«Бог – это не внешнее, это внутреннее»

Программа Людмилы Зотовой

«У нас в гостях»

Протодиакон Петр Скорер

Ноябрь 2019 г.

АУДИО + ТЕКСТ

 

Протодиакон Петр Скорер:

— Я родился в Англии, полуангличанин-полурусский. Мой дед – известный философ Семен Людвигович Франк. Но я родился в 1942 году, а мой отец-англичанин, привез маму из Франции, когда они были там в эмиграции. К концу войны бабушка и дедушка приехали из Франции и жили у нас. Дедушка, Семен Людвигович Франк, скончался в 1950-м году. И для владыки Антония это была одна из первых смертей, на которой он должен был присутствовать, когда он приехал новым священником в Лондон, в Англию. И я очень хорошо помню, как он был у дедушки на смертном одре, в тот день, хотя тогда полагалось, чтоб дети не смотрели, как люди умирают. Но я немножко помню отпевание. До того владыка два раза останавливался у моей мамы, когда он приезжал на конференции в Англию с Содружеством святых Сергия и Албания. Такое знакомство. И мы тоже ездили на эти конференции, и у меня сохранилось очень ценное письмо, которое он пишет, когда мне было семь лет.

Ну, а потом уже, так как мы жили в Лондоне, я ходил к нему в церковь. У нас сперва была одна старая церковь англиканская, потом, со временем, мы смогли выкупить огромный собор в центре Лондона. И я ходил к нему <владыке Антонию> в воскресную школу, я у него мальчиком также алтарником прислуживал, потом я больше любил петь в хоре. И так продолжалось, пока я не окончил университет в Оксфорде и уехал в Америку. И после этого я не так часто с ним встречался. Я вернулся из Америки, где я окончил Владимирскую семинарию, был учеником отца Александра Шмемана. И, вернувшись в Англию вместе с моей женой, с Ириной, мы довольно скоро переселились на юго-запад Англии – город Эксетер в графстве Девоншир, где я получил место как доцент в университете на русской кафедре при местном университете. Там я и продолжаю жить. Я потом вышел на пенсию лет десять тому назад.

Владыка меня для нашего местного прихода рукоположил в диаконы, 1973-й год, кажется. Там был англичанин священник. Я помогал этому священнику. Вот интересно было, как передается наше <Православие> в таких условиях эмигрантских и в неправославной стране. Наш священник, молодой человек, зачитался русской литературой, и особенно Достоевским. Он был учителем в местном колледже, стал православным. Владыка Антоний мне его сдал с наставлением учить его, как служить, что делать. Надо было начинать с азов. Он никогда не был в Православии, значит, он не знал Православной церкви. А я – с детства. И семинарию окончил, и все. Так что моя работа состояла в том, чтобы помочь человеку понять, знать, как служить, втянуть его в нашу Православную духовность, в наши Православные литургические традиции и все такое. Но сейчас он очень тяжко заболел, и у нас есть второй священник – старичок, которому сейчас почти уже девяносто лет. Ему трудно, и я ему помогаю.

Приход у нас – замечательный храм XV века, древний храм из чудного красного камня. Со временем он стал протестантской церковью. Католическая – потом протестантская. Потом она была закрыта, просто никому не нужно было. И нам дали: вот, можете там служить. Устроить иконостас, поставить иконы повсюду, выкрасить, вычистить все – и мы там служим уже почти около сорока лет. И к нам в приход приходят, во-первых, центр прихода: это англичане, которые перешли в Православие. Многие из них – человек десять-пятнадцать, может быть – перешли в православие, потому что они услышали владыку Антония или по телевизору, или нашли какую-то книгу, или слушали передачу по радио. Но совсем случайно. Вот были такие случаи: люди, которые в большинстве были разочарованы в своей церковной жизни протестантской, англиканской, иногда даже католической. Иногда ниоткуда, просто так появились. Замечательный рассказ, как к нам появился старичок-священник, который у нас служит. Он был совсем простой, ничего не окончил, никакой университет, ничего. Но в молодости он с товарищем приехал в университет в Париж. А он очень любил собирать почтовые марки. Специально поехали в Париж какую-то там выставку посмотреть. Идут по какой-то улице – и проливной дождь. И они так стали в подворотню, чтобы скрыться от дождя, и прислонились к двери. Дверь открылась, он споткнулся и упал. Оказывается, в православную церковь. Впал в православие (смеется). И до того удивился, что со временем, когда он вернулся обратно в Англию, он поискал, обратился к владыке Антонию, а владыка Антоний отослал его к отцу Сергию Гаккелю подучиться, что-то такое. Его приняли в православие, со временем он стал диаконом, и вот теперь он у нас деревенский простой священник, и очень любят его.

Потом у  нас, конечно (это  университетский город), бывают студенты из Греции, эмигранты из Болгарии, из Румынии. У нас очень смешанный приход. Службы наши почти исключительно на английском языке. Все наши песнопения – мы уже давно перевели, все сделали – поем по-английски. Потому что мы знаем, что важно, чтобы все понимали каждое слово в службе. Это очень трудный и очень насущный вопрос сейчас в современной России, Греции и других Православных странах. Люди просто не понимают текстов, которые содержат все наше богословие.

Ну, собираются у нас по воскресеньям человек пятьдесят-шестьдесят, семьдесят иногда. Летом немножко меньше – студенты разъезжаются. Но, в общем, очень хороший и дружный такой приход у нас. Есть свой приходской совет, совещаемся между собой, очень демократично. Как юрисдикция мы принадлежим архиепископии Церквей русской традиции в Западной Европе, которая находится под Константинополем. Но если вы следите за новостями, вы увидите, что патриарх Варфоломей решил закрыть архиепископию. Это огромная трагедия, потому что традиция архиепископии в Западной Европе, которая была основана уже в 20-х годах прошлого века эмигрантами, и чей предстоятель был замечательный, надо сказать, святой человек, митрополит Евлогий, который создал эту Церковь. Она существовала как часть Московской Патриархии до 1931 года, когда митрополит Евлогий был запрещен. Ему пришел запрет вообще участвовать в любых политических высказываниях или вести молебны за гонимую Русскую Церковь. И он сказал: я не могу это исполнить, я не могу не молиться за людей, которые гонимы и которые страдают у меня на родине. И поэтому он обратился к Вселенскому Патриарху, и его приняли. Приняли все его приходы и т.д. С тех пор эта архиепископия росла, росла, росла, все больше и больше. Она стала более национальной в смысле французов, немцев, шведов, бельгийцев и Англии. И мы, в конце концов, соединились с этой Церковью. И теперь, конечно, огромная беда, трагедия из-за того, что почему-то Вселенский патриарх решил упразднить эту архиепископию, и большая часть прихожан или представителей духовенства хотят вернуться в лоно Русской Православной церкви.

У нас много переживаний, много трудностей, много что меняется. И жизнь у нас на Западе, в крохотном городке, с населением сто тысяч – одна церквушка Православная… Хотя сейчас и румыны открыли церковь, недалеко есть еще греческая церковь. Есть у нас, так сказать, немножко больше православных. Но жизнь в таком маленьком городке, и приход, где каждый знает друг друга – мы все дружим и встречаемся часто – отличается радикально от того опыта, который люди испытывают и знают в православных странах, будь это Россия, Сербия, Румыния. Часто к нам приезжают студенты и удивляются, что можно жить такой общинной жизнью. Они привыкли просто ходить в воскресенье, там, и на праздники в церковь и уходить. И все. А осознать, что это есть, в общем, какая-то группа живая, люди, которые между собой разговаривают, встречаются, помогают друг другу, устраивают что-то такое, работают вместе – такого опыта они не видели. И что служба ведется на языке, на котором всем понятно, – тоже абсолютная новость для многих.

 

— Отец Петр, на каком языке ведутся богослужения в вашем приходе?

 

— На английском. Я могу немножко по-гречески и, конечно, могу по-славянски, если надо. Я просто смотрю: а, я вижу там несколько русских пришло! Тогда по-русски немножко: одну ектенью, там, две ектеньи. А! – там греки: ну, могу сегодня по-гречески сказать. А так – по-английски, главным образом.

Со временем у владыки опыт и манера служить во многом изменилась. Все-таки он начал в Лондоне в 1948-49 году, умер в 2003 году. И вот в этот огромный период, пятьдесят с лишним лет, он начал и всегда придерживался очень строго традициональной русской богослужебной практики: все должно быть точно так. Служил по типикону, точно все, правильно, и не любил ничего менять: тайные молитвы читались тайно, «двери закрываются» – закрываются, открываются, там; все должны исповедаться до причастия и все такое. Со временем понял, что людям надо понимать, что происходит. Он начал и на английском служить, на двух языках служил. Потом уже – мне было пятнадцать-шестнадцать лет – он открыл английскую группу для беседы. Так что мы собирались вместе, служили вечернюю короткую в церковном доме так называемом, где он жил. Там маленькая часовня. И потом спускались в небольшой зал, и он читал по-английски каждые две недели в течение двух-трех месяцев. Потом опять повторялось. Те беседы он вел постоянно.

Понемножку он понял, что, во-первых,  людям надо не только понимать службу, но и что надо слышать тайные молитвы. Так как он был архиереем, он служил все равно с открытыми царскими вратами. Они не открывались и не закрывались. Знаете, как это: открываются-закрываются, открываются-закрываются. Знаете, я был недавно в Большом Вознесении у Никитских ворот. Служим. Хор поет, с микрофонами, громко, все очень великолепно, прекрасно. Спереди огромный иконостас и огромные царские врата. И где-то за этими царскими вратами слышно, как кто-то что-то тихо говорит. Возгласы даже тихо! Это все – там! Какая-то тайна происходит «там», да? Магия какая-то. Вдруг открываются царские врата – свет. И очень быстро закрываются опять. Потом открываются царские врата, священник выходит с чашей, два человека подходят к причастию, закрываются царские врата – и все. Я не привык к таким службам. Что человек может получить от этого?

И у владыки, именно вот: он понемножку-понемножку понял, что людям нужно. Необходимо. В духовной жизни и в литургической жизни. Как архиерей он служил с открытыми царскими вратами, это его, так сказать, привилегия. Греки все равно служат с открытыми царскими вратами, никогда не закрывают. «Благословенно Царство» – открыты царские врата. После причастия – все. А всю службу закрыты, закрыты – это русская, так сказать, такая практика. Не знаю, откуда она взялась. И тайные молитвы надо читать вслух, чтобы все слушали. Чтобы необходимые части, особенно анафоры, молитвы до центральной части литургии, были слышны всем.

И потом для всех его духовных чад, которые регулярно причащались, он разрешал просто так им идти причащаться. И благословил то же самое на всех своих приходах. Так что обязательная исповедь до причастия совсем отпала. Русская практика и, может, румынская практика уникальны в православном мире: считается обязательной исповедь до причастия. У греков нет такого. Идут и причащаются. Если надо, идут к своему духовному отцу. У них ведется исповедь совсем иначе, чем в нашей традиции. Очень часто ты идешь в монастырь, посидишь со старцем каким-нибудь, побеседуешь, получаешь свою разрешительную молитву и все.

Ну, у владыки всегда все было очень и очень открыто. И если говорить о духовном опыте всех, кто были в его соборе, со временем накопилось огромное количество людей, которые начали к нему приходить. Действительно огромное. Очень большой храм наполнялся людьми. И не только сама литургия, но и его удивительнейшие проповеди. Просто потрясающие. До того оригинальны его мысли, и он с такой стороны иногда ставил вопрос…

Он был потрясающим исповедником. Все люди, которые у него исповедовались, могут свидетельствовать о том. К нему всегда стояла огромная очередь. Конечно, трудно описать, потому что у каждого человека есть только личный опыт. Не знаю, как это описать. Когда подходишь к нему на исповедь, он стоит с закрытыми глазами, облокотившись об аналой, на котором он очень любил одну икону Спасителя. И потом все зависит, конечно, каждая исповедь – личная, частная, и он или задает какие-то вопросы, или просто молча ждет, что у тебя на душе. Он никогда не задавался вопросами: делал ли ты это, делал ли это, делал ли это…Чем я согрешил, батюшка… И ведь можно книгу купить, где можно прочитать пятьсот грехов и галкой ставить: ой, я все это сделал, все это сделал. Да? Ничего такого не было. А была просто душевная или духовная беседа. Человек несчастен, человек что-то не понимает.

У него есть замечательный рассказ про детей. Если он подозревал, что мама послала ребенка исповедоваться (семь-восемь лет), он спрашивал: «А мама тебя послала или ты сам пришел? А мама тебе сказала, что говорить на исповеди или нет? Если мама тебе говорила, что надо сказать тебе на исповеди – уходи. Потом приди и сам рассказывай мне, что у тебя на душе. А чтоб мама составляла тебе список грехов – это не годится». И как часто это, в общем, бывает, конечно. Мама говорит: иди и исповедуйся! Скажи, что ты украл, там, конфету. Или ругался с бабушкой. Или обидел дедушку. Или что-то еще такое. Он не разрешал ничего такого!

 

— Были ли в практике владыки Антония случаи отлучения от причастия?

 

— Конечно, были. Многие, разные случаи. Но об этом мы знаем только от свидетелей, которые об этом рассказывают. Он сам об этом редко рассказывал. Но были случаи, когда он сказал: «Нет, ты сейчас не готов. Подожди. Приходи, помолись в церкви столько-то недель подряд и приходи ко мне опять». Или наоборот. Вот, когда женщина пришла и говорит: я не верю, что это Тело и Кровь Христа, не могу осознать, как это так. И после нескольких бесед, разговоров с ней он решил очень смело. Он сказал: «А ты приди к причастию» И она говорит: «После причастия я знала, что это не вино и хлеб. Я не знала, что это, но это было что-то другое». Как он ее мог допустить, когда она считала, что этого не может быть, вообще не верила ни во что. Но он почувствовал, что в ней, в душе, что-то есть, что может отозваться на само причастие. И потом она стала глубоко верующим человеком.

Я лично не помню никаких епитимий, нет. Я думаю, если что – он просто давал какие-нибудь <примеры>, как справляться с каким-нибудь грехом. Об исповеди мы очень мало знаем. Потому что это частный разговор между кающимся и священником. Но в разговорах он кое-где это все рассказывает и все. У него есть, конечно, советы молодым священникам, как себя вести и как себя держать. В Троице-Сергиевой лавре он читал доклад о младостарчестве. Самое большое искушение. Молодой человек поступает в семинарию, может и в академию. Женится. Становится священником. И он уже старец! В двадцать три года! И думает, что у него есть какой-то духовный авторитет. И вот владыка предупреждает о младостарчестве, его опасности и так далее. Но он развивает эту тему очень глубоко. Сколько молодых батюшек попадает без всякого надзора в какой-нибудь приход. И что делать? Как себя вести, как себя держать? И начинают мнить, что все-таки, так как у них вот такая «штука» надета – ряса, и облачение, и они служат, и у них, там, двадцать пять человек в приходе в каком-нибудь захолустье, и они могут командовать и быть старцами. Вот. Наставлять.

 

— А какое было отношение владыки Антония к людям других взглядов?

 

— Мое личное знание, как думал владыка Антоний, основано, главным образом на первых двадцати годах моей жизни. Переписки не было особенно. Он не очень любил писать. Но если надо было обратиться – можно к какому-то конкретному вопросу. Я только могу ответить, основываясь на том, что я впитал в себя. Вопрос такой: а как можно вообще и разговор вести, и как вы смотрите на людей, которые не имеют вообще никакой веры? И вот, если человек хороший, если есть его внутренние побуждения добра и всех положительных этих качеств, то, конечно, он приближается к Богу, сам не зная этого.

А насчет разделения между группами, между людьми, ссоры, узость – во-первых, он был против всякого сектантского мышления. Сектант – это тот, который отстраняется от других, секта – это кусок. И отходит от других, и находит ложные спасения в своей группировке, которая всегда очень узкая. Сектантство всегда – это отчуждение от главного, от остальных, от всего. Только спасение есть в этой моей секте. Против этого надо поставить понимание, что Церковь, во-первых, открыта для всех. И, если это и не самое главное учение Христа, но оно исходит из главного учения: да будете все едины. Апостолам первое Его наставление: да будете едины! Вы становитесь едины, как Я с Богом, Святым Духом. Мы Троица, Мы едины. Здесь принцип единения в любви. Апостолы Твои – союзом любви. Все построено на этом. Если нет этой любви, нет желания всех объединить в одно любящее сообщество, то это далеко от учения.  Если мистически говорить, мы становимся частью Святой Троицы даже.

Вот у меня первое откровение было еще в шестнадцать-семнадцать лет, когда владыка Антоний начал рассказывать про Троицу. Я не понимал Троицу. Кто понимает Троицу? Никто не понимает Троицу. Константину, кажется, императору, объяснили, что это солнце – круг, свет и тепло. Вот три, но это одно. Триединство. И владыка объясняет Троицу. Потому что это самый главный принцип всей нашей христианской веры. Первое учение Христа – да любите друг друга. Но любите, чтобы все были едины. И вот как тут относится Троица? Владыка объяснял: Бог есть Троица, потому что Бог есть Любовь. Если бы было только одно существо Божественное и ничего другого, это была бы самолюбовь. Ничего другого нет вокруг, чтобы любить. Один Бог – одна единица. Другого не может любить. Но если будет двоица? Хорошо, двоица есть, это замечательно, это прекрасно, значит, тогда есть любовь. Отражает одно от другого, одного от другого, один к другому, один к другому. Но где выход из этого? Это заколдованный круг. Есть только любовь одного к другому. Когда входит третий, тогда уже является движение: любовь-любовь-любовь; любовь-любовь-любовь. Как такой круг вечного движения в любви, в котором тоже обязательно всегда, как владыка Антоний говорил, часть есть жертва: кто-то жертвует собой ради других. Все время. Вот движение «любовь-любовь-любовь» постоянно требует этой жертвы, но любовь распространяется и вечно движется. И в эту любовь может вступить второй, третий, четвертый, десятый, миллионный, стомиллионный человек. Мы являемся частью вот этого движения в любви. И поэтому смотреть на любое движение, любую секту, любое желание отойти и быть самим собой – уже искажение принципа этой Божественной любви и всеединства всего человечества. Так что у владыки Антония абсолютно не было сектантства. Он, да, настаивал, что Православие – это действительно право-славие. Мы истинно верим, что наша Церковь унаследовала все учения, и догматы, и традиции, и все, начиная с самих апостолов с самых древних времен. Потому что это самое чистое выражение нашей христианской веры.

Владыка был очень нетерпим. Он не любил католиков. Он очень не любил Папу Римского. Он считал – это не Церковь. Не католиков как таковых, но принципы католической Церкви, принципы Папы Римского. Приезжал один раз Папа Римский, я не помню, какой. Очень большое экуменическое совещание в Лондоне, и была большая служба. И он так мне рассказывал, что вот Папа восклицал: Христос посреди нас! Владыка Антоний к нему оборачивается: нет и никогда не будет! Это исходит к самым корням его собственной жизни, потому что он воспитывался в католической школе. И над ним так издевались, он так не любил этого.

Как любой человек, который придерживается истины и строг сам к себе (он был очень строг), он мог очень строго высказаться: не смей так говорить! Не смей так поступать! И он даже дал по морде какому-то человеку. Вор, кажется, пришел в церковь. Он ему и дал в нос. Потому что он пацифистом не был. Очень интересно его отношение к пацифизму и так далее.

 

— Расскажите об отношениях владыки и отца Софрония Сахарова.

 

— Я думаю, что это две яркие и сильные личности – им тесно. Не то что борьба, или не то что неприязнь, или не то чтобы обвиняли друг друга в чем-то, нет. И у владыки были, так сказать, свои принципы, на которых он должен был настоять. Тоже нелегкий характер у отца Софрония был, несмотря на все его потрясающие качества и замечательный монастырь, который он строил. Я к нему ездил и чуть ли не стал там монахом. Но мне было только пятнадцать-шестнадцать лет, и он прогнал меня. Но он замечательный духовный отец, он действительно замечательную работу сделал. Но я говорю: вот только две личности, два света в одном тесном помещении не могут быть, один другому должен мешать. И один говорит: я лучше уйду. Тебе будет больше места и мне будет больше места.

 

— Молитвенное правило ко причастию. Это очень важный вопрос. Как к нему относился владыка Антоний?

 

— У нас какая-то странная практика развилась в течение веков, и все стало книжным. Спаситель не очень мило обращался с книжниками и фарисеями. Однако фарисеи – одно дело. Книжники – другие: те, которые придерживались закона, канона, практики, установленной веками, как будто бы это самое важное. И у меня в личном опыте этого никогда не было. Никогда не было требования, или желания, или наставления готовиться к святому причащению, читая, там, даже молитвы до причастия или каноны и все остальное. Если мы все это будем вычитывать в течение недели, у нас, в общем, не будет времени ни на что. Внутри молитесь, готовьтесь, молитесь. Если помогает, читайте молитвы до причастия.

У отца Александра Шмемана было то, что мне очень понравилось, он говорит так: центральное действие нашей недели – это когда мы приучаемся ко Христу. У нас неделя идет – вот, семь дней подряд. И понемножку-понемножку мы можем затерять как-то благодать, которую мы получили в причастии. Но мы должны смотреть на это иначе: вот, после причастия читайте каждый день одну или две молитвы после причастия. До среды, скажем. А со среды читайте две-три молитвы, готовясь к причастию. И тогда получается такая волна, на которой мы можем как-то держаться. А у нас, я говорю, это традиция, которая до того, так сказать, закоренела, и многие считают, что это все обязательно – правило перед причастием. Нет. Я с этим не согласен и знаю, что владыка Антоний был с этим не согласен, и Александр Шмеман. Потому что обязательное вычитывание чего-то – это не дает нам никакой духовной глубины.

Мы можем стараться изо всех сил читать этот канон. Он у нас на церковно-славянском тексте, но, может быть, русскими буквами. Легче читать. Но часто церковно-славянскими буквами. Я думаю: а почему я должен читать по церковно-славянски? Я понял из этого три слова. Ну, хорошо. Если мы немножко более взыскательны, более открыты, мы найдем где-нибудь в интернете или в книжной лавке русский перевод. Хорошо. Но я и там всего этого не понимаю, и очень часто – это очень мрачно. Очень мрачно и темно. Какие-то наши отцы-пустынники, которые имели возможность иначе каяться, чем мы, это понимали. Нас пугают адом, умаляют человека: я такой грешник, я такой грешник, я такой грешник… Постоянно думать о своих грехах – ничего нет вреднее. Христос не говорил, думать о грехах все время. Он любит говорить, как любить друг друга, а не о грехах. И копаться в грехах – это великий грех. Величайший грех. Искать в себе те недостатки, когда мы можем найти в себе очень много положительного. Мы можем найти в себе, что в нас изображена икона Христа. И мы должны найти его. Владыка страшно любит тот образ, что каждый человек – это икона Христа. Но икона испорченная, она со временем потускнела, не видно даже, что на ней написано. Помните, как Троицу Рублевскую нашли? Она абсолютно черная. Когда сняли ризу, на ней ничего не было видно. И когда вот гениальные российские реставраторы начали реставрировать эту икону, вдруг появились краски, потрясающее изображение. Ну, абсолютно то же самое с нами. Мы должны понемножку очищаться. И надо учить, как быть хорошим реставратором. Как снимать понемножку вот эти слои, слои, слои. И найти этот блестящий, замечательный, прекрасный образ Христа, который в каждом человеке. И мы должны искать его в себе (а не только смотреть на эту грязь), и в каждом человеке мы должны увидеть вечный, замечательный, прекрасный образ Божественной любви. Потому что он есть в каждом человеке, даже если этот человек этого не понимает.

 

— Какое место в жизни владыки Антония занимало чтение святых отцов? И вообще – уровень его культуры, на Ваш взгляд?

 

— Меня удивило, много позже, когда я сообразил, читая его статьи и разбирая его архив (я председатель Фонда владыки Антония в Англии; у меня теперь оцифрована огромная часть его личного архива и его библиотека тоже. У него была не очень большая библиотека, но довольно крупная), что он был удивительно начитанный человек. Он страшно любил отцов Церкви, очень хорошо их знал. И о Феофане Затворнике любил говорить, и о Симеоне Новом Богослове, и о Василии Великом. Он повсюду приводит цитаты из святоотеческого писания. Где ни посмотреть – в статьях, в беседах – этого очень много. Но он тоже любил и современную литературу. Французскую литературу. И он читал очень много и из современной русской литературы, и любил классику, любил Достоевского особенно. Но очень любил и французскую и английскую литературу. Есть серия докладов, которые называются по-английски: лекции памяти Томаса Элиота. Замечательного поэта. У него очень широкий был вкус, и русскую литературу он тоже очень любил, и русскую поэзию. У него вкус в русской поэзии был немного, как моя бабушка говорила, немножко сентиментальный. И всегда удивляет, когда он вдруг в каком-нибудь докладе находит какую-нибудь цитату оттуда. Или из Евангельской книги, или французского писателя. Он очень любил «Дневник сельского священника» Бернаноса, и вообще французскую классику хорошо знал. Я думаю, это сыграло большую роль.

В смысле более широкой культуры я бы сказал следующее. Театр он не посещал особенно, он был там два-три раза в жизни. В музыке он плохо разбирался. Это судя по оценке моей жены, которая хорошо знает музыку. У него есть такая лояльность к Скрябину, потому что у них родственные отношения со Скрябиным. Но в музыке он плохо разбирался и говорил: у меня вообще слуха нет, я ничего не умею, музыкального у меня никакого слуха нет. Но это неправильно. Я думаю, музыка для него была закрыта. Он не понимал, никогда об этом не говорил. Я не помню, чтобы он мне что-нибудь говорил про Баха, или Моцарта, или еще про кого-то. Он иногда приводил примеры для иллюстрации какой-нибудь темы, но так – нет. Он говорил сам, что у него никакого слуха: «Поэтому, когда меня сделали диаконом, меня сразу через день сделали священником, потому что у меня такой был ужасный слух, что я все портил хору». Но это абсолютное вранье. У него был прекрасный слух. Он когда делал восклицание или читал в церкви – абсолютно правильно всегда попадал в правильную ноту. Так что это его самоумаление: я ничего не знаю, я дурак, я в музыке ничего не понимаю.

 

— Отец Петр, интересен взгляд владыки Антония на молитву. О чем разговаривать с Богом, о чем молиться?

 

— Огромная тема. Возьмите книгу «Школа молитвы» владыки Антония. Что значит молиться? Конечно, это невероятно важная тема, потому что вся наша жизнь где-то должна быть сосредоточена на нашем общении с Богом. Я не могу жить вне Бога, это для меня кислород, это то, что дает мне жизнь, дает мне возможность действовать, это ставит какие-то правила в моей личной жизни. Так что общение с Богом абсолютно необходимо, и мы не можем ограничить наше общение с Богом исключительно тем, что мы пойдем раз в церковь, поставим свечку, постоим там или, дай Бог, еще причастимся, потому что мы тогда становимся частью нас, мы становимся частью Бога. Но это мы забываем уже в воскресенье вечером или в понедельник утром, когда бежим на работу и так далее. Как мы можем сохранить, находить вот это общение с Богом? И у владыки для этого есть огромное количество советов.

Но у него часто такая тема вступает: что значит общаться с Богом? Во-первых, это значит не вычитывать какие-то молитвы. Потому что я читаю молитвы, но это для себя, внутреннее что-то такое. Я могу чему-то научиться из этих молитв, да? Я могу славить Бога. Но я не чувствую Его, Его нет там. Я просто вычитываю и могу стать перед иконой. Хорошо. Но икона там, я тут, икона со мной не разговаривает, у нас беседы нет. Я просто вычитываю то, что мне батюшка какой-то сказал или мама сказала: читай молитву. Это не вредно. Но это не помогает ничуть.

И, с другой стороны, он говорит иногда: просто сядь в тихой комнате и знай, что Бог присутствует. И дай себе понять, что Бог здесь, что Он есть. Это может занять очень много времени, это дело практики, это может занять несколько дней подряд. Но лучше, скажем, он говорит, надо прочитать «Отче наш» внимательно. Может, даже два раза. Три раза. Потому что мы не умеем сосредоточиться. В современном мире мы вообще не умеем сосредотачиваться. Прочитать «Отче наш»  – сначала одну фразу. Вторую, третью, потом повторить, потому что я забыл, что я прочитал. Вот такую усердную напряженную работу вести, а потом просто сесть и молчать. Сосредоточиться на себе. Потому что Бог – Он, в общем-то, среди нас тоже. Это не внешнее, это внутреннее. И мы должны войти в эту глубину внутреннюю. Но у него масса рассказов, очень много. Он приводит пример: старушка сидит, идет разговор про духовную жизнь: «Ничего я особо не делаю, вяжу что-нибудь для детишек и думаю о Боге». Вот. Замечательно. Больше не надо.

Другой пример. Это из жизни французского священника. Если не ошибаюсь. Приходит и видит: сидит в церкви старичок. И каждый раз, когда он приходит в церковь – службы нет – сидит старик. Молчит. Даже четки не перебирает. Сидит. Ну, в конце концов, спрашивает: «Что Вы делаете? Нет службы, я не вижу, чтобы Вы молились». Он ему по-французски говорит: «Il est là, je suis ici — et tout va très bien.  Он там, я здесь – и все хорошо». Так что это и есть самая суть молитвы.

Потом, конечно, у нас молитва есть: молитва славы, хваления Богу. Благодарить Бога очень важно. Конечно, мы должны с утра проснуться – если можем, если успеваем. Я даже сам этого не делаю, но если успеваю – утром проснулся, встал с кровати, поблагодарил Бога: слава Богу, спасибо, что Он мне послал хороший сон, что я хорошо выспался! Пойти помыться – опять можно стать спокойно и вот тихо-тихо просто про себя сказать: Господи, помяни меня в течение этого дня, не давай мне забыть, что Ты везде и Ты всегда со мной. Позавтракал, поехал на работу, сидишь в метро. Можно книгу почитать, можно тихонечко, про себя сказать Иисусову молитву: Господи, Сыне Божий, помяни меня. Можно выучить самые основные маленькие молитвы: Царю Небесный, Святый Боже, Пресвятая Троица, помилуй мя, Отче наш. Это можно про себя, так сказать, мысленно читать. Но не автоматически, а именно со смыслом.

Если первая часть молитв – это восхваление Богу (или благодарение), то покаяние я бы поставил на третьем-четвертом месте. Да, конечно, мы каемся. Я помню, владыка Каллист Уэр, замечательный английский священник, говорил: «Вы знаете, я Иисусову молитву читаю немножко иначе, чем некоторые из святых отцов тоже читали. Не «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, милостив буди мне грешному», а «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас». Потому что все время настаивать на своих грехах и думать, что весь мир в грехе лежит – в таком смысле – гораздо более здорово читать второй вариант». И он прав. Я с ним согласен. Просто действительно лучше – Боже, помилуй нас. Именно лучше «нас».

И есть тоже форма молитвы, которую мне некоторые говорили, которую даже мне самому приходилось использовать, когда я успеваю это делать. А именно: просто взять близкого человека мысленно, обнять его мысленно и дать его Господу Богу: на, Господи, возьми, смотри за этим человеком. Да? Можно это делать. Вот, я знаю, отец Михаил Фортунатто – очень близкий сотрудник владыки был – рассказывал: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас – Ирину; Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас – Татьяну; Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас – болящего младенца такого-то. И вот переплетается молитва с нашей любовью к этим людям.

Удивительная вещь, меня всегда удивляло это: у отца Михаила и у владыки Антония тоже – потрясающая память на людей. Он помнил каждого человека в лицо и все помнил о них. Почему? Потому что, я уверен, эти люди мысленно молились за каждого человека, с которым они встречались. Может даже, если это было один-три раза после встречи. Вот, я с этим человеком встретился и говорю: Господи, помоги этому человеку. И все. И где-то записываются в душевной памяти эти имена. Так что это внимание и любовь. Нельзя утруждать себя, нельзя заставлять себя что-то делать в молитве. Это неправильно. Мы можем тренироваться – да. Аскеза, отказ от разных вещей. Посты. Как себя держать, как себя вести. Да, строгость к себе должна быть какая-то. Не распускаться. Пост почему полезен? Потому что это все-таки какое-то ограничение, дает какие-то границы нашей деятельности и так далее. Каждый сам во время поста может какие-то свои границы поставить. Не обязательно следовать каждому слову книжников. Но полезно. И то же самое в наших отношениях с людьми. Вот я говорю: как молиться за людей? Молиться за людей – это не подавать записочку в церкви и этим ограничиваться. Этого недостаточно, конечно: церковь помолится за болящего раба такого-то. Нет. Конечно, это правильно, это надо делать. Церковь возносит эти молитвы. Но каждый сам по себе должен найти тех, за кого он молится. И мы не можем за всех молиться. Пока мы не стали святыми, у нас нет сил на это. Да? У меня бабушка больная, у нее сын, у нее муж, у какого-то человека проблемы, у кого-то трудности – Господи, помоги! Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помоги бабушке, маме, Пете. Но когда мы это говорим – и это всегда было у владыки – когда мы это говорим, Господь может сказать: хорошо, Я услышал твою молитву о болящей Татьяне (да?), теперь ты иди ее навести. Это уже твое дело. Я ответил на твою молитву. Как Я ответил? Я на тебя возложил ответственность пойти помочь этому человеку. И отказаться, если надо, от себя, для того, чтобы помочь этому человеку. И это очень важно знать. Потому что мы не можем перекладывать всю ответственность на Господа Бога. Господи, помоги, весь мир в ужасе горит! Дети голодают, весь мир страдает, сколько болезней, смертей. Ну, хорошо. Ну, поправь, пойди помоги голодному, если надо. Если у тебя нет ответственности, помоги там, где надо: устрой что-то такое, построй больницу, стань благодетелем. Господь на нас возлагает опять ответственность. Он дал ответственность Адаму и Еве, и они отклонили эту ответственность. Они передали ее сатане, в конце концов, наш мир развалился. Христос сказал: конечно, Я могу вас исцелить, конечно, Я могу все это сделать; а где ваша ответственность?

 

— Как живет ваша община сегодня? Что Вы делаете в общине?

 

— В любой общине всегда найдется, во-первых, периферийный круг – люди, которые приходят, там, раз в две недели, в три недели, сразу уходят после службы. Очень хорошие люди. Лично, так сказать, большинство, я их знаю, если не знаю – стараюсь с ними познакомиться, сказать: кто Вы? А, я студент, то-то, то-то, из Греции приехал.

Второй круг – это люди, которые регулярно приходят, но у них есть свои традиции: румыны, болгары. Некоторые уже вошли в более центральный круг, после каждой литургии встречаются в небольшом холле кофе выпить. Собирается человек двадцать пять – тридцать, тогда между собой можно о чем-то поговорить. И мы друг другу помогаем, встречаемся часто. Мне очень посчастливилось, у нас в центре города довольно большой дом, и очень большой дворик-сад. Летом у нас соберется, там, пятнадцать-двадцать-двадцать пять человек обед устраивать. Очень важная часть вообще общинной жизни, что мы вместе что-то делаем. Не обязательно какие-то организовывать благотворительные работы или какие-то кружки. Собираться и знать, что каждый может положиться на другого. Вот что важно. Я могу обратиться к кому угодно. Это расширение семьи, в общем. Когда моя семья собирается, то нас двенадцать человек, десять друзей еще – двадцать человек.

Мы стараемся тоже участвовать в некоторых местных благотворительных организациях, поддерживаем. Но это, главным образом, просто деньгами. Мы много лет тому назад получили письмо из Уганды, из Африки. От священника. И он начал описывать его православный приход. В Африке в 30-е годы самостоятельно некоторые африканцы обнаружили православие. И открыли Православную церковь под Александрийским Патриархатом и начали служить уже на своем языке, африканском. В Уганде приблизительно восемьсот приходов, и эти приходы не основаны на миссионерах, нет. Если посмотреть на наши православные иконы, это изображения не белых! Они довольно темные – это семиты. И наши святые – африканцы, это Северная Африка, Сирия. Так что это все им гораздо ближе. И они сами принесли Православие в свою страну. И вот лет пятнадцать тому назад я поехал с одним нашим прихожанином в Уганду, навестить один приход, с которым мы устроили близкие отношения, мы им посылали регулярно деньги, мы им посылали посылки с вещами, необходимыми для школ, лекарства, всякую помощь такую делали. И провели там десять дней, в Уганде. Просто потрясающе! Это одно из самых глубоких моих переживаний. Когда в таком абсолютно разбитом домике, построенном из каких-то веточек и так далее, служат абсолютно нашу литургию. И поют на своих африканских песнопениях. Я служил там. Дети все одеты в самую лучшую свою воскресную одежду. Такая радость и такое сближение! И вот нам не нужны огромные храмы, нам не нужны массы золота, нам ничего этого не нужно. Владыка тоже говорил, он повторял слова своего учителя в Париже, что раньше попы были золотые, а сосуды деревянные, а теперь – попы деревянные, а сосуды золотые.

Ну вот, мы регулярно собираем на них деньги, мы переписываемся с ними регулярно, обмениваемся фотографиями, поддерживаем. Там священник – замечательный человек. То есть вот одно из возможных вариантов социальной помощи.

 

— Владыка Антоний был монах. Не было ли у него когда-то желания уйти в монастырь?

 

— Он жил в миру. Когда он встретил Христа, и учился на медицинском факультете. И уже к тому времени его постригли в монахи. Но он ходил в светском, что называется, тайным монахом. Конечно, все друзья знали, что он был тайным монахом, но это неважно. Он жил с бабушкой и мамой. Когда он переехал в Англию, он перевез своих бабушку и маму, он за ними смотрел. И его послушание было – просто быть приходским священником. Никогда вопроса никакого не вставало уехать в монастырь какой-нибудь. В каком-то смысле он был отшельником. То есть, у него была очень скрытная, очень независимая частная жизнь, которую он не показывал. Люди, которые  интимно его хорошо знали – у нас три человека таких были в соборе. Вот замечательная женщина, церковная староста. Она ходила в его частные хоромы, она ему волосы стригла, бороду подстригала, за ним смотрела, помогала ему и так далее. Но он сам ходил за покупками. Много ему не надо было покупать. Но это было очень все скрыто от всего остального. И его частная комнатка была крохотной, крохотная комнатка, спальня. Но даже конторы у него не было. Он залезал на галерею в церкви, у него там стол был и лампа, и печатная машинка. Слава Богу, что он не дожил до всех этих компьютеров.

Его монашество было именно, я сказал бы, более как у отшельника. Но отшельник, который выходил в мир все время. Вот он был все время на виду у всех. Как знаменитость, как большая знаменитость в Англии. Все его знали. В 60-х годах сказали, что это самый видный христианин во всей Англии. Такой личности христианской, представителя христианской веры в Англии нет. Епископ Антоний Блюм является номером один. Но мы живем сейчас, увы, в полностью секуляризированном обществе. Люди просто не интересуются самой Церковью. Церковная жизнь вообще идет все ниже и ниже. Ну, малое стадо осталось, слава Богу. Будем хранить заветы и Спасителя, и владыки.

 

Текст: Людмила Зотова