«А ныне что?»

Программа Людмилы Зотовой

«Город и время»

Особняк Бобринских

Гость: историк Петербурга, краевед, экскурсовод Елена Игоревна Жерихина

АУДИО + ТЕКСТ

Л.Зотова:

Приглашаем к приемникам всех, кто любит город Санкт-Петербург, кто хочет узнать о дне вчерашнем и дне сегодняшнем нашего города.

Итак, дорогие друзья, сегодня мы предлагаем вам экскурсию в тихий, но очень привлекательный уголок нашего города. Он не так популярен, как основные знаковые места Санкт-Петербурга, к которым мы можем отнести такие известные символы города, как Зимний дворец, или Исаакиевский собор, или Адмиралтейство – то есть те места, которые хорошо видны при прогулках по центру города. В нашей передаче речь пойдет об усадьбе Бобринских. Естественно, мы поговорим не только о самом здании, его дне вчерашнем, дне сегодняшнем, но и о тех владельцах, кому этот дворец принадлежал прежде. Ведь облик нашего города во многом определяют люди, в нем живущие.

Эту радиоэкскурсию для нас проведет историк-краевед, автор книги «Усадьбы устья Мойки» Елена Игоревна Жерихина.

 

Е.Жерихина:

В 1762 году Храповицкий, секретарь Екатерины II, выстроил на этом месте первое каменное здание. Поэтому оказалось, что дом, который потом приобрел Алексей Григорьевич Бобринский, равен ему возрастом. Вообще же это место, конечно, в первые полвека существования Петербурга, было заброшенным, считалось нездоровым. И не только в те года, но и несколько позже. Но все-таки уже в екатерининское время нарядная Английская набережная дошла до Нового Адмиралтейского канала. Жителей стали интересовать и участки по каналам, которые приближались к набережным Мойки.

Я очень люблю эту усадьбу. Вообще я люблю в городе усадьбы. Город должен быть зеленым. У нас так мало солнца, что только наши маленькие городские скверики, озелененные набережные, воды наших каналов, в которых отражается небо, дают нам возможность дышать. И это понятно: ну не дышать же в каменных мешках наших дворов.

Мне повезло, потому что я провела свое детство и юность недалеко от Театральной площади. И когда надо было идти куда-то для того, чтобы «дышать воздухом»,  меня водили вдоль зеленой набережной Мойки, туда, где были усадьбы и Великой княгини Ксении Александровны на Мойке, 106, и сад около Алексеевского дворца на Мойке, 122, и садик Бобринских, который сейчас, к сожалению, совершенно закрыт для всех зрителей.

И вот, я с ужасом думаю о том, как современные дети проживут свою юность, не зная этих садов, многие из которых перестали быть в общегородском пользовании. А ведь даже во времена частного владения господа Бобринские по билетам пускали в свой сад. Здесь даже не было никаких правил по поводу чистоты одежды, как это было в других местах. Для посещения надо было только записаться у управляющего, и потом сюда могли прийти жители соседних домов. Можно было купить абонемент на весь год, если ты  жил в соседнем доме, чтобы, например, там гуляла нянька с ребенком генеральши такой-то. Но ведь не только генеральши пользовались этим садом. Там и жена крестьянина такого-то гуляла, и другие. Можно было пойти в сад по разовому билету. Студент с барышней, который осматривал соседние участки, мог спокойно погулять в этом месте.

При записи на посещении сада в списки вносились и собачки, потому что с крупными собаками гулять в саду было нельзя. Ну и, конечно, важным было соблюдение порядка, отсутствие мусора – вот за этим всем следили, конечно. То есть, в саду гуляли чинно, но все же горожане гуляли. А ныне что? Ведь уже несколько лет этот сад обнесен железной оградой. Что там делается за этой оградой сегодня – никто из нас не знает. Мы подсматриваем в щелочку и видим огороженные деревья, мимо которых пролегают в непонятных направлениях прорытые канавы. Каким именно проектом будут пользоваться для воссоздания этого сада, мы не информированы. А ведь, в конце концов, планировка его периодически изменялась. Например, известна планировка 1820-х годов, запечатленная на планах Шуберта. Известна планировка и начала ХХ века.

Хозяева усадьбы как раз очень заботились о благосостоянии своего сада, потому что сын первого владельца, Алексей Алексеевич Бобринский, во-первых, сам был прекрасным садоводом, а с другой стороны, имел такого садовника, которым даже немецкие путешественники восторгались. И Алексей Бобринский сам вывел собственный сорт розы – «Граф Бобринский»: огромную, пунцовую, с красными листьями.

 

Л.Зотова:

Елена Игоревна, я вчера подходила к этой усадьбе и пыталась найти возможность посмотреть, что же сейчас творится на ее территории. И я думала как раз о том, можно ли было заходить сюда во времена Бобринских. Вчера мне категорически отказали в этом, не позволили переступить через ограждения ни одного шага. Я тогда почувствовала себя человеком какого-то второго сорта. И если перекидывать мостик из тех лет в наши дни, то становится обидно, что это общее культурное достояние, объект культурного наследия, памятник истории и культуры практически недоступен для нас, жителей города.

И вот  еще: я нашла в интернете сообщение, что на территории усадьбы, объекта культурного наследия, ведутся ремонтно-реставрационные работы в саду без согласования проекта работ с КГИОПом. Это вызывает сожаление, а мы можем только предполагать, чем эти работы могут закончиться.

Но мы продолжаем разговор об усадьбе Бобринских.

 

 

Е.Жерихина:

Так вот, Бобринские не только дозволяли, но иногда и специально приглашали горожан посетить свой сад. Например, Александр Алексеевич Бобринский, сын Алексея Алексеевича, которого я уже упоминала, описывал свое детство в усадьбе и деятельность своего отца, того самого, который разводил цветы. Он писал: «Алексей построил в своем саду за домом на Галерной рельсовый путь на шпалах, длиной в десяток саженей. И по этому рельсовому пути на колесах каталась платформа, нагруженная камнями, около пятисот пудов. Он открыл сад посетителям. Ежедневно стекались сюда любопытные, никогда не видевшие ничего подобного, и удивлялись легкости, с которой подобный груз передвигался по рельсам с помощью одной только лошади». Вспомним, что Алексей Алексеевич Бобринский был в России инициатором строительства первой железной догори, вложил туда крупную сумму и как-то, в отсутствии инженера Бернера, даже сам управлял строительством Царскосельской железной дороги. Так вот, чтобы сделать рекламу этой дороге, он построил игрушечную железную дорогу, в пятьсот пудов на телеге, в своем собственном саду.

 

Л.Зотова:

Это замечательная характеристика владельцев усадьбы. Я думаю, мы сегодня еще не раз поговорим о тех, кто жил в этой усадьбе и о том вкладе, который они внесли в развитие не только нашего города, но и страны в целом.

 

Е.Жерихина:

А сейчас мы поговорим о том, что же там было. Итак, первым владельцем на протяжении нескольких десятилетий был секретарь Екатерины II Александр Васильевич Храповицкий – человек очень остроумный, очень образованный, очень яркий, который, к сожалению, должен был уйти со своей должности, потому что вел дневник и описывал там то, что происходило при дворе. А Екатерина II, которая с любопытством следила за жизнью придворных, очень не любила, когда любопытствовали о ее частной жизни. Поэтому в 1792 году Храповицкий ушел в отставку.

Следующим владельцем был Петр Мятлев. Это совершенно замечательная личность, образованнейший человек опять же екатерининской эпохи, финансист, получивший экономическое образование, что было в те времена редкостью. Потом он стал директором ассигнационного банка. А в тот момент, в 90-е годы, он только что женился на молодой княжне Прасковье Ивановне Салтыковой. Его невеста была большой театралкой, любила светскую жизнь. Может быть, поэтому новая усадьба, которую супруг построил в ее честь, пригласив итальянского архитектора Луиджи Руска, через несколько лет ей наскучил. Я повторяю, в те времена это место было довольно далеким. Но если мы посмотрим на гравюру конца XVIII века, то мы увидим, что мост около усадьбы, Храповицкий мост, был выполнен из бревен. Собственно говоря, вот таким бревенчатым он оставался до середины 1950-х годов. Как раз в 1790-х только-только начали укреплять булыжником набережную Адмиралтейского канала.

У Прасковьи Ивановны в саду был такой замечательный павильон, который до сих пор возвышается на углу каналов. Интересно, что в те времена к нему вел пандус, обработанный как руина и, в общем-то, напоминавший склон Большого каприза в Царском Селе. То есть, видимо, хозяин все-таки хотел, чтобы его деятельность походила на деятельность императрицы. Но Прасковья Ивановна слишком любила театр, она была, правда, очень доброй женщиной, но столичной. Поэтому при первой же возможности она купила дом Александра Львовича Нарышкина на Исаакиевской площади, а дом на Галерной они продали фавориту Екатерины, графу Зубову. Уже после смерти императрицы Зубов, изгнанный из Зимнего дворца, получил за свою квартиру во дворце от императора Павла I домик, стоявший рядом с угловой усадьбой Мятлевых. Это тот самый дом, который сейчас имеет номер 58 по Галерной улице.

 

Л.Зотова:

А сама усадьба Бобринских имеет номер 60 по улице Галерной, так ведь?

 

Е.Жерихина:

Нет, усадьба – это и номер 58, и номер 60. Это объединенная территория, потому что сад объединяет по набережной оба этих дома. Так вот, эти дома объединил именно Зубов. Конечно, он пал в ноги императору, когда ему устроили там новоселье, наполнив конюшни лошадьми, а буфеты серебряной посудой. Он поблагодарил, но тут же стал готовиться к покупке соседней, более модной и обширной усадьбы Мятлевых. Надо сказать, что усадьбу-то Мятлевых он купил, но спустя всего четыре дня после этого новоселья, император изгнал его из Петербурга, и Зубов больше не возвращался в пределы столицы. Поэтому он и согласился уже в следующем году продать эту усадьбу императрице Марии Федоровне, купившей ее как раз для Алексея Григорьевича Бобринского, с которого мы начали сегодняшний разговор.

У Алексея Григорьевича не было своего дома в столице, потому что, когда он родился, его сразу унес камердинер Екатерины II, Шкурин. Строго говоря, в то время Шкурин еще был камердинером царицы Екатерины Алексеевны, потому что она в те времена была еще супругой царя Петра III. Ребенок этот был незаконнорождённым, поэтому она страшно боялась, что ее грех будет замечен. Шкурин держал мальчика до пятилетнего возраста у себя дома и воспитывал как своего сына. В пять лет мальчику пожаловали титул князя Ситского. Вскоре он уехал с сыновьями Шкурина за границу, в Австрию, где прожил до двенадцати лет. Вот тогда-то по названию его имения Бобрики в Тульской губернии, отписанному ему императрицей, он и получил фамилию Бобринский.

По возвращении в Россию мальчика поместили в кадетский корпус. Правда, живал он чаще не в стенах корпуса, а то у своего воспитателя Ивана Ивановича Бецкого, то у директора корпуса графа Ангальта, который приходился ему по линии Екатерины II дядюшкой. Дом Ангальта на Мойке, который ныне входит в систему домов Педагогического университета имени Герцена, этот дом, когда-то построенный архитектором Растрелли, и был фактическим домом Бобринского.

Закончив корпус с малой золотой медалью, Бобринский был отправлен Екатериной за границу, и вот тут европейская жизнь ударила ему в голову. Он стал играть в карты, вел очень широкий образ жизни, поражал даже парижан роскошью своих приемов и отказался возвращаться, несмотря на настоятельные советы императрицы. И только дипломатия Семена Воронцова заставила его вернуться. Когда он возвращался в пределы империи, Екатерина запретила ему приезжать в Петербург. Он остановился в Ревеле, где прожил десять лет. Женился он на эстляндской дворянке, которую мы знаем как Анну Владимировну Унгерн-Шернберг. Кстати, возможно, что она на самом деле была Анной Карловной, как ее называл, например, Модест Корф.

Надо сказать, что Екатерина спокойно отнеслась к браку своего сына. Она о нем, наверное, уже почти и забыла. Его возвращение в Россию ей было нужно, потому что во Франции уже назрела сначала предреволюционная ситуация, а потом и революция. Все подданные Российской империи обязаны были вернуться. Но в Петербург Бобринский приехал фактически уже в царствование Павла Петровича, который его сюда пригласил. Вот Павел-то как раз был совсем других взглядов, чем его матушка. Именно он, считая, что в мальчике течет царская кровь, дал ему графский титул, принял его широко при дворе и подарил ему усадьбу Ангальта на Мойке, у Невского проспекта. Но вскоре императрица Мария Федоровна для расширения Воспитательного дома попросила Бобринского уступить, продать ей эту усадьбу. Однако перед этим она назначила Бобринского почетным опекуном, то есть попечителем этого учебного заведения. Бобринский теперь не мог продать усадьбу. Как это попечитель вдруг продает что-то благотворительному учреждению? И он этот дом подарил.

И вот императрица, не желая оставаться в долгу, купила ему усадьбу в устье Мойки, может быть, сообразуясь со вкусами самого Бобринского, который, конечно, уже любил житье в уединении. Он, кстати, уже при Александре I подал в отставку с должности почетного опекуна, хотя его супруга Анна Владимировна всегда помогала Марии Федоровне в ее деятельности главноуправляющей воспитательными и благотворительными заведениями.

Бобринский, приобретя эту усадьбу, тут же построил себе лабораторию и чуть ли не обсерваторию. Он любил физику, минералогию и астрономию. Вот тут он выступает совсем другим человеком, чем обычно описывают его мемуаристы-современники, рассказывая о том, что он – ах-ах, какое неприличие! – ходил без парика и в халате в середине дня, да еще и по улице. Но при этом они всегда упоминают, что у него карманы халата были полны мелочью или сладостями, которые он раздавал бедным детям, которых он встречал на этой улице.  То есть все, в общем, было хорошо.

Правда, Бобринский разорил-таки свою семью. У него было четверо сыновей и дочка. Когда он умер в 1813 году в своем имении в Богородицке, Анна Владимировна вынуждена была уехать в их усадьбу, чтобы поправить дела. Она была очень хозяйственной дамой, очень скрупулезной, очень правильной. В 1817 году она вернулась из Тульской губернии в Москву, выдав замуж свою старшую дочку за богатейшего князя Гагарина. Сначала она дала образование своим сыновьям в Москве, а потом они все приехали в Петербург, где сыновья поступили в гвардию. Старший сын, Алексей Алексеевич, сначала поступил в гусарский полк, так же как и один из его братьев.

И вот тут я должна сказать, что эта усадьба на Галерной, с одной стороны, никогда не сдавалась в наем целиком. Во-вторых, все Бобринские во всех поколениях относились к ней крайне бережно. И даже если они получали ее в наследство, если должны были ее разделить между всеми четырьмя, например, сыновьями (а несколько поколений Бобринских имело по четверо детей мужеского пола), то, в конце концов, усадьба всегда доставалась старшему из братьев. И братья как-то договаривались об этом между собой. У усадьбы иногда писалось четыре хозяина, как мы видим из архивных документов, а потом хозяева в течение примерно двух лет договаривались между собой, и ее обязательно получал старший в роду. Это говорит о той трепетности, с которой Бобринские относились к усадьбе. Анна Владимировна сама, по всей видимости, завела такой порядок. Алексей Алексеевич, ее старший сын, женился на Софье Александровне Самойловой, любимой фрейлине будущей императрицы Великой княгини Александры Федоровны. Кстати, Софья Александровна была богатейшей помещицей, которая совсем уж разбогатела, когда умер ее единственный бездетный брат Николай. Так вот, графиня Самойлова тоже сначала уехала в Тульскую губернию, родила там детей, они воспитались там на свежем воздухе в их усадьбе, а потом уже возвратились в Петербург.

Софья Александровна была женщиной замечательной. В нее был влюблен Жуковский, в нее был влюблен граф Перовский. Представьте себе, что Жуковский пишет для нее не только стихотворения, например, «Графиня, будьте вы спокойны!», но и восемь философских повестей на немецком языке. Все-таки именно ее умение разговаривать с людьми высокой культуры и дало ей потом возможность вместе со свекровью Анной Владимировной держать один из лучших салонов в Петербурге того времени, салон, который принимал гостей ежедневно. Сама Софья Александровна почти не выезжала. Анна Владимировна выезжала в свет, привозила ко двору внучку от Гагарина, все было замечательно. А Софья Александровна выезжала редко, только на официальные обеды. И это притом, что она была фрейлиной. С другой стороны, она принимала у себя дома. Но кого она принимала? Дальним их родственником был Горчаков. Горчаков стал завсегдатаем этого салона. Руководителем художественных вкусов там продолжал оставаться Жуковский. Конечно же, завсегдатаем был Вяземский. Но мы все знаем, что туда ходил и Пушкин!

Именно дом Бобринских для Пушкина соединял вот этот высший свет, потому что в этот салон приходил и император Николай I, который там обедал, а потом танцевал с Натальей Николаевной. Но при этом он в этом салоне беседовал и с Александром Сергеевичем о пугачевском бунте. Эти вот противоречия, которые были бы невозможны во дворце, были характерны для гостеприимного дома Бобринских. И император не только приезжал туда сам со своей семьей, но и привозил родственников. Например, голландского принца Вильгельма Оранского. Приехал к нему гость, и его запросто повезли к Бобринским. Это с одной стороны.

А с другой стороны, Александра Федоровна очень любила приехать и запросто поболтать с графиней Бобринской. Почему? Представляете себе, ведь жизнь императрицы всегда на виду. Даже сегодня многие представительницы монарших родов Европы не могут с этим справиться. А что же говорить о времени начала XIX века!

Когда я читала камер-фурьерские журналы Николаевского царствования, там постоянно встречается, что в два-три часа дня Александра Федоровна садится в карету с одной дочерью или одной фрейлиной и едет навестить графиню Бобринскую, где проводит час-полтора. Можем представить себе эти тайные дамские беседы! Какая жалость, что их никто не слышал. Кстати, у Бобринской был именно для этой цели крошечный розовый кабинетик в одно окошечко, который в советское время был просто чуланом, никакой художественной отделки. Вот вы представляете, что слышали эти стены!

 

Л.Зотова:

Я тоже хотела сказать об этом: Вы говорите, что никто не слышал этих бесед, но стены слышали, стены хранят тайны общения людей, о которых мы сегодня вспоминаем.

 

 

Е.Жерихина:

И вообще, мы просто широко открываем глаза от удивления, когда вспоминаем, что происходило у Бобринских. А вот стены, те самые стены, сохранились. Мы можем сегодня видеть в этом доме не только постройку Руска, но и находим подтверждение тому, что Бобринские приглашали еще одного архитектора раннего классицизма (его имя, в общем-то, хранилось в тайне), чтобы оформить лестничный объем. Там явно видна надстройка купольной лестницы. Но сама лестница есть. И купол ее есть. И маленькая деревянная лесенка, которая вела на антресоли в маленькие жилые комнатки под куполом – это сразу приводит нас к такой традиционной, классической русской усадьбе. Вот этого уже не сохранилось почти нигде в Петербурге, это точно.

Не знаю, что сейчас с этой деревянной лестницей, ведь недавно прошла реставрация. Но я видела, как в одном из корпусов Смольного без всякого разрешения инспекции охраны памятников лестницу эпохи Марии Федоровны реставраторы заменили на железную. Сейчас во дворце Бобринских учебное заведение, а у нас есть требования пожарной инспекции и так далее. Но, к сожалению, принципы охраны архитектурных памятников несовместимы с требованиями нашей пожарной охраны. Уж, извините, приходится выбирать что-то одно.

Но я не знаю, как эту лестницу в особняке Бобринских можно заменить на другую, она была так спокойно хороша!

 

Л.Зотова:

Вы эту лестницу в особняке видели до реставрации, да?

 

Е.Жерихина:

Я ее видела до реставрации. А после реставрации я там еще не была. Потому что Санкт-Петербургский государственный университет, факультет которого расположился теперь в особняке Бобринских, закрыл для нас свои двери. Я надеюсь, у меня будет вскорости возможность пройти туда: именно потому, что я общаюсь с широким кругом любителей Петербурга, я думаю, что я туда попаду. Тем более что я сотрудник факультета. Но пока, несмотря на то, что я написала и книгу, и справку об этом дворце для факультета, меня туда не пригласили.

Очень не хочется грубого вмешательства реставраторов в интерьеры дворца. Сейчас, к сожалению, очень плохая школа реставрации. Там проходила, я думаю, скорее реконструкция, а не реставрация. Хотя реставрация дворца проводилась и после войны, в 70-е годы, когда, конечно, были поновлены и росписи Скотти. Эти росписи, наряду с мраморными каминами, являются лучшим украшением этого дома. Но все-таки тогда эти работы делались художественно. Вспомним нашу послевоенную реставрационную школу. Сейчас все это делается не так. Я, например, видела не так давно, как в самую жару, за тридцать градусов, открыты настежь окна и двери этой центральной красной гостиной, которая была обтянута шелком. И этот шелк, как я видела, горел на моих глазах. Это было в 2000-х годах. Потому что дворец не охраняли. Там, в этой комнате, которая смотрела на юго-запад, не было даже занавесок. Очень жалко!

Но мы же еще не сказали об архитектуре здания, которая делала именно этот усадебный особняк крайне интересным еще и сто лет тому назад. Ведь он был неким образцом, на нем учились архитекторы Серебряного века. Можно, например, у известного архитектора Фомина найти реплики декоров дворца Бобринского и в реконструкции дачи Половцова, и, например, в постройке нового дома Абамелек-Лазарева тут же, на Мойке.

Итак, в усадьбе сохранялось очень многое. Я уже говорила, что усадьба переходила по наследству старшему сыну, и он ее берег. По крайней мере, потомки Алексея Алексеевича ни разу не перестраивали основной дом усадьбы. Они жили в доме № 58 по Галерной, дом комфортабельно перестроили в середине XIX века. Перестраивал дом архитектор Гатчинского дворцового управления Гросс. Кстати, только тогда в старом доме провели канализацию и устроили водоснабжение. Но зато вывели из него кухни и все хозяйственные помещения. Это стал, мы бы сказали, мемориальный дом, парадные покои. В столовой были вывешены портреты еще XVIII века и императорской фамилии, и, например, семейства Самойловых, семейства Бобринских. Здесь хранились удивительные коллекции, десятки тысяч томов редчайших книг в библиотеке. Серебро оставалось еще от старшего Бобринского, а отдельно был хрусталь в серебре с бобриком.

Вообще, это удивительный дом, потому что хозяева его еще записывали все свое имущество, находящееся во дворце, и сверяли его. И поэтому мы знаем, когда в ящиках прибавлялись орденские знаки, когда собирались эти гравюры. Картины практически не переносились из одной комнаты в другую, и, конечно, сохранялось убранство. Убранство дома сохранялось и в дальнейшем, на 1822 год, когда Анна Владимировна Бобринская устраивала комнаты для молодой семьи: своего сына Алексея и его супруги. Причем, это было очень традиционное устройство. Представим: входишь по лестнице, в центре – центральная гостиная; налево, на восток идут парадная столовая и танцевальный зал; направо идут гостиные супруги (это помещения для дамы) и семейная спальня. А дальше, налево за парадными покоями, уже далеко, располагались кабинеты, библиотеки и бильярдные хозяина. То есть, это еще был традиционный дом. Дети помещались подальше, в сторону двора, но со стороны супруги, чтобы не мешать занятиям отца.

Парадные покои были устроены с огромным вкусом. Я уже говорила, что это несколько похоже на Павловск. Потому что это – искусственный мрамор в отделке стен, шелковые драпировки и полихромные и монохромные росписи плафонов, которые сохранялись до конца ХХ века.

 

 

Л.Зотова:

Время передачи подходит к концу. Что мы сегодня еще успеем сказать об усадьбе Бобринских?

 

Е.Жерихина:

Хочется сказать, почему так ценились великолепные росписи особняка и современниками, и их потомками, и уже нашими современниками. Эти росписи были символическими и показывали отношение человека пушкинской эпохи, этого золотого века русской культуры, к его собственной жизни. Вот, например, приемная. Это единственная приемная из известных мне русских интерьеров, в которой на плафоне в качестве декора написаны не только занятия детей (путти – декоративного изображения детей) наукой – географией, историей, не только их занятия искусством. Это все традиционно. Но здесь в росписи изображены и занятия спортивными играми, дети играют даже в какой-то прототип тенниса. Может быть, это изображено впервые в русской традиции. Дети бегают, играют в волан. То есть это то, что входило в повседневную жизнь. Нам показывается культура человека той эпохи. Нам показывают отношение к любви, к жизни и, главное, ценность супружества. Потому что несколько гостиных на половине Софьи Александровны Бобринской были оформлены именно как торжество супружеской любви. И все это очень трудно для восстановления, вот почему меня так тревожит современная реставрация. Потому что малейшая деталь, утрата, например, какого-то огня на жертвеннике супружеской любви, может совершенно исказить смысл изображаемого. А эти помещения были полны смысла для тех, кто там работал.

Кроме того, очень беспокоит состояние дворца. Ведь до XXI века, уже более ста лет, сохранялись, например, книжные шкафы Софьи Александровны в ее кабинете. Круглом кабинетике, в том самом, в котором она принимала императрицу. Вот эти шкафы с бронзой вызывали восторг, например, сотрудников Павловского музея, когда я их приводила в этот дом.

А, с другой стороны, я обязательно хочу сказать, что все Бобринские были не только общественными деятелями. Они были большими благотворителями. Причем это переходило из поколения в поколение. И не только по мужской, но и по женской линии. Потому что невестка Софьи Александровны Самойловой, жена ее сына, Софья Андреевна Шувалова, когда потеряла своего сына Владимира на Балканской войне, она создала приют для воинов с ампутациями при Военно-медицинской академии. Этот приют, который находился под эгидой императрицы Марии Федоровны, расширялся. В него вкладывали свои силы и средства многие члены их фамилий. Например, Шуваловы, среди которых известна Елизавета Владимировна Шувалова. Или невестка Надежда Александровна Бобринская-Половцова. В конце концов, этот приют превратился в нынешний институт протезирования Альбрехта, он вырос до такого статуса.

Кстати, тогда же ее супруг заботился о детях офицеров, создав очередное попечительское общество. А вот Надежда Александровна Половцова не только участвовала в благотворительных обществах для взрослых, но и руководила детским отделением общества защиты животных под названием «Майский листок». Посмотрите: на рубеже ХХ века детей учили заботиться о животных. Кроме того, Надежда Александровна, между прочим, была еще и любительницей астрономии, и вела переписку с сотрудниками Публичной библиотеки. А уж сколько Половцовых было археологами!…

 

Л.Зотова:

Елена Игоревна, здесь можно еще добавить, что в годы Первой мировой войны в усадьбе Бобринских, насколько я знаю, размещался госпиталь?

 

Е.Жерихина:

Военный лазарет.

 

Протопресвитер Борис Бобринский и матушка Елена Юрьевна Бобринская с сотрудниками радио «Град Петров»

 

Л.Зотова:

Вы сказали, что все собрания семьи Бобринских тщательно и бережно хранились, велся их строгий учет. Но когда в 1917 году владельцам усадьбы пришлось покинуть страну, все это исчезло в неизвестных направлениях. И сейчас потомки Бобринских, которые живут по всему миру, не имеют практически ничего. Можно сказать, что Россию они покидали практически нищими.

А нашим радиослушателям будет, наверное, особенно интересно вспомнить, что отец Борис Бобринский, который был нередко участником наших передач, долгое время возглавлял радио «Голос Православия», он сейчас живет во Франции и всегда очень интересуется: «А что сейчас с нашим домом?» Он имеет в виду усадьбы Бобринских на Галерной. Напомним адрес: дома 58-60.

Наше время истекло, но вы, дорогие слушатели, можете сами подойти к усадьбе и хотя бы вдохнуть тот аромат ушедших лет, который, вероятно, еще хранит усадьба Бобринских. Правда, Елена Игоревна?

 

 

Е.Жерихина:

Хотя эту усадьбу пытались сохранить с самого начала, даже было письмо Луначарскому по этому поводу, но параллельно этому все из усадьбы распродавалось. И хотя потом здесь был музей, но за последующие годы почти не осталось имущества Бобринских. Кое-что из этого хранится в Эрмитаже, кое-что (портреты) хранится в Русском музее, но, господа, все-таки было бы просто чудо, если бы когда-нибудь удалось все это воссоединить в стенах дворца Бобринских. Или почему бы в этих стенах не сделать хотя бы временную выставку?

 

Л.Зотова:

Да, это было бы очень хорошо.

Но наша передача закончилась. Гостем студии радио «Град Петров» была историк-краевед Елена Игоревна Жерихина.