АВГУСТ 1921-го (часть 5)

Марина Михайлова

АВГУСТ 1921-го

Часть 5.

Август 1921 года для петербуржцев был отмечен не только смертью Блока, но и трагической гибелью другого замечательного русского поэта Николая Степановича Гумилева, который по возрасту был близок к Блоку и людям его поколения, он родился в 1886 году. Всего на шесть лет он был моложе, чем Александр Блок, но его литературный облик, несомненно, указывает уже на принадлежность к следующему поколению. Трагический безвременный уход этих двух людей означал, что не только блоковское поколение уничтожено и вынуждено покинуть арену русской истории, но и то, что у русской поэзии нет будущего, потому что поэты следующего поколения – Осип Мандельштам, Анна Ахматова, Марина Цветаева, Борис Пастернак – все оказываются изгоняемыми, гонимыми, вытесняемыми из пространства русской литературы.
Николай Гумилев родился в Кронштадте, отец его был корабельным врачом. Его юность прошла в Царском Селе, за исключением трех лет, которые Гумилев провел в Грузии. С 1900 по 1903 год он жил в Грузии, и именно там состоялась его первая публикация. Гумилеву в то время было шестнадцать лет. Первая книга его выходит, когда ему девятнадцать. Эта книга называлась «Путь конквистадоров», и само это название очень показательно и ярко. Действительно, Гумилев – один из последних романтиков в русской поэзии. Тема и идея пути для него очень значима, хотя и в ином смысле, чем для Александра Блока. Кроме того, сам образ открывателя новых земель, человека, пересекающего океаны, человека, который идет навстречу опасности, – эта тема для Гумилева оказывается необыкновенно важной.
Гумилев был одним из основателей акмеизма – направления в русской поэзии, которое пыталось заново открыть красоту и значительность простых вещей. Если для символиста весь мир был пронизан тайными связями, любая вещь была не просто вещь сама по себе, но включалась в необыкновенно широкие и разнообразные культурные контексты, то для акмеистов (они еще называли себя адамистами – довольно смешное самоназвание, но понятно, почему оно возникает) была важна сама новизна мира. Они считали, что поэзия – это всегда слово Адама. Поэт – это первый человек, тот, кто как будто заново, как будто впервые, в первый день творения видит мир во всей его трагической прекрасной глубине.
Николай Гумилев и жизнь свою тоже строил как открыватель новых земель, как путешественник, как человек подвига. Четыре раза Гумилев был в Африке. В первый раз он отправился туда в 1907 году. Он был еще совсем мальчик, 21 год, и отец отправил его учиться в Сорбонну. Гумилев просил отца, чтобы он разрешил ему совершить африканское путешествие, но тот был человек строгий, суровый и сказал, что тратить деньги на такие глупости невозможно и сначала надо получить образование. Тогда Гумилев стал, как я понимаю, просто откладывать деньги из тех средств, очень скромных и небольших, которые ему присылались из родительского дома для жизни в Париже и для обучения, и ему удалось таким образом профинансировать свое первое путешествие в Африку. Затем он бывал там еще трижды, и один раз в составе экспедиции, которая была отправлена Российской Академией наук и Институтом этнографии. Он был не только в северной, арабской Африке, но и в центральной, черной Африке. Гумилев оставил удивительной красоты, очень красивые и культурологически зрелые стихи, в которых есть понимание жизни африканских народов и внутреннее ощущение равенства с ними, что очень важно.
Кроме Африки, он путешествовал по другим странам. В то время это было очень просто. Ахматова уже в старости говорила, что сейчас для нас (для советских людей, имеется в виду) выезд за границу – это какое-то запредельное чудо, невероятное событие. Может быть, сейчас это не так, весь Петербург заполнен рекламой туристических компаний, которые предлагают поехать куда угодно, но люди моего поколения еще помнят те времена, когда увидеть Париж, или Рим, или ту же самую черную Африку – это было просто невозможно. Никто никуда не ездил. Если человек побывал в Болгарии, это считалось большой удачей, а уж о поездке в страну, не принадлежащую к социалистическому лагерю, было смешно даже мечтать. Так вот, Ахматова говорила, что в царское проклятое время просто-напросто надо было дать дворнику десять рублей, и он приносил тебе заграничный паспорт, а дальше можно было ехать и спокойно себя чувствовать повсюду с российскими рублями, которые тогда считались весьма уважаемой валютой. Гумилев благодаря своему неуемному характеру, страсти к путешествиям и дальним странам, сумел побывать во многих замечательных местах. Он ездил во Францию, в Англию, в Италию, путешествовал по Греции, побывал в Швеции, в Норвегии, в Финляндии. Что касается территории Российской империи, он тоже посетил много городов и весей. Многие стихи Гумилева написаны с опорой на впечатления путешественника.
Другой источник и человеческого становления, и поэтической зрелости для Николая Гумилева – это первая мировая война. Он был офицером, служил в уланском полку, потом в гусарском, прошел всю первую мировую войну. Сохранилась одна интересная фраза Гумилева. Однажды они с Ахматовой обедали на Царскосельском, нынешнем Витебском, вокзале, на Загородном проспекте. Они встретили там Александра Блока, который был в военной форме (Блок тоже немного, но поучаствовал в первой мировой войне). Когда Гумилев увидел Блока в военной форме, он сказал потом Ахматовой: «Это так же нелепо, как жарить соловьев». Поэту не место на войне. Но к себе Гумилев этот принцип не относил, воевал он по-настоящему, так же, как и многие другие офицеры первой мировой войны, и многие его стихотворения и сборники посвящены этому важному в истории страны событию.
Когда началась революция, Гумилев занял довольно сложную позицию. С одной стороны, он совершенно не был сторонником всех революционных преобразований. Для него было очевидно, что революция вовсе не несет ничего жизнеспособного и не меняет к лучшему судьбу России, скажем так. Поэтому он всегда старался держаться в стороне от революционного восторга, которых охватил тогда многих людей. Сохранились, скажем, воспоминания замечательного поэта В.Ф.Ходасевича, где он рассказывает о Петербурге конца 1910 – начала 1920 годов, и он вспоминает о том, как вел себя Николай Гумилев: «На святках 1920 года в Институте истории искусств устроили бал. Помню: в огромных промерзших залах зубовского особняка на Исаакиевской площади – скудное освещение и морозный пар. В каминах чадят и тлеют сырые дрова. Весь литературный и художнический Петербург – налицо. Гремит музыка. Люди движутся в полумраке, теснятся к каминам. Боже мой, как одета эта толпа! Валенки, свитеры, потертые шубы, с которыми невозможно расстаться и в танцевальном зале. И вот, с подобающим опозданием, является Гумилев под руку с дамой, дрожащей от холода, в черном платье с глубоким вырезом. Прямой и надменный, во фраке, Гумилев проходит по залам. Он дрогнет от холода, но величественно и любезно раскланивается направо и налево. Беседует со знакомыми в светском тоне. Он играет в бал. Весь вид его говорит: «Ничего не произошло. Революция? Не слыхал»».
Владислав Ходасевич, человек умный, тонкий, точный, в этой короткой бытовой зарисовке обозначает основную позицию Гумилева по отношению к событиям, к «грядущему хаму», который наступил в 1917 году: «Революция?» – говорит Гумилев. – «Не слыхал. Ничего не произошло». Это то, что иногда называется «сохранять лицо»: несмотря на самые тяжелые и неблагоприятные обстоятельства, он делает вид, что ничего не происходит. Эта подробность: 1920 год – это голод, холод, разруха, полное уничтожение всего, что было красивого и драгоценного в прежней жизни, а тут устраивается бал, и Гумилев приходит с дамой в черном платье с глубоким вырезом, с открытыми плечами. Это образ, который появляется в те же годы в поэзии Мандельштама:

В черном бархате советской ночи,
В бархате всемирной пустоты,
Все поют блаженных жен родные очи,
Все цветут бессмертные цветы.

И дальше:

В черном бархате всемирной пустоты
Все поют блаженных жен крутые плечи,
А ночного солнца не заметишь ты.

Действительно, простой жест – надеть низко срезанное черное платье – для женщины в 1920 году это был настоящий поступок, потому что это означало, что человек противится надвигающейся катастрофе, разрушению, уничтожению всех ценностей и продолжает жить так, как будто ничего не произошло. Если мы подумаем об этом, можно согласиться с тем, что в этом есть какая-то небанальная, настоящая глубина.
В то же самое время Николай Гумилев, который совершенно не был сторонником революции, поддержал разнообразные культурные начинания, которые предпринимала русская интеллигенция в эти первые послереволюционные годы. Линия на уничтожение культуры хотя и была уже принята партией, но еще не до конца осуществлена. Русская интеллигенция – писатели, художники, поэты, историки, ученые – вдруг почувствовали, что еще можно что-то делать. В Петербурге, в Москве, во многих русских городах возникали невероятные институты, где изучались история искусств, философия, науки, открывались новые издательства, художественные выставки, была мощная переводческая деятельность, был курс на то, чтобы мировую классическую культуру сделать народным достоянием. Это был великий проект, потому что люди, которые читали Шекспира и видели Рафаэля – это уже не та бесформенная масса, которой можно управлять как угодно и загонять ее в лагеря. Именно поэтому культуротворческий проект был быстро уничтожен большевистской властью, и на смену краткому культурному расцвету приходит жуткая, мертвящая, абсолютно пустая, холодная эпоха социалистического реализма. Во всяческих культурных начинаниях Гумилев принимал самое активное участие. Не случайно, что в 1921 году, когда он был арестован и расстрелян, он был председателем Петроградского отделения Всероссийского союза писателей. Гумилев работал в Институте истории искусств, в издательстве «Всемирная литература», он вел несколько поэтических семинаров, очень активно занимался переводами, состоял в комиссии по инсценировке культуры. Был и такой проект: для людей малограмотных, не умеющих читать, предполагалось устраивать театральные действа, которые помогут приблизить мировую классику к народу. Таким образом, мы видим, что в Гумилеве соединяется удивительным парадоксальным образом отчетливость нравственной позиции (он не принимает новую кровавую власть), но в то же время в нем есть абсолютно искреннее активное желание участвовать в культурной работе. Это очень достойная позиция. В других воспоминаниях о Гумилеве есть такие замечательные слова: «О политике он почти не говорил. Раз навсегда с негодованием и брезгливостью отвергнутый режим как бы не существовал для него. Он делал свое поэтическое дело и шел всюду, куда его звали: в Балтфлот, в Пролеткульт, в другие советские организации и клубы, названия которых я запамятовал. Помню, что одно время осуждал его за это, но этот железный человек, как называли мы его в шутку, приносил и в эти бурные аудитории свое поэтическое учение неизменным, свое осуждение псевдопролетарской культуре высказывал с откровенностью совершенной, а сплошь и рядом высказывал без обиняков и свое патриотическое исповедание. Разумеется, Гумилев мог пойти всюду, потому что нигде не потерял бы себя».
Какие хорошие слова: «Он мог пойти всюду, потому что нигде не потерял бы себя». Эти воспоминания принадлежат Андрею Яковлевичу Левинсону. Был такой журналист, переводчик, литератор, который сотрудничал в журнале «Аполлон» (это один из знаменитых петербургских журналов начала ХХ века). Андрей Левинсон, несомненно, был прекрасным знатоком европейского балета, он написал книгу о художнике Акселе Галлене. Левинсон не только весьма образованный и ответственный в своих высказываниях, это еще и человек, который испытывал давний интерес к творчеству Гумилева. Он еще на один из его ранних сборников «Романтические цветы» писал рецензию. Так что когда Левинсон делится своими воспоминаниями, это заслуживает большого доверия. Левинсон дальше говорит о смерти Гумилева: «После отъезда моего [имеется в виду отъезд из России] Гумилев недолго пробыл в Петрограде. Им овладело беспокойство, он уезжал на юг, был арестован за преступление по должности и в минувшее лето расстрелян заодно с шестьюдесятью жертвами. Так закончил жизнь стойкий человек, видавший в поэзии устремление к величию совершенной жизни. Удивляться ли тому, что его убили? Такие люди несовместимы с режимом лицемерия и жестокости, с методами растления душ, царящими у большевиков. Ведь каждая юношеская душа, которую Гумилев отвоевывал для поэзии, была потеряна для советского просвещения». Здесь Левинсон допускает некоторые неточности просто в силу того, что он уже находился за границей во время гибели Гумилева и не знал подробностей. Но основная мысль о том, что Гумилева уничтожили потому, что каждая душа, которую он отвоевывал для высокого переживания долга, чести, красоты, была потеряна для советского режима, совершенно точна.
Что происходило с Гумилевым в 1921 году? Он был арестован в ночь с 3 на 4 августа, и 25 августа Гумилев был расстрелян. Обвиняли его в том, что он участвовал в заговоре профессора Владимира Таганцева. Был ли этот заговор или его не было, это, наверное, вопрос, на который очень трудно ответить, я не берусь на него отвечать. Важно, что в нашем сознании террор связывается очень часто с именем Сталина. На самом деле это не так. Курс на красный террор был взят лично Лениным и большевиками сразу после их победы в Октябрьском перевороте, и уничтожение интеллигенции, дворянства, офицерства, всех людей, не то чтобы враждебных режиму, но хотя бы просто независимых и свободно мыслящих, – это уничтожение началось сразу же после революции 1917 года. Дело Таганцева поразило многих своей жестокостью и невероятной низостью. В списке осужденных и уничтоженных людей были женщины, и среди них, если я правильно помню, двое беременных. Все они были расстреляны.
Гумилева обвиняли в антисоветской деятельности, и люди, которые его знали, даже могли, готовы были в это верить, потому что Гумилев был действительно человеком определенных взглядов, большой решимости и личной храбрости. Можно было предположить, что он замышлял бы какие-то действия против режима, но скорее всего все-таки это было не так. Хотя, конечно, образ Гумилева в сознании его современников – это образ героя, борца, человека, способного на смелый поступок. Художница Ольга Делла-Вос-Кардовская, которая писала в свое время портрет Гумилева, говорит о нем: «В характере Гумилева я находила проявления очень сильной воли, большой настойчивости, ясности в суждениях и какой-то своеобразной интуиции. Наряду с некоторой сухостью, расчетливостью и, вероятно, эгоизмом он обнаруживал сердечность, участливость и доброту». Ольга Делла-Вос-Кардовская вспоминает историю, казалось бы, очень простую, бытовую, и тем не менее это важно для характеристики того человека, о котором она вспоминает. Она говорит о том, что однажды, когда она была одна дома, девушка, прислуга, которая неаккуратно обращалась со спиртовкой, опалила себе лицо. Ольга Людвиговна была в ужасе, она не знала, что делать с пострадавшей. В этот момент раздался звонок. На пороге стоял Гумилев – в цилиндре, прямой, суховатый, этакий денди. Но как только он увидел смятение и растерянность Ольги Делла-Вос-Кардовской и узнал о том, что произошло, он тут же мгновенно сумел оказать девушке первую помощь, взял извозчика, привез доктора и только тогда, когда он убедился, что все в порядке и можно быть спокойным за исход этой истории, он отправился домой. Ольга Людвиговна говорит о том, что это вовсе не эгоистичный и сухой человек. Он был способен совершенно искренне, просто, бескорыстно откликаться на разнообразные жизненные трудности.
Когда Гумилев находился под арестом, он отправил несколько записочек своим, жене и друзьям. Эти записки тоже становятся предметом мифологизации, потому что некоторые авторы воспоминаний, в частности, Георгий Иванов, говорят о том, что будучи в заключении, Гумилев читал Гомера и Евангелие. На самом деле к воспоминаниям Георгия Иванова Анна Андреевна Ахматова относилась очень негативно, и она говорила о том, что он часто врет, или что-то забывает, или даже намеренно что-то излагает не так, как было в действительности. Существует традиция в воспоминаниях о Гумилеве цитировать фразу, которая якобы была написана жене: «Не беспокойся обо мне, я здоров, пишу стихи и играю в шахматы», и упоминается также о том, что он читает Гомера и Евангелие. Я бы не стала к этому относиться с очень большим доверием, потому что сохранилась одна подлинная записка Гумилева. Это-то все пересказ пересказа, но есть записочка, помеченная 9 августа 1921 года. Гумилев пишет в Дом литераторов с просьбой о передаче: «Я арестован и нахожусь на Шпалерной. Прошу вас послать мне следующее: 1. постельное и носильное белье; 2. миску, кружку и ложку; 3. папирос и спичек, чаю; 4. мыло, зубную щетку и порошок; 5. ЕДУ. Я здоров, прошу сообщить об этом жене. Первая передача принимается когда угодно, следующие – по понедельникам и пятницам с десяти до трех. С нетерпением жду передачи. Привет всем. Николай Гумилев. 6 отделение, камера 77».
Эта записка сохранилась в архиве Михаила Лесмана, она опубликована, и это абсолютно достоверный текст. И если мы представим себе положение человека, у которого нет миски и ложки, нет зубной щетки, который просит еды, очень трудно представить себе, что миску он не захватил, но зато взял с собой Гомера и Священное Писание. Эта ситуация внутренне совершенно нелогична, невозможна. Поэтому, скорее всего, это все-таки легенда – что Гумилев пишет стихи в заключении и читает там Гомера и Евангелие. Тем не менее, как всякая легенда, как всякий вымысел, этот рассказ имеет под собой некоторую основу. Основа – это опять же свойства личности Николая Гумилева, который, несомненно, был человеком высших духовных интересов, и не случайно, что молва приписывает ему чтение Евангелия в тюремной камере. Гумилев – христианский поэт. Мы с вами потом почитаем некоторые его стихи, и вы почувствуете, что для него Христос, Евангелие – это не часть какой-то отвлеченной национальной культуры, а это часть его собственной жизни. Его стойкость, его необыкновенное достоинство и внутренняя свобода, которую он сохранял до самого конца своей краткой тридцатипятилетней жизни, – это не в последнюю очередь результат того, что Гумилев был верующим человеком. Для него Христос открылся как Путь, Истина и Жизнь в определенный момент его судьбы.
О смерти Гумилева, о том, как он был расстрелян, разные люди рассказывают разное. Это тоже тайна и загадка. Конечно, ЧК, НКВД не стремилось обнародовать свои архивы и всем рассказывать о своих преступлениях. Как был убит Гумилев? Одна дама, которая, между прочим, и была та самая незнакомка с открытыми плечами, в низко срезанном платье в 1920 году, в своих воспоминаниях говорит вот что: «Через много лет [имеется в виду через много лет после расстрела Гумилева] я столкнулась в театре, в котором служила, с бывшим старым чекистом тех лет (он был директором театра), который присутствовал при расстреле Гумилева. Он рассказывал, что был поражен его стойкостью до самого трагического конца». И последняя фраза ее воспоминаний: «Позднее, в годы необоснованных репрессий, этого товарища постигла та же участь». Это очень интересно: во-первых, сама фигура чекиста, который в 1920-е годы расстреливает русских поэтов, а потом, через много лет, является директором театра, то есть он еще и при культуре, на хорошем спокойненьком посту. Воспоминательница, Дориана Филипповна Слепян, была актрисой. По-видимому, она стремилась хранить лояльность режиму, именно поэтому она и добавляет эту фразу: «Позднее, в годы необоснованных репрессий этого товарища постигла та же участь». Получается, что товарищ, который расстреливал Гумилева (или присутствовал при расстреле, но ведь присутствовал он на той же стороне, где были палачи), был необоснованно репрессирован, его постигла такая горькая участь. Как возможно, что в сознании человека возникают такие удивительные конфигурации идей: что расстреливать поэтов – это законно, а расстреливать чекистов, убийц – это «необоснованные репрессии». Это поразительно, но это мы с вами оставим сейчас.
Еще о смерти Гумилева писали следующее: «Очень многие пытались хлопотать о Гумилеве, но безуспешно. Находясь в тюрьме, он написал несколько стихотворений [кстати, это последнее утверждение о том, что Гумилев писал в тюрьме стихи, вовсе не бесспорно]. В последний день, когда было назначено исполнение приговора, арестованных вывезли далеко за город. Поэты, близкие Гумилеву, участники «Цеха поэтов», разыскали потом садовника, который жил недалеко от места расстрела, предположив, что он мог что-то видеть, и уговорили его рассказать о случившемся. По его словам, всю партию поставили в один ряд. Многие мужчины и женщины плакали, падали на колени, умоляли пьяных солдат. Гумилев до последней минуты стоял неподвижно». Это воспоминания Владимира Александровича Павлова, морского офицера, поэта, который был знакомым Гумилева, они вместе были в крымской поездке в Севастополе в 1920 году. Это очень значимо, важно: люди плачут, падают на колени, умоляют, и Гумилев стоит неподвижно. Он не просит пощады у своих палачей. Если говорить о каких-то документах того времени, то в газете «Революционное дело» сообщалось о расстреле шестидесяти человек по таганцевскому делу: «Вот что писала петроградская газета «Революционное дело»: «Расстрел был произведен на одной из станций Ириновской железной дороги». Арестованных привезли на рассвете и заставили рыть яму. Когда яма была наполовину готова, приказано было всем раздеться. Начались крики, вопли о помощи. Часть обреченных была насильно столкнута в яму, и по яме была открыта стрельба. На кучу тел была загнана остальная часть и убита тем же манером, после чего яма, где стонали живые и раненые, была засыпана землей». Понятно, что в газете «Революционное дело» сообщалось только то, что расстрел был произведен на одной из станций Ириновской железной дороги, а уж все остальное – это рассказы, которые просочились через тихие разговоры людей наедине друг с другом, когда их никто не слышит. Наша революционная власть вовсе не стремилась рассказывать о том, как люди копают себе могилу, а потом над ними издеваются и расстреливают их.
Смерть Гумилева – событие, которое завершает его короткую, очень яркую жизнь, полную подвигов, приключений, путешествий, напряженной литературной, культурной работы. О том, чем было это событие для его современников, мы с вами поговорим в следующий раз.