Берлин: место диспутов и панихид

Программа Артема Гравина

«Исследования и исследователи»

Цикл бесед «Философский пароход как исторический и культурный феномен»

Гость: Анна Игоревна Резниченко

Тема: локации отечественной философской эмиграции. Берлин

Эфир: 8 сентября 2022 г.

АУДИО

Программа посвящена жизни и деятельности представителей послереволюционной отечественной философской эмиграции в Берлине. Отдельно рассмотрен «берлинский» период творчества Семёна Франка.

Анна Резниченко:

30 ноября 1934 года Семён Франк писал Людвигу Бинсвангеру: «Для меня встреча с Вами в Амстердаме была радостным событием уже при слушании Вашего чрезвычайно радостного доклада о Гераклите, у меня было радостное впечатление от того, что Вы высказывали некоторые из моих излюбленных мыслей. В последние годы я живу довольно одиноко, если не считать несколько поездок с докладами, Берлин для меня – пустыня, в которой я живу подобно отшельнику. После смерти Макса Шелера … у меня нет тесных и плодотворных для меня отношений с немецкими философами». Казалось бы, речь идет об очевидных вещах: о вынужденном профессиональном одиночестве вследствие закрытия Русского Научного Института в Берлине – и невозможности найти общий язык со своими немецкими коллегами. Однако определение Берлина как пустыни действительно кажется довольно странным. Более того, при чтении этого фрагмента мы можем по-разному поставить ударение в ключевом слове фразы: слове «пустыня». «Пусты’ня» (с ударением на втором слоге) – это, если верить Далю, «необитаемое, обширное место, простор, степи», просторное, пустое место; то самое место, которое (переиначим поговорку) не бывает свято; место не населенное ничем и никем, место безлюдное; место, где ничего (духовного или физического) не происходит за отсутствием субъектов действия; место пустоты. И, в это же самое время, «пу’стыня» (с ударением на первом слоге), или «пу’стынь» – «уединенная обитель, одинокое жилье, келья, лачуга отшельника, одинокого богомольца, уклонившегося от суеты. Нештатный монастырь. Отшельник пустыньку построил» – и отсюда, уже с переносом ударения: «Пустынный … безлюдный, отшельный, одинокий. … Пустынство, пустынничество, пустынножительство ср. жизнь пустынника в пустыни. Пустынник … отшельник, живущий одинокою, созерцательною жизнию в безлюдье». И, наконец, «Пустынничать или пустынножительствовать, жить пустынником, чуждаясь людей, одиноко или спасаясь в пу’стыни или пусты’не». Пу’стыня, в отличие от пусты’ни, не есть просто пустое место. Это место, куда уходит отшельник с вполне определенной целью – целью спасения – и тем самым организует пространство вокруг себя.

Чем был Берлин для Франка – пустынью или пустыней? Иными словами, можно ли считать пустым место Русского Берлина, четко очерченного социокультурного (да и географического) топоса, плотно пронизанного огромным количеством личных, социальных, политических и пространственных коммуникаций; места, буквально «нашпигованного» институтами, журналами, издательствами, общественными и церковными организациями; места диспутов и панихид, открытых докладов и закрытых собраний? И, обратно, можно ли считать это место настолько пустым, то есть свободным от совокупности малозначащих событий, чтобы в этой строго очерченной и организованной пустоте высветились какие-то тонкие и важные, ускользающие от первого взгляда компоненты бытия?

Изучение жизни Франка в Берлине показывает, сколь далека была она от того, что понимается обычно под жизнью отшельника. Современные исследования позволяют довольно точно реконструировать хронологию основных берлинских событий в жизни Франка, которые имели общезначимую ценность – важных современникам, попавших в газеты, – тот самый слой бытия, который Франк в «Непостижимом» назовет «действительным» или «фактическим».

…

Что есть действительность? Что вообще есть тот слой бытия, без отталкивания от которого невозможны никакие трансцендирования во-внутрь и во-вне? Прежде всего, «действительность есть то, что явственно, как бы осязаемо отличается от всего “кажущегося”, “иллюзорного”, от содержания фантазии, снов и мечтаний, от всякого рода явлений “субъективного” порядка. Действительно есть то, что прочно утверждено в себе, что в своей неотменимой и неумолимой фактичности противостоит нашим мечтам и желаниям и с чем мы должны просто “считаться” для того, чтобы существовать». И далее: «Действительное есть – неопределенный по своему объему и границам – отрезок реальности, который на основании опыта предносится нам как качественно-определенный в себе комплекс и как таковой частично нами познается. Это есть – чтобы снова прибегнуть к уже использованному нами образу – “остров, со всех сторон окруженный океаном”, причем сами береговые очертания острова не точно определены, а незаметным и неуловимым образом сливаются с океаном. И это, очевидно, так по самому существу того, что мы разумеем под действительностью». Реальность шире и глубже действительности, но, не исчерпываясь ею, с нею связана – вот как береговая линия дает нам представление о контурах океана. Действительность есть свидетельство о том, что реально есть, не описывающее полностью содержания того, что есть. Но вполне возможно, отталкиваясь от твердой почвы действительного факта, продвинуться в сторону Реальности: действительность вполне способна указать нам направление этого пути.

См. также: