Блокада Ленинграда. Кто не забыт и что не забыто

 

Лекция доктора исторических наук Юлии Зораховны Кантор

«Блокада Ленинграда. Кто не забыт и что не забыто»

Лекция была прочитана в лектории «Щедрая среда» в конференц-зале радио «Град Петров» 13 сентября 2017 г.

ТЕКСТ – Людмила Зотова

ФОТО – Екатерина Степанова

 

Почему до сих пор неизвестно количество жертв блокады и какие документы об этом обнаружены в последние годы?

Что пишут в дневниках о блокадной повседневности?

В каких отношениях находились горожане и власти?

Как нацистское командование группы армий «Север» характеризовало поведение горожан?

Почему немцы решили не брать Ленинград штурмом?

Какова судьба музея обороны и блокады Ленинграда, открывшегося во время войны?

Когда впервые вышла «Блокадная книга» Гранина и Адамовича в неотцензурированном виде?

Смертность от холода – выбора не было?

Смертность от из-за необходимости добывать питьевую воду – были ли другие варианты?

Смертность из-за надрыва на работах по уборке города – изучен ли вопрос?

Обеспечение сырьем оборонных предприятий – почему мы почти ничего об этом не знаем?

 

Добрый вечер. Спасибо радио «Град Петров» за приглашение. Я люблю здесь бывать, люблю и в эфире бывать. И я думаю, что как раз не многие меня видели, но гораздо больше меня слышали по радио, я надеюсь. Действительно, я бываю здесь и в разных программах (так складывается), и вот уже второй раз расскажу вам вещи, которые интересуют меня и, наверно, интересуют вас, раз вы сегодня здесь. Сегодняшняя тема впрямую связана, конечно, с историей нашего города, с восприятием темы блокады и с изменениями этого восприятия, очень разными. Ведь колебания за многие десятилетия советского и, между прочим, постсоветского времени происходили довольно обширные, разнообразные колебания. Я назвала свою тему «Кто не забыт и что не забыто», без знака вопроса, и хочу поговорить о белых пятнах в истории ленинградской блокады.

Вы знаете, на протяжении довольно большого количества лет, в том числе уже и в постсоветское время, тема блокады, во-первых, казалась очень изученной (что совершенно не так), и темой жестко ранжированной, что ли, на определенные ракурсы, сегменты: голод, бомбежки, оборона, медицина, эвакуация, радио, культура, восстановление города. Ну, примерно вот так. В советское время добавлялось, вернее главенствовало, партия и правительство: руководство города и союзное руководство в обороне и в освобождении Ленинграда. Но между этими темами, о которых я только что сказала, есть довольно большие зазоры. Как вообще получилось, что город блокирован? Что планировали с ним сделать немцы? Брать они его хотели или не брать? И в какой момент произошли эти изменения, если они были? Почему в городе не было запасов продовольствия? Или они были, но сгорели на Бадаевских складах? Как получилось, что не было планов эвакуации, в том числе учреждений культуры? Или они были мизерными, не соответствующие военным реалиям? Что происходило в городе с населением? Что было с людьми – на самом деле важный вопрос. Еще один из важных вопросов – что происходило с теми, кто был иждивенцами в Ленинграде? То есть людьми, которые по каким-либо причинам не работали. Не пенсионеры, а те люди, которые работали на предприятиях, которые закрылись. Не были эвакуированы, а закрылись в связи с военным временем и нахождением в блокаде. На что они жили? Зарплаты не было, пенсий не было. А хлеб? Те самые 125 блокадных грамм – их надо было тоже покупать. И если у них не было родственников.

Еще одна тема: что происходило в нашем городе тогда, когда уже открылась Дорога жизни, и как в город доставляли продовольствие? Еще один вопрос. Да, мы все знаем, что ленинградцы очень помогли в обороне Москвы и в разгроме гитлеровских войск под Москвой, до освобождения от блокады. Если в Москву можно было воздушным путем доставлять оружие, почему из Москвы не доставляли продовольствие? Хотя бы в минимально необходимых количествах. Все эти вопросы на протяжении многих лет оставались открытыми. Ну, или, я бы уточнила, закрытыми. Сегодня на некоторые из них, но далеко не на все, потому что ответы, как вы понимаете, и у меня тоже есть далеко не исчерпывающие. Но на основании документов, в том числе документов относительно недавно рассекреченных и документов, в том числе из немецких архивов, с которыми мне пришлось поработать, я сегодня отвечу.

У нас не часто об этом вспоминают, но блокада-то была не только немецко-фашистская. Она была немецко-финская. Это принципиальная вещь. Просто из-за того, что Финляндия вышла из войны в 1944-м году, и было заключено мирное соглашение и потом еще несколько документов, тема как-то забывается. Но тем не менее надо понимать, что Ленинград со всех сторон окружали две воюющие против него армии: вермахт и финская армия.

Официальные данные, сколько было в Ленинграде гражданского населения на момент начала блокады. Очень важное уточнение: не на начало войны, а на начало блокады. Дело в том, что в течение двух с небольшим месяцев до начала, с 22 июня по 8 сентября 1941-го года, в город хлынуло огромное количество беженцев из Ленинградской области. А я напомню, что в состав Ленинградской области в то время входили теперешние Псковская и Новгородская, ну и, соответственно, теперешняя Ленинградская тоже. Это огромная территория. Плюс в Ленинград шли те, кто бежал от нацистских войск из Прибалтики: из Литвы, Латвии, Эстонии. Ну, конечно, в основном из Эстонии, из Литвы было гораздо дальше идти. Примерно полмиллиона, ну как минимум четыреста тысяч, опять же по разным оценкам, потому что точного учета не велось – это те, кто пришел, спасаясь от нацистов или от финнов. С той стороны. Это Карельский перешеек, Выборг – та территория, которая стала советской после знаменитой советско-финской войны 1939-40 годов. Как вы понимаете, финская армия тоже довольно решительно наступала на восток, к Ленинграду. Ну, как минимум для того, чтобы отвоевать те территории, которые она отдала в 40-м году по итогам финской войны.

«Блокадная книга» Даниила Гранина и Алеся Адамовича впервые в нецензуированном виде вышла, знаете, когда? В 2010 году. До того она выходила неоднократно, но с цензурными правками. Когда ее воссоздавали в 2010 году, слава Богу, нашли просто в личном архиве у Гранина и в Центральном архиве литературы и искусства (частично в партархиве), нашли все пометки цензоров. И прямо дали их как иллюстрацию. То есть они восстановили в обычном тексте, но и как иллюстрацию, чтоб это было зримо, дали это в качестве иллюстрации. На самом деле эта книга была первой послевоенной попыткой Гранина и Адамовича рассказать правду устами простого обычного человека. По сравнению с тем, что к 2010-му году было известно о блокаде (в том числе и опубликованному в виде дневниковых записей ленинградцев, мемуаров и опросов-интервью, которые проводил Петербургский институт истории РАН), то, что было опубликовано Даниилом Граниным и Алесем Адамовичем, не было сенсацией. Как раз наоборот, это было ощущением того, что до чего же боялась власть тогда, если даже такие вещи, которые сегодня и вчера никого не удивят, были вычеркнуты из книги.

Тем не менее, это было очень показательно из-за того, что всегда, на протяжении многих послеблокадных лет, во-первых, правда о блокаде, в частности о войне в целом, находилась под гнетом цензуры. В том числе и вопросы о том, сколько же погибло в Ленинграде и о том, какая цифра погибших в Ленинграде от блокады является окончательной. Дело в том, что была настойчивая такая доминанта: рассказывать о блокаде Ленинграда только через героизм и то, что теперь называют глорификацией. То есть победоносно. Что справедливо. И это правда, но не вся правда. Потому что, когда вы говорите о победе, но вы должны знать, какой ценой она завоевана, какой мукой она выстрадана. Иначе не оценишь самого масштаба события.

План «Барбаросса», разработанный гитлеровским командованием еще до начала Великой Отечественной (хочу подчеркнуть: до начала Великой Отечественной, но уже когда шла Вторая мировая), менялся несколько раз. По первоначальному плану – это ранняя весна 1941-го года – Ленинград надлежало стереть с лица земли. Это мы все хорошо знаем. Цитирую: «Лишь после обеспечения неотложной задачи, которая должна завершиться захватом Ленинграда и Кронштадта, следует продолжить наступательную операцию по овладению важнейшим центром коммуникаций и оборонной промышленности – Москвой». Это Гитлер. Тем не менее, после начала уже Великой Отечественной войны 22 июня 1941-го года планы гитлеровского командования претерпели существенные коррективы. После двух попыток взять Ленинград штурмом и после очевидно неудавшегося блицкрига, то есть молниеносной войны, было принято решение: город штурмом уже не брать. На самом деле тут было два обстоятельства. С одной стороны, в стратегическом значении захвата Ленинграда у гитлеровского командования сомнений, конечно, не было. Это выход к Балтике, а дальше весь север (не только северо-запад, но и север), и что еще не менее важно – огромное количество предприятий оборонной промышленности. Немцы прекрасно знали, что вывезти удалось далеко не все. И, естественно, удобнее было, захватив город, воспользоваться уже налаженными линиями производства, слегка их перестроив для немецких нацистских нужд, чем поднимать город из руин. Второй момент, о котором шла речь (это видно по материалам немецкой разведки), – все понимали, что город действительно будет сопротивляться до последнего, и что действительно каждая улица превратится в зону обороны дома, площади и т.д. И было принято решение: уморить Ленинград голодом. Это есть тоже в немецких документах, это решение возникало не спонтанно. Они решили экономить: пусть город вымрет  сам.

Конечно, нацисты не учитывали (кстати, финны понимали, а немцы нет) того обстоятельства, что к оборонным заводам встанут не только женщины, но и дети. Вопрос, насколько это было добровольно – отдельный вопрос. Но тем не менее факт был – встали. Промышленность не остановилась. Оборонная промышленность продолжала работать. И, кстати, если вы посмотрите на карту города, в том числе и на карту бомбежек, то вы увидите, что вражеские бомбардировки касались преимущественно жилых районов, учреждений культуры фрагментарно и почти не затрагивали оборонную промышленность. Берегли для себя, при всем при том. При том, что, естественно, были полностью блокированы все выезды из города. И вообще контакты с Большой землей, в том числе и с Москвой, осуществлялись ну если не по Ладоге (а это только стало возможным после освобождения Тихвина), то только воздушным путем, и воздушные трассы бомбились нещадно немцами.

Но и тут важно еще тоже вспомнить один момент. Когда стало понятно, что немцы брать город штурмом уже больше не будут после двух попыток, важно вспомнить одну вещь. В нашей с вами памяти и, так сказать, в наших школьных учебниках, особенно учебниках тех, кто учился в советское время, во всем Советском Союзе, назывался город, который первым остановил нацистские войска. Это город Брест. Так вот, вынуждена внести некоторые коррективы, при всем огромном уважении, пиетете по отношению к потрясающе мужественно сражавшимся бастионам Брестской крепости: Брест врага не остановил. Брестская крепость еще продолжала обороняться, а немцы уже шли по всей Белоруссии и далее, далее. Немцы, если вы помните, уже через менее чем две недели, а вообще через десять дней после начала Великой Отечественной войны, были уже в Минске. Крепость Брестская еще оборонялась, но немцы уже прошли практически всю Белоруссию. Первым городом, который действительно остановил противника, который дальше не пошел, был Ленинград. Вот 8 сентября блокада захлопнулась в кольцо, а вот дальше немцы не пошли. И до Москвы, там та же линия. Это осень 1941-го. Вот дальше-то не пошли! Неслучайна телеграмма Жукова той же осенью, но более поздней: спасибо ленинградцам от москвичей. Не только потому, что посылали орудия, не только потому, что посылали патроны и не только потому, что началось ленинградское ополчение. А еще и потому, что Ленинград оттянул на себя огромные силы немецко-фашистских и финских (ну, финны не воевали, естественно, с Москвой; они были здесь), но, тем не менее, Ленинград оттянул на себя огромные силы вражеских армий.

Дело в том, кстати, вы должны помнить, что командование тогда еще Северным, не Ленинградским (он назывался так) фронтом тоже менялось трижды. Царил такой шок первые два месяца, что все время меняли командование. Чаще чем раз в месяц за это время. Так вот, Ленинград был блокирован тогда, когда командующим Северным фронтом был назначен Ворошилов. Человек, который и потом, когда шли бои за Киев и многие другие принципиально важные операции, оставаясь наркомом обороны, тем не менее не совершил ни одного мало-мальски профессионального военного поступка. Но о его биографии довоенной вам известно. Просто это очень важный момент, что именно при Ворошилове замкнулось кольцо вокруг Ленинграда.

Вы знаете, есть информация (я не могу вам сказать, что она стопроцентно достоверна, поскольку я не видела первоисточников), но тем не менее в литературе есть информация о том, что в ставку верховного главнокомандования, а точнее – верховному главнокомандующему, о том, что кольцо блокады сомкнулось, не докладывали более десяти дней. Думали, что срочно деблокируют и доложат об успешной операции. Боялись. Потому что лично Ворошилов боялся. Мне кажется (опять же, я не видела первоисточников), мне кажется, эта версия вполне достоверна. А вот это промедление, в любом случае, было очень страшным. Поскольку именно только после того как в ставке верховного главнокомандования, а, соответственно, и в госкомитете обороны (вы понимаете, кто его возглавлял, этот госкомитет обороны), только после того, как стало известно о том, что Ленинград блокирован, было принято решение о том, что нужно экстренно завозить в город продовольствие. А как его уже завезешь?13 сентября, через пять дней, «Ленинградская правда» опубликовала сообщение Совинформбюро. Цитирую: «Утверждение немцев, что им удалось перерезать все железные дороги, связывающие Ленинград со всем Советским Союзом, является обычным для немецкого командования преувеличением».

Относительно Бадаевских складов. Мы с вами знаем, что Бадаевские склады действительно горели в первый день, 8 сентября. В ночь. Это правда. Была чудовищная бомбежка, и они сгорели все. Вопрос, сколько продовольствия было в них. Вопрос этот на самом деле обсуждается, но известно, что по нормам довоенного времени на Бадаевских складах было продовольствия максимум на десять дней. Но поскольку уже были введены карточки, уже к этому времени, к началу блокады, были введены карточки, их хватило примерно на месяц. Соответственно, говорить о запасах Ленинграда, хранившихся в одном месте, можно, но это, во-первых, нарушение – в огромном мегаполисе не может быть продовольствие сосредоточено в одном месте. Оно должно быть рассредоточено по разным точкам. Во-вторых, о том, что у Ленинграда были запасы, говорить тоже, в общем-то, не приходится. А это подтверждают и сводки НКВД. НКВД в плановом порядке в мае 1941-го проверяло склады с продовольствием Ленинграда. Во-первых, констатировало их неудовлетворительное состояние: плесень, порча, грызуны и т.д. А во-вторых, оно говорило, что, во-первых, на случай чрезвычайной ситуации (не говорилось, конечно, какой) продовольствия не хватит, и город вынужден будет срочно завозить продовольствие из других регионов. Ну, о блокаде, конечно, никто и подумать не мог. И еще проблема, констатируемая нквдшниками, между прочим, была именно в том, что категорически нельзя при таком скудном запасе не иметь НЗ или иметь НЗ, расположенный в одной точке. Это было в мае. К июню никаких мер, как мы знаем с вами, принято, к сожалению, не было.

Ольга Берггольц в один из первых дней блокады (но тогда называлось это не блокадой, а осадой), писала: враг у ворот! Враг у ворот – это значит блокада. Ольга Берггольц записала в дневнике (опять же: дневник был опубликован впервые под названием «Ольга. Запретный дневник» тоже в 2010 году): «Жалкие хлопоты власти и партии, за которые мучительно стыдно. Как же довели до того, что Ленинград осажден, Киев осажден, Одесса осаждена? А ведь немцы все идут и идут. Артиллерия садит непрерывно. Не знаю, чего во мне больше, ненависти к немцам или раздражения, бешеного, щемящего, смешанного с дикой жалостью к нашему правительству. И это называлось «мы готовы к войне»? О сволочи, авантюристы, безжалостные сволочи!» Как вы понимаете, Ольга Берггольц всю жизнь писала этот дневник и всю жизнь боялась, что его найдут. К счастью, он сохранился и вот опубликован.

Какое решение принимают городские власти? Городские власти принимают решение, естественно, о срочной эвакуации. До начала блокады. И о разгрузке города. А это значит, что в эвакуацию уезжают детские учреждения, некоторые вузы ну и те предприятия, которые, опять же, не должны остаться в городе. И тут важный момент: детские учреждения по предвоенным планам эвакуации едут в Ленинградскую область. Прямо навстречу наступающему вермахту. И вот эти чудовищные истории, когда эшелоны с детишками детсадовскими идут в Новгород. Всем известна деревня Лычково и трагедия, случившаяся там. Такие случаи были далеко не единичными. Известны случаи, когда матери буквально на машинах, на лошадях, на поводах бежали, догоняли, забирали детей и тем самым их спасали. Или как разворачивались эшелоны, чтобы уйти от уже наступающего, в лицо наступающего врага.

Главный акцент – на вывоз производства, связанного с оборонной промышленностью, естественно. За период с 29 июня по 27 августа из Ленинграда были вывезены девяносто два предприятия. Естественно, преимущественно оборонной промышленности. Знаменитый «Танкоград» в Челябинске был создан на базе нашего Кировского, Ижорского заводов и харьковского Дизельного. По указанию госкомитета обороны примерно 50% изготовленные в Ленинграде на оставшихся там предприятиях ВПК направлялись на другие участки советско-германского фронта. Вот как раз в первую очередь в Москву. Начиная с лета 1941-го года, буквально через несколько дней было объявлено народное ополчение. Очень интересно, что по опубликованным данным военкоматов Ленинграда первые несколько частей народного ополчения были созданы не в Москве, а в Ленинграде. Но «высочайше» было решено, что подать всем пример, всей стране, конечно же должна столица, Москва. И ленинградцев попридержали с выходом на передовую, на фронт. А это были Пулковские высоты. И именно как ополченец ушел на фронт Даниил Гранин. Первыми ушли на фронт ополченцы Москвы, а потом уже и северной столицы. Но вот это как раз первые строевые части, которые уходят по призыву в первые недели начала войны.

Что касается музеев. Более или менее адекватные планы эвакуации художественных ценностей из Ленинграда имел только Эрмитаж. И то только потому, что академик Орбели уже с 1939-го года понимал, что воевать придется. И, в общем, действительно, правдами и неправдами, разными способами, по крайне мере, добывал для Эрмитажа упаковочные материалы и готовил очереди на вывоз. Поэтому две очереди, а точнее два миллиона экспонатов из трех, успели покинуть город до того, как замкнулось блокадное кольцо. Мне приходилось видеть и читать, соответственно, и копировать в государственном архиве Российской Федерации (это бывший Центральный архив Октябрьской революции) и в архиве социально-политической истории в Москве (это бывший Центральный партархив) документы, касающиеся так называемой разгрузки художественных ценностей Ленинграда, Москвы и других регионов. Начиная с 1937-38 года, музейщики (причем интересно, там полюса у Владивостока и Ленинграда, то есть границы в разных концах страны) пишут: просьба разрешить увеличить планы разгрузки при необходимости, просьба сформулировать сроки и очереди, просьба увеличить количество разрешенных к вывозу в тыловые, в случае чего, регионы экспонатов. Ответы: нет! Пользуйтесь тем, что есть: 1936-го года.

Да, немцы наступали стремительно. Да, армада была чудовищна. И, естественно, Советский Союз, как ни пытаются нас теперь снова в этом убеждать некоторые, так сказать, идеологи от истории, к войне мы были не готовы. Потому что очень расслабились. Это видно и просто по документам. Очень расслабились, почему-то посчитав, что если заключим пакт с нацистами, то удастся их замирить, и войны не будет. Увы! В Ленинграде наступает осень, а вслед за ней страшная зима. Уже с 20 ноября горожане получают самую низкую норму хлеба за все время блокады. Уже с ноября, не с декабря! 250 грамм по рабочей карточке и 125 по всем остальным. Это те самые «125 блокадных грамм с огнем и кровью пополам». В ленинградском хлебе, по данным как раз разнарядок по ленинградским хлебозаводам, работавшим во время блокады, муки было 40%, а основное – жмых, целлюлоза и солод.

Что касается температуры в квартирах. Все знают: она редко была плюсовой. Потому что и топить было нечем. Многие деревья вокруг Казанского собора, в садике Герценовского института были ранены осколками при бомбежках. Их разрешили срубить и увозить на растопки. А откуда, скажите,  вообще в огромном городе, каменном городе, могли взяться дрова? Конечно, неоткуда. Потому топили мебелью, как вы знаете, иногда даже полами. Городские власти принимают решение, красивое по форме и очень трагичное по содержанию: не разрешать вырубки садов и парков Ленинграда, являющихся гордостью. Да, замечательно. Об этом потом много писали в послевоенное время. Город сохранил свою красоту – да, сохранил. Далее следует задаваться вопросом, у меня нет на него ответа, но как сопоставить смерть детей в больницах, например, или в детских садиках и сохранение красоты города? Большой вопрос. На него нет ответа. Дело в том, что блокада Ленинграда – это такая трагически необъятная по своему трагизму тема, что на многие ее вопросы невозможно ответить. Потому что мы исходим из рамок нормальной гуманистической цивилизации, а во время блокады эти рамки падают. Именно поэтому блокада Ленинграда и ленинградцы являются тем, что Ольга Берггольц назвала в своих стихах «Да будет мерой чести Ленинград». Вот это вот величие человеческого духа скромных, обычных, простых людей, которые оказались сильнее всего этого нечеловеческого или бесчеловечного, – вот это вот Ленинград. Несмотря ни на что.

Уже весной 1942-го года ленинградцы начали собирать траву на городских газонах. Это было можно. Более того, были созданы пункты по приему растений. Один из них был, между прочим, в Елисеевском магазине. Там ее, кстати, и продавали. И сборщикам выдавали дополнительные карточки на хлеб. Карточка, кажется, на полкило хлеба получалась при условии, если вы сдали 25 кг травы. Можете себе представить. В это же время Ботанический институт наш ленинградский знаменитый выпустил брошюру с перечнем съедобных растений, которые можно найти в городских парках и садах. Например: салат из одуванчиков, суп из крапивы, запеканка из сныти. Ну как раз запеканку из сныти мои, например, помнят бабушки.

Социологический срез высказываний, отправленный для ознакомления наркому внутренних дел Лаврентию Берию 13 марта 1942-го года. Ну, как вы понимаете, это секретные сводки. «Наше правительство и ленинградские руководители бросили нас на произвол судьбы. Люди умирают, как мухи, а мер против этого никто не принимает». Не будем говорить об объективности. Ленинградское руководство чего-то пыталось сделать действительно. Пыталось. Другой вопрос, что оно абсолютно не имело никакого контакта с горожанами. Во всех воспоминаниях, дневниках блокадников, в том числе в тех, что хранятся в документальных фондах музея обороны и блокады или музея истории Петербурга, идет рефрен: Жданов (ну и там остальные перечисляются) не появляются в городе! Мы ни разу не видели Жданова на Невском, на Урицкого (на Дворцовой) и т.д. Люди живут отдельно – городская власть в Смольном живет отдельно.

Сколько угодно мы с вами можем обсуждать вопрос, как питался Смольный. Вот интересно: данные военного округа Кремля опубликованы, данные военного округа Смольного – нет. Можем догадываться, почему. Опять же, сколько угодно можно обсуждать: были ромовые бабы у Жданова, не было; было там печенье или нет. Факты остаются фактами. Есть свидетельства ленинградских работников столовой Смольного. Там все написано. Что продавались и бутерброды с мясом, и можно было курицу купить (в смысле, второе блюдо: с гарниром  курицу). Что были вполне наваристые супы и т.д. Прекрасно действовал санаторий-профилакторий в Мельничном ручье, с таким меню! Вот оно-то известно как раз. Это, знаете, и сейчас можно, как говорится, позавидовать. Для партийных работников, естественно.

Из справки НКВД по Ленинградской области о смертности населения. Это рассекреченные документы УФСБ по Петербургу и Ленинградской области. «Если в довоенный период в городе в среднем ежемесячно умирало до 3.500 человек (я подчеркиваю: это 25 декабря, 1941-й год), то за последние месяцы смертность составляет: в октябре – 6 199 человек, в ноябре – 9 183 человека, за двадцать пять дней декабря – 39 073 человека». В течение декабря смертность возрастала. С 1 по 10 декабря – 9 541 человек, с 11 по 20 декабря – 18 447 человек и с 21 по 25 декабря – 11 085 человек.

Ольга Берггольц: «Запрещено слово «дистрофия». Смерть происходит от других причин, но не от голода. О, подлецы! Подлецы!». И вот эта тема, о том, что в Ленинграде умирают. Конечно, от бомбежек умирают. Но только не от голода. И это важный вопрос. Дело в том, что, во-первых, действительно знали о судьбе Ленинграда? Знали, что Ленинград борется, знали, что Ленинград сражается, знали, что в Ленинграде действует театр музыкальной комедии, публичная библиотека, университет. А как живет Ленинград, страна не знала. Страна слушала ленинградское радио, Ольгу Берггольц и других. Страна знала ленинградских поэтов-фронтовиков, находившихся на линии фронта, приходивших на радио и уезжавших через Москву – тоже. Но о ленинградцах, о судьбе Ленинграда не знали практически ничего. Ольга Берггольц, которую на короткое время отправили в Москву для поправки здоровья (ну как раз по линии союза писателей), писала в 1942-м году: «О Ленинграде все скрывалось. О нем не знают правды, как о ежовской тюрьме. Я рассказываю им о нем так, как когда-то говорила о тюрьме – неудержимо, с тупым постороннем удивлением. Трубя о нашем мужестве, они скрывают от народа правду о нас. Мы изолированы. Мы выступаем в ролях героев фильма «Светлый путь». Для слова, правдивого слова о Ленинграде, еще, видимо, не пришло время. Придет ли оно вообще?» Ну, слава Богу, пришло, но Ольге Берггольц дожить до этого, увы, было не суждено.

Так вот, к чему это я. Я к тому, что именно тогда начал формироваться такой, я бы сказала, двусмысленный миф о Ленинграде. Город-герой – да. Но не город-мученик. Даже на Нюрнбергском процессе среди свидетельств обвинения изначально блокада Ленинграда не проходила как преступление против человечности. Разрушение ценностей культуры – да. Разрушение промышленных объектов – да. Но только в 1977-м году было принято дополнение к Гаагской конвенции о невозможности использования голода против мирного населения. Но не в 1946-м, когда был Нюрнбергский процесс, потому что советское руководство и советские обвинители Ленинград именно в этом аспекте не воспринимали. Тогда начал формироваться миф о Ленинграде и о блокаде как только о городе-герое. Это правда. Но этот героизм многократно более ценен (если так можно сказать), когда мы знаем о том, что реально происходило с городом и горожанами. Только в 60-е годы были первые робкие попытки выяснить, сколько же погибло во время блокады. Дело в том, что переписи населения в Ленинграде не велось ни в 45-м, ни в 46-м, ни в 47-м году. Можем догадываться, по каким причинам. Мы точно не знаем до сих пор, сколько было эвакуировано из блокадного Ленинграда. Очень разнятся цифры. Сколько вернулось после войны в Ленинград. Соответственно, если бы были известны эти цифры, можно бы было понять, каково число жертв.

Я обещала вам рассказать об одном документе. Сначала этот документ я нашла в Свердловском областном архиве. Документ очень поздний, что меня и удивило. Этот документ, опять же, 1977-го года. Документ об охране государственных тайн в печати. Так вот, в числе информации, запрещенной к публикации, были любые данные, касающиеся количества жертв блокады Ленинграда, разосланные по тем регионам, где было наибольшее скопление эвакуированных предприятий и, соответственно, ленинградцев. Понятно, почему я нашла в Екатеринбурге. Потому что в Свердловск и Свердловскую область, и вообще на Урал, было эвакуировано огромное количество учреждений, в том числе и учреждений культуры, из Ленинграда. Так вот, единственная цифра, которая была разрешена к опубликованию, это 600 843 человека. Обратите внимание, какая точность: 843, не больше, не меньше. Что же это на самом деле за цифра? Она прозвучала, между прочим, на Нюрнбергском процессе. Это цифра, опубликованная уполномоченным по продовольствию госкомитета обороны Дмитрием Павловым, который был командирован в Ленинград весной 1941-го года, посмотреть на ситуацию с продовольствием из Москвы. Так вот, это цифры, которые ему выдали за первые месяцы блокады, до февраля 1942-го. Мы прекрасно понимаем, насколько они приуменьшены. В целом. Однако это была единственная цифра, которая считалась законной и реальной. Не только Даниил Гранин, но и последующие, следовавшие за ним историки, в том числе историки, пережившие блокаду будучи детьми, в числе которых и гуру исследований о блокаде Геннадий Леонтьевич Соболев, профессор Петербургского университета, как раз говорил, что он пытался уже в 60-е годы, будучи молодым сотрудником Ленинградского института истории, найти данные о смертности в Ленинграде. И как сразу его лишили, в общем, возможности не только искать, но и преподавать. Потому что тема была абсолютно закрытой.

Мы знаем, что на Пискаревском кладбище погребено боле  400 000 человек. Фрагментарная статистика – фрагментарная! сводной нету, ее просто нету – говорит вот о чем: 15 февраля 1942-го, на Пискаревское кладбище доставлено 8 452 умерших; 19 февраля – 5 569; 20 февраля – 10 043. Точный учет умерших в Ленинграде не велся до 1943-го года. То есть до того, как в январе 1943-го было прорвано блокадное кольцо. Это делалось отнюдь не только по злому умыслу, не будем сгущать в этом смысле краски над Смольным. Дело в том, что, во-первых, подбрасывали трупы, не захоранивали. Те, кто умирал в начале месяца, о них не заявляли, потому что карточку надо было сохранить. Много чего было. Умирали в своих квартирах, и находили людей тогда, когда в общем уже трупы начинали разлагаться, если это не зима. Так называемые выморочные квартиры. Точной статистики не велось. Вот привозили в эти ямы на кладбищах – на Волково, на Пискаревское, на Красненькое кладбище и много на какие еще – и точной статистики просто нет. Я приведу цитату как раз из бюро коммунальных услуг: «К сожалению, в городе нет организации, которая могла бы назвать точную цифру умерших в Ленинграде за период с 1 декабря 41-го по 1 июля 42-го. В связи с дальнейшим ростом смертности и ослаблением живых, количество желающих оформить в загсах и своими силами захоронить умершего, падало, а подбрасывание покойников возрастало».

Ну, скажите: можно ли за этот осуждать? Конечно, нет! Ни тех, кто должен был отслеживать, ни тех, кто не мог захоронить. И, потом, надо же было еще до кладбища довезти, а единственная валюта – это хлеб. А кто отдаст хлеб? И вот этот вопрос для Ленинграда был одним из важных. Когда в 1942-м году было мобилизовано (это важно) на уборку города городское население работоспособное, уже тогда было обнаружено более 11 000 трупов, по данным санитарно-эпидемиологических служб Ленинграда. Это только незахороненных, только в центре города.

О Ленинграде. В том числе об отношении к детям и с детьми. Да, пытались спасать. Да, Педиатрический институт и другие медицинские заведения, высшие и лечебные, выдумывали заменители молока, выхаживали каким-то образом рождавшихся осенью и зимой в Ленинграде. Дети рождались и осенью 1941-го, и зимой 1941-42-го. И об этом, действительно, можно и нужно говорить, потому что, ну, что могли – что на тот момент могли, – то в городе и старались делать. Хотя, опять же, был вопрос с детскими учреждениями, как детей вывозить. Вывозить детей без матерей – вопрос, куда? Они могли теряться, они могли перераспределяться. Если мы посмотрим данные по эвакуации из Ленинграда (я имею в виду уже период, когда работала Дорога жизни, то есть не до блокады, а именно, когда уже работала Дорога жизни), видно, как менялись маршруты, как не хватало места. Опять же, надо понимать, что в тыловых регионах – Урал, Сибирь, – куда приезжали ленинградцы, в том числе и детские учреждения, все было переполнено. И при этом проблема с продовольствием там ведь тоже была, нормы военного времени. Огромный приток населения, в том числе тех, кто прибыл с заводами, с фабриками, с предприятиями. Их же надо где-то размещать. Их же надо чем-то кормить. Откуда это взять? Ведь это же тоже шло в лучшем случае вдогонку, перераспределение продовольствия. А где его брать, это продовольствие, когда огромная территория страны просто оккупирована? Не просто потому, что еще страна воюет, а потому что огромная часть, в том числе аграрных регионов Союза, не только РСФСР, оккупирована. Белоруссия и Украина. Это же тоже дополнительные трудности. И вот эта вот (это видно по документам региональных, в том числе партийных, организаций Красноярского края, Свердловской области, Молотовской области, Пермского края теперешнего и так далее)  видно, как пытались решить эту проблему, но не всегда удачно. Как людей распределяют по квартирам, как детские учреждения по школам и так далее. А ведь выезжают-то в основном (если еще особенно это лето, если до начала блокады), так в летней же одежде: ну война же закончится не сегодня-завтра. О какой зимней одежде можно говорить?

И потом, куда увозят из блокадного Ленинграда. Кстати, куда бы мы ни приехали, в веянии последних лет мы, петербуржцы, практически везде увидим такие родные памятники. Это памятники либо просто блокадникам, либо детям блокадного Ленинграда. В Омске замечательный такой памятник есть, в Красноярске такой памятник есть и так далее. А это те регионы именно, куда эвакуировались либо детские учреждения, либо просто дети с какими-то интернатами, или с большим количеством детей с родителями. Опять же, численность выживших тоже не очень известна. Количество вернувшихся тоже неизвестно. Что касается воспоминаний детей – это отдельная страшная тема, именно воспоминание детей, которые догадались записывать, в том числе воспитатели в детских садиках или школах, как раз уже когда эвакуировались. В музее политической истории (это бывший музей революции) хранится отдельная папка с детскими воспоминаниями и с письмами. Ранее это был спецхран. Теперь, естественно, открыто.

Но вот я просто несколько вам зачитаю. «Однажды ночью я проснулась. Было очень тихо. Мама лежала рядом, такая молчаливая, страшная. «Мама»,- позвала я. Она не откликнулась. Я закричала. Потянула руку, а она уже холодная. Я пролежала до самого утра. Теперь меня устроили в детский дом. Мне здесь хорошо, но я еще почти не умею ходить. Рита Гельман, 7 лет». Это записано воспитателем 25 марта 1942-го года. И еще: «К весне папа и мама начали болеть. Им становилось все хуже. Вскоре умер папа, через несколько дней мама. Я жила целый месяц одна в своей комнате. Было тяжело на иждивенческие карточки, я голодала, опухла». Дальше, следующее, это уже постарше. Мальчик, который попал в ФЗУ, то есть выжил благодаря тому, что, прибавив себе возраст, попал в ФЗУ (фабрично-заводское училище), где подкармливали, кормили по рабочей карточке. «Дорогая Татьяна Александровна, пишет Вам бывший воспитанник Васильев Максим. О том, что убили папу, я говорил Вам еще в школе, в декабре 41-го. Потом заболела мама, и слег Жоржик (Жоржик – это младший брат). Я тоже все больше лежал, но оказался сильнее их. Ходил за хлебом, жег мебель и изредка топил печку. Мама умерла, мне было почти все равно. Очень пугало, как я увезу ее, когда у меня нет сил, но все-таки увязал в одеяло и повез. Когда вернулся с кладбища, увидел, что за это время Жоржик тоже умер. Отвез и его». Это пока нигде не опубликовано, но это такие типичные детские подростковые воспоминания ленинградцев. Это еще одна страница блокады.

О чем говорил Ленинград. Совершенно понятно, что (тут есть важный момент) об ужасах Ленинграда, об ужасах жизни в Ленинграде на Большой земле говорить было нельзя, и не только по цензурным соображениям. Понимаете, идет страшная тяжелая война, и говорить только о том, о чем сегодня рассказываю, например, вам я, стало бы нужно после войны. Но после войны тоже не говорили. А во время войны все-таки это тот самый случай, когда информацию нужно дозировать, чтобы она не угнетала, не нагнетала. Вот этот кадр, вы видите: люди берут воду, просто трубу прорвало и образовалась такая протока. В нашем городе очень много воды. И вы понимаете, что главная задача зимой и летом – это добыть чистую воду во избежание эпидемий. У людей нет сил ходить за этой водой. Вы понимаете, что канализация не работает, и это отдельная совершенно страшная тема, что происходило с канализацией, что происходило в подъездах многоэтажных наших домов, что происходило на улицах весной и так далее. Мы все это понимаем. Но эта тема тоже не может быть запретной, в блокаде нет запретных тем. Потому что здесь жили люди, которые потом выходили чистить улицы, и в городе не было эпидемий. Кстати, немцы очень рассчитывали, что в городе будут эпидемии. Очень были расстроены, немецкая разведка писала, что, буквально, «надежды на эпидемии не оправдались».

Транспорт в городе. Об этом писал очень подробно и исследовал тему транспорта в Ленинграде безвременно и очень рано ушедший Сергей Викторович Яров – один из лучших, человечных исследователей блокадной повседневности. У него две книги, замечательные совершенно. Одна из них так и называется – «Блокадная повседневность», вторая называется «Блокадная этика». Там очень много как раз вопросов, связанных с бытом ленинградцев, в том числе в период подготовки их к эвакуации. О том, что происходило, когда сутками ждали поездов на Финляндском вокзале, что происходило там, ну и, собственно, о том, что происходило в так называемых выморочных квартирах. И он пишет, в том числе, и о том, как распределялся бензин в Ленинграде, а, соответственно, как могла бы осуществляться вот эта вот связь в районах и обеспечение водой. Так вот, несопоставимо больше бензина выделялось на обслуживание горкома партии, чем транспортным средствам, которые обслуживали население так или иначе – тем самым полуторкам и другому транспорту, который обслуживал, в том числе хлебозаводы и другие структуры, находившиеся в городе, необходимые для его жизнеобеспечения. Понимаете, да, у нас много воды. Но ее надо носить. Особенно зимой. Неважно, вы берете воду из Невы, или из Фонтанки, или из речки Красненькой, если это юго-запад (а это уже линия фронта, между прочим). В Кировском районе люди, которые жили на проспекте Стачек, шутили: мы живем на одной улице с немцами. Потому что проспект Стачек прямо упирался ровно в линию фронта. И вот эта вот зона отчуждения между Красненьким кладбищем и там, где сейчас стоит танк, – это вот как раз приграничная зона. Воды-то в домах не было, воду-то надо было таскать в ведрах. Да носить по этому льду, поднимать из проруби и так далее. Но если бы в микрорайоны хотя бы на этих машинах в бочках привозили воду, сколько бы жизней можно было спасти! Просто люди умирали еще и от бессилия, когда носили воду. Топили снег. Но топить-то снег можно было зимой. А весной? Не говоря уже о том, что этот снег, понятно, был грязный, инфицированный и так далее. Это очень большой вопрос, который в городе тоже не был решен.

На фотографии как раз одна из весенних расчисток исторического центра Ленинграда, куда были мобилизованы горожане. Действительно, город на протяжении всей войны и всей блокады оставался городом-фронтом в том смысле, что все время здесь изготавливали вооружение. У меня вопрос, на который я не могу ответить: а как доставлялись металл, руда и прочее? Из чего делали-то? Нет, то что работали сталепрокатное и сталелитейное производства, я понимаю. Туда даже электричество подавали, для того чтобы печи нагревать. Я понимаю, что работал и Кировский завод, который был частично не эвакуирован, линии работали. Ну а сколько этих запасов сырья? Я не могу себе представить, чтобы в городе на 41-й, 42-й, 43-й, 44-й, то есть до снятия блокады, было такое количество запасов руды, металлов, запчастей. Я даже не представляю этого. Может быть, не знаю. Но у меня действительно нет ответа. Может быть, ответ есть в архивах министерства обороны.

Есть свидетельства, они зафиксированы, они хранятся в архивах и частично опубликованы, в том числе и Сергеем Яровым, о котором я вам рассказывала. Свидетельства о том, что было строжайше запрещено (это страшно звучит, но это было единственно правильное решение): когда одна машина уходит перед вами или за вами под лед, когда вы водитель, вы не останавливаетесь. Вы не помогаете. Потому что ровно, когда вы останавливаете свою машину, она тонет. И сколько воспоминаний выживших блокадников (в том числе, которые ехали в этих кузовах, в этих машинах), что эти машины пострадали от бомбежек, там раненые, там живые на этом льду – но машины не останавливаются. Понимаете, когда вот это все уходит в сознание и в подсознание, вот с этим наследием нужно жить и это нужно выговаривать в поколения. Но именно это, в том числе и в послевоенное время, было закрыто. И знаете, была такая официальная правда о блокаде, и семейная правда о блокаде. И они не всегда пересекались. Частично пересекались, частично нет.

Вы видите блокадные бомбоубежища Эрмитажа. Это рисунки. Дело в том, что оставшиеся и не уехавшие в эвакуацию эрмитажники, оставшиеся с не эвакуированными экспонатами (а это миллионы единиц хранения), рисовали тоже повседневность. Причем интересно, что сначала они рисовали, так сказать, буквально, самостийно, что называется. Потом была организована группа, пятеро ленинградских художников, которые рисовали исторический центр и причиненные ему повреждения – то, что было повреждено от бомбежек и артобстрелов. Вы понимаете, что фотографировать в городе было запрещено, если вы не военный корреспондент и не имеете специального какого-то разрешения от органов военной цензуры. Это совершенно понятные правила. Поэтому можно было только рисовать. И вот идея, которая, кстати, принадлежит академику Орбели: фиксировать разрушения исторического центра – раз, и фиксировать то, что происходило в Эрмитаже, где было организовано двенадцать бомбоубежищ и даже один профилакторий.

Хорошо известная история: 9 августа 1942-го года была исполнена «Ленинградская симфония» в Большом зале Ленинградской филармонии. Мне удалось (много лет назад, конечно) записать несколько интервью с теми, кто участвовал в этом исполнении, тогдашними сотрудниками оркестра Ленинградского радиокомитета. И вот одна из них, флейтистка Ксения Матус, тогда уже очень пожилой человек (это было лет пятнадцать назад) говорила, что когда они начали играть, вдруг поднялся страшный грохот, все задрожало. Она говорит: «Я играю, смотрю в ноты, смотрю на Элиасберга, дирижера, и думаю – начинается бомбежка, все прервут и не дадут доиграть». Меня тогда поразило, что она сказала не «погибнем», не «не дадут дожить», а «не дадут доиграть». Вот это очень ленинградское такое, да? Но это, к счастью, была операция «Шквал», которой руководил тогда генерал, а потом маршал Говоров. Это как раз были охрана и контратаки над небом Ленинграда и по периметру города с Пулковских высот. Именно для того, чтобы дали доиграть. И все вы знаете наверно, я просто напомню, что трансляция из Большого зала Ленинградской филармонии шла на весь мир, в том числе на ту линию фронта – немцам и финнам. И мне приходилось читать немецкие донесения, официальные донесения группы армии «Север», воспоминания солдат, что это для них было большим шоком. Они тогда поняли, что город не сдастся. И этот город они не возьмут. Это не было пропагандой для них, это они сами поняли. И это, конечно, очень сильный гуманистический, я бы сказала, аргумент.

1943-й год. В тот период, как советские войска отступали, было запрещено показывать сводные карты движения фронта и направления ударов. Вы понимаете: во избежание пропаганды пессимизма, пораженческих настроений. Как только случился коренной перелом в войне – это Сталинградская битва, как вы догадываетесь, а потом еще был прорыв и блокады Ленинграда и дальнейший путь нашей армии уже на запад – стало можно, и даже приветствовались такого рода уличные политинформации, когда на карте размещались флажки по линиям наступления наших войск.

Вы знаете, антифашистская пропаганда была закономерно очень важной и для города, и внутри города, и для тех, кто находился за кольцом, в том числе на фронте и в тыловых регионах. Ленинградское издательство «Искусство» за первые месяцы войны (только за первые месяцы войны!) выпустило более двухсот наименований военных и антифашистских плакатов. С этого времени, то есть с момента начала войны и дальше, впервые, в том числе и на государственном уровне, в том числе на уровне первого лица, Сталина, начинается культивироваться (чего никогда не было в советское время) преемственность между русскими победами и советскими победами. Дореволюционным временем и послереволюционным. Этого никогда не было. Вот стало понятно, что эффективной будет в прямом смысле, как бы мы к этому ни относились, но эффективной будет пропаганда, когда будут говорить о преемственности поколений, о силе русского оружия. И, кстати, идет серия выставок в Ленинграде, а потом уже в тыловых регионах, но начинается это именно в Ленинграде еще до начала блокады и продолжается дальше, серия выставок о силе русского оружия. Такие выставки проходят в Ленинграде, в Казани, потом в Свердловске. Кстати, в Свердловске ее делает эвакуированный туда Эрмитаж. Начинается активное издание книг дореволюционных историков и философов, связанных как раз с философиями победы над «псами-рыцарями», над захватчиками разных времен и народов и так далее. Примерно в это же время стало понятно, это видно даже по сводкам спецслужб наших, о том, что в городе гораздо больший позитивный эффект имеет призыв «Защитим город-музей», чем призыв «Защитим город трех революций». Вот это удивительно, но понятно, почему это происходит.

Идет колоссальная научная работа в Эрмитаже, в Академии наук, в университете и даже в Академии художеств. Защищаются диссертации. Пишутся научные работы, в том числе по искусствоведению, по археологии и так далее. И это тоже поддерживает ленинградцев и укрепляет их связи с другими регионами. Ленинград в этом смысле – да! – остается примером. Кстати, очень важный момент. Единственное в истории Советского Союза возвращение исторических названий улицам и площадям, то есть городским топонимам, происходит только в Ленинграде, в 1944-м году. Проспект 25-го Октября становится опять Невским, площадь Урицкого становится Дворцовой, проспект Нахимсона – Владимирский, набережная 25-го Января – опять Дворцовой, ну и так далее. Это было единственный случай. И произошло это после полного снятия блокады Ленинграда. Это был такой бонус, как бы мы сказали сейчас, это был такой комплимент Ленинграду, выстоявшему в такой нечеловеческой схватке.

На снимке вы видите оптимистическую карту: наши войска как раз давят нацистские и финские войска, и город освобождается от блокады. Эта бумага – это секретное письмо. Ну, ранее секретное. Оно хранится в Центральном архиве ФСБ России. Это циркуляр командующего группой армии «Висла» рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. Группа армии «Висла» прикрывала Берлин. Естественно, немецкая группа армии «Висла», как вы понимаете. Они отступали от Вислы к Одеру и наконец подошли к Берлину, куда наступали наши войска. Это, естественно, весна 1945-го.

Так вот, именно на примере непобедимого Ленинграда Гиммлер описывал то, с каким холодным, как лед, противником придется столкнуться немецкому населению и немецким войскам в Берлине. «Секретно. Генералам и командирам дивизий групп войск «Висла». Настоящим посылаю для изучения материала по обороне Ленинграда. Пусть каждый узнает, с каким грубым, холодным, как лед, противником мы имеем дело. Обязанностью каждого жителя было выполнение только таких работ, которые стояли в непосредственной связи с обороной города, с тем, чтобы отбросить врага или просто работ, связанных с ведением войны. Жители обучались военному делу, рыли окопы и работали на промышленных оборонных предприятиях. Проведение оборонных предприятий было всеобщим. Эти мероприятия проводились даже при бесчисленных атаках немецких войск. Каждый дом был превращен в крепость. Ненависть населения стала важнейшим мотором обороны. Воля населения к сопротивлению не была сломлена». Вот такая оценка врага – неизвестно больше случаев признания на таком уровне. Это уже победа, победа духа, прежде всего. Ведь война еще идет, но уже понятно, что они расписываются во всем.

Спасибо за внимание.

 

Понравилась статья? Поделись с друзьями.