Библия глазами Ахматовой

Программа Марины Михайловой

«Библейские стихи Ахматовой»

АУДИО + ТЕКСТ

 

М.Михайлова:

Анна Ахматова. Библейские стихи

 

Рахиль

 

И служил Иаков за Рахиль семь лет, и они показались ему за несколько дней, потому что он любил ее.

Книга Бытия

 

И встретил Иаков в долине Рахиль,

Он ей поклонился как странник бездомный.

Стада подымали горячую пыль,

Источник был камнем завален огромным.

Он камень своею рукой отвалил

И чистой водою овец напоил.

 

Но стало в груди его сердце грустить,

Болеть, как открытая рана,

И он согласился за деву служить

Семь лет пастухом у Лавана.

Рахиль! Для того, кто во власти твоей,

Семь лет – словно семь ослепительных дней.

 

Но много премудр сребролюбец Лаван,

И жалость ему незнакома.

Он думает: Каждый простится обман

Во славу Лаванова дома.

И Лию незрячую твердой рукой

Приводит к Иакову в брачный покой.

 

Течет над пустыней высокая ночь,

Роняет прохладные росы.

И стонет Лаванова младшая дочь,

Терзая пушистые косы.

Сестру проклинает и Бога хулит,

И Ангелу Смерти явиться велит.

 

И снится Иакову сладостный час:

Прозрачный источник долины,

Веселые взоры Рахилиных глаз

И голос ее голубиный:

Иаков, не ты ли меня целовал

И черной голубкой своей называл?

 

1921 год

 

Лотова жена

 

Жена же Лотова оглянулась позади его и стала соляным столпом.

Книга Бытия

 

И праведник шел за посланником Бога,

Огромный и светлый, по черной горе,

Но громко жене говорила тревога:

Не поздно, ты можешь еще посмотреть

 

На красные башни родного Содома,

На площадь, где пела, на двор, где пряла,

На окна пустые высокого дома,

Где милому мужу детей родила.

 

Взглянула, и, скованы смертною болью,

Глаза ее больше смотреть не могли;

И сделалось тело прозрачною солью,

И быстрые ноги к земле приросли.

 

Кто женщину эту оплакивать будет,

Не меньшей ли мнится она из утрат?

Лишь сердце мое никогда не забудет

Отдавшую жизнь за единственный взгляд.

 

1922 — 1924 год

 

Мелхола

 

Но Давида полюбила… дочь Саула, Мелхола. Саул думал: отдам ее за него, и она будет ему сетью.

Первая книга Царств

 

И отрок играет безумцу царю,

И ночь беспощадную рушит,

И властно победную кличет зарю,

И призраки ужаса душит.

И царь благосклонно ему говорит:

«Огонь в тебе, юноша, дивный горит,

И я за такое лекарство

Отдам тебе дочку и царство».

А царская дочка глядит на певца,

Ей песен не нужно, не нужно венца,

В душе ее скорбь и обида,

Но хочет Мелхола Давида.

Бледнее, чем мертвая; рот ее сжат;

В зеленых глазах исступленье;

Сияют одежды, и стройно звенят

Запястья при каждом движенье.

Как тайна, как сон, как праматерь Лилит…

Не волей своею она говорит:

«Наверно, с отравой мне дали питье,

И мой помрачается дух.

Бесстыдство мое! Униженье мое!

Бродяга! Разбойник! Пастух!

Зачем же никто из придворных вельмож,

Увы, на него непохож?

А солнца лучи… а звезды в ночи…

А эта холодная дрожь…»

 

1922-1961

 

Цикл «Библейские стихи» неслучайно появляется в поэзии Анны Ахматовой, потому что она была человеком, несомненно, верующим и она была человеком, несомненно, принадлежащим к европейской культуре. Поэтому Библия была одна из главных книг в ее жизни. Друзья Ахматовой – друзья ранних лет и те, кто был близок ей в конце ее жизни – неизменно упоминают, что в ее комнате присутствовали всегда Пушкин, Данте, Шекспир и Библия. Вот это были четыре книги, которые она всегда держала рядом и никогда с ними не расставалась, и постоянно их перечитывала. Причем Данте и Шекспира Ахматова старалась читать на языке подлинника. Что касается Библии, это сложнее, потому что все-таки она читала Библию по-русски. И вот – Библия. Это одна из главных книг в ее жизни. Понятно, что библейский текст неразрывно связан с церковной традицией, с Богослужением. Но кроме всего прочего, Библия – это еще и одна из удивительнейших книг в истории человечества, и Ахматовой было свойственно восприятие библейского текста не только как священного, но и как художественного.

Библейская тема так или иначе проходит через все творчество Ахматовой, начиная с ее ранних стихотворений и до самого конца. Я могу привести некоторые примеры, может быть, первые попавшиеся. Вот из ранних стихов:

 

И комната, где окна слишком узки,

Хранит любовь и помнит старину,

А над кроватью – надпись по-французски

Гласит: «Seigneur, ayez pitie de nous» ,

 

что означает «Господи, помилуй нас». Понятно, что здесь есть некоторый иронический подтекст и есть такая бытовая религиозность, потому что для Ахматовой как человека все-таки еще не атеистического века присутствие этой темы, библейской и церковной, является в жизни чем-то совершенно нормативным. Вспоминается история, которая произошла с одной знакомой Ахматовой, это уже было в советские времена, когда всячески разорялась церковная жизнь и насаждался атеизм всеми возможными способами. И дочь этой женщины пришла из школы и с некоторым вызовом сказала матери: «Мама, а Бога нет». Мать в это время стирала белье в тазике на коммунальной кухне. И она подняла глаза и спросила: «А куда ж Он делся?» То есть для них, конечно, невозможно, чтобы Бог куда-то делся, и поэтому тема простой, спокойной религиозности, пронизывающей всю жизнь, присутствует в стихах Ахматовой, иногда даже каким-то очень странным образом. Известно ужасное определение, которое ей навязано было литературной критикой и политической травлей – «не то монахиня, не то блудница», или «полумонахиня, полублудница». Ведь на самом деле эти слова потому так и горьки, и обидны, что они отчасти справедливы, и у Ахматовой тема любви к человеку очень часто переплетается с темой любви к Богу. Иногда это даже приобретает некоторые опасные очертания. Скажем, одно из ее ранних лирических стихотворений, обращенное к любимому человеку:

 

И я стану – Христос, помоги!

На покров этот светлый и ломкий,

А ты имя мое береги,

Чтобы нас рассудили потомки.

 

То есть ее страсть и ее вера находятся рядом, это очень интересно и иногда удивительно. Тема молитвы, тема чтения Писания, посещения храма, участия в церковных таинствах, она постоянно присутствует в поэзии Ахматовой, и вот в этом общем церковном, христианском строе жизни чтение Библии оказывается органической составляющей. Одно из стихотворений, тоже 20-х годов:

 

Под крышей промерзшей пустого жилья

Я мертвенных дней не считаю,

Читаю посланья апостолов я,

Слова псалмопевца читаю.

Но звезды синеют, но иней пушист,

И каждая встреча чудесней,–

А в Библии красный кленовый лист

Заложен на Песни Песней.

 

Вот это раннее стихотворение, опять же о соединении библейского текста и текста жизни в поэзии Ахматовой. И в последних уже ее стихах, уже за несколько лет до смерти, она говорит:

 

Господи, Ты видишь, я устала

Воскресать, и умирать, и жить.

Все возьми, но этой розы алой

Дай мне свежесть снова ощутить.

 

 

Христианство Ахматовой обладало некоторым особенным свойством, потому что она была человеком, искренним перед Богом. И в правде, и в неправде своей она стояла перед очами Божьими, и она всегда знала, что между нею и Творцом существует связь, связь прямая и нерасторжимая. И эта ее правдивость перед Всевышним – это одно из ее удивительных свойств. Это ее мужество, можно сказать. И вот, «Библейские стихи» Ахматовой, цикл, который появляется в ее творчестве в начале 20-х годов, это весьма прямое обращение к библейскому тексту. И очень интересное, с моей точки зрения. Потому что снова и снова оказывается, что Библия – это не только книга веры, но это еще и книга жизни. Один исследователь Библии произнес когда-то замечательные слова, он сказал, что Библия – это книга, в которой сказано все о Боге и все о человеке. И я не знаю, насколько можно сказать все о Боге – наверное, это некоторое преувеличение, но то, что в Библии сказано все о человеке, с этим, пожалуй, трудно не согласиться. И Ахматова читает и перечитывает Ветхий завет, в данном случае, книгу Бытия, перечитывает книги Царств, и удивительным образом эти древние тексты, написанные за три тысячи лет до событий, которые происходят с нею, они проливают какой-то прямой свет на события ее жизни, на события, которые она переживает.

Прежде всего, что нужно сказать о жизни Ахматовой в начале 20-х годов? Это время великих испытаний, которые она переживает и вместе со всем народом, и персонально, в ее судьбе происходит множество трудных и болезненных событий. Мы понимаем, что начало 20-х годов – это голод, это военный коммунизм, это начало «красного террора». Август 1921-го года для Ахматовой время особенно ужасное, потому что на протяжении нескольких недель она теряет двух людей, которых она чрезвычайно высоко почитает и любит: Александр Блок и первый муж Ахматовой Николай Степанович Гумилев. Россия лишается двух величайших поэтов, и Ахматова переживает сиротство, потерю, расставание. В это время начинается исход из России, исход интеллигенции. Осенью 1922 года от набережной Васильевского острова отходят два парохода, на которых находятся философы, литераторы, политики – цвет российской интеллигенции, то, что потом назовут «философским пароходом». И это время в жизни Ахматовой, в ее личной жизни, отмечено еще очень сложными, напряженными отношениями с Владимиром Казимировичем Шилейко. Это второй муж Ахматовой, чрезвычайно интересный ученый и очень талантливый, своеобразный поэт. Но их семейная жизнь была крайне непродолжительной и, по-видимому, несчастливой. Ахматова живет в напряжении, она живет в страдании и потере. И помимо всего высокого, что ей приходится пережить, она постоянно испытывает гнет бытовой. В это время все голодают, и она не исключение, и ей приходится, скажем, продавать селедки из своего писательского пайка. И уже в старости Ахматова не могла этого забыть и однажды говорила своим молодым друзьям, петербургским, тогда еще ленинградским поэтам, что слава – это вещь обоюдоострая, потому что одно дело, говорила Ахматова, когда ты едешь в маленьком ландо и у ног твоих лежит большая мохнатая собака, и все говорят: «Это Ахматова». А когда ты стоишь на рынке и продаешь селедки из пайка, и кто-то тебе говорит: «Свежо и остро пахли морем/На блюде устрицы во льду», то вот в этот момент слава оборачивается своей теневой стороной. Это горько, потому что та самая Ахматова, изысканная, интеллигентская петербургская поэтесса, которая пишет про страусовые перья и устрицы во льду, она вынуждена продавать селедку, причем сделать это надо быстро, пока селедка еще не утратила товарную кондицию. Так вот, Ахматова живет необыкновенно тяжело в это время, и обращение ее к библейским стихам имеет в этом смысле характер оправдания тягот судьбы, скажем так. Потому что когда она видит, что все, что происходило с нею в это время, не является исключительным игом и ярмом, а это то, что переживали люди тысячелетиями, то вот эта ее включенность и приобщенность к историческому процессу утешает. Для Ахматовой это был аргумент. Может быть, для разных людей это по-разному; кто-то скажет, что мне дела нет до того, как жили люди, потому что я страдаю здесь и сейчас, и это безутешно, это неизбывно. Но для Ахматовой эта перспектива истории человеческого духа, человеческой души – это было важно. И когда она пишет свои «Библейские стихи», то она тем самым проецирует ситуации Священного Писания на сегодняшнюю жизнь. И это помогает не то, чтобы примириться с действительностью, потому что понятно, что с террором, голодом, страданиями примириться полностью, наверное, невозможно; но это помогает увидеть их не как абсурдную, нелепую, уничтожающую силу, а увидеть в них творческий смысл, смысл созидающий судьбу и личность.

Что же есть в этих самых «Библейских стихах»? Ахматова избирает три истории: две из книги Бытия и одна история из книги Царств. Из книги Бытия она вспоминает двух персонажей: это Рахиль, любимая жена Иакова, и это Лотова жена, безымянная женщина, имени ее нет в Библии, и все знают, что Лотова жена превратилась в соляной столп, потому что она обернулась на пути, она нарушила слово, которое обращает к ним вестник Божий, Ангел. И третья героиня Ахматовой – это Мелхола, которая была первой женою царя Давида, и между нею и Давидом отношения были весьма сложные и даже удивительные в чем-то. Так вот, во всех трех случаях мы видим, что главная героиня – это жена. И вот эта тема жены, отношений жены и мужа, верности, страсти, вероломства, эта тема оказывается очень важной для Ахматовой. По-видимому, по двум причинам. Во-первых, потому что уже как-то колеблется ее союз с Владимиром Казимировичем Шилейко; во-вторых, я все-таки могу предположить, что смерть Гумилева была моментом переосмысления, перечтения их отношений. И Гумилев, как первая любовь, которой человек должен быть верен, он тоже стоит как некая тень, и отмахнуться от нее невозможно. Нужно понять как-то, что именно между ними происходило.

Так вот, жена. Во всех трех случаях главная героиня – это жена. Во-вторых, все эти три стихотворения связаны с ситуацией потери. Причем потери какой-то необратимой и горькой. В первом стихотворении, посвященном Рахили, мы застаем тот момент, когда обманом и вероломством Лаван вводит в брачный чертог Лию, свою старшую дочь. И Иаков пока этого не знает, он увидит это утром. Но Рахиль уже знает, что произошло, и ей кажется, что она потеряла свою любовь, и она плачет безутешно. К утру все наладится, потому что Лаван скажет: ты закончишь неделю Лии, и я отдам тебе Рахиль, но тебе придется еще семь лет за ее послужить. Но, по-видимому, Рахили это еще неизвестно. Она плачет, потому что она думает, что все потеряно невозвратно, что вместо нее женою любимого человека стала ее старшая сестра.

Что касается Лотовой жены, то там понятно, что она теряет. Содом должен быть разрушен; грехи этого города превысили меру Божественного терпения, и он погибнет под огненным дождем. Поэтому когда жена Лота со всем семейством уходит из города, то она теряет свою родину навсегда. Она уходит и знает, что никогда она уже не сможет вернуться.

И, наконец, в третьем стихотворении ситуация потери, может быть, не так очевидна, как в первых двух – Рахиль теряет свою любовь, жена Лота теряет свою родину; что касается Мелхолы, то она теряет свою свободу, потому что, как мне представляется, основная тема этого стихотворения – это утрата человеком своей личности и своей воли перед лицом любви, которая здесь выступает, как в античности, в виде непреодолимой силы. Любовь – это бедствие, это болезнь. Мелхола «бледнее, чем мертвая», в глазах ее исступление; она говорит слова «не волей своею». Она находится в состоянии даже какой-то одержимости. То есть она страдает, потому что она больше несвободна. Ее захватил этот вихрь, ее посетила эта высокая болезнь. И она уже не распоряжается собой. Ее потеря – это, можно сказать, потеря самой себя и собственной воли распоряжатся собою, своими чувствами.

Удивительно то, что Ахматова храбро ставит в ряд любовь к человеку и любовь к родине, потому что все три героини страдают от любви, но если Рахиль любит Иакова и Мелхола любит Давида, то Лотова жена любит Содом, она любит эти крыши, эти улицы; там тоже присутствует мотив, скажем, счастливой семейной жизни, ей хочется взглянуть «на окна пустые высокого дома, где милому мужу детей родила». Но это выступает как бы в контексте жизни. Для нее мучительна разлука с родным городом, мужа-то она не теряет, вот он идет рядом с ней, и дети их здесь, и они спасены. Казалось бы, все хорошо. Но мучительно расставание с родной землей. И понятно, что для Ахматовой этот мотив странника, изгнанника, мотив потери родной земли оказывается связан с конкретной исторической ситуацией, когда многие и многие друзья и знакомые Ахматовой были вынуждены покинуть Россию, и они понимают, что скорее всего это невозвратно, и им никогда не удастся возвратиться. Поэтому центральной фигурой каждого из этих стихотворений является странник, бродяга, беглец – это мужская ипостась этих стихов. У нас есть женщина-жена, и есть тот, кому она является женою, и это человек странствующий или изгнанник. Иаков, мы с вами это помним, попадает в землю, где живет Лаван, как беглец, потому что он спасается от гнева своего отца и своего брата после того, как они с Ревеккой совершили обман. Рахиль любит изгнанника и беглеца. Лотова жена – она и сама тоже вынуждена покинуть родной город, то есть они – странники бездомные. И Мелхола, когда она смотрит на Давида, она говорит: «бродяга, разбойник, пастух». На самом деле здесь некое наложение разных временных планов, потому что по-настоящему Давид будет бродягой и разбойником уже после брака с Мелхолой, потому что когда ненависть к нему Саула достигнет высокой точки, то он вынужден будет бежать, и она ему поможет бежать, она сделает веревку из простыней и выпустит его из окна своей комнаты для того, чтобы спасти его жизнь.

То есть в любом случае для Ахматовой важно, что возлюбленный лирической героини – это бродяга, изгнанник, беглец, «странник бездомный», как говорит она об Иакова; это человек без родины, без твердой какой-то позиции в жизни, гонимый и несчастный. И тогда получается, что эта женская любовь, любовь жены – это, что может дать счастье изгнаннику и дать опору в жизни. Хотя мы видим, что этого и не происходит, но это – возможность.

И, наконец, еще один сквозной мотив, который связывает эти три стихотворения, создает из них действительно лирический цикл с единым настроением, с единым смыслом – это мотив боли, страдания, тревоги. Эти слова, слова этой семантической группы постоянно повторяются на протяжении этих трех страничек, на которых три этих стихотворения находятся. Иаков увидел Рахиль – «и стало в груди его сердце грустить, болеть как открытая рана». Дальше: «и стонет Лаванова младшая дочь, терзая пушистые косы. Сестру проклинает и Бога хулит, и Ангелу Смерти явиться велит». Это смертная тоска, любовь как открытая рана, сердце тоскует, грустит и стонет. Но в стихотворении о Лотовой жене тоже тревога – «громко жене говорила тревога: не поздно, ты можешь еще посмотреть…» И когда она смотрит – «скованы смертною болью глаза ее больше смотреть не могли». Любовь – это боль, это страдание, прежде всего. И страдание – это непременный признак любви. А что касается Мелхолы, то в этом стихотворении это достигает какого-то напряжения предельного, телесно выражается – «в душе ее скорбь и обида», «бледнее чем мертвая», «рот ее сжат», «в зеленых глазах исступленье». «Наверно, с отравой мне дали питье» — говорит Мелхола, — «и мой помрачается дух». Это – страдание. И это тема чрезвычайно важная, потому что для Ахматовой любовь не могла быть безоблачным пребыванием в райских кущах. Она понимала, что любовь на земле никогда не бывает легкой, никогда не бывает счастливой; она сопряжена со страданием в силу многих причин. И поэтому боль всегда сопровождает любовную тему.

 

 

Ахматова пытается, и ей это удается, сохранить некую библейскую интонацию в своих стихотворениях. Во-первых, она здесь использует прием, который в Библии, в Синодальном переводе, во всяком случае, используется очень часто, – это анафорическое «и», когда каждая фраза начинается с этого союза «и», который в норме в русском языке не начинает предложение. Мы не можем себе этого позволить, но библейский язык это «и» в начале фразы допускает, и это даже один из признаков библейского строя речи. «И встретил Иаков в долине Рахиль», говорит Ахматова. Или «И праведник шел за посланником Бога»; «И снится Иакову сладостный час»; «И отрок играет безумцу царю». То есть все эти три стихотворения начинаются с «и». Это указывает на библейскую речь, архаичную и особенную.

Кроме того, Ахматова пишет эти свои стихи трехсложником. Если говорить о русских стихотворных размерах, то, скажем, Пушкин очень любил двухсложники, хотя его поэзия, несомненно, весьма богата, разнообразна, он использует разные размеры, виртуозно с ними обращается, но тем не менее Пушкин – это четырехстопный ямб, мы знаем, что это так. Ахматова в данном случае обращается к трехсложнику с ударением на втором слоге в трехсложной стопе: «И отрок играет безумцу царю/ И ночь беспощадную рушит». Эти трехсложные русские размеры обладают торжественным, несколько замедленным звучанием, и это соответствует приподнятой интонации библейского текста.

Как Ахматова обращается с источниками? Во-первых, мы видим, что каждому из трех стихотворений она предпосылает эпиграф, и этот эпиграф указывает на источник – Книга Бытия, Книга Царств. То есть она пытается нам сказать о том, что она будет следовать библейскому тексту. И, с одной стороны, она очень точно и бережно обращается с источником, а, с другой стороны, там есть, конечно, и весьма значимые отступления от оригинала.  Какие именно? Первое стихотворение, о Рахили – это книга Бытия, и эта история описана в 29-й главе: «И встал Иаков, и пошел в землю сынов востока, к Лавану, сыну Вафуила Арамеянина, брату Ревекки, матери Иакова и Исава. И увидел: вот, на поле колодезь, и там три стада мелкого скота, лежавшие около него, потому что из того колодезя поили стада. Над устьем колодезя был большой камень. Когда собирались туда все стада, отваливали камень от устья колодезя и поили овец. Потом опять клали камень на свое место, на устье колодезя. Иаков сказал пастухам: братья мои, откуда вы? Они сказали: мы из Харрана. Он сказал им: знаете ли вы Лавана, сына Нахорова? Они сказали: знаем. Он еще сказал им: здравствует ли он? Они сказали: здравствует, и вот Рахиль, дочь его, идет с овцами. И сказал Иаков: вот, дня еще много, не время собирать скот. Напоите овец и подите, пасите. Они сказали: не можем, пока не соберутся все стада, и не отвалят камня от устья колодезя, тогда будем мы поить овец. Еще говорил он с ними, как пришла Рахиль. Когда Иаков увидел Рахиль, дочь Лавана, брата матери своей, то подошел Иаков, отвалил камень от устья колодезя и напоил овец Лавана, брата матери своей. И поцеловал Иаков Рахиль, и возвысил голос свой, и заплакал». И дальше рассказывается о том, как Лаван обманывает Иакова, как аргументирует свой обман. «И сказал Иаков Лавану: дай мне жену мою, потому что мне уже исполнилось время, чтобы войти к ней. Лаван созвал всех людей того места и сделал пир. Вечером же взял Лаван дочь свою Лию и ввел ее к нему, и вошел к ней Иаков. Утром же оказалось, что это Лия. И Иаков сказал Лавану: что ты сделал со мною? Не за Рахиль ли служил я у тебя? Зачем же ты обманул меня?» И тогда Лаван говорит: «В нашем месте так не делают, чтобы младшую выдать прежде старшей; окончи неделю этой, и потом дадим тебе и ту, за службу, которую ты будешь служить у меня еще семь лет других». Ахматова из этого библейского отрывка выбирает в качестве эпиграфа, может быть, действительно, самые яркие слова, где говорится о том, что «Иаков служил за Рахиль семь лет, и показались они ему за несколько дней, потому что он любил ее». И вот мы видим, что важно для Ахматовой то мгновение, когда эта счастливая любовь, оплаченная семью годами трудов, все-таки не состоялась. И вмешивается в нее сребролюбец Лаван – «безжалостной твердой рукою» вводит Лию к Иакову в брачный покой. И Ахматова, как мы видим, детали библейского повествования сохраняет: она рассказывает о первой встрече Иакова и Рахили, где стада, источник, камень у входа в источник, и он отодвигает этот камень, и оттуда льется чистая вода – и мы не можем, кстати сказать, не увидеть здесь некоторое соответствие с тем камнем, который отодвигают от гроба Господня, потому что когда туда идут жены-мироносицы, они тоже думают: кто отвалит нам камень от гроба? То есть Иаков – это герой, он появляется из пустыни, из дальней страны, рукой своей твердой отодвигает камень, поит овец Рахили. И вот эта их первая встреча имеет весьма серьезные последствия, потому что они любят друг друга с первого взгляда. И вот эта удивительное и ужасное мгновение, когда Иаков не понимает, что рядом с ним вовсе не Рахиль – вообще эта ситуация по-человечески даже вряд ли возможна, потому что как же можно не различить в таком случае, когда ты любишь человека, семь лет видишь его каждый день, знаешь его интонации голоса, запах его кожи – как же можно не различить? Но однако это происходит. И вот то, что Ахматова решительно вводит в этот библейский текст, и что в нем, конечно же, изначально отсутствует, это обилие очень тонких деталей: и пейзажных, и психологических. И она изобретает сон Иакова и плач Рахили, то есть как бы достраивает то, о чем библейский текст молчит. Потому что книга Бытия обладает вообще очень сдержанным, очень энергичным стилем, на это не однажды обращали внимание исследователи. Они говорили о том, что там, где Гомер, например, написал бы десятки страниц, книга Бытия дает только несколько фраз. Потому что всякого рода развернутые описания, в том числе и развернутые описания внутреннего состояния героев, их мыслей, их чувствований – ничего этого нет в Библии. И предполагается, что само событие, очерченное такими строгими линиями, настолько ярко и настолько серьезно, что дальше читатель может сам развить тему и понять и увидеть все, что происходит. И вот Ахматова именно это делает. Она рассказывает нам о том, как плачет и рыдает, и смерть зовет несчастная Рахиль, а Иаков в это время видит сладостный сон. Он видит прозрачный источник, видит веселые взоры Рахилиных глаз, слышит ее нежный голос – и единственное, что вносит некоторый тревожный оттенок в его сновидение, это слова Рахили. Она говорит: «Не ты ли меня целовал/ И черной голубкой своей называл?» То есть она его как бы отчасти упрекает в чем-то. Вот он, сон Иакова. У Ахматовой это весьма распространенный мотив в поэзии; она постоянно размышляет о несоответствии мужской и женской чувствительности. Там, где женщина видит массу всяких деталей, и сердце ее разрывается от боли, там мужчина может не увидеть ничего. Вот он спит и видит сладостный сон – а Рахиль в это время, «терзая пушистые косы», призывает ангела смерти. Вот она, трагическая, несостоявшаяся любовь. Еще раз повторю, что мы-то знаем, что потом все как-то устроилось, и все-таки Иаков и Рахиль сочетались браком. Но в стихотворении об этом не сказано ни единого слова. Почему? Потому что Ахматова, как о ней говорил один из ее друзей, была человеком «катастрофического сознания». Она всегда предполагала худшее, и неслучайно она так любит Шекспира, и говорит в своих стихах, что она участвует во всех пяти действиях трагедии. Ей неважно, что потом будет счастливый конец – ей важно, и интересно, и драгоценно показать эту бездну страдания, которая неразрывным образом сопряжена с любовью. Причем страдания именно женского – потому что Иаков видит сладкий сон.

Что касается стихотворения «Лотова жена», здесь тоже эта тема мужского и женского отношения к событиям очень четко прописана, потому что мы видим самого Лота: «И праведник шел за посланником Бога/ Огромный и светлый по черной горе». Фигура монументальная – праведник идет за ангелом, светлый по черной горе, и все у него, действительно, черно-белое, потому что он видит жизнь как-то монолитно, и у него нет сомнений. Если ему сказали, что нужно покинуть Содом, то он покидает его без колебаний и без размышлений. И только Лотова жена совершает этот поступок – она оборачивается назад. Причем можно отметить, что эта ситуация – обернуться назад – чаще всего в библейском богословии рассматривается негативно. Вспомним, как Господь говорит: «Тот, кто взялся за плуг и оборачивается назад, неблагонадежен для Царствия Божия». И чаще всего комментаторы книги Бытия говорят о том, что наказание, постигшее Лотову жену, это наказание за непоследовательность на пути. Уж если тебя ангел призывает в путь, то нужно идти за ним и делать то, что он говорит. Но Ахматова здесь говорит не о измене голосу Божьему, а она говорит о верности в самом высоком смысле слова, потому что этот самый Содом, который для нас является синонимом всяческого падения, разврата и отступления от путей Божьих, для Лотовой жены – это родной город, где она жила, где родились ее дети, где много радостей изведать ей пришлось. И поэтому просто так, не обернувшись, оставить этот город и знать, что он погибнет через несколько часов, может быть, минут под огненным ливнем, она не может. И вот Ахматова как раз говорит о ней совершенно сочувственно, и она понимает, что ее оценка этого поступка Лотовой жены вовсе не очевидна, потому что всю эту мотивацию по поводу того, что женщина оглядывается на любимый город, на свою родную землю, Ахматова изобретает сама, в библейском тексте этого нет. Про Лотову жену сказано всего лишь несколько слов. Это 19-я глава книги Бытия: «Когда взошла заря, Ангелы начали торопить Лота, говоря: встань, возьми жену твою и двух дочерей твоих, которые у тебя, чтобы не погибнуть тебе за беззаконие города. И как он медлил, то мужи эти по милости к нему Господней взяли за руку его, и жену его, и двух дочерей его, и вывели его, и поставили его вне города. Когда же вывели их вон, то один из них сказал: спасай душу свою, не оглядывайся назад и нигде не останавливайся в окрестности сей. Спасайся на гору, чтобы тебе не погибнуть. Но Лот сказал им: нет, Владыка, вот раб Твой обрел благоволение пред очами Твоими, и велика милость Твоя, которую ты сделал со мною, что спас жизнь мою. Но я не могу спасаться на гору, чтобы не застигла меня беда и мне не умереть». И дальше Ангел спасает Лота, переносит в тот самый город, в который Лот просит его перенести, потому что в горы бежать далеко. «И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу, и огонь от Господа с неба. И ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и все произрастения земли. Жена же Лотова оглянулась позади его и стала соляным столпом». Вот и все. Речь идет все время про Лота, Лот ведет себя, обратим внимание, очень практично – он говорит: нет, в горы бежать не могу, а нельзя ли мне спастись в этом городе, называемом Сигор. То есть Лот лишен этой сентиментальности, ему в голову не придет оборачиваться. А жена Лотова оглянулась позади его и стала соляным столпом. Но почему она оглянулась – об этом книга Бытия нам ничего не говорит. А Ахматова говорит, и говорит о том, что глаза ее не могли смотреть на город, такой прекрасный, который она так любила, обреченный гибели. Именно поэтому она погибает, и дальше Ахматова говорит: «Кто женщину эту оплакивать будет,/ Не меньше ли мнится она из утрат?/ Лишь сердце мое никогда не забудет/ Отдавшую жизнь за единственный взгляд». Ахматова понимает, что ее отношение к этой женщине весьма нетипично. Никто не будет ее оплакивать, и она наименьшей утратой, действительно, представляется. Но для Ахматовой свято это желание обернуться и последний раз посмотреть на родную землю. Мы знаем, что ее отношение к эмиграции было очень двойственным. Она сама не уехала, хотя, несомненно, могла бы это сделать. Она считала, что нельзя оставлять Россию, потому что если все отсюда уедут, то эта земля погибнет. Пока здесь есть хоть какие-то нормальные люди, Россия жива по-настоящему. Но вместе с тем она всегда очень сочувствовала изгнанникам, считала их судьбу горькой и тяжелой, и она понимала, сколь велико это желание обернуться назад. Между прочим, это единственный момент – она говорит: «Лишь сердце мое никогда не забудет/ Отдавшую жизнь за единственный взгляд», это единственный момент в библейских стихах, где прорывается прямой авторский голос, и Ахматова говорит: «я», «я не забуду ее». Потому что все остальные стихотворения, и начало, кстати сказать «Лотовой жены», построены как весьма объективное повествование. И в этом тоже Ахматова сохраняет верность библейскому оригиналу, потому что что книга Бытия, что Первая книга Царств – это очень сдержанное повествование от третьего лица, конечно же, где автор никак себя не обнаруживает, он находится, действительно, на высоте полета птичьего или ангельского, и беспристрастно, очень ясно повествует о событиях. Но Ахматова единственный раз не может себя сдержать и выражает свое отношение прямо и очень явственно.

И, наконец, третье стихотворение этого цикла о Мелхоле, которая полюбила Давида. «Отец Мелхолы, Саул, думал: отдам ее за него, и она будет ему сетью». Пожалуй, в «Мелхоле» Ахматова наиболее свободно обращается с библейским текстом, потому что те события, о которых рассказывается в «Мелхоле», в Первой книге Царств занимают примерно три главы – 16, 17 и 18 глава. О чем там идет речь? Во-первых, в 16-й главе мы узнаем о том, что царь Саул, подверженный приступам страшной тоски и гнева, ищет спасения в музыке, и ему советуют Давида. Ему говорят, что есть такой замечательный человек, который может замечательно играть на гуслях и петь. «И когда придет на тебя злой дух от Бога», говорят приближенные Саула, «то он, играя рукою своею, будет успокаивать тебя». Таким образом Давид появляется при дворе, поначалу просто как певец, как придворный поэт. Затем он совершает подвиг, о котором у Ахматовой нет ни единого слова, потому что – мы с вами уже обсуждали это – ей нужно, чтобы мужской персонаж был бродягой, изгнанником, странником, но уж никак не народным героем, каким становится Давид после своей победы над Голиафом. Потому что Давид приходит к Саулу как певец, но затем ему приходится вступить в единоборство с Голиафом, он одерживает над ним победу и становится народным героем. И вот тогда Саул начинает его жестоко ненавидеть; он видит в нем соперника, он понимает, что этот юноша может претендовать на царский трон, и именно после этого славного события Саул решается отдать замуж за Давида свою дочь. Причем в книге Царств рассказывается о том, что он хотел женить Давида на старшей своей дочери Мерове, но Давид уклонился и сказал: кто я такой, что жизнь моя в Израиле, если я должен быть зятем царя? То есть Давид сослался на свою незнатность, скромность своего происхождения и отказался от этой чести жениться на царевне Мерове. Но затем Давида полюбила Мелхола, и когда отца об этом известили, то это было приятно ему. Саул подумал: отдам ее за него, и она будет ему сетью. Мы видим, что в книге Царств эти события разнесены друг с другом. Певец Давид вовсе не может быть мужем царевны, а женится он на дочери Саула именно как герой. И именно тогда, когда он становится героем, у Саула возникает необходимость опутать его сетью. Ахматова тему геройского подвига убирает, и у нее получается вот что: «И отрок играет безумцу царю,/ И ночь беспощадную рушит,/ И громко победную кличет зарю,/ И призраки ужаса душит./ И царь благосклонно ему говорит:/ Огонь в тебе, юноша, дивный горит./ И я за такое лекарство/ Отдам тебе дочку и царство». Вот это ситуация сказочная, и в Библии ее нет. Это то, что Ахматова вносит согласно логике уже своего произведения. Ей нужно, чтобы Мелхола была наградой за песню, за дар певца. Что же еще есть здесь такое, чего нет в библейском источнике? Конечно же, там отсутствует тема любовной болезни; и, более того, Мелхола, как она описана в книге Царств, это девушка очень разумная, и мы узнаем потом, как Давид разлюбил Мелхолу. Она ведь обидела его, когда он скакал и плясал перед ковчегом в одной рубашке, сняв верхнее одеяние, царское, тяжелое. И она тогда сказала ему: «Потешил ты преизрядно рабынь твоих и детей рабынь твоих, когда пел и плясал». На что Давид ей ответил, что «пред Господом моим плясать буду», и так будет всегда. То есть эта надменность Мелхолы, ее страдания от несоответствия ее царского сана и ее любви к бродяге, к пастуху, «разбойнику», как она говорит – это, конечно, несомненно есть у Ахматовой и есть в Библии. Потому что эта гордыня Мелхолы соответствует источнику. Но описание любви как болезни, подробности, связанные со страданием, бледностью, исступлением; праматерь Лилит появляется здесь откуда-то, и понятно, что Лилит – это первая жена Адама, это демон пустыни, то есть это метафора всего темного, что скрывает в себе женская природа – все это указует на потустороннюю страсть, которая овладевает несчастной Мелхолой, и она теряет свою свободу. То есть это стихотворение, конечно, о том, как невозможно противиться любви, и это тоже мотив биографический, потому что эти бесконечно сложные взаимоотношения Ахматовой с Шилейко во многом были построены на том, что разумом она понимала, что, может быть, ей будет лучше жить без этого человека. Но сила притяжения его личности была необыкновенно велика, и можно, наверное, предположить, что Мелхола – это тоже некая проекция библейской ситуации на личные обстоятельства Ахматовой.

И таким образом мы видим, что во всех этих трех случаях мы имеем дело с прямым соответствием между персональным опытом поэта, который выступает как читатель Библии в данном случае, и библейским текстом. Оказывается, что действительно, что бы с нами ни происходило, какие бы нас не посещали удивительные вдохновения, все это уже когда-то происходило с другими людьми. Как говорит друг Ахматовой, Мандельштам, «у нашей жизни скудная основа,/ Куда как беден радости язык,/ Вся было встарь, все повторится снова,/ И сладок нам лишь узнаванья миг». И для Ахматовой это тема тоже очень важная. Тема того, что все, что происходит с человеком, имеет свой мифологический, архетипический, можно сказать, образец. Мы не уникальны и не одиноки в своих страданиях и в том, как мы проходим свой жизненный путь. В этом можно найти и печаль, как Мандельштам, потому что «сладок нам лишь узнаванья миг», а вообще все уже было, и нет ничего нового под солнцем. Но в этом есть и утешение, потому что все человечество солидарно в своей боли, в своей любви, в своих радостях, и эта принадлежность к великой древней традиции может человека поддерживать и она может давать, действительно, великую, если не радость, то уж во всяком случае утешение.

И, заканчивая наш сегодняшний разговор, я хочу сказать о том, что этот опыт Ахматовой, опыт внимательного чтения библейского текста для нас может оказаться не то, чтобы поучительным, но вдохновляющим. Она читает Библию не формально, и не уныло, и не по обязательству; но она действительно видит в Библии живую, открытую, очень искреннюю книгу Богочеловеческую. И Господь говорит с нами, и человек свидетельствует о себе. И вот, если бы мы могли читать Библию с такой мудростью, с такой точностью и с таким поэтическим вдохновением, как это делала Ахматова…