Беседы с прот. Василием Ермаковым.
Беседа первая. О детстве.

Прот. Георгий Митрофанов: Здравствуйте, дорогие братья и сестры! Сегодня гостем нашей студии является старейший священнослужитель Санкт-Петербургской Епархии, настоятель храма преподобного Серафима Саровского протоиерей Василий Ермаков. Он хорошо известен многим нашим слушателям. Его пастырская деятельность, я думаю, на жизни многих наших слушателей наложила очень значительный отпечаток. И говоря об отце Василии, мы, как правило, представляем себе многомудрого, убеленного сединами старца, который вот уже почти 50 лет осуществляет свое пастырское служение в нашем городе. А между тем, церковная жизнь отца Василия началась значительно раньше его священнической хиротонии. Родившись в очень сложный период нашей истории в городе Больхове Орловской губернии, в местах, когда-то прославленных и трудами подвижников православного благочестия, и воспетых трудами русских писателей, юный Вася Ермаков увидел перед собой совершенно другую страну – поруганную, разоренную, залитую кровью Святую Русь. И именно в этой стране началось формирование его, как будущего христианина и будущего пастыря. Очень бы хотелось, отец Василий, чтобы Вы рассказали о том первоначальном периоде Вашей жизни, о Вашем детстве, о периоде, в котором в Вашем, ещё детском сердце, стали зарождаться очень серьезные вопросы духовного характера, не находившие ответов в той бездуховной, страшной советской действительности, которая окружала многих Ваших сверстников в то время.

Прот. Василий Ермаков: Дорогие жители нашего славного города, северной столицы, града Апостола Петра. По воле Божьей не случайно я здесь живу уже почти 60 лет. И когда впервые я прибыл в этот блокадный город в 1946 году, то увидел полуразрушенные войной дома, малочисленных жителей, бредущих по главной магистрали нашего города «25 октября». И я спрашиваю: «А где же здесь Невский?» Мне отвечают: «Вот он здесь». Город встретил меня теми переименованиями, которые очень ранили мое сердце, сердце русского человека. А мне было только 18 лет. Как все это было унизительно, оскорбительно для зрения и для сердца русского человека. Слава Богу за все прошлое, труднейшее время моего бытия. Я получил домашнее духовное образование в среде моей верующей семьи. Отец, мама, сестры были верующие, молились дома, не имея ни одной печатной строки из чего-либо священного – Писания, Молитвослова – у меня ничего не было. Я жил по приказу, в полном смысле этого слова, отцовского, родительского наставления. Дети обязаны были молиться. Почему мои родители требовали от нас, детей, этого молитвенного самодеятельного обращения к Богу? Потому что отец мой – участник гражданской войны, мама много пострадала в те страшные года послереволюционного бытия. И они в этом страшном, трагическом периоде послереволюционного времени, как они мне потом говорили, нашли утешение в Боге. Так они нас и воспитывали. Я встретил в 30-х годах страшную голодовку, лично ее пережил. Как сказал мой батюшка, отец Георгий, в моем городе Болхове «было 30 храмов, 2 монастыря; они были все засыпаны рожью, пшеницей. А нам хлеба не давали». И мне приходилось 1933-й, 34-й, 35-й, 36-й, 37-й года дежурить зимой, в морозное время, чтоб не потерялась очередь, и получить какую-то маленькую полуторакилограммовую буханку хлеба. Потом она делилась на пять человек, и, судите сами, что от нее оставалось. Но не всегда даже и мы могли купить этот кусочек хлеба. Я жил голодным, только домашняя картошка и домашние овощи меня поддерживали. Но никогда я, по словам наставления отца, не падал духом. На меня смотрели вокруг закрытые храмы, выбитые окна, покосившиеся кресты. И особенно я ощутил это безбожие во всей ярости, когда я пошел учиться в нашу советскую школу в 1934 году. Она меня встретила холодом, обстановкой серости. И вначале я окунулся в воспитание советской действительности того времени, потому что перед советской школой была поставлена программа воспитать советского человека, беспредельно преданного идеям социализма. На примере наших вождей, особенно Ленина, Сталина, Бухарина, Рыкова – всех, которых не добили в 1937 году. Мы еще не знали о времени «врагов народа». 1-й класс, 2-й, 3-й, 4-й, 5-й была у нас пятидневка. Где-то в 1936 году мы учились пять дней, суббота была, не знаю почему, выходным днем, в воскресенье учились. Были плакаты, когда наступали христианские праздники, особенно Пасха, Рождество: «Попа не принимаем!» И я помню сейчас смутно, какие кощунственные были стихи Демьяна Бедного, как-то: «Три старушки-побирушки, два трухлявых старика, скучно, скучно церковушке: не берешь ты пятака». Да еще были ядовитее. Впечатление плакатов, впечатления Багрицкого о пионерке, которая не хотела причаститься, умирая, и сорвала с себя крест. Это нам читалось не день, не два, а годами. Пример Павки Морозова: «Смотрите, какой он прекрасный. Он ваш ровесник, защищает советскую власть от всех врагов социализма». Он на отца донес в НКВД, ГПУ. Тогда ещё было. Что он помогал раскулаченным, чтоб они не сгнили в этих таежных лесах Сибири. Он предал, и его за это убили. И нас воспитывали так дальше перед войной: Павка Морозов – «смотрите, какой герой нашего времени». На примере «Школы» Гайдара, его «Рожденные бурей» и прочее, и прочее. На кинофильмах «Чапаев», «Щорс», «Котовский», потом на примере «Путевка в жизнь», которую мы все так смотрели с любовью – «смотрите, как советская власть воспитывает бандитов». Я бы сказал, сегодняшним беспризорникам, наркоманам надо посмотреть и убедиться, как нас тогда воспитывали и с какой радостью они шли в пионерские и комсомольские организации. Но нам туда не было доступа, принимали достойных из достойнейших. Видя все это, систему воспитания, я говорил об этом отцу, и дома он мне разъяснял: «Сынок, ты учись, ты смотри, но по делам их не поступай. Потому что я видел в Гражданскую войну, какая была страшная кровавая трагедия. Но прошу тебя – не забывай Бога, Бога не забывай!» И был такой маленький эпизод в нашей семейной жизни. У меня и сейчас жива младшая сестра Варвара. Она пошла в школу в 1938 году перед войной. Как всегда дома молилась. К ней пришла подруга и увидела, как Ермакова Варя молится Богу. Об этом она рассказала в школе и ее обесславили на всю школу. А училась она в Третьей школе города Болхова Орловской области. Были страшные, страшные насмешки, гонения, издевательства из-за того, что она крестится. Далее всегда в дни советских праздников, особенно 7-го ноября, несли антирелигиозные плакаты. Несли кощунствующего Чемберлена, на какой-то фанере сделанных священников в камилавке, рясах, разбросанные, и пели кощунственные стихи Демьяна Бедного и ряд других безбожников, которых можно почитать в журнале «Безбожник». Так я до войны воспитывался в голоде, холоде, но в строгой домашней обстановке. И я задавал отцу вопрос: «Папа, как же так, смотри, какие храмы». Особенно ощущалось духовное уныние, сиротство в дни Рождества и Пасхи. «Смотри, как это, неужели это все кончится?» Он мне отвечал: «Нет, сынок, время покажет». Неужели все это пройдет безнаказанно в жизни тех, кто поднял руку, как я уже тогда понимал, на Святая Святых русского народа – на Бога, на веру, на храм. И далее, узнав и погрузившись в более такую жизнь уже молодецкую, я стал читать литературу и узнал, что это было сознательное уничтожение великого русского народа, его души, его ума, его сердца, да и его человеческого достоинства. Это и раскулачивание, и вагоны в Сибирь, где крестьян сбрасывали в снега, и они там умирали. Немного отвлекусь от темы. Когда на сегодня я уже человек с опытом жизни, особенно неся службу Богу и народу своему российскому, и мне говорят о том, что, «смотрите, какие были хорошие все-таки коммунисты». Сегодня я слышу слова о том, что коммунисты уже не те. Забывая их идеологию, то, что по их партии, по их учению коммунист – это беззаветно преданный идее коммунизма, партии Ленина-Сталина и прочее. Он должен забыть отца, мать, родных. Как мы сегодня немножко видим, так во имя идеи торжества коммунизма были изгнаны из партии Горячева, Лубенко и Селезнев. Сегодня, когда прошло уже много лет, нет советской власти, а есть новая Россия. Так что сами судите. Я еще раз хочу к Вам обратиться, дорогие мои слушатели. Я человек, повторяю, с опытом жизни. И в Ленинграде, сегодня Петербурге, когда прошло 50 лет с момента окончания войны, в это время перестроечное вдруг появляется легенда о святом достоинстве коммунистов. А именно, что в войну носили здесь икону Казанской Божьей Матери. Я здесь живу после войны с 1946 года. Я спрашивал блокадников, смотрел журнал Московской Патриархии (ЖМП) с 1953 года, а он с 1943 года издавался, – там не было. Я здесь учился 7 лет, и ни один преподаватель, ни один из священников, с кем я общался, не сказали, что носили эту икону. Я спрашивал людей, на какой участок фронта ее носили – под Пулково ли, Лигово ли, под Павловск или на Карельский фронт, куда? И кто носил? Молчание. Когда я далее слышу вдруг о том, что в войну в каком-то месяце или там году над Москвой облетали с иконой на самолете?! Ребята, война! Когда мне говорят о том, что с каким торжеством встретили в Сталинграде принесенную икону, когда весь генералитет Советской Армии встал на колени во время молебна?! Поймите, священников-то не было тогда. Они гнили в лагерях. Далее, что вот под Кенигсбергом, Калининград сегодня, немцы, как только увидели, что икону принесли – как будто непутевые татары какие побежали, бросили оружие. Я свидетель той битвы 1945 года. Шла война, мне уже было 18 лет, и я видел, что такое немцы, вооруженные «до зубов». Я посмотрел видеофильм «За други своя», где говорят о том, что с молитвой, с Богом шли в бой советские солдаты – извините, я участник, всю войну прошел, все видел. С какой молитвой, Вы сами знаете, которой быть не может. Более того, даже и сегодня, когда приходит крещеный новичок в храм, он боится перекреститься. Так мне что хотелось Вам сказать: не слушайте легенду о святости до 1991 года, этого не могло быть. Коммунист – человек, всецело преданный идее мирового господства коммунизма на планете. «Мировой пожар горит, буржуазия дрожит», – так нас учили. У нас был коминтерн, почитайте историю, покопайтесь. Сегодня много литературы. Поинтересуйтесь, как это было и как это совершалось. А зачем нашей великой Матери-России эта ложь, обман и неправда? Зачем и кому надо? И вернусь к себе. Вот я так воспитывался без Бога. Школу я окончил в 1941 году – 7 классов успел. Наступила война, и там уже пошла другая переоценка ценностей.

Прот. Георгий Митрофанов: Отец Василий, вот в Вашем рассказе о войне, к которому Вы сейчас уже, наверное, перейдете, и который Вы уже, по сути дела, начали, ощущается очень живое переживание того парадоксального явления, что до войны, когда, казалось бы, был мир, хотя на самом деле, никакого мира не было, для церковной жизни не было места. Да, у нас, вроде бы, были русские правители, хотя и коммунисты, но церковной жизни не было. И вот парадоксальное явление нашей истории. Лишь оккупация Советского Союза фашистской Германией создала условия для восстановления церковной жизни. И та церковная жизнь, которая, казалось, была уже уничтожена, которая, казалось, уже была не нужна миллионам одурманенных советской безбожной идеологией русских людей, вдруг возымела большое количество сторонников. Вера в народе все-таки оставалась. Расскажите, пожалуйста, о том, как произошло Ваше соприкосновение с возрожденной церковной жизнью в условиях оккупации. Тем более, что в условиях оккупации Вам довелось побывать не только на своей родине. Вы побывали в Прибалтике. Расскажите, пожалуйста, о встрече с отцом Михаилом Ридигером, с его сыном Алексеем Ридигером, ныне Святейшим Патриархом Алексием II. Расскажите о том, как открылась для Вас в условиях войны та, до времени сокрытая от Вас, не большевистская, а православная Россия, которая продолжала жить в глубинах народной жизни, и с которой Вы столкнулись на территории Эстонии.

Прот. Василий Ермаков: Дорогой батюшка! Для меня самый кровоточащий вопрос – воспоминания о прошлом. Немцы к нам пришли 9 октября 1941 года в 12 часов дня. 3-го октября они взяли Орёл, который от нас в 62-х километрах. Уличных боев там прошло немного. И потом слышим, что церковь открылась у нас в Болхове. Маленькая была монастырская церквушечка во имя митрополита Алексия. А рядом с моим домом находился дом моего наставника отца Василия Веревкина. Он только вернулся из ссылки в 1940-м году, пробыв 8 лет на лесоповале в Архангельской области. Работы ему никакой не давали. А с его сыном я учился в нашей 3-й школе. Он был вынужден подрабатывать выкорчевыванием яблонь и груш, которые засохли, замерзли в 1940-м году, когда была «зимняя война», финская кампания. Открыли храм 16 октября. И за нашим семейным столом мне говорит отец: «Дети, надо идти в церковь, надо принести благодарение Богу, что дом не сгорел во время боев, никто из нас не ранен, ну, пошли». Когда я об этом услышал, на меня напал демонический страх. Мне было стыдно идти в церковь, потому что я воспитанник, как уже сказал, начальной советской школы – «Бога нет и без Бога». А где-то в тайне души осталось. Но приказ отца – закон детям, была строгая дисциплина. Они пошли семейно, я бежал затемно в пять утра, чтобы меня никто не увидел из тех соучеников, с которыми я учился в школе, или кто-то не спросил, куда я иду. Я бежал, обходил всё. Пришел в церковь, встал с родителями. И я, мои дорогие, ничего не понял. Я вертелся, как вертят сегодня головой все вновь прибывшие в храм Божий. Мне было ново – иконы, мне было очень любопытно, кто со мной стоит, кто молится. Мне было так интересно посмотреть, что там поется. Отстояв службу, ничего не поняв, но долг отцовский выполнив, я пошел домой. И опять боясь, как бы кто не увидал, как бы кто меня так не прихватил. Это продолжалось до 1942-го года. В 1942-м году, когда уже немца погнали, рядом с моим городом установился фронт, где-то километрах в 20-ти от нас. Зима была очень холодная, снежная; и меня немцы «сцапали» по-настоящему 6-го декабря 1941-го года, лопату в руки и иди снег чистить. А город был забит машинами, я стал работать у них. Наступило Рождество, и я пошел в церковь. Посмотрел уже иным, каким-то внутренним взором. Я почувствовал небо на земле – молитва. Коснулась моего сердца та одухотворенная молитвенная благодать скорбящих людей. Храм вмещал 3 тысячи человек и был забит битком. Сожженные фуфайки, прожженные платки, дети 3-4 лет, держащие за руку родителей. И особенно много было женщин, мужчин не было, не говоря уже о моем возрасте. И я почувствовал мое духовное обращение к Богу, несмотря на атеистическое воспитание в течение 15-ти лет – столько мне тогда было. Я сохранил домашнее воспитание, пришел в церковь и с этого дня неукоснительно не пропускал службы, работая у немцев под конвоем. У меня была кирка, лопата и кувалда 15 килограмм. Засыпали воронки, пилили дрова, чистили дороги и рыли окопы. Многие там были кроме меня. Отпускали нас только на субботу, воскресенье; и вот я, надев что почище, рубашку или какой пиджак, шел в церковь. И меня отец Василий (сосед мой) заметил и сказал: «Вася, иди ко мне, помогай, в алтарь». Пришел, показал – здесь ходить можно, здесь – нельзя и одел на меня стихарь. И Пасху 1942-го года я уже прошел в стихаре. Город был маленький, и когда меня увидели в стихаре, идущего со свечой по храму, а работали мы все в бригадах, я ощутил на себе весь удар насмешек, злобных слов, оскорблений моих сотоварищей по школе: «Вот поп пошел, вот поп идет!» Это были друзья мои. Неприятно было, страшно, больно, но сила духа, я сам не знаю почему, заставляла меня не смутиться, не оскорбиться, а идти своей дорогой жизни. В 1943-м году, в день памяти Алексея, человека Божия, отец Василий ввел меня в алтарь и сказал еще: «Делай все». И я, не забывая храм, помогал. С каждым разом, посещая церковь Божию, я укреплялся в вере, в благочестии. Как результат моей церковной и домашней молитвы, я ощутил помощь Божию практически, когда наступил страшный 1943 год, Курско-Орловская битва. И вот, начиная с 5-го июля 43-го года, мы уже понимали, что идет война, мы видели, как немцы стали отступать. Мы видели разрывы наших снарядов, как немецкие по 300-400 самолетов полетели бомбить передовую советских войск. Мы уже поняли – нам подходит конец, идут наши, наступают освободители. А здесь пошел обстрел, пошла бомбежка, и немцы стали забирать молодежь. Какую? Вот увидел на дороге меня – ко мне пошел, втолкнул в машину или там в повозку, домой уже не вернешься. Видя это, мы пришли домой с сестрой после работы 13 июля 1943 года. И вдруг 16-го июля немцы уже собирали молодежь. Мы тогда глянули и бегом через сад. Был благоприятный момент, нам удалось пройти мимо городского кладбища за город. Там был такой Павловский поселок. Взял с собой родительское благословение – икону, рваные ботинки от пленных, там где-то их отец купил; икону – его благословение, Евангелие мне кто-то дал, и я пошел. И вот с 1943 года до окончания войны я родителей больше не видал. Когда меня уже гнали по Орловщине, посадили в Навле под Брянском на запад, я проехал Брянск, Семизерки, Почеп, Унечу, Даугавпилс, и нас хотели везти в Германию. Но здесь повернули на Эстонию, и 1-го сентября 1943 года я очутился в лагере Пылюкюва, что в 100 километрах от Таллинна. Это бывшая база Балтийского флота. Нас было тысяч 6-7 орловских, тысяч шесть было из Дюгельгофа, Петергофа, Пушкина. Их так же вывезли, это я помню. Мы были одни в лагере, в так называемом «карантинном лагере», потому что нас заели вши. Вы этого, слава Богу, не знаете и знать Вам этого не надо. Голодовка была страшная. И смотрю, прошло недельки две, приезжает священник в лагерь совершить Литургию. Ну там, кто желает – приходите, пошел и я. И я вижу, понимал тогда уже, переносной престол, чаша, антиминс. Псаломщик, ныне митрополит Корнилий, мой духовный наставник отец Михаил Ридигер. Нашелся хор из ленинградских тогда еще изгнанных беженцев из под Ленинграда. Они стали служить и молиться. Вот здесь я воочию убедился, какое благо то, что мы не остались брошенными священниками города Таллинна. Я опять увидел, как люди молятся в совместной молитве. А в лагере негде было помолиться. Помню, был большой камень, я брал свою икону родительского, отцовского благословения, Спасителя (она у меня цела и сегодня), ставил ее на камень и как молился я, это хорошо помню, так своими словами. А молитва была одна: «Господи, сохрани мне жизнь. Господи, чтоб в Германию не отправили. Господи, спаси меня, родителей чтоб мне увидать». Это была такая страшная, родные, ностальгия, потерять родных. И я, поэтому, обращаюсь к тем, кто еще куражится над родителями – берегите родителей. Это неповторимое счастье. А наступающие года несли страшное, страшное одиночество. Потом приезжает вместе с ними такой мальчонка. Ну, посмотрели мы, как пишет в «Собеседнике» в майском номере ныне здравствующий первосвятитель нашей Русской Церкви Патриарх Алексий, там и меня он вспоминает. Как он приехал, посмотрел и как увидел, что вера православная не погибла в сердцах советских людей, она ярко засветилась в лагерях. Далее приезжает отец Михаил, а с ним мой отец Василий, они вошли в контакт. И любовью, заботами теперь митрополита Корнилия, а тогда еще просто Вячеслава, нас отпустили, он выхлопотал, в Таллинн. Прибыли мы в Таллинн на Покров, 14-го октября 1943 года. Нам дала комнату одна христианка заботящаяся, пожить временно. И бросив пожитки, я бегом пошел в храм Божий. Сказали «идите туда, вот к Симеоновской церкви». Я пришел, доходяга, меня от ветра качало, я сделал первый шаг не куда-то, а в храм Божий. Далее, посещая храм, я встретился с русской эмиграцией. Где-то в октябре месяце я встретился (тогда еще жили в Семеновском доме) с Лешей Ридигером. И мы уже на своем, так сказать, мальчишеском языке беседовали. Я сразу вошел в их духовный мир. Мы с ним вместе пономарили, вместе звонили в колокола, вместе иподиаконствовали у владыки Павла Дмитриева. И мы так сроднились, вместе вставали в соборе Александра Невского, который был закрыт три года в эстонское время, когда бросил его митрополит Александр, укатив еще до войны в Швецию. У нас была очень крепкая, любвеобильная дружба, дружба братьев по вере, братьев по духу. И я на себе очень ощутил великую радость духовного общения с семьей отца Михаила, матерью Еленой Иосифовной и теперешнего патриарха Алексия. Они учили меня духовной жизни, давали литературу. Первая моя духовная книжка была о Валааме, называлась «Остров Валаам». Затем книга Никифора Волгина «Дорожный посох», потом ряд других. Я читал немецкие газеты, которые тогда выходили. Там были очень интересные статьи об уничтожении всех церквей в России. И мне тогда они еще сказали: «Вы знаете, Вася, вот у нас был священник, вот это да! Отец Александр Осипов». А я: «Где он хоть теперь-то?» – «Да вот его мобилизовали в 1941 году». Вот был отец Александр Киселев, Царство ему Небесное, – мой духовный отец, то есть он входил в мир души. Я встречался с эмигрантами, читал их литературу – воспоминания Краснова, Деникина, все это было. И тогда еще нашел я книжку Нилуса «Великое в малом», «Катакомбы». Я стал читать, заинтересовался, то есть я уже вошел в этот мир духовный, ведь я Россию понимаю. Они меня воспитывали все. И осталась во мне великая, добрая память о том прекрасном человеческом общении с этой прекраснейшей семьей. Мы так жили. И потом, когда уже я уезжал после войны на работы в штабе флота в Таллинне, я все-таки прошел войну, так сказать, участник войны, я видел все это. И поехал искать родителей. Я уехал из Таллинна в июне 1945 года, где-то через месяц после окончания войны. У меня все документы есть, конечно. Со слезами на глазах прощался с этой семьей. Провожали меня отец Михаил, мать Елена Иосифовна и я помню, естественно, Леша и там еще друзья. И я думал, что их больше не встречу. Наступил 1946 год. По его вызову, по его сердцу я здесь поступил первооткрывателем вместе с ним в нашу духовную школу – семинарию и академию. Вот, батюшка дорогой, я духовно рос. Это так, основные вехи моего духовного воспитания, моего духовного обращения к Богу. Я хочу дополнить. Когда мне сегодня говорят, что нас не учили верить, нас не учили молиться, мы не знаем дорогу к храму. Это, только поймите, – говорильня. Мне надо было, и ни война, ни советское воспитание, которое я слушал 60 лет, не удержали меня, не закрыли дорогу к Храму Божьему. Я иду. Ни насмешки, ни издевательства, ни те допросы в Большом доме, так, как это было в Орле, не остановили меня, я служу Богу. И практически ясно – Бог мне помогал. Я хотел бы призвать меня слушающих: Православные русские люди! Идите в церковь, идите в храм Божий, идите к молитве. Не заблуждайте себя о том, что Вас не учили. Бог познается личным опытом своей жизни в Церкви, в храме, в подвиге православной веры. Не слушайте других «наставников», которые говорят о том, что мы с вами на знаем Бога. Мы тысячу лет знаем Бога! Что пришли с запада учить меня, как надо знать Библию, как надо знать Спасителя, кто такой Бог и прочее? Вы идите в Православие, зачем Вы слушаете? Почему сегодня у молодежи такое пренебрежительное, я бы сказал, кощунственное отношение к Православию? Мне очень больно, когда я вижу сегодня стоящих с цигаркой в руках, бутылкой пива в руках молодежь, девчат и парней, так сказать, нахально улыбающихся и курящих. А где патриотизм? Где совесть перед Родиной? Я мог научиться этой грязи, поймите правильно. Я вырос в голодовке, но я боялся Бога оскорбить своими грехами. Я боялся быть плохим для России, для Родины. Я сказал: «Бог меня в войну сохранил, я обязан донести до всех людей веру в Бога, Православие «. И я прошу вас, русские молодые люди, забыть грязь; вас не учат колоться, вас не учат ругаться страшной матерщиной – матом, Вас не учат на примере запада вести себя разнузданно в местах общественных. Если в ваших жилах течет кровь русского человека, а русский – значит православный верующий и христианин, молящийся в храме. Нет? Бойтесь Бога. Я рассчитался по всем статьям за предательство родных, не моих родных, так русских людей, кто в 1917 году и до времен советской власти, до ее развала, все давил, все нас уничтожал, все нам запрещал. Я священник со стажем, я прошел всех уполномоченных. Что это такое? Кто они есть такие? Это была «пятая колонна» в церкви – не по закону, нельзя, запрещено, не положено. Я это прошел практически. И не склонил голову ради страха их «лжеобещаний», а именно: «Вы не говорите проповеди, Вы не учите». Это я прошел в Никольском соборе. Даже здесь в храме преп. Серафима Саровского мне было запрещено говорить. И мой наставник говорил о том, что «зачем, отец Василий, Вы так ярко говорите проповеди, зовете людей к вере в Бога, чтоб любить Россию? Это не надо, скажите просто». Что мне говорил уполномоченный: «Зачем надо Вам, Василий Тимофеевич, да бросьте Вы! Мы все равно Вас раздавим, это я Вам обещаю». Вот что он говорил.

Прот. Георгий Митрофанов: Отец Василий, действительно, Ваш рассказ об обретении подлинной церковной веры во время войны заставляет задуматься над тем, что люди подчас не оставляют Богу иного пути, чтобы обратить их к духовной жизни, кроме как путь собственных же страданий. Конечно, не только благожелательная политика немецких властей, но и страдания способствовали тому, что русские люди во время войны обращались к вере в Бога, шли в открывающиеся храмы, которых на оккупированной территории было открыто более 8 тысяч, а на не оккупированной было открыто всего лишь менее тысячи. Но, тем не менее, война завершилась, и в ходе войны Сталин изменил свою политику. Он попытался прекратить полное уничтожение Церкви и решил использовать остававшуюся на освобожденных от немецкой оккупации территориях церковную жизнь в целях коммунистической пропаганды. Именно в этой связи стало возможным функционирование духовных школ, в частности в Москве и в Ленинграде. Так случилось, что Ваше обращение к Церкви не привело лишь к тому, что Вы стали прихожанином какого-нибудь храма. Ваша душа тянулась к священству. Казалось, что служить Церкви в условиях, когда столь мало было делателей на этой ниве, можно лишь став священником, до конца исполняя свой долг перед Богом, если уж Он так явственно напомнил о Себе в страшные годы войны.