Беседы с прот. Василием Ермаковым.
Беседа вторая. О Санкт-Петербургских Духовных школах.

Прот. Георгий Митрофанов: Здравствуйте, дорогие братья и сестры. Беседовать с отцом Василием буду я, постоянный ведущий «Круглых столов» на нашей радиостанции, протоиерей Георгий Митрофанов. Было бы очень хорошо, если бы Вы, отец Василий, рассказали о том, чем стала в Вашей жизни Санкт-Петербургская Духовная Семинария и Духовная Академия, которые были открыты в 1946 году и которые, по сути дела, представляли собой чудесным образом появившийся оазис духовной жизни среди богоборческой пустыни Советского Союза. Прот. Василий Ермаков: Дорогие слушатели! В тот страшный год окончания войны, 1-го сентября 1946 года, я вошел в ныне красивые здания нашей Духовной школы на Обводном, 17, идя от Красной площади, ныне площадь Александра Невского, прыгая по тем окопам, которые были вырыты. В Митрополичьем саду были блиндажи и дзоты. Я пришел – ни света, ничего. Меня встретила там администрация: протоиерей Александр Богоявленский, инспектор Осипов. Я вошел, там стояло несколько ленинградцев, кому тогда еще было за 30 лет. Из молодежи было: я пришел, потом Петя Колосов; может быть, человек десять, Заболоцкий Николай Антонович и ряд других. Пока искал семинарию, запоздал на приемные экзамены. Мне сказал тогда отец Александр Богоявленский: «Ладно, Вася, завтра напишешь». И была тема сочинения по Достоевскому, написал. Но, поймите меня, я 6 лет не учился, война, мне все выбили знания. Вроде написал повыше трояка, но на 4 написал. А на другой день еще экзамены. А потом нам сказали, что Духовная школа будет открыта 1-го октября, так как она встретила нас выбитыми окнами. Ну, куда мне ехать? У меня было только горе большое: первым умер отец 30 августа 1946 года, я его не хоронил. Опять пришлось ехать вместе с Лешей Ридигером в Таллинн, к отцу Василию, где я пробыл месяц. Приезжаю в Духовную семинарию, все. Радость и довольство, так, как надо принимали. И после праздника Иоанна Богослова вызвали меня и всех, кто был в оккупации, в Большой дом города Ленинграда. Уже пошел четвертый допрос, есть все документы там, я говорю слова не на ветер. И спросили: «Где ты родился, чем ты занимался и какое образование, почему ты попал в оккупацию и был на Родине до 1943 года? Как немцы узнали и, самое главное, какие два человека могут подтвердить, что ты не сам ушел с ними?» А кто подтвердит? Меня допрашивал полковник НКВД. И я с ним наговорил часа полтора, дорогие слушатели. Потом берет анкету, записывает всё, два пальца, указательный, и ставит вместо фотографии отпечатки тушью в этой анкете. Прошло 2 дня, ко мне приходит повестка о том, что я, как оккупант, не имею права учиться в городе-герое Ленинграде. «Так что, дорогой, ты мотай отсюда и чтобы духу твоего тут не было». Что мне делать? Горе одно никогда не ходит, поймите правильно. Умер отец, денег нет, мне некуда ехать. Идти надо в армию на 4 года, где, как они говорили, «всю дурь поповскую мы выбьем из вас». Я взял, пошел к иконе Божьей Матери, наша икона Знаменья, помолился Заступнице усердно, потому что я ее руками вносил в храм Божий вместе с отцом Борисом, когда вернулись из Риги сюда. Помолился. Что делать – не знаю. Но, как говорится, утро вчера мудренее. Утром просыпаюсь, надо ехать, брать документы. Мне говорят: «Ты здесь остаешься». И вот, мои дорогие слушатели, я здесь служу и живу 60 лет. Для меня первое впечатление от Духовной школы – это наши профессора. Это недобитые, не убитые Советской властью: Четыркин Василий Васильевич, Купресов, Зборовский, Константин Михайлович Федоров, это учитель пения, ряд других. Мне было видеть радостно – смотрите, в этом страшном городе, городе, так сказать, ленинградских дел, городе Кирова, где всех уничтожали, все разрушалось, – люди есть. И вот, став воспитанником семинарии, я от них черпал великую благодатную силу. Они с нами беседовали о прошлом. Они учили нас быть твердыми в Православии. Они нам говорили, так, в частной беседе, конечно, как надо жить. Было много проходимцев, которые пришли отсидеться, как говорится, в голодное время 1946-1947 годов. Они потом уходили. Я видел, так сказать, тех, которые стремятся сегодня возложить ответственность за нехристианскую жизнь на Бога. Нет Бога, потому что такой-то священник, такой-то дьякон-христианин живет не так, нарушает заповеди. У меня девиз один был: «Я в деле, я в ответе». В мире соблазнов нет? Соблазны есть, они существуют, и я, как священник, требую – на них не надо соблазняться. Я иду к Богу, я молюсь Богу и я обязан лично быть христианином, исполняя все, все, что надо. Я так прожил в нашей Духовной школе семь лет. И когда уже в 1953 году оканчивал Академию, я уже стал думать о священстве со второго курса. И я стал искать ответ – а как же я буду учиться? Посещая ленинградские храмы, я видел ту осторожность проповеди. Никто с народом не беседовал. Отслужили, сказали поучения, которые не касались твоего сердца и пошли. А как же? Я стал читать проповеди отца Иоанна Кронштадтского, еще ряд других. К моему сердцу не доходило. Я тогда случайно набрел на мой любимый журнал нашей академии «Отдых христианина». Вот где я получил кладезь премудрости. Я узнал стиль проповеди, я узнал, на какие злободневные темы надо говорить. Особенно мне нравилось – там был отдел «Литература и жизнь». Там отец Михаил такой был, умный иеромонах, который писал, Григорий Петров (они сотрудничали). Вот здесь я черпал всю свою силу. Родная Академия мне дала именно по моему стремлению, а я не нарушал в Академии режим: ни одной службы не пропустил, на молитву я не опаздывал, и все, что надо было делать, я совершал. Я сказал: «Я обязан, я должен». Подавал вовремя сочинения, писал кандидатскую и все, что надо, делал. И поэтому на те недостатки, естественно, которые были, я не обращал внимания. Это мне очень, очень сильно пригодилось в жизни, когда я стал священником, заботясь о России, заботясь о том, чтобы преподать, но вернуть обманутый русский народ к Богу, к храму. И чтобы они знали, что мощь России находится в Православии. Я глубоко благодарен нашим почившим профессорам, А.И. Макаровскому. Я был любимым его учеником. Но, увы! Время еще смело Успенского А.Д. и пр. Поэтому для меня духовная школа осталась родной матерью, духовно меня взрастившей. Я хотел бы пожелать всем учащимся – учитесь лично, заботясь лично, и себя воспитывая лично. Зная, что вы должны служить своему народу, звать его от того соблазна, от того неокрепшего состояния души. Чтобы вы не смотрели, кто какой есть из нас. Вы не ищите недостатков в нас. Я тогда могу сказать со спокойной совестью, что не я могу идти за Христом, так как у него был Иуда-предатель. Подумайте. А я иду за Христом, для меня Спаситель наш, Сын Божий, Искупитель, для меня Апостол – мученик и исповедник. А там, что совершается – это не так важно. Повторяю – «я в деле, я в ответе». Прот. Георгий Митрофанов: Эта Ваша характеристика нашей Духовной школы того периода, конечно, очень выразительна. Действительно, в Духовной школе во все времена происходит не только становление будущего пастыря, но и проходит период первых серьезных искушений. Действительно, уважаемый Вами преподаватель А.И.Макаровский пал жертвой доноса со стороны своих коллег по работе. И в это же время одной из самых ярких личностей на небосклоне Духовной Академии являлся протоиерей Александр Осипов. Действительно, личность во многих отношениях неординарная. Он уже в те годы, формально не отрекаясь от сана, от веры, выступал в качестве секретного сотрудника органов госбезопасности. Хотелось бы в этой связи услышать Ваше впечатление об этой противоречивой личности, ибо на Ваших глазах продолжалась его деятельность и как инспектора, и как пастыря, и как проповедника. Хотя его уход из Духовной Академии произошел уже после того, как Вы закончили свою Духовную школу, тем не менее, Вы, как многие священники, служившие в нашей епархии, хорошо помнившие этого выдающегося профессора, наверное, мучительно переживали его публичное отречение. И, возможно, даже с удовлетворением восприняли являющийся, наверное, очень мужественным поступком со стороны нашего священноначалия указ об извержении его из сана и отлучении от Церкви. Не могли бы Вы рассказать о том, как в Вашем сознании тогда еще молодого священника воспринималась вот эта история выдающегося священника, богослова и проповедника, ставшего отступником от Церкви. Прот. Василий Ермаков: Дорогие слушатели! Я знал Осипова Александра Александровича с 1944 года. Когда он вернулся из Союза в свою Казанскую церковь, когда он организовал акафист перед иконой Казанской Божьей Матери в общенародном пении, когда он по следам говорил проповеди, когда в этом храме небольшом ставили скамейки, и человек 40-50 набиралось слушателей, он говорил проповеди. Я помню сейчас, запомнил хорошо. Для меня было радостью тогда, когда он стал нашим инспектором. Не первый я, вот года 1947-й, 48-й, 49-й – он ярко говорил проповеди, и, конечно, мы уже понимали: «Ну, батюшка, ты доиграешься с Советской властью». Потому что народ ленинградский валил валом. По пропускам пускали в Академию в субботу-воскресенье. Он говорил вдохновенно. Каждое утро после утренней молитвы он беседовал с нами на темы Евангелия. А так как тогда были вечера вопросов и ответов, он вливал в нас, чтобы мы были достойными служителями Православия. Да, где-то так, уже кончая семинарию, мы увидели, что он ломается. Он стал нам не то говорить. Первое – то, что он, посещая ремонт здания, куда попала бомба, оступился, болела нога, он отошел от Литургии. И мы уже чувствовали – не тот стал, у батюшки нет благодати. Отошел от Литургии, отошел от храма. Мы уже видели – что-то не то творится. И здесь уже назревало, так сказать, время 50-х годов, время, когда уже Советская власть готовилась нанести еще страшный удар по Православию и выдающимся священникам. Мы так рассуждали со своей братией, в частности с отцом Игорем (он близко знал его, как и я), и он понял, что отец Александр ломается. Он написал много антисоветских статей в журнале «Православный собеседник» в Таллинне, стихи братьям, где он очень жестоко обличал разорение храмов. И мы поняли, коль мы читали, значит, и органы Советской власти читали. Единственный вопрос – или быть мучеником, или идти в Магадан. Он не избрал ни первое, ни второе, ни Магадан, ни мученика. А исподтишка, я читаю воспоминания, то что начиная с 1949 года предательски писал на профессоров и на нас, в том числе и на меня, я знаю, там есть в архивах. Потому что, придя в семинарию, им надо знать было, Советской власти, кто учится, кто какой. И таких, так сказать, ярких верующих, я знал, их на карандаш и доносительство. Я это сам ощутил впоследствии. И он писал об этом. Поэтому, я скажу, он променял нас на чечевичную похлебку. И стал, отрекшись от Бога, поносить в своих статьях своих собратьев-профессоров, с кем учился. Он стал сотрудником Казанского собора. Мы делали три попытки с ним встретиться: нас с отцом Игорем не допустили, нам сказали, что это нельзя, Александр Александрович занят, он вас принять не может. Когда мы пошли в общество «Знание», нам также говорили, что пишите записки, близко не подходи. И мы видели, и там писали о том, что Господь его покарает саркомой. Так оно и получилось. О том, что бред некоторых опять же этих людишек, которые говорят о том, что он покаялся и причастился – не надо духовных легенд. Такие крутые люди знали, на что шли, они понимали, зачем шли. И когда Священный Синод в лице Патриарха Алексия Первого отлучил его от храма, они знали, что делают. И в сегодняшнем поколении есть такие лжепатриоты, лжезащитники. Не лезьте в духовную жизнь. Вы не знаете его. Я его знал 20 лет. Я знал прекрасно. И знал, как он стал ломаться, продавал свои книги, чтобы не так нам толковать Священное Писание Ветхого Завета и прочее, и прочее. Дальше я не буду об этом говорить. Поэтому с Богом нельзя «на ты» говорить, а Господь показал. Он захоронен на моем кладбище. Не знаю, кто-то его обхаживает или нет, но идет такое, я бы сказал, негативное, горькое чувство – почему не стал он выдающимся русским священником? Почему он предал не нас, духовенство, а русский народ? Потому что, находясь на Западе, он был тогда еще экскурсоводом Вышгорода, я знал еще, он не любил Россию, он не любил русский народ. Он жил по времени. Время наступило другое, я пошел в сторону, а он далее пошел. Мне очень жаль его, он многое мог бы сделать. Жаль того, что тогда я все-таки, может быть, лично впитывал, зная близко все, что он совершал, что он делал. Я близко знал его маму, я знал его матушку, мне Бог судил так в жизни – повстречаться с такими личностями. А важно то, что если бы он шел бы за Богом, за Литургией как можно чаще, как об этом говорил отец Иоанн Кронштадтский, к чему призывает всех, как сегодня нам об этом говорит наш Первосвятитель Русской Церкви Патриарх Алексий Второй. После Литургии батюшка отслужил, сделал требы, сядь в храме и спроси – кому что нужно. Но, увы! Разъезжая по России-матушке, а мы много бываем везде, я вижу – пустота в храмах. Я спрашиваю – батюшка есть? Да нет его, он уже отслужил и ушел. Прот. Георгий Митрофанов: Вот сейчас, отец Василий, Вы переходите к еще одной важной теме, теме современного состояния церковной жизни. Действительно, Вы вступили в нашу церковную жизнь в качестве священнослужителя в начале 1950-х годов. Это было время, может быть, очень резких противоречий, когда недруги Церкви, даже надевавшие на себя подчас священнические рясы, распознавались легче. Действительно, допуская существование Церкви, государство стремилось всячески подчинить себе церковную жизнь. И надо думать, что многие проблемы нашей современной жизни обусловлены тем периодом 50-70-х и даже 80-х годов, когда наша церковная жизнь развивалась в ненормальных условиях. Действительно, вот этот период хрущевских-брежневских времен в истории и нашей епархии оставил по себе не очень хорошую память. Достаточно сказать, что не так уж много священников, служивших в те годы, позволяли себе активно осуществлять свою пастырскую деятельность. И сейчас нередко приходится даже слышать о том, что в особенности в период 70-х, да и 60-х годов многие священники уже смирились с тем, что церковная жизнь обречена на уничтожение. У них опустились руки. И только вот, в основном, два отца Василия – покойный ныне отец Василий Лесняк и Вы, отец Василий Ермаков, позволяли себе в эти годы, рискуя очень многим, не только в связи со своей собственной жизнью, но и со своей семьей, с ее благополучием, осуществлять пастырскую деятельность. При этом те, кто должен был бы Вам помогать, Ваши сослужители подчас не были в подлинном смысле Вашими соработниками. По слабости, по немощи, по маловерию они предпочитали безмолвствовать, оставляя Вас и немногочисленных активных священников один на один с казавшейся незыблемой громадой Советского безбожного государства. Что бы Вы могли рассказать об этом периоде? Я думаю, что Ваш рассказ будет достаточно продолжительным. Вы только в сегодняшней нашей передаче, может быть, обозначите какие-то первые моменты о своём нелегком почти 50-летнем священническом служении. Прот. Василий Ермаков: Уважаемые слушатели! Мне Бог судил, не моя воля, что я попал в Ленинград. Не моя воля была, что я попал с первых шагов своей юной деятельности, как молодой священник (мне было 26 лет), в Никольский собор, где были такие маститые протоиереи: отец Александр Медвецкий, отец Николай Наумов, отец Иоанн Птицын, много, много было таких. И мне хотелось бы, придя туда молодым, у них поучиться. Но мне они тогда сказали: «Знаешь, брат, иди сам и учись». Я не буду Вам говорить подробности. Мне сказали: «Ты с амвона не спускайся к народу-то. Это не приветствуется, это вред тебе принесет». Это как же так, как я могу учиться? Я посмотрел, послужил там месяца два, смотрю – что-то не то. И вот по сей час мне вспоминается свидетельство одной христианки. В Никольском соборе было принято после Евангелия благословлять. И шел тот народ, как солдаты в строю, руки опустив. Я сказал: «Нет, вы так не будете ходить. Вы сложите руку правую на левую под благословение». Народ, видя все это, зашумели, зашептали: «Вот какой молодой священник появился! Как его звать, откуда он, как учит?» Ну, посмотрел я на это. Исповедь как совершается? Как совершалась, я вам не буду говорить. Был такой случай. Исповедовали, там было по 2000-3000 исповедников каждое воскресенье. И за ранней, и за поздней. Я так немножко с народом пообщавшись, выясняю – есть крест, нет креста? Нет – идите купите. Мне потом смеется в лицо свечница: «Опять, наверное, отец Василий исповедовал. Я продала 300-400 крестов сегодня». То есть, так началась моя пастырская жизнь. И сойдя с амвона, общаясь с народом, спрашиваю в молебнах, говорю: «Какое горе Вас привело помолиться?» То есть я вникал в их духовную жизнь. И мне особенно было интересно, как человеку, пережившему войну и оккупацию, как они остались живы и здоровы. Они сказали – кто-то верой, кто-то случайностью. Я говорил им, то есть я никогда не отходил от того самого главного шага в жизни, а именно – частно поговорить с народом. У меня не было личной жизни, я жил народом, их духовными потребностями, заботами. Я так шел своей дорогой жизни, именно боясь Бога и стремясь донести до сознания богомольцев Никольского собора крепкую веру в Бога и научить любить храм, любить Литургии и достойные правила Причащения. Нам ничто не мешало говорить, но ради страха иудейского мы в это время хрущевское, брежневское… Я немножко напомню Вам, дорогие мои, что в хрущевское время у нас было распоряжение, чтобы мы читали проповеди и писали в 3-х экземплярах – благочинному, уполномоченному и потом читать. Я взбунтовался и сказал отцу настоятелю Александру Введенскому: «Отец настоятель, я буду молчать, я не буду писать проповеди, писать их не умею и читать тем более не буду». Ну конечно, я получил за это вразумление. Но потом дошло, ладно, до моего сознания, мы легко, свободно решили вопрос этот. То есть, нам было запрещено говорить от души и общаться с народом. Так как же Вы можете судить о том, что в послевоенное время, я был уже десять лет священником и мне запрещено говорить? Как же Вы могли верить в то, что они разрешали нам иконы носить и кадить? Как Вы можете верить, что они лояльно к нам относились, как Вы можете верить? Этого не могло быть. Прот. Георгий Митрофанов: Вот такое доверчивое отношение ко всякого рода обеляющим наше недавнее безбожное, жестокое прошлое, такого рода доверие обусловлено тем, что, видимо, для многих то время, несмотря на то, что это было время или открытого, или скрытого гонения на Церковь, все-таки очень дорого. Даже люди, приходящие сейчас в Церковь, во многом продолжают оставаться советскими людьми, для которых их советское прошлое значимее их сегодняшнего православного настоящего. И вот в этой связи, конечно, возникает очень интересный и очень сложный вопрос. Действительно, в нескольких фразах Вы попытались сейчас охарактеризовать свое поистине самоотверженное служение в течение 23-х лет в стенах Никольского собора. Когда в храме, в котором действительно был сплошной поток прихожан, треб, было очень сложно вести пастырскую работу, когда в этом храме особенно, видимо, усиленно представители власти наблюдали действия священников, Вы смогли не только должным образом выполнять свой священнический долг, но и, по существу, создать внутри этой общины свою общину, которая и не бросила Вас в тяжелый период, когда по требованию власти Вас перевели после почти четвертьвекового служения в Никольском соборе в другие храмы. Это новый этап Вашей жизни, этап, который мог бы быть назван этапом определенных гонений. Но вот этот новый разговор, как мне кажется, и разговор о тех проблемах, которые стоят перед современной церковной жизнью, мы с Вами, возможно, продолжим в следующий раз, когда у Вас будет возможность приехать на нашу радиостанцию и более подробно рассказать уже не только о своей жизни и служении в те времена, находящиеся от нас в недавнем прошлом, но и остановиться на очень многих больных проблемах современной церковной жизни. Благодарю Вас, отец Василий, за то, что Вы нашли время и силы для столь вдохновенного разговора с нашими радиослушателями. Надеюсь, что следующая наша встреча состоится в ближайшее время, ибо очень многим нужно услышать Ваше пастырское слово. К сожалению, приходится констатировать, что Ваш авторитет приводит к тому, что разные люди, выступая якобы по Вашему благословению, пытаются вложить в Ваши уста то, что Вы никогда бы не сказали. И поэтому очень важно для нас сейчас запечатлеть на нашей радиостанции Ваше пастырское слово, которое нелицеприятно, которое подчас очень жестко, которое так или иначе призывает, может быть, к самому главному – к духовно трезвому отношению к нашей современной жизни, к нашей истории, трагической, которую тяжело воспринимать такой, какой она была, но это необходимо сделать для духовного очищения нашей страны, нашей церковной жизни. Еще раз благодарю Вас за то, что Вы согласились выступить в нашей программе. И надеемся, что Ваше выступление будет открывать целую, может быть, серию выступлений, в которых Вы сможете уже до всей петербургской паствы донести свое вдохновенное пастырское слово. Прот. Василий Ермаков: Дорогие слушатели! Вы меня не осудите, Вы меня не критикуйте, Вы меня не ругайте. Я прошу Вас за мое служение моей многострадальной России, Богу, людям, русскому народу, я прошу Вас: не увлекайтесь сектантством, не увлекайтесь индийской философией, не увлекайтесь грехами, думайте за Россию. Вы ее топите, но она не погибнет. Корабль российский находится в твердых руках нашего кормчего, Святейшего Патриарха Алексия. Так давайте молитвенно, любя Церковь Божию, любя Православие, любя Россию, давайте вести этот корабль в противовес грозным волнам. Он не погибнет, у него не затонет ничего. А чтобы кормчий на нем и наши там сослужители твердо помогали поднять Россию из того состояния, куда мы ее и загнали. Поднять надо Мать-Россию. Счастья, веры, семейного благополучия, дорогие жители нашего города Петра на Неве, нашей дорогой северной столицы. Она будет. И с Вами поговорим по душам. Пока в Храме Божием у аналоя я желаю, чтобы мое слово священника старого, я не старец, я старый, очень старый, битый жизнью, вошло в Ваши сердца. И чтоб в Вашем сердце загорелось великое чувство – чувство любви к России и к нашему Православию. Это наш долг.