QR-код для пожертвований через СБП в вашем смартфоне.
ВЕРСИЯ ДЛЯ ANDROID
Безотцовщина в семье и в нашей стране
Людмила Зотова: Дорогие радиослушатели, здравствуйте. В одной из наших предыдущих передач мы говорили о роли женщины в семье, в нашем обществе. Говорили о том, что роль женщины велика в созидании и сохранении благополучия в нашей семье и в обществе в целом. Но вот о роли мужчины мы в тот раз не поговорили. И сегодняшняя наша передача будет посвящена вообще вопросу о роли мужчины в нашем обществе и в семьях.
Я вновь процитирую известного советского педагога, Антона Семеновича Макаренко, который говорил в свое время, что неполная семья – это семья из трех человек: мать, отец и ребенок, а сейчас такая семья считается полной и благополучной. И мне кажется, что полной семьей вскоре, наверное, будет считаться семья из матери и ребенка или матери и двоих детей, потому что эта ситуация настолько привычна, что она уже мало кого шокирует. Семья без отца. И действительно, настолько изменилось наше общество, так изменились условия жизни, что, может быть, отец действительно не так актуален в семье. Посмотрите, ведь сейчас женщина занимает лидерство на производстве, в бизнесе, и в семейных делах часто женщина тоже лидирует. Так для чего тогда мужчина сейчас нужен? Может быть, только для зачатия ребенка? Вот эта проблема, как мне кажется, поставлена в недавно вышедшем фильме Андрея Звягинцева «Возвращение».
Роль мужчины в семье, роль мужчины в обществе. Мне кажется, что через весь фильм лейтмотивом проходит эта мысль. Прокомментировать этот фильм мы сегодня пригласили хорошо известного нашим слушателям священника, протоиерея, церковного историка, отца Георгия Митрофанова.
Протоиерей Георгий Митрофанов: Здравствуйте, дорогие братья и сестры.
Людмила Зотова: Отец Георгий, итак, фильм Андрея Звягинцева «Возвращение». Насколько мне известно, этот режиссер был совершенно неизвестен до этого фильма, и совершенной неожиданностью стало завоевание премии.
Протоиерей Георгий Митрофанов: Фильм получил множество премий и в России, и за рубежом (в особенности за рубежом). Но поставленный Вами вопрос о проблеме, правильнее сказать, даже не отцовства, а безотцовщины в нашем современном обществе, требует не только разговора об этом фильме, ибо в фильме эта проблема поставлена, но в контексте нашей современной жизни, причем эта проблема поставлена средствами довольно сложного художественного языка фильма. А между тем даже серьезный разговор о данном фильме и о постановке проблемы безотцовщины в этом фильме все равно не позволит по-настоящему рассмотреть эту проблему, потому что она имеет вполне определенные, коренящиеся в нашей истории причины. Поэтому мне придется, с одной стороны, говорить о фильме, а, с другой стороны, говорить о том, почему же эта проблема оказалась поставлена как в этом фильме, так и, прежде всего, стала проблемой в жизни многих поколений русских людей на протяжении большей части ХХ века.
Прежде всего, несколько слов о фильме. Поразительно то, что режиссер, снимавший в основном рекламные видеоклипы, проявил себя как достаточно зрелый мастер кинематографического жанра. Это уже безусловный успех. Но еще более поразительно то, что этот фильм получил признание и у нас, и за рубежом. А за рубежом проблемы семьи выглядят вообще-то иначе, чем у нас. Но я бы на этом, пожалуй, прервал похвалы фильму и режиссеру, потому что при всем том, что этот фильм является одним из наиболее, с художественной точки зрения, совершенных фильмов последних лет, несмотря на то, что в этом фильме поставлена очень серьезная проблема, основное впечатление, которое, как мне кажется, оставляет этот фильм – это впечатление какой-то опустошенности души зрителя, может быть, души режиссера, но, самое главное, опустошенности душ наших современников.
Этот фильм, несмотря на очень цельный, гармоничный художественный язык (хотя иногда кажется, что молодой режиссер пытается говорить языком зрелого и вполне конкретного режиссера Андрея Тарковского, что у него не всегда получается), несмотря на этот сложившийся художественный стиль, фильм оставляет главное ощущение, которое я бы выразил как «пирожок с ничем».
Фильм начинается очень реалистично, я бы сказал, гиперреалистично: мы видим дворовую ватагу, в которой испытывается мужественность характера одного из ребят. Он не может прыгнуть с вышки в воду, он боится высоты; он остается один, его отвергают друзья, в том числе и родной брат, повинующийся общему настроению детского коллектива. «Если ты не прыгнешь, ты трус и козел», – кричат этому мальчику, он остается один. И вот в полном одиночестве, будучи не в состоянии ни прыгнуть, ни спуститься, просто эта боязнь – действительно особенность психики некоторых людей, которая делает их совершенно беспомощными на высоте, он неожиданно получает избавление от внезапно обрушившейся на него трагедии благодаря появлению матери, забирающейся на эту вышку. Перед нами до боли узнаваемая картина детства многих наших слушателей, особенно мальчиков, – жестокая школа жизни, получаемая в детском дворовом коллективе.
А затем, после этой весьма реалистичной сцены, находящей свое продолжение в драке двух братьев в каком-то довольно мрачном сооружении, мы видим братьев, вернувшихся домой. Интересно представить, вспомнить тот антураж, который окружает этих двух ребят: сначала вы видим то ли море, Финский залив, то ли озеро, потом — город, кажется, Выборг, но это не имеет значения. Мы видим дома, в которых, кажется, уже не живут люди, и вот эта довольно большая, с голыми стенами квартира, где живут эти два мальчика, производит впечатление (вот здесь мы уже погружаемся в, грубо говоря, «тарковщину», не всегда оправданную в этом фильме), приобретает кричаще символическое значение. Мы видим людей, живущих безбытно, безосновно, людей, живущих в мире, где традиции семейного очага утеряны, отсутствуют. И действительно, мы обнаруживаем, что братья имеют мать, бабушку, но не имеют отца, и вместе с тем отец вернулся, и камера высвечивает на этого отца. Мальчики поражены тому обстоятельству, что отец, обратим внимание, не появился, не приехал, а именно вернулся. И вот они осторожно заглядывают в спальню, непомерно большую для квартиры в провинциальном городе, и мы видим отца, спящего отца, нарочито напоминающего Христа, снятого с креста (это очень важная деталь). Нередко серьезные художественные произведения начинают жить жизнью самостоятельной от изначального замысла режиссера, и вот я не знаю, о чем думал Андрей Звягинцев, снимая эту сцену, но для человека религиозно-символически отзывчивого сразу возникает ощущение: отец вернулся, но отца нет, потому что он умер. Да, он вернулся, может быть, даже спит и, может быть, даже проснется, но на самом деле он уже умер, – умер не просто отец, а умер Бог-Отец. Более того, не воскрес и Бог-Сын. Вот это ощущение сходства спящего отца с умершим, но еще не воскресшим Христом, на мой взгляд, очень рискованное. Аллегория, которая, вообще-то присутствует в этом фильме, часто создает такое двойственное впечатление двоящихся мыслей режиссера и актера. Волнуют ли его те религиозно-значимые вопросы, которые стоят в этом фильме – вот о чем приходится задуматься.
А потом отец просыпается и оказывается во главе стола. Нарочито снят этот то ли обед, то ли ужин как такая патриархальная семейная трапеза. Причем трапеза не совсем характерная для русских патриархальных застолий. Отец разливает вино – не водку, не пиво, не квас – вино, в том числе детям, женщинам, как это бывает на Востоке. Довольно восточно-деспотически звучит его голос за столом. Он руками разламывает курицу, раскладывая ее по тарелкам. То есть, перед нами, безусловно, какая-то стилизация, стилизация под какой-то патриархальный, семейный уклад, которого, на самом деле, нет в этом доме, в этом городе, в этой жизни.
Ну а затем – путешествие сыновей с отцом. Я не собираюсь идти последовательно по основным эпизодам этого фильма, я хочу обратить внимание на вот именно эти первые кадры, которые создают высокий накал, который не всегда в дальнейшем в этом фильме выдерживается. Собственно, когда мы начинаем вспоминать этот фильм, а фильм, по сути дела, представляет собой рассказ о путешествии неожиданно вернувшегося отца с сыновьями, которые его практически не знают, на природу, мы уже начинаем забывать в начале фильма явленные глубокие религиозные символы. Вспомните, что фотографию отца дети находят в иллюстрированной Библии, причем не где-нибудь, а рядом с гравюрой, изображающей Авраама, приносящего в жертву Исаака. Звучит «Благословен Грядый во имя Господне…» из «Реквиема» Моцарта, когда дети оказываются в ожидании отца. Но все это уходит на второй план по мере того, как мы наблюдаем это путешествие.
Мы видим, как неумело общается этот отец со своими сыновьями. Он хочет нарочито воспитать в них мужественность, как будто желая все двенадцать лет отсутствия его в семье восполнить за эти несколько дней. Но из той школы мужественности, которую он предлагает детям, проступает школа не мужественности, одухотворенной, творческой, а школа чего-то другого. Чего-то другого, причем, что такое это «другое» мы, через намеки режиссера, через реплики актеров, можем предположить. Хочу отметить, что мы так до конца и не понимаем, что произошло с отцом. Мы узнаем лишь одно, что он вернулся. Вернулся из мест заключения, в которых он провел многие годы. И для нас остается неясным: то ли он попал в заключение, оставив семью, то ли его арест, суд и лагерный срок вырвали его из семьи (на мой взгляд, это неоправданная недосказанность фильма). Но для нас очевидным становится одно: перед нами мужчина, не такой уж редкий в современном обществе, который сам прошел главную школу жизни в местах заключения. И вернувшись в свою семью, вернувшись к своим детям, он ведет себя скорее как человек, воспринявший в себя ложные ценности вот этого криминального мира, мира, в котором каждый утверждает себя силой внешней. Наверное, он к этому был предрасположен, наверное, эта точка зрения сейчас кажется единственно оправданной. Неслучайно многие фильмы культивируют в сознании, в особенности, молодых зрителей, представления о том, что настоящий мужчина – это, прежде всего, человек, работающий кулаками, способный подавлять всех и вся, встречающихся у него на пути. Это популярная тема, но в данном фильме мы видим, как подобного рода воспитание оказывается разрушительным как для детей, так и для самого вернувшегося отца.
Мы постепенно погружаемся в атмосферу этих сложных отношений, сложных именно потому, что ни дети не научены тому, как вести себя с отцом, ни отец не умеет вести себя с детьми, как подобает отцу. Мы видим противостояние людей, которые, в общем и целом, отчужденны друг от друга, когда взрослый отец ведет себя со своими детьми как старший товарищ по коллективу, может быть, даже лагерному, криминальному коллективу. Мы видим, как дети сопротивляются ему, особенно младший, нарочито провоцируя его на какие-то еще более ошибочные действия. В нарочитом желании отца услышать, как его называют папой, звучит его бессилие перед ними. Он так и не станет отцом, он не состоится как отец. И дело даже не в том, что он погибнет на глазах у своих детей, а дело в том, что его гибель, по сути дела, ничего не меняет.
Мы видим общество, в котором отцов нет, в котором главный отец – Отец Небесный – умер для большинства людей. И поэтому тема безотцовщины становится в этом фильме доминирующей. Очень выразительно сняты многие эпизоды, и я думаю, что многие зрители, возраставшие без отцов или в семьях, в которых были неблагополучные отношения между отцами и матерями, узнают самих себя в отношениях героев этого фильма. Могу сказать, что младший брат, Иван, вот в этом фильме мне, например, оказывается до боли созвучным и узнаваемым: я был точно таким же, хотя мой отец был вполне респектабельный человек, капитан первого ранга, преподававший в высших учебных заведениях, имевший два высших образования, рано оставивший нашу семью, но постоянно появлявшийся в нашем доме, пытаясь противопоставить тому женскому воспитанию, которое мне дали мои мама и бабушка, свое мужское, военно-морское воспитание. Это приводило к состоянию перманентного конфликта. Мне хотелось, чтобы отец был с нами иногда, мне было очень радостно оттого, что мой отец – морской офицер. Но всякий раз, оказываясь с ним лицом к лицу, я, собственно, вел себя точно так же, как ведет себя на протяжении всего фильма младший брат, Иван, в отношениях со своим не столь благополучным и образованным отцом. Я думаю, что многие зрители узнавали самих себя в этих ситуациях.
Затем режиссер вновь неожиданно возвращается к глубоким религиозным символам. Вспомним сцену конфликта с детьми этого отца, когда они возвращаются позже назначенного срока к лодке. Конфликт принимает жуткие формы: он бьет одного из них, бьет жестоко, нещадно того самого старшего брата, который готов принять его как отца гораздо легче, чем младший брат. И мы видим, когда старший брат уже бросает вызов отцу, говорит ему злобные жестокие слова и даже предлагает убить себя, мы видим его, поверженного на землю, и отца взявшего в руки топор. Конечно, здесь мы должны вспомнить гравюру с Авраамом и Исааком и задаться вопросом: «А во имя чего может быть принесена эта жертва, если Бога-Отца нет в душах этих людей, кому он принесет эту жертву?» Здесь вступает в действие младший брат, выхватив нож, ну а дальше, я опять-таки не буду напоминать развитие сюжета, младший брат бежит, спасая старшего, как ему кажется. Отец на какой-то момент желает, ощущает необходимость одуматься, остановиться, но не Божий глас останавливает его руку с топором, а истошный крик его беззащитного младшего сына, бросающего ему вызов.
И вот мы опять возвращаемся к башне, к вышке, на которую в отчаянии забирается так боящийся высоты младший сын Иван. Мы видим отца, действительно испугавшегося того, что он готов был сделать, пытающегося настигнуть его на этой башне, чтобы тот не разбился. Теперь он уже, наоборот, как бы выступает заступником своего сына, и вот он неожиданно падает. Когда фильм смотришь в первый раз, эта сцена неожиданного падения и гибели отца на глазах детей производит очень серьезное, мягко говоря, а на самом деле страшное впечатление. Задумаешься над тем, а можно ли снимать такие вещи, можно ли снимать такие сцены вообще, хотя ничего особенно натуралистичного мы здесь не видим. Вот это неожиданное умирание отца в результате падения; причиной его смерти становится его младший сын, который, спасая своего старшего брата, вызывает на себя гнев отца, а потом и (не скажу «любовь») страх отца потерять сына, бегущего за ним в лес, попытавшегося стать в полном смысле этого слова отцом, только сейчас, когда он лезет на эту башню, чтобы спасти могущего в любой момент упасть с этой страшной высоты младшего сына, и вот в этот единственный момент, когда он пытается стать отцом, он умирает, так и не став отцом. Более того, своей гибелью на глазах детей, наверняка, нанеся им тяжелейшую духовную травму.
И вот мы видим очень выразительную протяженность снятого эпизода о перетаскивании мертвого отца на лодку, когда обнаруживается, что глаза у него не закрыты, о путешествии в этой лодке. И, наконец, опять нарочито символичное утопление отца в этой лодке. Он умирает, обратите внимание, по-язычески, так язычники хоронили своих мертвецов, спуская их в лодке, пуская их в лодке в воды реки. Лодка уходит на дно – отец уходит из их жизни, но это не значит, что его присутствие никак себя не проявит. На мой взгляд, не совсем оправданная, присутствующая в фильме тема, что отец, путешествуя со своими сыновьями, желая вот в этом путешествии стать для них отцом, решает по ходу дела какие-то другие свои житейские дела: в частности, встречается с какими-то людьми и возит их на остров, на котором хранится некий клад, ящик. Что это есть, опять сложно сказать, опять остается какая-то недосказанность, а возможно, что это воровской «общак», который хранил главный герой, который должен был после освобождения отдать своим подельникам. И вот мы обнаруживаем, что этот самый ящик, выкопанный отцом из земли и положенный в лодку, идет на дно вместе с лодкой, а значит, над семьей нависает новое несчастье, новая угроза: они должны будут отвечать перед подельниками отца за этот самый, неизвестный им клад. Возможно и такое развитие сюжета, но фильм заканчивается лишь чередой фотографий: фотографий детей, их матери. И только на последних двух фотографиях мы видим отца: сначала его руку, а потом его молодого, держащего на руках, видимо, младшего сына до того момента, когда он покинул, опять-таки в силу не совсем ясных нам обстоятельств, покинул свою семью.
Отец, вот так появившийся в жизни этих детей, живущих, объективно, в сложных условиях, в неполноценной семье, не смог стать отцом. Более того, появившись в семье, он как будто окончательно убил в детях веру в то, что они обретут отца. Но самое страшное заключается в том, что он открыл в жизни какую-то новую, трагическую страницу, которую, наверное, не в состоянии прочесть ни один ребенок, прочесть, осмыслить, воспринять, а любое несчастье, которое человек не может осмыслить, не может осознанно воспринять, становится тяжелейшей травмой, сопровождающей человека всю жизнь. А откуда у этих детей такая бездна мудрости, чтобы вот так растолковать для самих себя трагедию их отца? Отец умер именно потому, что отцом он никогда и не мог бы стать для них такой, каким он был.
Возвращение не блудного сына, а блудного отца, завершившееся не той праздничной трапезой, о которой говорит нам Евангелие в притче о блудном сыне, а смертью. Условная смерть отца – это его сон после возвращения, безусловная смерть отца – это его падение с вышки, хотя и это мы можем трактовать по-особенному: падая с вышки, он спасает младшего сына от падения с этой же вышки. Но здесь сознательно остается определенная недоговоренность, и боюсь, что связано это с тем, что самому режиссеру, по существу, нечего сказать о той проблеме, которую он поставил в своем фильме, хотя сам по себе он, видимо, прошел непростой жизненный путь, выбравшись из провинции и вот так вот неожиданно громко утвердив себя в мировом кинематографе.
Собственно, разговор о фильме можно было бы продолжать, но, как мне кажется, для тех, кто этот фильм видел, а кто-то его еще будет смотреть, мы указали на ряд важных эпизодов, указали на ряд важных тем, поставленных в этом фильме, а теперь, наверное, следует вернуться к той проблеме, которую Вы изначально поставили в нашем разговоре. Проблема роли мужчины, а правильнее сказать, роли отца в современной жизни. И здесь мы сталкиваемся с одним обстоятельством, которым наше общество пронизано – безотцовщиной.
Мало найдется детей, которые бы не знали, что такое мать, плохая или хорошая, но очень много найдется детей, которые либо не знают, что такое отец, либо понятие отца символизирует для них нечто страшное, ложное, пустое, никчемное. И это очень страшно, и над этим нужно задуматься. Для меня как для историка, конечно, естественно попытаться увидеть в нашей недавней истории истоки этого явления. Они лежат на поверхности, настолько лежат на поверхности, что и говорить об этом кажется странным, хотя говорить приходится и уже ни один раз, потому что характерное для нашего общества историческое беспамятство делает нас исторически неспособными мыслить о современных проблемах, а о них надо мыслить исторически. Ну, в какой еще стране столько десятилетий целенаправленно уничтожались лучшие мужчины – самые умные, самые честные, самые образованные, самые храбрые. Революция, Гражданская война, голод, а нужно сказать, что голод, постоянно сопровождавший советскую историю – голод начала 20-х годов, голод начала 30-х годов, голод послевоенных лет – ударяли по мужчинам. Опыт Блокады хорошо показал, что мужчины быстрее умирают от голода, чем женщины. Наконец, целенаправленные репрессии, в которых мужчины погибали в первую очередь. Наконец, потери, страшные потери Второй Мировой войны, которые до сих пор не могут сосчитать военные историки, когда речь идет о десятках миллионов, прежде всего, мужчин. Собственно, уничтожение мужчин в нашей стране прекратилось, пожалуй, с начала 50-х годов, потому что ведь и обитателями лагерей были преимущественно мужчины. И вот эта жуткая демографическая особенность нашего общества, когда у нас женщин значительно больше, чем мужчин, а это для женщин неполезно, это женщин тоже по многим причинам искушает, растлевает. Вот эта особенность до сих пор сохраняется в нашем обществе. Но мало того, что мужчин меньше количественно, значительно изменился и качественный уровень мужчины: погибали преимущественно лучшие, наиболее активные.
В этом отношении интересно обратить внимание на опыт русского зарубежья, где такой проблемы не существовало, тем более что и мужчины, ушедшие тогда осознанно, осмысленно продолжать борьбу за историческую Россию, ушедшую в зарубежье, были те самые мужчины, которые здесь бы, в первую очередь, были обречены на уничтожение. И эти мужчины, конечно, задали тон русской эмиграции. Русская эмиграция была таким русским обществом, хотя и в изгнании, в котором мужчины задавали тон, в котором мужчины поддерживали семьи, поддерживали традиции воспитания и так далее. Но это очень небольшое локальное явление на фоне необъятной страны, в которой общество обречено было возлагать значительную часть своего жизненного бремени на плечи женщин. И, действительно, мы наблюдаем удивительное явление. Вот если мы говорим о том, что с начала 50-х годов прекращается целенаправленное уничтожение лучших мужчин, мы обнаруживаем страшную инерцию этих десятилетий: мужчины 50-х, 60-х, 70-х годов продолжают разрушение, только теперь это разрушение превращается в саморазрушение мужчин. Огромное распространение алкоголизма, а потом и наркомании – это все продолжение той страшной инерции, которая была задана десятилетиями физического уничтожения мужчин. Мужчины начинают вымирать, обрекая себя на перманентное самоубийство алкоголем или наркотиками. Конечно, это говорит о том, что духовный потенциал этих мужчин был уже не тот, что мужчин, когда-то погибавших в годы Гражданской войны, в годы коллективизации, большого террора до войны, но, тем не менее, самоуничтожение заменяет теперь уничтожение мужчин. Мужчины, безусловно, перестают быть лидерами. Да, мы видим десятилетиями наше политическое, партийное руководство, в котором почти полностью отсутствуют женщины, а на первых ролях выступают мужчины. Мужчины, впрочем, производящие впечатление настоящих геронтократий своей власти – это власть стариков, немощных, циничных, пустых, невежественных мужчин, которые не могут быть ориентирами для молодого поколения.
Но вот если мы свой взор опустим вниз и вместо вершин партийных государств номенклатуры попытаемся обозреть наше общество 60-70-х годов, мы увидим огромное количество загнанных, заезженных, затравленных, снующих женщин. Ведь женщины всюду, женщины сопровождают ребенка изначально. Роды принимают преимущественно женщины, в детских яслях и детских садах работают исключительно женщины, в детских поликлиниках работают почти исключительно женщины, в школе работают почти исключительно женщины. И самое поразительное, что и в семьях, во многих семьях воспитанием детей тоже занимаются женщины. Конечно, это ненормально. Вы упомянули слова Макаренко, человека, который считал неполноценной семью из трех человек: отец, мать, ребенок. Я думаю, что его такое отношение к семье было обусловлено тем, что он разделял предрассудки своего времени, считал, что коллектив – лучшая семья для любого человека. Это была изначальная установка большевиков, почему их законодательство, их конкретная политика предполагала постепенное отмирание семьи и замену общественным воспитанием семейного воспитания.
Для нас, христиан, полноценной семьей как раз и является семья из трех человек. Такова была первая семья первых людей, Адама и Евы, семья, символизировавшая собой троичность, триединства святой Троицы. Но уже 50-е, 60-е, 70-е годы дают нам примеры таких неполноценных, дихотомичных семей, где мать, бабушка – вот это тоже очень интересная проблема: характерно, что бабушки играли большую роль в воспитании семей 50-х, 60-х, 70-х годов. В каком-то смысле бабушки были суррогатными отцами в том отношении, что они были, например, носителями семейной традиции, семейной исторической памяти. Но это были бабушки, получившие воспитание, как правило, в полноценных дореволюционных семьях и сформировавшиеся в полноценной, по сравнению с советской, дореволюционной России. Когда эти бабушки ушли, их заменили бабушки советские, бабушки, часто сформировавшиеся в неполноценных семьях и сами подчас не имевшие или потерявшие мужей. Эта ситуация усугубилась: бабушка и мать, по сути дела, заняли одно и то же положение в семье, и ребенок оказывался воспитываем именно женщинами, женщиной. Это действительно полноценная, если так можно выразиться, дихотомичная семья, то есть неполноценная семья в принципе, но зато очень дихотомичная: есть ребенок, есть мать в виде матери, собственно, либо в виде бабушки.
Здесь возникают очень определенные проблемы. Конечно, мы не можем признать такого рода семью способной воспитать полноценного человека. То есть, конечно, из таких семей выходят хорошие или плохие люди, умные или глупые дети, но им самим приходится тратить большое количество сил для того, чтобы себя развить, воспитать таким образом, чтобы, это особенно касается мальчиков, да и девочек тоже, быть способными жить в полноценной семье, создавать полноценную семью. Ну а если мы посмотрим на ситуацию с женщинами, мы уже говорили о том, что ситуация с мужчиной была не лучшего порядка: мужчины либо самоуничтожались духовно и физически, либо жили, конечно, ложными ценностями, женщины же брали на себя бремя, которое были не в силах нести. Характерной чертой советского общества был вообще патернализм, воспитывавший в людях безответственность: от них ничего не зависело, они ничего не решали, они ждали, когда за них решат все. Особенно разрушающе это действовало на мужчин, ведь это действовало и на женщин, в принципе женщина предрасположена к тому, чтобы в семье выступать в позиции ведомой. В конечном итоге любая нормальная женщина мечтает видеть в своем муже человека, который возьмет на себя основное бремя жизненных проблем, не житейских забот, – житейскими заботами должна заниматься женщина, – а именно бремя основных решений как материального, так и духовного порядка. Но даже в тех семьях, где имели место мужчины, к сожалению, они выступали в качестве суррогатных детей, воспитанные часто в неполноценных семьях, не получившие полноценного отцовского воспитания и жившие в обществе, где все зависело не от них, а от коллектива, от начальства, они и в семье вели себя соответствующим образом. И вот эти суррогатные дети, являвшиеся мужьями и отцами, часто создавали, усиливали то бремя, которое несла женщина, вынужденная выполнять функцию и женщины, и мужчины одновременно.
Другая характерная деталь тоже объективная, очевидная – ничтожные зарплаты мужчин. Мало кто из мужчин в советское время мог зарабатывать столько, чтобы он мог обеспечить свою семью. Поэтому женщины работали, а значит, плохо выполняли свою основную миссию воспитания детей, ибо нельзя было совместить работу с воспитанием детей. Воспитание детей занимались другие женщины, чужые женщины в яслях, детских садах и школах.
Людмила Зотова: Да, эта система широко практиковалась в то время.
Протоиерей Георгий Митрофанов: И считалась предпочтительней. Ребенок как можно раньше должен был попасть в коллектив, в безликий коллектив, который и воспитывал его соответствующим образом, не способным в последствии создавать полноценную семью, потому что коллектив и семья – это очень несхожие социумы. В семье гораздо более велика личная ответственность и женщины, и, в особенности, мужчины за все происходящее. Женщины брали на себя бремя основных решений, часто вынужденно, но постепенно стал вырабатываться особый тип женщины: женщины, которая и не мыслит мужчину иначе кроме как ведомого ею, женщины, стремившейся подавить своего мужа. И это было несложно, имея в виду характерный для многих мужчин инфантилизм. В результате получилось так, что чаявшие в глубине души найти в мужчине опору женщины изначально брали на себя основное бремя решений и в результате получали мужей, которые были не способны выполнять свою основную миссию быть главой семьи. Женщины потом от этого страдали, не понимая того, что сами способствовали превращению их мужей, отцов их детей в суррогатных детей (я сознательно употребляю этот термин). И вот это все в конечном итоге создавало почву для того, чтобы безотцовщина стала многими восприниматься, как само собой разумеющееся явление – мужчина выступает в семье как некий придаток. Его или нет, или он есть, но он выключен из решения семейных проблем или же находится на вторых ролях в семье, или же чаще всего уходит из семьи, что многими женщинами воспринимается, как, может быть, желанная перспектива. Мужчину воспринимают как оплодотворителя, которым можно воспользоваться и которого потом лучше сбросить, дабы он не мешал спокойно жить с ребенком. Совершенно противоестественный подход, губительный как для женщины, так и для ребенка, рождающегося таким образом в изначально неполноценной семье. И вот эта безотцовщина постепенно очень глубоко пронизала нашу жизнь, несмотря на патерналистский характер как советского, так во многом и пост-советского общества.
Ведь что такое наше упование на Владимира Владимировича Путина? Мы отца хотим иметь, полноценного, хотя бы одного на всю страну – это ведь иллюзия, но, тем не менее, мы этого хотим, несмотря вот на это чаяние обретения отца, люди свыклись с мыслью, что отцов у них нет. Безотцовщина пронизывает собой все. Отцов нет ни в детских садах, ни в школах – везде женщины, везде суррогатные матери. Мужчины в детских садах немыслимы вообще, в школах же выступают как какие-то своеобразные маргиналы, хотя убежден, что у нас гораздо больше подлинных педагогов-мужчин, чем женщин.
Отцов не встречаем мы часто и в медицине, где доминируют опять-таки женщины. Да, конечно, в научно-исследовательских институтах, клиниках для богатых доминируют, наверняка, мужчины-специалисты, но в обыкновенных больницах, в поликлиниках доминируют женщины. Такая безотцовщина проявляет себя даже в таком, безусловно, мужском институте как вооруженные силы. Отцы-командиры – это наследие, характерная черта русской дореволюционной армии. Советский командир, советский офицер, он не отец. Он – начальник, он – господин, превращающий своих и без того бесправных солдат в рабов, решающий не столько боевые, сколько бытовые задачи по поддержанию вот этой закрытой системы эксплуатации людей под лозунгом укрепления обороноспособности нашей страны, которой является армия. Отсюда дедовщина – явление, которое немыслимо в той армии, где офицер осознает себя как ответственный перед своей совестью, перед Богом, перед государством за судьбы своих подчиненных. Разрушился и этот важнейший составляющий элемент русской армии. Более того, не сочту это дерзновением, если скажу, что и в Церкви очень часто священнослужители не в состоянии выступать в роли духовных отцов, которыми они призваны быть, именно потому, что за плечами у них оказывается произрастание в неполноценных семьях, пребывание в обезличивших их коллективах, в которых доминировали женщины. В этом отношении печальна и судьба школ, как духовных, так и светских, в которых проблема безотцовщины не решается. Кажется, в духовных школах нет практически, почти нет женщин-педагогов – в них доминируют мужчины, но очень часто духовная школа начинает напоминать скорее казарму, где жесткость и даже жестокость воспитания отнюдь не является признаком отцовского отношения учащих к учащимся. Это одна из очень серьезных проблем. Духовная школа могла бы попытаться хотя бы будущих священнослужителей воспитывать не в духе безотцовщины, но пока успехов мало достигнуто в этом отношении.
Наконец, мы можем говорить и о нашем государстве в целом. У нас, с одной стороны, присутствует чаяние отцов, которых мы хотим приобрести то в губернаторах, то в представителях президента, то в самом президенте, переложив на них ответственность, ожидая от них отношения к нам как к детям. Но такого отношения по определению быть не может со стороны государственного, даже выборного чиновника. Он должен быть наемником общества, должен быть ответственным перед обществом, он должен ощущать себя слугой граждан, а не их отцом. Когда его искусственно ставят в положение отца, он становится просто господином, он становится просто рабовладельцем. Он не чувствует к себе того отношения, которое и должно ограничить его административный произвол. Безотцовщина, таким образом, разрушает самые разные сферы нашей жизни: общественной, духовной, культурной.
И эта проблема, которое нашла свое отражение в фильме «Возвращение», конечно, требует не только такого лишь рассмотрения, которое предлагаю я, делая исторический экскурс, вспоминая фильм «Возвращение». Кстати сказать, другой фильм, снятый, наверное, лет восемь назад, фильм режиссера Павла Чухрая «Вор» ставит проблему безотцовщины, проблему лже-отца, как, впрочем, и ряд других выдающихся фильмов, «Брат» режиссера Балабанова, «Мусульмане» режиссера Хотиненко. Если мы внимательно посмотрим на эти глубокие фильмы о нашем современном обществе, мы обнаружим там проблему безотцовщины как одну из ключевых проблем, проблем неспособности мужчин быть отцом, быть мужем. И, конечно, наряду с историческими объяснениями, которые, может быть, и помогают понять суть этой проблемы, должны иметь место и объяснения другого рода. Объяснения, связанные уже не с тем, чтобы объяснить это явление исторически и социально психологически, и духовно религиозно даже, что мы и пытаемся в данном случае делать, но необходимы уже выводы, которые позволили бы нам задуматься над тем, как эту проблему можно было бы решить, преодолеть. Фильм, конечно же, не ставит такого рода задачи, никаких выводов он нам не предлагает, наоборот, он оставляет нас в состоянии неведения, опустошенности. Тем более, он потому и воздействует так сильно, что художественно выдержан в очень органичном для изначального намерения режиссера ключе. Тем более что он апеллирует к тому опыту, который у всех, у многих из нас, во всяком случае, за плечами – опыту безотцовщины.
Ну и вот, подводя какой-то итог, я думаю, что этот разговор мы должны будем продолжить, может быть, на примере каких-то других явлений нашей жизни, других произведений киноискусства. Подводя итог сказанному, я могу отметить то, что вот эта тема отсутствия отца по-настоящему может быть понята, и сама эта проблема может быть разрешена именно религиозно. В основе трех религий, восходящих к ветхозаветному Откровению – христианства, ислама и иудаизма – лежит учение о Боге-Отце. Это неслучайно: Бог и был Отцом первых сотворенных Им людей. И это важно в нашей стране, как в стране христианской в своей истории, в своих истоках, а значит и в своих перспективах, ибо либо Россия будет христианской, либо Россия будет никакой, то есть, она может существовать как некое государственное образование, как хозяйственная единица, но это будет уже Россия, переставшая быть самой собой, то есть она не будет христианской. Так вот тема возрождения отцовства – это тема, конечно, религиозная. И пока в нашем обществе не будет осознана необходимость возвращения к нашей религиозной традиции, которая очень мало влияет на повседневный ход жизни подавляющего большинства наших сограждан, наших современников, безотцовщина будет доминировать в нашем обществе. Можно задаться вопросом: «Но ведь западное общество тоже сепарализовано. Да, в прошлом христианское, оно сейчас во многом отстоит от христианства». Однако в западном обществе никогда не было столь долговременного, целенаправленного уничтожения всех христианских ценностей и начал. И самое главное – ни в одной западной стране не уничтожалось такого количества мужчин, мужчин, прежде всего, полноценных.
Есть еще один существенный момент, который нельзя не обозначить. Многие русские писатели, поэты, философы и даже богословы справедливо говорили о характерной для славянства вообще и для русских в частности женственности натуры, способности глубоко отзываться на различные культуры, на различные исторические вызовы. Это характерная черта – говорить о женственности славянской души и мужественности германо-романской души. Это нисколько не уничижает славянство, наоборот, для греков характерна женственность натуры. Морознов, да и не только он, указывал на женственность еврейской души. Это так есть, как есть. Но при определенных условиях вот эта женственность натуры славянской, безусловно, может становиться способствующей укоренению безотцовщины. В этой ситуации все достоинства женственности славянской души улетучиваются, остаются лишь недостатки. Конечно, женственная славянская душа может быть принадлежностью и настоящего русского мужчины. И история давала немало примеров того, как обладавшие женственными душами русские люди проявляли себя и в сфере, например, монастырско-аскетического подвижничества и в сфере военной истории, и в сфере государственного созидания России. Женственность их души позволяла им очень чутко отзываться на неправду, на зло, на ложь. Женственность души позволяла им быть творчески очень восприимчивыми в проявлении иных культур, иных традиций. Тому яркий пример Пушкин. Трудно говорить о немужественности Пушкина, мужественность у него была во всем: и в тяжеленной трости, которую он носил, и в его многочисленных амурных похождениях. Но главное проявление его женственности было в другом: в поразительной отзывчивости по отношению к мирозданию, к миру природы, к миру культуры, ибо трудно найти в мировой культуре столь универсального гения. Здесь женственность была как раз уместна.
Так вот, имея в виду характерную для многих из нас женственность натуры, имея в виду те колоссальные потери лучшей части мужского населения, которые понесла наша страна, имея в виду, что именно в нашей стране краеугольная основа отцовства в обществе, а именно христианская мораль, была разрушена, как нигде, имея в виду все отягощающие нашу историю обстоятельства, нам необходимо очень серьезно задуматься над тем, как же мы (не просто мы абстрактно, а мы конкретно), каждый в своей жизни, в своей семье можем преодолеть вот эту страшную, разрушающую наши жизни язву безотцовщины. Как мы можем эту язву уврачевать, как мы можем, наконец, ощутить себя в полноценной семье, семье домашней, семье общественной, семье церковной.
Людмила Зотова: Спасибо, отец Георгий. Многие эпизоды в этом фильме показывают неспособность мальчишек выполнять чисто мужскую роль, мальчишек, которые выросли в женском обществе, в обществе матери и бабушки, как Вы сказали уже. И вот, может быть, даже то, что мальчик младший боится высоты, то, что он был пестован в ласке и нежности, и не было такого нужного мужского влияния, которое просто необходимо для формирования мальчишеского характера. И вот вы знаете, насколько я слышала, мальчик, который играл старшего сына по фильму, тоже, на самом деле, воспитывался, вырос без отца, и поэтому он играл в какой-то степени самого себя. И после съемок фильма, как я слышала, артист, этот мальчик, утонул, – потому что он тоже рос без отца. Наверное, и физически, и духовно наши дети гибнут оттого, что не хватает мужского воспитания в семьях. И то, что отец тонет в фильме – это символ того, что наша страна, честно говоря, тонет без мужчин, без настоящих мужчин. И я, честно говоря, не знаю, какой вывод должна каждая семья сделать. Какой вывод все-таки для каждой семьи, что мы должны сделать?
Протоиерей Георгий Митрофанов: Но я уже, собственно, этот вывод сформулировал. Мы должны постараться стать отцами для своих детей, для своих близких, и одновременно женщины должны быть очень ответственны…
Людмила Зотова: При воспитании мужчин?
Протоиерей Георгий Митрофанов: Во-первых, в выборе спутника своей жизни. В плане того, чтобы приучать его к необходимости брать ответственность на себя и в плане того, чтобы воспитывать своих детей настоящими мужчинами.
У нас в обществе есть, наверное, только один институт, в котором всех мужчин называют отцами – это Церковь, это церковная иерархия. И вот я думаю, что именно этот институт должен гораздо более активно взять на себя эту миссию привнесения в общество традиционного представления о роли отца в жизни, как семьи, так и общества в целом.
Людмила Зотова: Спасибо большое, отец Георгий.
Здравствуйте, я хотял бы уточнить насчет данной цитаты:
«В основе трех религий, восходящих к ветхозаветному Откровению – христианства, ислама и иудаизма – лежит учение о Боге-Отце. Это неслучайно: Бог и был Отцом первых сотворенных Им людей.»
Разве ислам не отрицает что Бог это Отец и Троица (Отец,Сын и Святой Дух), особенно отрицая что Бог (называя его Аллахом) — это Отец Иисуса Христа?