Александр Харьковский о слове «воздух»

М.Михайлова: Здравствуйте, дорогие братья и сестры. В эфире программа «Словарь». Сегодня мы с вами говорить будем о слове «воздух». Мы находимся уже во втором дне творения. Как вы помните, во второй день Господь отделил верх от низа, и появились вода и воздух, и между ними граница, которая загадочным словом «твердь» обозначается, но об этом мы поговорим в другой раз. В прошлый раз мы с вами вели речь о воде, а сегодня мы будем говорить о воздухе, и в гостях у нас Александр Харьковский, музыкант.

А.Харьковский: Здравствуйте.

М.Михайлова: Сегодня мы будем говорить о самой нежной, самой невидимой, самой мощной при этом, дающей жизнь воздушной стихии. Расскажите нам, что Вы думаете о воздухе.

А.Харьковский: Можно я начну с простого? Я сейчас сюда собирался, очень удобная дорога, хотел приехать на велосипеде по набережной. Буквально за две минуты до выхода из дома в открытое окошко ворвался такой порыв ветра, как в кино, снес все с письменного стола. Выглянув в окошко, я увидел людей, которые глядят на небо, понял, что в воздухе пахнет грозой, и отказался от этой поездки, поехал, как обычно, на метро и тут же сообразил, что та самая стихия, о которой я собираюсь говорить, о себе мне все время напоминает. О чем бы мы ни рассказывали в связи с нашими ощущениями относительно окружающего нас мира, мы вольно или невольно все время столько метафор, связанных с воздухом или какими-то родственными понятиями, употребляем. Мы все время это слово даже если не произносим, то подразумеваем. «В воздухе пахнет», а можно просто сказать: «пахнет грозой», но понятно, что все равно в воздухе. Мы можем сказать: «как-то сгустилась атмосфера», и все равно мы подразумеваем не естественнонаучное понятие, атмосфера как воздушная оболочка земли, а воздух, и эта метафора, или это слово, или все вместе, связанное с этим, присутствует… Оно как бы часть нас. Вот что интересно. Первое, что я подумал, когда стал думать про эту стихию, это процесс дыхания. В слове «воздух» мы сразу слышим дыхание, вздох.

М.Михайлова: Дух слышно тоже сразу. Доберемся до этого еще.

А.Харьковский: Да, разумеется, до этого надо еще дойти. Первое, что мы слышим: «воздух», «вдох», и этот процесс дыхания – это единственный, кажется, процесс, биологически происходящий в нас, так сказать, вегетативно, независимо от нашего желания, но в то же самое время тот процесс, которым мы можем управлять. Мы можем легко начать вздыхать, вдыхать медленнее, быстрее… Мы не можем отказаться от этого процесса совсем, но мы можем этим как-то управлять. Это процесс, который соединяет в нас человека биологического и человека…

М.Михайлова: Духовного?

А.Харьковский: …Более высокого, более сознательного, скажем так хотя бы. Это та материя, которая от нас неотделима, мы не можем без нее вообще существовать, ни минуты не проживем. А с другой стороны, эта материя еще не полностью в нас, она вокруг нас, она от нас отделена. В воду еще войти надо, а воздух всегда вокруг нас, мы без него не существуем, он как бы нам нужен настолько, что это вот уже это неотъемлемо.

М.Михайлова: Отсюда это и в языке – «необходимо как воздух». То есть то, без чего никак нельзя обойтись.

А.Харьковский: Да, и когда, ну, скажем, давайте сразу к поэзии. Ясно, что у нас все равно будут звучать стихи. Когда, скажем, Осип Мандельштам начинает стихотворение словами «Отравлен хлеб и воздух выпит» – всё, перехватывает горло, и ты понимаешь, что это невозможная ситуация, это сразу удар.

М.Михайлова: Да. «Иосиф, проданный в Египет, не мог сильнее тосковать».

А.Харьковский: С другой стороны, еще что первое приходит в голову здесь, это то, что часто поэты… Знаете, мне страшно неловко, я уже назвал Осипа Мандельштама и процитировал, и после этого говорить о том, что я какой-то сочинил стишок, мне страшно совестно.

М.Михайлова: У нас же народный проект.

А.Харьковский: Ну, будем считать, что я спрятался.

М.Михайлова: Язык принадлежит всем, и великим поэтам, и нам тоже, скромным людям.

А.Харьковский: Дело в том, что сегодняшняя погода мне напомнила, – я, собственно, забыл уже давно про это – лет пятнадцать, кажется, назад сочиненный стишок. Тогда я гулял в Павловске, такое хорошее место для уединения и для того, что предаваться каким-то возвышенным размышлениям. И тоже дождь прошел, и в воздухе чем-то таким запахло. Мне кажется, просто мне проще, поскольку я помню, что это действительно, – это подлинно документировано, можно считать, что это свидетельство, – связано в первую очередь с воздухом это стихотворение. Это не толкование, просто я помню, что так было. Я его прочитаю сейчас, можно?

М.Михайлова: Пожалуйста, да.

А.Харьковский: После дождя этот дух это глаза купанье этот вздох травы ликованье гортани птичьей струнный строй оркестров древесных небесным строям в подражанье поднебесным же перебором струнное их дрожанье этот дикий аккорд под неслышной скрипичной темой разлетевшейся выше облака в три октавы словно пар проступающий из немыслимого монгольфьера из зеленого шара проплывающего покачиваясь мимо очередной центавры Вот такое что-то про воздух. Слова «воздух», я вдруг сообразил, там нет. А вокруг него все время, как дух, вздох, звук.

М.Михайлова: Воздушный шар.

А.Харьковский: Воздушное небо.

М.Михайлова: Струнная музыка, которая плывет по воздуху.

А.Харьковский: Совершенно верно. Естественно эту атмосферу выдавливает земля, как монгольфьер, который плывет где-то и окутан этим паром. Я вдруг понял, что для меня это воздушное стихотворение, оно отсюда, и стал вспоминать, а не знаю ли я таких у других поэтов.

М.Михайлова: Елена Шварц, «Евангелие воздуха».

А.Харьковский: А вот где не названо?

М.Михайлова: Где не названо…

А.Харьковский: Естественно, «Поэма воздуха» Цветаевой, очень много, конечно. А вот где не названо, я одно вспомнил. Очень забавно. Опять я не ставлю себя рядом. Тот же Мандельштам из ссылочных его стихотворений: Разрывы круглых бухт, и хрящ, и синева, И парус медленный, что облаком продолжен, – Я с вами разлучен, вас оценив едва: Длинней органных фуг – горька морей трава, Ложноволосая, – и пахнет долгой ложью, Железной нежностью хмелеет голова, И ржавчина чуть-чуть отлогий берег гложет… Что ж мне под голову другой песок подложен? Ты, горловой Урал, плечистое Поволжье Иль этот ровный край – вот все мои права, И полной грудью их вдыхать еще я должен. Полной грудью, парус, облако, дыханье, запах этой травы морской – это как воспоминание, и воспоминание неотъемлемо присущее, уже вошедшее в человека. Оно идет через воздух. Хотя, казалось бы, морская стихия, но то, что в человека вошло, идет через воздушную стихию. И вдыхать права полной грудью – это опять перенос каких-то наших бытовых, социальных и повседневных вещей. Как ученые люди говорят, интериоризация всего этого идет через метафору воздуха, дыхания. Очень интересно, что воздушная стихия вся на грани, на грани внутреннего человека и внешней стихии. Слово «стихия» мы употребляем и сразу как-то связываем это с греками, с представлением о мировых стихиях: вода, огонь…

М.Михайлова: Земля…

А.Харьковский: …И эфир. Тоже, кстати, что-то родственное: эфир духовный, тоже вроде бы воздух, но более духовный. Я не знаю, я так очень примитивно это себе представляю. Почему-то воздух хочется взять в себя, это биологически нам дано, и хочется его градуировать, как атмосфера разделена на слои, и какой-то слой уже как бы и не воздух. А в то же самое время нам трудно вместить, что такое вакуум, что такое без воздуха, человеку понять это трудно. Кроме того, что еще важно, мне кажется, если уже перейти к самому слову «воздух». Дело в том, что откроешь энциклопедию какую-нибудь, «Большую советскую» или вообще любой толковый словарь, и там будет написано: воздух – это такая смесь газов, преимущественно азота с кислородом, которые составляют оболочку земли.

М.Михайлова: Да про все так написано.

А.Харьковский: Да, там про все так написано и сейчас. Нас учили в школе мыслить таким образом: что это? Это то-то и то-то. Мы даем определения. Но дело в том, что слово «воздух» было тогда, когда о газах, о смеси газов и об оболочке земли человек не думал вообще, а слово это уже было, оно уже жило в человеке, оно формировало представление человека. Кстати говоря, очень забавно: у меня на компьютере есть текст славянской Библии и есть текст Синодального перевода. Я там и там задал слово «воздух» для поиска и обнаружил, что в славянской Библии примерно в полтора раза больше это слово встречается, чем в переводе. Почему? Я сравнил места и понял, что в переводе часто по смыслу все, что связано там с воздухом и дано через слово «воздух», здесь дается через слово «небо» и «небесный». А это никакого отношения к смеси газов не имеет. Это имеет отношение к переживанию человеком той абсолютно непонятной, кажется, почти не существующей субстанции, которая, тем не менее, нас окружает, которой мы живем, которой лишить нас нельзя. И в то же самое время она абсолютно чудесна…

М.Михайлова: И неуловима, и таинственна для взора…

А.Харьковский: Неуловима и жива.

М.Михайлова: Живая. Воздух, который определяет все, который живет и нам дает жизнь, в то же время постоянно ускользает. Кто видел воздух? Я вспоминала, как можно увидеть воздух? Можно иногда весной увидеть, как теплый воздух так струится, поднимается в окне, увидеть его отражение в стекле, скорее даже не сам воздух, а через какую-то среду. Можно увидеть воздух, если в церкви стоишь и там ладановые облака, тогда его видно. А прямо как его увидеть? Он все наполняет, и невидим абсолютно. Мне кажется, что именно с этим связано то, что в Священном Писании воздух – метафора духа постоянная: это жизнь, источник жизни, который все время присутствует в нас, определяет, нам дает силу жить и существовать, и в то же время никаким образом насильственно себя не проявляет. Камень и даже вода – это некая диктатура…

А.Харьковский: Да, определенность.

М.Михайлова: Да, это определенность, это тяжелая плотная реальность, а воздух такой смиренный.

А.Харьковский: Да, и опять же двойственный, так как это бытие и инобытие всегда. Воздушная стихия как бы соединяет эти два наших представления, даже мысленно. Мы можем говорить и о метафорическом, у воздуха очень богатый метафорический слой. Если брать поэзию, я посмотрел по книжкам, очень интересно, какие, скажем, словосочетания, какие эпитеты у воздуха есть. Эпитеты совершенно неожиданные. Воздух может иметь цвет. Карий воздух может быть…

М.Михайлова: В прошлый раз про цветной воздух говорил Юрий Алексеевич Соколов. Он говорил, что в Греции цветной воздух, разноцветный. Так что некоторые видят.

А.Харьковский: Да. Воздух может быть, как у того же Мандельштама в стихотворении про венецианское стекло, граненым, то есть мы его не видим, но оболочка воздуха стеклянна. Вот то, о чем вы сказали: мой сын недавно пытался снять этот теплый воздух.

М.Михайлова: Получилось?

А.Харьковский: Нет, конечно. Это очень сложно уловить, это требует мастерства большого, но это видно, человек видит. Он маленький еще, он в первый раз в жизни взял в руки фотоаппарат и пытался, над огнем горящим увидел этот колышущийся воздух и попытался схватить. На фотографиях это не очень видно. Дело в том, что это в движении видно, видно не статически, а в движении, когда все меняется и колышется, и это еще одна из очень важных характеристик воздуха. Воздух, как я уже сказал, живой, он движется, он нам дает ощущение не только скорости, хотя и скорости тоже. Он нам дает ощущение: даже в полной пустоте, казалось бы, все время жизнь, движение. Это какая-то живая упругая материя, несмотря на то, что как бы несуществующая. Эта двойственность очень интересна. Ко всему прочему, звук, мне это просто близко и интересно: звук до вот этого микрофона доходит только благодаря тому, что между моим ртом и микрофоном есть воздух. Со слушателями происходит то же самое, с их ушами и приемником. Но воздух интересен еще тем, что он не просто переносит звук, это опять же наше естественнонаучное представление, а он впитывает в себя звук. Как говорил один мой преподаватель, тоже музыкант, звук никогда не кончается, он говорил: «Вы представьте себе: если волна запущена, она идет бесконечно, она может обогнуть всю землю, она все равно идет. Другое дело, что когда-то она просто уходит за порог нашей слышимости. Но она существует». Воздух – это вместилище звука…

М.Михайлова: Хранилище такое.

А.Харьковский: Причем мало того, что интересно, этим пользуются очень цинично рекламщики: от звука не отвернуться. Ведь мы можем посмотреть, можем не смотреть, можем отвернуться, закрыть глаза. А не слышать очень сложно, не будешь все время ходить в затычках.

М.Михайлова: Ой, мне иногда приходится затыкать уши, когда рядом в метро уже никуда не уйти, а у кого-то музыка такая…

А.Харьковский: Да, и это тоже.

М.Михайлова: Так что скоро буду городской сумасшедшей: та тетенька, которая закрывает уши… (смеется)

А.Харьковский: Но если говорить о звуках, нам не противных и не навязанных, а природных, естественных, то ты идешь, скажем, по лесу и…

М.Михайлова: Столько интересного!

А.Харьковский: Да! И все, что существует вокруг тебя, до тебя доходит вне зависимости от твоей воли. И ты начинаешь чувствовать, насколько этот мир богат, многообразен и насыщен тем, что ты вберешь в себя все равно, исподволь – не исподволь. Поэтому к этой среде нужно относиться еще очень бережно. Ей нельзя пренебрегать. Мы не любим, когда мусор под ногами, а когда мусор в воздухе, мы почему-то не реагируем, не считаем это проблемой серьезной, а на самом деле нельзя эту среду засорять. Эта звуковая экология очень важна для человека, потому что то, что на нас действует, как говорят ученые люди, на подпороговом уровне: где-то что-то стучит, чухает, гремит, – мы не очень это осознаем, но оно все время нас тревожит, все время нам создает какой-то ритм, в противоречие с нашими ритмами входит. Это ведь тоже существует и тоже дает нам ощущение воздуха как чего-то внутренне для нас очень важного, вобранного вовнутрь. Это еще избыточная вещь. В том смысле, что ее не может быть много.

М.Михайлова: Воздуха?

А.Харьковский: В том числе, как поэт сказал: «Нам союзно лишь то, что избыточно, // И бороться за воздух прожиточный, – // Это слава другим не в пример». Воздух не может быть прожиточный, он не отмерен, он везде, он для всех, в конечном счете… Ведь интересный еще парадокс: я стал думать об этих словосочетаниях, а мы говорим «родной воздух» как «родные стены», «родной воздух» – это близко. И в то же самое время парадоксально, но воздух – это то, что нас всех, всех живущих на этой планете соединяет вместе. К нам может даже, так если посмотреть практически, прийти воздушная масса из Африки, и это нормально. Ничто другое из Африки нам… Ну, далековато как-то, мы не очень это понимаем и ощущаем.

М.Михайлова: Вода еще так протекает…

А.Харьковский: Вода, да, это тоже единая оболочка…

М.Михайлова: Но с воздухом это очевидно.

А.Харьковский: Да, просто за два дня приходит. Из Арктики, из Африки – отовсюду. Воздух – это то, через что я прикасаюсь к любому существу на этой планете, даже не обязательно к человеку. Это что-то насыщенное жизнью всех нас, мы все этим дышим, мы все туда что-то отдаем. Для меня это со всех сторон парадоксальная стихия, очень многообразная, парадоксальная и какая-то всеобщая, звучащая, поющая все время.

М.Михайлова: Мы говорим о звучании, пении, а не хотим музыку послушать какую-нибудь?

А.Харьковский: Да я с удовольствием, давайте. Кстати говоря, у меня есть такое электронное сочинение, оно называлось «Времена суток», электронная соната «Времена суток».

М.Михайлова: Как здорово.

А.Харьковский: И там есть два кусочка… Я немножко боюсь слушателей напугать, все-таки электронная музыка не очень привычна, но я прошу просто прислушаться именно как, к примеру, воздушной стихии. Очень интересно. В одном примере для меня это воздух, окружающая нас оболочка с какими-то доносящимися звуками. Она насыщена неожиданными звуками. Там все время там то звоны, то что-то такое… Для меня это было связано с воздушной стихией. Давайте немножко послушаем, буквально полторы минуты. (звучит музыка)

М.Михайлова: Это были «Времена суток».

А.Харьковский: Да, это та часть, которая называлась «Утро», даже не часть, это кусочек этой части, потому что это большое двадцатиминутное сочинение. Для меня этот момент утра связан с попаданием, с выходом куда-то вовне. Что такое утро? Мы собираемся куда-то и выходим. И вот эта раскрытая перспектива, вдруг проносящийся в ушах какой-то ветер, какие-то звуки, что-то такое, от чего мы были избавлены, пока мы сидели в своей коробочке, – такое ощущение. И для меня действительно было важно это ощущение воздуха и жизни несколько беспорядочной, неизвестно откуда приходящей к нам, какой-то чужой звенящей, звучащей жизни доносящейся. А с другой стороны, знаете, что я подумал? Про само слово? Я уверен, что в вашей передаче об этом говорилось не раз, но уж простите, если я повторю то, что было сказано, если вдруг так случится. Ведь слово, само явление слова, не просто обозначает какие-то явления, с одной стороны. С другой стороны, слово – это не просто звучание, но как бы мелодия из тембра, коротенький мотив из тембров. Вот мы произносим «воздух», и это успевает прозвучать.

М.Михайлова: Форманты, как говорят фонетики.

А.Харьковский: Да-да. Это соединение, это смысл, происходящий, проживаемый нами в момент произнесения, как бы небрежно кто из нас не говорил. Есть люди, которые это осознают, а есть люди, которые говорят и считают, что, сказав «воздух», они просто обозначили это явление, понятие – и все. А на самом деле они все равно прожили, исподволь, но прожили. А что они прожили? Интересно: ведь это слово, если мы вспомним аналогичные слова с такой же приставкой: «взобраться», «взъехать», «взлезть» когда-то говорили…

М.Михайлова: Вознесение, восхождение.

А.Харьковский: Это усилие, это сила, это приложенная воля. Взъехал на холм – это не то же самое что, въехал. «Взъехал», «вздернул», «Россию вздернул на дыбы» – и мы ощущаем это напряжение силовое. А потом что происходит в этом слове? «Воздух», и мы расходимся куда-то в сторону, и вот этот дух, о котором Вы хотели поговорить. Дух, дыхание: вся метафизика, вся метафорика этого слова сюда включается. И непосредственно наша бытовая, биологическая: когда нам нечем дышать, когда мы хотим дышать – дыхание, вздох, и все-все слои понятия «дух». Мы как бы совершаем некое усилие и отправляемся туда, в это открытое – вот я руками так показываю – в это открытое пространство, раскрытое перед нами. Произнося это слово, вольно или невольно мы совершаем это мыслительное действие. И мне как-то хочется… Я даже не знаю, как это сказать… Даже хочется сказать, что есть какой-то толчок в этом, прыжок, как бы прыжок в пространство: «воз-дух». Мы собрались с силами, эти силы накопили и ушли куда-то. Это мне кажется очень важным в том, насколько это слово пропитало наше мышление в очень многих областях. В немногих словах, мне кажется, содержится настолько явственный сюжет. Для меня это сюжет, если вдумываться, вслушиваться в это слово так, как вслушиваются в него поэты, как вслушиваются в него актеры, преподаватели сценической речи – люди, которым положено проживать…

М.Михайлова: Которые с формой слова работают.

А.Харьковский: Да, с внутренней формой, как говорят лингвисты, с внутренней формой слова, проживаемой.

М.Михайлова: Дыхание, воздух, вздохнуть.

А.Харьковский: Вдохнуть, выдохнуть.

М.Михайлова: «Ночным дыханием свободы // Уверенно вздохнул», у Блока. Кстати, воздух и свобода – это совершенно неразделимые понятия.

А.Харьковский: Да, конечно, «воздух свободы» мы говорим.

М.Михайлова: Воздух – это полет, воздух – это, действительно, открытость бесконечная. Кстати, у Мандельштама когда тяжелые времена наступают, он говорит: «Словно темную воду, я пью помутившийся воздух». Тяжелый может быть воздух, густой.

А.Харьковский: А помните знаменитое определение подлинного искусства, «ворованный воздух»: он опять обращается к этому слову. Для него это очень кстати… Все время: воздух и поэзия, «поэзия не может дышать воздухом казни».

М.Михайлова: Он даже внешне был на птицу похож, Мандельштам, такой он был воздушный житель. А про воздух казни – это Блок, когда он говорит, что Пушкина убила не пуля Дантеса, а он умер от недостатка воздуха. Поэзия, так же как и музыка, является дыхательным искусством. Вот что такое пение, например? Как только человек начинает петь, ему становится хорошо.

А.Харьковский: Вы знаете, Вы мне напомнили одну вещь, я просто страшно пожалел, что у меня нет на столе этой книжки. Замечательный есть музыковед Генрих Орлов. В его книге – это труд по философии музыки, можно сказать, «Древо музыки» называется – там есть глава о григорианском пении. Он говорит, в том числе, о том, что григорианское пение, по всей видимости, особенно в дописьменную, донотную пору (ведь в нотную пору оно только зафиксировано, а до этого оно прожило тысячу лет, не меньше), в свою раннюю видимо пору было совсем не таким, как до нас дошло. И он говорит о том – опять «вдох-выдох»! – что григорианский хорал, григорианское пение поначалу было меньше похоже на пение, а больше похоже на выдох. Он говорит о том, что это был молитвенный выдох, который превратился в пение.

М.Михайлова: Петь можно в принципе физиологически только на выдохе. И в этом смысле пение – это процесс глубоко смиренный, это процесс самоотдачи.

А.Харьковский: Я почему об этом заговорил? Потому что для нас, для людей, обработанных многовековой музыкальной профессиональной культурой, в которой я воспитывался в первую очередь, пение – это процесс звуковедения, технологически обросший какими-то уже привычными интеллектуальными усилиями. Мы чувствуем, как мы переходим со звука на звук. А вот пение как спонтанный выдох, он же молитва, причем односложное что-то, короткое, но очень насыщенное изнутри. Вот этот выдох – это то, что мы выдыхаем не просто так, а с очень большим смыслом выдыхаем. И опять же слово «воздух» так же звучит, оно звучит как этот осмысленный, глубоко прожитый выдох. Это очень интересно по поводу насыщенности воздуха. Можно я прочитаю одно стихотворение?

М.Михайлова: Можно, да.

А.Харьковский: Одно из тех стихотворений, с которых для меня когда-то в далекой довольно юности вообще началось какое-то, не знаю, можно ли так сказать, какое-то более-менее личное, подлинное отношение к поэзии, не школьное. Я вдруг его вспомнил. Это стихотворение Юрия Левитанского, я не помню, есть ли здесь слово «воздух», но оно все опять про это. Кто-нибудь утром проснется и ахнет, и удивится – как близко черемухой пахнет, пахнет влюбленностью, пахнет любовным признаньем, жизнь впереди – как еще нераскрытая книга. Кто-нибудь утром проснется сегодня и ахнет, и удивится – как быстро черемуха чахнет, сохнет под окнами деревце, вьюгою пахнет, пахнет снегами, морозом, зимой, холодами. Кто-нибудь утром совсем не проснется, кто-нибудь тихо губами к губам прикоснется и задохнется – как пахнет бинтами и йодом, и стеарином, и свежей доскою сосновой. В утреннем воздухе пахнет бинтами и йодом, и стеарином, и свежей доскою сосновой, пахнет снегами, морозом, зимой, холодами и – ничего не поделать – черемухой пахнет. Пахнет черемухой в утреннем воздухе раннем. Пахнет влюбленностью, пахнет любовным признаньем. Что бы там ни было с нами, но снова и снова пахнет черемухой – и ничего не поделать! Вот это дыхание воздуха, эти ароматы, которые, как я говорил про звуки, которые все в этом воздухе соединены, какие бы ни были.

М.Михайлова: Да, также и ароматы, и запахи, всякие запахи.

А.Харьковский: И черемуха, и бинты, и йод – и все-все-все ассоциации, вся наша жизнь, вся наша биография здесь одномоментно присутствует. Она вся в воздухе собрана, в том, который описал поэт, одновременно, она тут вся живет. Я недавно еще был в отпуске и приехал с дачи, и опять же: выходишь утром, днем просто на крылечко…

М.Михайлова: Да, блаженство, первый вдох.

А.Харьковский: Да, во-первых, первый вдох, а во-вторых, ты видишь, как много всего приходит… Вот первое ощущение: воздух – просто пространство, небо синее. А если чуть-чуть взгляд перефокусировать, как можно взгляд перевести с улицы на стекло и обратно туда вдаль, ты вдруг видишь, как там много летит, живет, сверкает, приходит, уходит. Это наполнено. Кстати говоря, вот Иосиф Бродский, «Темза в Челси».

М.Михайлова: Да, любимое стихотворение, между прочим.

А.Харьковский: Ну, я кусочек, да. Воздух живет той жизнью, которой нам не дано уразуметь – живет своей голубою, ветреной жизнью, начинаясь над головою и нигде не кончаясь. Взглянув в окно, видишь шпили и трубы, кровлю, ее свинец; это – начало большого сырого мира, где мостовая, которая нас вскормила, собой представляет его конец преждевременный… Брезжит рассвет, проезжает почта. Больше не во что верить, опричь того, что покуда есть правый берег у Темзы, есть левый берег у Темзы. Это – благая весть. Вот это ощущение воздуха как своей голубой, ветреной и нигде не кончающейся жизни, она своя, и в тоже время она наша. Я все время возвращаюсь к этой теме, потому что от нее не уйти, все наше переживание воздуха построено на этом: оно там своей жизнью живет, оно к нам не имеет никакого отношения, и в то же самое врем оно наше…

М.Михайлова: Да, это наша жизнь.

А.Харьковский: Это все наше, и нас лишить этого невозможно. Невозможно даже попытаться нас лишить, потому что мы тут же прекратим существование.

М.Михайлова: Но мы не можем и присвоить. С едой и питьем совсем другое дело, да, это как бы часть нашего тела. А воздух… Попробуйте сделать вдох и не выдохнуть – это же гибель, это невозможно. Воздух – это то, что находится в состоянии постоянного обмена, это та ниточка, которая нас связывает и с космосом, и со всем живым, и с людьми, и с кем угодно. И с Господом Богом, потому что все-таки воздух – это дух, а Дух – это Бог, и ничего мы с этим не можем сделать. «Всякое дыхание да хвалит Господа», – говорят, например, псалмы Давида. Какой еще способ хвалить Господа? Принимать в себя его милость и отдавать ее в этом молитвенном благодарном выдохе.

А.Харьковский: Да, совершенно верно. Это вообще какая-то… Хочу все время сказать: стихия – это неправда. Это – вот! – переживание. Воздух – это то переживание, которое дано нам, как дом, в котором мы живем, которое соединяет, как дом соединяет все в нас: гостей, которые к нам пришли, нас друг с другом. Это то переживание, которое соединяет не только всех людей, но и все слои нашего бытия, наших представлений по горизонтали, по вертикали, слоистость, о которой я говорил, атмосферная слоистость. Я сразу вспоминаю школьные плакаты, где слои всякие, но это и метафорические слои, о которых, скажем, в «Поэме воздуха» говорит Цветаева. Первый воздух, третий воздух, пятый воздух, дальше воздуха…

М.Михайлова: Это иерархия небес, да?

А.Харьковский: Да. А дальше воздуха нет – твердь, говорит Цветаева. Вот это оно и есть: конечность, но конечность уже не нами… Не можем мы эту конечность постичь. Для нас воздух бесконечен. Здесь все время вот это взаимодействие: «Я дышал звезд млечных трухой, колтуном пространства дышал». С одной стороны, Млечный путь – это то, что мы можем посмотреть, мы можем это увидеть, но как мы можем этим дышать? С другой стороны, колтун. Колтун – это такая штука, которая на голове.

М.Михайлова: Плотная.

А.Харьковский: Вот она над нами, этот колтун. Как говорит Остап Бендер, «на каждого из нас давит воздушный столб».

М.Михайлова: Да-да.

А.Харьковский: Этот воздушный столб мы ощущаем и метафорически, и это та связь с чем-то над нами, чем мы все время дышим, от чего мы никогда не можем уйти. Такая все время шапка воздуха. Эта шапка воздуха, что томит – почему она томит? Да потому, что она – вот опять – всегда наша, она наполовину неясная. И понятная, и близкая, и в то же самое время абсолютно непонятная, ее нельзя объяснить. Вот с ребенком разговариваешь: для чего нужна морковка? Чтобы кушать. Для чего нужен воздух? Чтоб дышать. Кажется, все просто… А в то же самое время, чем больше ты живешь и обретаешь способность думать сам, ты понимаешь, что никакие ответы, такие ли, эдакие ли ответы, энциклопедические, физические, даже поэтические, все равно не исчерпывают этой невероятно богатой всеобщей стихии.

М.Михайлова: Это правда. С другой стороны, всякий из этих ответов – это некая провокация, которая позволяет нам дальше уже обратить глаза на наш собственный опыт и понять, с чем мы имеем дело. К сожалению, время наше быстротечно. Я Вас благодарю за то, что Вы пришли к нам сегодня…

А.Харьковский: Спасибо.

М.Михайлова: …И замечательно так поговорили с нами о воздухе. Дорогие братья и сестры, мы с вами прощаемся, и я вам желаю дышать самым лучшим воздухом на свете, который на берегах Невы. До свидания.

А.Харьковский: До свидания.