – жизни, и один – смерти. Велико же различие между обоими путями». Фильм не только об этом, но все-таки две эти главные героини (племянница и тетка) как бы олицетворяют эти два пути – путь жизни, путь смерти. И: велико же различие между этими путями.

– Вам так показалось?

– Да, фильм об этом говорит. Хотя это не единственная тема, которую можно обсуждать.

– А почему же вот эта несчастная тетка – это путь смерти?

– Потому что она заканчивает свою жизнь смертью, в общем, страшной. И она не находит в себе сил что-то переменить в своей жизни.

– А что можно переменить, когда у тебя ребенка убили и всю семью закопали, как это можно переменить?

– Вот у этой девочки тоже закопали родителей, всю семью, и потом единственная тетка, которая кончает с собою, она – последняя ее связь с семьей и вообще с этим миром. Тем не менее, она находит в себе силы, и вообще, по-моему, вопрос такой и не стоит перед ней – уйти из жизни каким-то подобным путем или хотя бы впасть в какую-то глубочайшую депрессию, в разочарование, в неверие или куда-то еще, вовсе нет. Да, я согласен, что ситуация не совсем равнозначная: у нее не было ребенка, она не была свидетелем этого.

– Она вообще выращена была в монастыре. Ей, как хлеб, было дано Слово Божие с пеленок.

– Да, это верно, поэтому я не могу сказать, что они в равных стартовых позициях находятся относительно жизни, жизнь по-разному раскрылась для каждой из них. Но все-таки, Господь не дает не по силам, мы так привыкли мыслить. И, наверное, тем более для этой тетки эта девушка Ида была как спасательный круг брошена. Если бы не было ее, тогда действительно совсем ничего, а тут вот – круг. Она уже стояла на краю бездны, она пила уже страшно, она была в такой перманентной депрессии, пыталась ее глушить алкоголем и какими-то примитивными грехами. Но вот ей Бог послал как ангела эту девушку, которая от нее не закрылась. Она ведь могла бы так: ну, столкнулась с каким-то кошмаром – для нее, воспитанной в монастыре – и отшатнулась в ужасе. Нет, совсем нет. Поэтому, мне кажется, у нее (у тетки), тем самым, был шанс, который она все-таки отринула. Но в целом, вся логика ее жизни, привычный способ преодолевать внутренний диссонанс, дисгармонию себя и окружающего мира, трагичность бытия, он ее упорно направлял, двигал в сторону это последнего страшного шага.

– С одной стороны, я совершенно с Вами соглашусь. А с другой стороны, мне кажется, что эта история, фильм – о встрече двух женщин. Причем нам эту историю представляют как очень сложный диалог. Ведь мы помним, что поначалу Ида даже не хочет никуда ехать. Когда ей говорят, что надо встретиться с тетей, она говорит: «А можно я лучше не поеду?». И мудрая настоятельница говорит: «Нет, ты поезжай». И когда Ида видит свою тетку в первый раз, то она, конечно, испытывает шок, какое-то оцепенение. То есть она вообще не знает, как ей реагировать на такие вещи. Мне показалось, что она поначалу отстраняется очень сильно от тетки.

– Мне не показалось, что она вообще от кого-либо отстраняется. В этом может быть какое-то художественное преувеличение: вот девушка, еще послушница, взращенная еще с пеленок в монастыре – это бывают такие святые личности, которые настолько зрелы. У меня впечатление такое, что она ничуть не отстраняется, она абсолютно все время адекватна ситуации, которая ей предлагается. И она готова принять, она просто в таком все время внимательном слушании этой тетки. Она не отвечает там, где нечего ответить. Конечно, ее шокирует первая встреча, диалог, когда она говорит, что монахиня – еврейка, но это от неожиданности.

– Я согласна. Помните, там есть такие вещи, когда, например, тетка говорит ей «Господь-то ваш любил таких, как я, давай прочитаем». И она у нее довольно сурово вырывает эту книгу. Она в каких-то моментах отстраняется от нее. Тетка пытается к ней припасть на плечико, это просто на уровне жеста очень хорошо показано, а она ее отодвигает.

– Ничего подобного.

– Да, да. Три раза смотрела, отец Александр.

– Я тоже посмотрел уже два раза. Но я хотел бы именно этот момент, с Евангелием, совершенно особенно разобрать. Мне кажется, это вообще кульминационный момент. Помните, как там развивается это событие. Вообще, слушатели наши несчастные слушают нас, не понимая ничего.

– Дорогие мои, потому что надо этот фильм смотреть.

– Может, Вы расскажете краткое содержание?

– Нет, краткое содержание не будем рассказывать. У нас есть возможность посмотреть, а потом из архива послушать эту передачу.

– В течение двух недель это просто: в архивном вещании. А дальше, я думаю, мы выложим это обсуждение, если оно получится.

– Выложим, потому что, дорогие слушатели, мы вам искренне советуем посмотреть, потому что это действительно очень красивое кино, и очень зрелое, по-христиански и по-человечески.

– По крайней мере, для тех, кто фильм смотрел, я напомню этот момент. Они приезжают в город, для того, чтобы найти могилу родителей девочки, соответственно, сестры и сына тетушки.

– Нет, надо все-таки два слова сказать про содержание. Коллизия заключается в том, что есть молоденькая девушка, которая воспитывалась в монастыре, и она хочет принять постриг, но она не может этого сделать, не встретившись с членами своей семьи. И поэтому настоятельница ее отправляет для встречи с тетушкой, которая никогда за все эти годы не посетила ее в этом монастыре. И когда барышня, юная монахиня приезжает, то оказывается, что ее тетка – это, вообще-то, судья, она до этого была прокурором. Очень красивая женщина уже зрелых лет, которая страшно мучается, все время пьет и пытается как-то утешиться и забыться, и мы потом понимаем – почему. Потому что у нее поляки-соседи во время войны убили всю семью, когда шли эти дикие гонения на евреев, а Польша по уровню антисемитизма далеко впереди даже нашего отечества. Поэтому у нее, у этой несчастной тетки, очень сложная система внутреннего конфликта. С одной стороны, она – страдающая мать, с другой стороны, она суровый прокурор, потому что она действительно очень верила в социалистическую идею. А с третьей стороны, у нее жизнь абсолютно пуста и разбита и она в постоянной депрессии. И когда она встречает эту девочку, то она сначала ее отвергает, а потом возвращается за ней, показывает ей семейные фотографии. И вот они вместе начинают разыскивать могилу ее родителей. И дальше их поиск, затем погребение родителей – это главные события. После чего девочка уходит в монастырь, а тетка кончает с собой. И перед тем, как уже девочка должна принимать постриг, она, глядя в лицо Иисусу Христу, изображенному в монастырском саду, говорит: «Прости меня, я не могу». Это тоже очень важный момент. Почему она отказывается от этого? И заканчивается фильм следующим образом: после смерти тетушки девушка возвращается в ее квартиру в Варшаве, и тут она ведет себя очень удивительно и странно. Она надевает платье тетки, надевает ее туфли на высоченных каблуках и идет с молодым человеком (с которым тоже познакомилась в процессе этих путешествий) в ресторан, она там слушает, как он чудесно играет на саксофоне, после чего она становится его возлюбленной. И наутро, оставив этого очень хорошего мальчика, который готов жениться – «заведем собаку, наплодим детей» – и вот, оставив все это, она надевает снова свои послушнические одежды и идет в монастырь. Вот этим заканчивается кино. Я вам ничего не испортила, потому что, на самом деле, смотреть интереснее. Вот эта фабула ничего не разрушает. И по второму разу фильм не менее интересно смотреть, чем по первому. Так вот, вернемся к отношениям тетки и племянницы. Что Вам показалось интересным?

– Мне кажется, вот этот момент с Евангелием действительно очень важен. Где героиня как бы выходит из себя и тетка даже произносит такие слова: «А, зверь вышел наружу», или что-то в этом роде. Потому что до этого девушка предельно сдержанна, почти не говорит, и вот здесь разворачивается такая сцена, в общем, даже немножко некрасивая, казалось бы. Но вспомним: они приезжают в этот городок, где жила их семья, и где их родные были убиты и где-то в окрестностях, очевидно, они похоронены. Останавливаются в гостинице и вечером тетка собирается идти на танцы, потому что их попутчик-саксофонист их пригласил. И она в полной уверенности, что девушка тоже пойдет.

– Во всяком случае, она настойчиво предлагает: платьице ей предлагает красивое…

– Та решительно отказывается и говорит важные слова: «Я думала, что мы приехали сюда из-за моих родителей».

– На что тетка говорит: «Так оно и есть».

– Разница их позиций именно в том, что для одной из них приехать на поиски могилы родителей и пойти на танцы, тут же, параллельно с этим – абсолютно невозможно. Весь ее образ действий в этом фильме проходит как бы по прямым путям: приблизилось Царство Небесное, прямыми сделайте пути Его. Она все время ходит прямым и точным путем, она знает, зачем она сюда приехала, для нее невозможно совместить две эти вещи. И она переживает очень сильно, что тетка этого не чувствует, не понимает, что невозможно приехать в поисках могилы ее собственного четырехлетнего сына, которого она там потеряла, который был зверски убит, и пойти, между прочим, и на танцы, повеселиться вечерочек. Возвращается она сильно пьяная, как обычно, после такого бурного вечера: там она танцует, вовсю развлекается, приходит и как бы совершенно комфортно себя чувствует. И начинает рассуждать: «Ты святоша, а я грешница».

– И девочка демонстрирует ей свое осуждение, с каменным лицом отворачивается от тетки.

– Она отворачивается от тетки, потому что ей это абсолютно непонятно и она решительно не принимает такой образ действий. И дальше она просто отказывается от такого общения с подвыпившей уже дамой. А та провоцирует ее на то, чтобы продолжать разговор именно в том ключе: «Я-то грешница, и Мария Магдалина тоже, и таких-то и любил Христос». И это, конечно, чистейшее кощунство. Вот такого Христос не любил, такой образ действия Христос не принимал.

– Вообще-то Господь любил всех. Даже сейчас.

– Он любит человека, но не его образ действия. И она не отвергает свою тетку как таковую. На следующий день мы видим, что они прекрасно вместе идут и как раз когда в больнице они садятся на диван и та рассказывает ей про своего сына, как она его оставила – она ее обнимает и совершенно не отстраняется, они сидят в обнимку, та ее прижимает к себе. Так что нет, она не отстраняется от нее как от человека, но она решительно отстраняется от того образа действий, которые та избирает. А та избирает даже и не думая, это для нее естественно – вот так действовать, мешать одно с другим, легко. И когда та пытается взять Евангелие и свою позицию начать доказывать таким способом, то она Евангелие вырывает. Дальше она выходит из номера, и она сама спускается вниз, там играет этот саксофонист, и она слушает эту музыку.

– Между прочим, это не просто музыка, это Джон Колтрейн, известный саксофонист, который писал псалмы, это важно. Она спрашивает, что это, он ей рассказывает.

– Это некоторая тонкость, деталь, но суть не в том. А в том, что она вступает в разговор, тоже простой и очень короткий, с этим молодым человеком. Здесь именно подчеркнута разница: отправляясь на поиски своих родителей, героиня не отстраняется от людей, не отстраняется от любого конкретного человека. Ей интересен и этот человек по-своему (саксофонист), и тетка, и все остальные, но она отстраняется от того, что не должно быть, что несовместимо с целью этой поездки и вообще с общим настроем – ради чего они поехали, ради чего она здесь. Это абсолютно точно показано.

– Согласна. Но все-таки я бы хотела внести некоторые коррективы, которые связаны вот с чем. Пока девочка жила в монастыре (вообще-то она предполагала, что у нее есть родители), ее ни секунды не интересовала их могила. И она поначалу говорит настоятельнице: «А можно я вообще никуда не поеду?». То есть для нее эта встреча с теткой – это не меньший шанс, чем для тетки встреча с ней. Там есть тонкий такой момент: идет трапеза в монастыре. Первая трапеза в начале, когда все так серьезно хлебают супчик, такое крайнее благочестие на лицах там разлито… Я бывала на таких молчаливых трапезах в католических монастырях, это действительно просто ангельское действо. И девочка очень серьезно в этом принимает участие. А во второй раз, ближе к концу фильма, когда то же самое «священнодействие еды» происходит в монастыре, Ида улыбается. Потому что она имеет теперь такой опыт, которого эти монахини просто не имеют, потому что она побывала внутри жизни, она узнала, что такое страдание. Как вообще выкопать своими руками череп своего брата и отца из могилы. Как это вообще – завернуть в шелковый платочек, как это сделала ее тетка, голову своего ребенка, и нести, прижимая к себе эту голову. И, между прочим, вся ее порочная жизнь – это не просто какая-то бытовая грязь, от которой святая монахиня отстраняется, а это та толща страданий мира, о которой ни в каком монастыре просто никто не знает. Потому что монастырь – это монастырь, потому что он обнесен стеной, потому что там нет евреев, которых в лесу жестоко убивают и бросают в какую-то яму. Потому что там – другое. И мне кажется, что для Павликовского очень важно было показать, как между этими двумя людьми возникает любовь и как эта любовь их взаимно обогащает. И как на самом деле не плоха эта самая тетка, потому что это не монстр какой-то, а это просто другой человек. Насколько человек может ориентироваться без Бога? Нам показано, что да, без Бога – ни насколько, к сожалению, хотя женщина, вот эта самая тетушка, вообще очень хороша. В ней есть множество достоинств, всяческих. И Вы совершенно справедливо отметили вначале, что, действительно, та реальность, которая предстоит нам в этом польском фильме, в каком-то смысле ничуть не лучше, чем реальность «Левиафана». Потому что это – Польша, задавленная советским гнетом, это только-только закончились репрессии, которые были у них не меньше, чем у нас, и это – вот эта еврейская катастрофа. Однако же Павликовский каким-то удивительным образом все нам показал, но не вверг нас в состояние отчаяния в этом фильме.

– Да. Вернемся к сюжету.

– Вот они откопали эту голову. Не случайно, потому что убийца помнит, где закопал трупы жертв.

– Но это не предполагалось никак, и это совсем не общая практика, что кости предков просто носили в платочке из одной могилы в другую, не думаю.

– Конечно, нет. Я хотела бы вернуться к тому, что Вы сказали, батюшка, по поводу поворотного момента, когда тетка говорит, что «Христос любил таких, как я» и Ида решительно от этого отстраняется. Мне показалось, что там немножко другой момент, когда действие разворачивается. Поначалу Ида ведет себя как молчаливая спутница и наблюдательница. Тетка действует, она едет туда, едет сюда, встречается с этим человеком, с другим.

– Все-таки это Ида едет туда, а тетку даже не приглашает, но та говорит ей: «Дай я поеду с тобой».

– Тем не менее, тетка привозит ее туда, где они жили раньше, она допрашивает этих несчастных, она едет в город. Она находит там путем расследования (именно тетка находит) того человека, который знает, где могут быть похоронены родители Иды. Она приходит к нему домой, стучит в дверь, потом она вскрывает эту дверь отмычкой, а Ида при этом все время присутствует, смотрит и молчит. Они вскрывают дверь и входят к нему в дом, когда во второй раз не застают его. И вот уже после того, как судья совершила криминальное действие, видно, что у нее лицо опустошенное, и тогда Ида говорит ей: «Идем!», – и в этот момент инициатива переходит уже в ее руки. То есть нам режиссер показывает, кроме всего прочего интересного, что есть в этом фильме – два вида силы. Вот есть такая сила коммунистически-кагебешного типа, когда человек смотрит: «Правду мне говори, я всегда знаю, когда мне лгут!», – говорит эта судья. И мы понимаем, что на допросе у такой женщины оказаться – это совсем не подарок. А Ида абсолютно проста и прозрачна, и в этом смысле она демонстрирует совсем другую силу. Это такая сила прозрачности для присутствия Божия. И она как раз и доводит все это дело до благополучного завершения. Я хотела вот о чем спросить Вас, отец Александр: обычно очень много дебатов по поводу завершения фильма. По поводу того, что как это такая чудесная девочка падает в такую грязь? А там есть такой важный эпизод, когда Ида возвращается из монастыря на похороны тетки в ее Варшавскую квартиру, то она спит в кровати своей тетки и начинает совершать все те действия (порочные), которые тетка совершала. Она сначала закуривает, причем видно, что это ей довольно мучительно, но она как бы приносит жертву. Потом она пьет водку со слезами на глазах, потом идет в этот ресторан, хотя не очень ей этого хочется. То есть она погружается в ту толщу реальности, в которой находился ее единственный живой близкий человек. Но дальше-то все идет, наоборот, к красоте. Вот юный музыкант, который искренне вполне к ней относится, и совершенно в фильме ничто не указывает на то, что это какой-то коварный донжуан, напротив, он испытывает к ней искренний интерес: «Давай поженимся, построим дом, купим собаку, будут дети». И вдруг она уходит в монастырь. И обычно люди истолковывают это двумя способами. Первый: а она просто испугалась этой жизни, потому что последний вопрос, который она задает этому юноше, когда он ей говорит: «Ну вот, будем жить вместе», – а она спрашивает: «А дальше?» – «Купим собаку», – «А дальше?» – «Построим дом», – «А дальше?» – «Родим детей», – «А дальше?» – «А дальше будут трудности».

– Нет, не трудности, дальше начнется всякая суета.

– Он сказал «дальше будут трудности». И она уходит после этого в монастырь. Так вот, испугалась ли она жизни? Как понять то, что происходит в финале? Почему она уходит, как Вам показалось?

– Да, в этом есть что-то. Во-первых, почему она это делает? Есть такой маленький эпизод, когда они едут с теткой в машине, та ей задает такие вопросы: «А у тебя бывают греховные мысли?» Ида сразу говорит: «Да, конечно, о плотских каких-то отношениях – нет». Она говорит и улыбается, ей это смешно. Тогда тетка говорит «ты должна все-таки попробовать» или что-то в этом роде, «иначе твоя жертва не будет настоящей». Ты как бы отказываешься от того, чего ты не знала, и соблазна-то не было. Это важно – закинутая в ее сознание некоторая тема. И ее этот шаг, довольно странный, и, может быть, даже немножко искусственный, связан именно с тем, чтобы показать, что ее выбор монашеской жизни – это абсолютно осознанный шаг, который показывает ее способность свободно принимать решения. Что она не «заштампованый» этой монашеской жизнью человек, не имеющий никакой возможности и внутренней силы, а просто поступает по инерции. Вот ей сказали, что надо так – она так привыкла и так и живет, боясь сделать другой шаг. Нет, в ней есть эта потрясающая свобода, настоящая, христианская. Я не хочу сказать, что христианская свобода для того нам дана, чтобы мы грешили. Но здесь ей предстоит принять монашество – важнейший момент в фильме. Она вместе с подружками, девочками (втроем) должна принять монашество, и эти девочки, вероятно, тоже росли вместе с ней с пеленок в этом монастыре. Но она решает, что нет, она не проверила, не удостоверилась, она должна это сделать с максимальной, абсолютной ответственностью. Что ничто уже перед ней не будет, как какое-то сожаление или необдуманный шаг – она это делает предельно ответственно. И это главное, что ее толкает. Я согласен, что есть и другое понимание этой темы: почему именно как тетка, именно в ее кровати, в ее платье и туфлях.

– Потому что, кроме всего прочего, мне кажется, что Ида чувствовала свою вину. Потому что вот они только нашли друг друга, только полюбили, только между ними какой-то установился диалог, и тут они прощаются, и она ей говорит: «Приходи на мой постриг». А тетка говорит: «Давай мы лучше выпьем за тебя». И после этого эта несчастная тетка кончает с собой ровно в тот день, в который предполагается постриг девочки. Она и так человек раненый, сломленный и несчастный. И для нее это слишком – обрести ребенка и потерять его, потому что, с ее точки зрения, это потеря. Она не понимает монашеского пути, она не может его принять, и тогда она распахивает окно (кстати, сцена самоубийства потрясает в этом фильме). Потому что для этой страждущей, несчастной, затравленной женщины это такое освобождение.

– Какая там музыка в этот момент?

– Это «Юпитер», 41 симфония Моцарта. Считается, что симфония «Юпитер» – это предельное выражение божественного в музыке. И вот под «Юпитера» она распахивает окно и выходит в эту божественную свободу. Она не умеет по-другому, она бедная. Но помните, как начинается фильм: там девочки-послушницы статую Христа готовят к тому, чтобы поставить ее в монастырском саду. И Ида красочкой прорисовывает лицо Бога. Она с предельным таким вниманием и собранностью смотрит в это лицо. Для нее это важно, она человек, который себя понимает только во взгляде Бога, и никак по-другому. И когда она отказывается от пострига, там же это как смонтировано в фильме: они с девочками читают молитву «Отче наш». И они доходят до слов про должников. Ида дочитывает молитву до слов «…и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим». Следующий кадр после этого – она смотрит в лицо той самой статуе Христа и говорит: «Прости меня, я не могу». Для нее, как я поняла, главное препятствие к постригу заключается в том, что она не простила, не приняла и не простила это мир: вот этих поляков, которые мучат целые семьи еврейские, закапывают их, и спокойно потом живут в их домах. Она не простила свою тетку, которая, конечно, вот этот прекрасный образ женщины разрушает в себе, своими руками попирает. Она не простила и тех, кто довел всех до жизни такой. И она ради этого, ради прощения, возвращается в мир, для того, чтобы не отгораживаться от него презрительно, а погрузиться в него. Для нее это, в общем, сложный процесс. И только тогда, когда она с этим миром соединилась, вот она с этим юношей была вместе и она уже теперь плоть от плоти этих людей – вот теперь уже она может спокойно сказать, что да – это все мое, но это уже теперь ничего не значит.

– Конечно, есть определенная красота в таком построении, но не очень понятно, почему надо было именно совершить последовательно все эти шаги для того, чтобы простить, если проблема в прощении. Но мне не кажется, что она что-то не прощает тетке, я не вижу никаких намеков в этом фильме, что в ней есть какое-то непрощение и осуждение. Я не вижу осуждения. Мне показалось вообще почти самой важной темой этого фильма ее какая-то неотмирность, инаковость по отношению к этому миру. Какая-то марсианка даже – во взгляде, во все). Хорошая актриса играет главную роль.

– Она вообще не актриса, она студентка философского факультета.

– Я посмотрел интервью с ней. Она абсолютно обычная девушка, современная девушка, болтает хорошо, хорошо говорит по-английски – в ней нет ничего от вот этой внутренней собранности колоссальной, энергии внутренней, которая во всем этом фильме. Впечатление такое, что героиня в фильме как вода и масло: она совершенно инородное тело в этом мире. Не потому, что она в монастыре воспитана, а мне кажется это очень важное свойство христианина вообще, если на этот фильм смотреть, как на образ того, что такое христианство: «Идите в мир, но не будьте от мира». По-моему, это предельно точно показано в этом фильме. Ида очень внимательно смотрит на этот мир, особенно в первых кадрах, когда она в трамвае едет по городу, и такой резкий контраст между статичностью монастырской жизни и динамикой, суетой, и она так внимательно на это смотрит, с легкой полуулыбкой. Она вообще все время очень внимательно смотрит, и ей не безразлично, но она не осуждает – она смотрит, как должен смотреть христианин.

– Согласна. Но ведь она же сама меняется по ходу этого фильма, она очень сильно меняется.

– Я не согласен.

– Дело в том, что когда она приходит туда, она не воплощенный человек, по ходу развития сюжета происходит ее встреча с собственным телом. А для меня это проблема номер один – для христианства вообще за все две тысячи лет. Не случайно у нас столько ересей, и мы все время говорим, что надо этот мир отбросить, что надо его преодолеть, нельзя с ним смешиваться, а надо быть как   масло с водой. А что происходит с ней? Она такое вот существо, которое не осознало себя как плоть, как человеческое тело, во-первых, а во-вторых, как часть мира, часть социума, часть вот этого общечеловеческого тела, как часть тела человечества. И там есть несколько важных эпизодов. Например, когда юноша ей говорит: «А ты, наверное, даже не знаешь, какая ты, как ты выглядишь». И она после этого приходит, смотрит в зеркало на себя очень внимательно. Она впервые начинает рассматривать свое лицо, она снимает с себя этот монашеский чепчик, смотрит, какие у нее волосы, какие глаза. Потом после этого сцена в монастыре, когда они с девушками моются, она впервые видит женское тело, и она отворачивается. Потому что она видит женскую грудь, женскую спину, как все это сложено, как это устроено. Она никогда раньше этого не видела, и она должна это увидеть. С ней все-таки происходит важное событие, а именно: она осознает себя не только как свободно выбирающий дух, а как часть тела мира, как телесно воплощенное существо. Прикоснувшись к этой полноте мира, она понимает, что настоящее исполнение этой полноты только в Боге. Почему она и задает эти бесконечные вопросы: «А дальше что? Ну, дети, хорошо, а дальше что? Вот ты будешь меня любить, а что еще?» То есть, понятно, что если Бога нет (если бы он ей сказал, этот саксофонист: «А еще мы будем с тобой в церковь ходить по воскресеньям»), она бы осталась. А так она видит, что ей предложено прекрасное счастье, но Бога-то там нет. Тогда ей не надо. С ней происходит что-то важное…

– Совершенно верно. То, что она уже в своей жизни узнала о Боге. Узнала Его, а не о Нем. Она увидела, что здесь, в той перспективе, которую ей предлагают, этого не будет, этому нет места.

– Тогда не нужно и все остальное.

– Потому что без Бога это всё пустота, хотя вроде бы внешне всё даже очень ничего.

– И тогда еще последнее. В этом фильме показаны разные типы религиозности. Вот есть бытовая: там же они все постоянно говорят «слава Богу», такие вот они все католики. Но, правда, это не помешало этим католикам убивать евреев, жить какой-то мелко-корыстненькой жизнью, но, однако, мы – католики. Так же, как и мы тоже, очень даже православные. Вторая религиозность – такая каноническая: вот этот монастырь, эти монахини, все как по рельсам катится, все очень хорошо. Непонятно, какая у них там внутренняя жизнь, и есть ли она? А вот третий тип – эта девочка: свободные, личные, глубокие, настоящие отношения с Богом.

– У меня нет оснований подозревать, что других таких монахинь нет в этом монастыре, может быть, это какой-то замечательный монастырь.

– Нет никаких оснований подозревать ни то, ни другое. Все гладко, плоско.

– Однако она, почему-то, все-таки оказалась вот такой.

– Дорогие слушатели, вы посмотрите «Иду», мы вам очень рекомендуем, это прекрасный, глубоко христианский фильм.

– Несомненно. Тоже очень рекомендую, и у нас в приходе мы тоже будем его смотреть.

 

Текст: Н.М.Лукьянова