«Что огорчает? Мы чувствуем, конечно, что вся аристократия уехала. И это чувствуется даже на лицах…»

Программа Людмилы Зотовой

«Россия. Век ХХ»

6 июня 2015 г.

Тема: история семьи Никиты и Екатерины Лодыженских, сотрудников «Голоса Православия»

Гости: Никита Лодыженский, Екатерина Лодыженская

 

Сегодня гости нашей программы – Екатерина и Никита Лодыженские, сотрудники «Голоса Православия». Начнем нашу беседу с того, почему вы стали принимать участие в работе «Голоса Православия». Екатерина – Вам слово.

 

Екатерина Лодыженская (Е.Л.)

Это отец Владимир Ягелло привел меня в «Голос». В общем, мне тоже хотелось помогать «Голосу». И я там просто перевожу передачи с магнитофонных лент в электронный вид. Так что работы много, там набралось много лент за тридцать лет. И я только треть сделала пока.

 

А почему все-таки «Голос Православия», а не какое-то другое радио?

 

Е.Л.

Да потому что там другого радио нет православного.

 

Для Вас Православие – это что?

 

Е.Л.

Это моя религия. Так что это очень важно, это самое важное. Я вошла в «Голос» после 1991 года. Мне все говорили, что это им нужно – помогать, чтобы вещание существовало. И чтоб сохранить все, что уже было сделано. И это главное. Ведь надо сказать, что эти ленты магнитные – недолговечны. Их никто не сможет прочитать, если что-то случится. А терять эту работу нельзя.

 

И чтобы сохранить то, что было сделано до вас, Вы сейчас переводите в электронные вид все эти старые записи, да?

 

Е.Л.

Вот. Так точно.

 

Екатерина, наши радиослушатели про Вас ничего не знают. Вы первый раз в гостях на радио «Град Петров». Расскажите, пожалуйста, о Вашей связи с Россией. Ваши корни.

 

Е.Л.

Мои корни очень-очень важные, потому что я – рожденная Тучкова. Я всю жизнь, все мое детство слыхала про моих предков, генералов Тучковых, которые были на Бородино в 1812 году. И для меня это самые интересные истории. Раньше я не соображала, что это так важно. А теперь, когда я приезжаю в Россию, я знаю, что это очень важно. Так что у нас это с детства в корнях – что мы Тучковы, что нужно, в общем, это сохранять.

 

А что Вы знаете о своих предках, как они попали во Францию? Вы знаете этот путь?

 

Е.Л.

Да, я знаю, что это, в общем, случилось во время революции.

 

Где они жили прежде? Кто у вас – бабушка с дедушкой туда переехали?

 

Е.Л.

Все бабушки и дедушки. И с одной стороны, и с другой стороны. Они все уехали во время революции.

 

А где они жили до революции?

 

Е.Л.

Я точно не знаю. В общем, одна семья – в Москве, а другая – в Петербурге. Но точно где, я не знаю.

 

Адреса не осталось, да?

 

Е.Л.

Нет. И вообще, мои бабушки и дедушка не очень нам рассказывали. Так что такие подробности я не знала. И даже мои родители, когда приезжали в Москву и в Россию вообще, они искали, но как-то… Им трудно было и совсем не ясно, где надо было искать. Так что   ничего не осталось.

 

А у вас сохранились в семейном архиве фотографии, какие-то записи, дневники, может быть?

 

Е.Л.

Нет. Тоже нет.

 

Ничего не осталось? Вот удивительно: такая известная фамилия – Тучковы. Может быть, у Вас есть какие-то родственники сейчас, здесь ныне живущие?

 

Е.Л.

У нас есть дальние-дальние родственники. Это один человек, которого зовут Андрей Михин, который теперь живет в Мадриде. И он очень интересовался генеалогией. И нас он нашел. Потому что его мать – рожденная Тучкова, кажется. И это он написал моему отцу. И, в общем, мы сошлись и стали очень большие друзья. И это единственное. Мы были у них, когда они жили в Москве. Теперь мы были у них уже в Мадриде. И них тоже портреты этих генералов висят, как у нас. Так генералов этих я наизусть знаю. Портреты их, во всяком случае. Они висят у нас в квартире, я передаю их детям, и у моего брата есть, и у моей сестры. Портреты мы оставили. Это фотокопии, конечно.

 

Для Вас очень важно то, что Ваши корни – русские?

 

Е.Л.

Ну, как важно? Мы с этим живем. Так что тут ничего не поделаешь.

 

А Вы чувствуете какую-то связь с Россией?

 

Е.Л.

Да конечно, конечно. Хотя мы французы, но, конечно, когда мы сюда приезжаем – как-то все немножко свое все-таки. Мы переехали через Тучков мост, и я сразу сказала всем: «А! Это Тучков мост, мы переезжаем!». И мы там сфотографировались с детьми, под именем «Тучков мост». У нас есть фотографии. И мы очень горды этим.

 

Конечно, Вам никакие адреса не известны в Петербурге, которые связаны с жизнью Вашей семьи?

 

Е.Л.

Никакие. Нигде я не чувствую, что где-то семья жила тут. Нет.

 

Но сейчас больше открыто архивов, так что больше возможностей появилось. И, вполне возможно, что Вы какие-то адреса узнаете и, может быть, удастся зайти в те дома, где жили Ваши предки, и это будет очень интересно.

 

Е.Л.

Надо будет это сделать, да.

 

Никита, я к Вам теперь хочу обратиться с такими же вопросами. История Вашей семьи. Кто были Ваши предки, как они жили в России и каким образом они оказались во Франции?

 

Никита Лодыженский (Н.Л.)

Да, здравствуйте. Я вам расскажу со стороны моего отца и со стороны моей матери. Лодыженские вообще – это фамилия, которая записана в так называемой Бархатной книге. Я не помню, на какой странице, но мой отец мне всегда об этом говорил.

 

Эта Бархатная книга существовала в России до революции, да?

 

Н.Л.

Она существовала до революции, и вся аристократия там записана. Мой дедушка – Иван Лодыженский, они жили в Тверской губернии. Он был сенатором и потом он был консулом в Лондоне. Он родился в 1848 году, то есть за девяносто девять лет до меня. Мой отец родился в 1891 году. Так что, видите, у Кати это получается поколение дедушек-бабушек. Мой отец и моя мать могли быть моими дедушкой и бабушкой. Из-за этого исторического процесса революции, в общем, они поздно познакомились, и вот, у меня были родители довольно пожилые.

Мой отец – у него был брат Иван, другой брат Николай и сестра его. Мой дедушка считал, что у моего отца слишком либеральные идеи, и послал его во Францию. Вообще, Лодыженские больше дипломаты, а не военные. Он учился два года в знаменитом Сьянс политик (Высшей школе политологии) во Франции.

 

Это до революции еще?

 

Н.Л.

До революции. И когда революция началась, он приехал в Петербург, быстренько окончил академические артиллерийские учреждения и потом он воевал у генерала Маркова. Длилось это до 1922 года, когда они окончили в Галлиполи. Потом из Галлиполи он приехал снова во Францию.

 

А что он вспоминает об этих годах? Он рассказывал Вам что-то?

 

Н.Л.

Он рассказывал. Но он очень жалел о революции в России. Это, конечно, для него была очень большая беда. Как у всех русских. Без России им очень трудно было жить. И это мы понимаем теперь, как мы поехали на Валаам, как все это выглядит. Душещипательная такая природа.

Насчет революции он говорил в конце его жизни. Говорил, что самая ужасная вещь – это гражданская война. Потому что мы между своими убиваемся. Это ужасная рана, которую мы никак не можем пережить. Почему до этого мы дошли!

Потом, он очень интересовался культурой. У него невероятная память была. Когда я был мальчиком, он мне просто вечером наизусть рассказал «Руслана и Людмилу».

 

Он был воспитан на Пушкине, значит?

 

Н.Л.

Но не только на Пушкине. Он и историю, и поэзию очень любил. Кстати, мой дедушка, Иван Лодыженский, он тоже всем интересовался. Он записан в этой «Кучке», где и Мусоргский, и Чайковский, и.т. д.

 

«Могучая кучка»?

 

Н.Л.

Вот-вот. Он там написал какую-то оперу, которая никакого резонанса не получила. Но все-таки он этим интересовался.

 

То есть, он был дипломатом, но параллельно он занимался музыкой?

 

Н.Л.

Музыкой и театром. Он тоже написал какую-то пьесу, у него какой-то был театр в Москве.

 

А у Вас сохранились эти его сочинения – опера, пьеса?

 

Н.Л.

Да, у меня есть дома.

 

Ваш папа, как Вы сказали, считался человеком либеральных взглядов. То есть, он должен бы, по идее, приветствовать свержение старого строя в России?

 

Н.Л.

Да. Но вот, как я слышал, они говорили о реформе. Реформы нужны были. Но такие кровавые – нет, никогда они к этому не стремились, конечно.

 

То есть, он все-таки был на стороне того, что в России что-то менять надо? Но так, как пошло, никто не ожидал?

 

Н.Л.

Надо было менять, но он далеко не соглашался с большевиками.

 

 

А была ли у него надежда, что все-таки в России возможно как-то обратный ход дать истории?

 

Н.Л.

Нет, нет.

 

У него не было надежды?

 

Н.Л.

Нет. Когда он приехал во Францию – нет.

 

Уже он понял, что это навсегда.

 

Н.Л.

Да-да.

Со стороны моей матери. Моя мать – урожденная фон Шликнефт. Мой дедушка был полковником-конногвардейцем. Он жил тут в Большой Конюшенной. Там же его, перед домом его, и убили. Он считал, что недостоин моей бабушки, потому что она – урожденная Колычёва. Моя мать мне рассказывала, что всю жизнь она молилась перед иконой митрополита Филиппа (Колычева). Митрополит Филипп был друг Иоанна Грозного. Кажется, он был священником в Соловках, и Иоанн Грозный приказал ему приехать в Москву. Он долго отрицался, но все-таки согласился. Он очень недоволен был тем, что делал Иоанн Грозный. И он такую проповедь в церкви сказал, что тут у нас царь с кровавыми руками. Иоанн Грозный рассердился, приказал Малюте Скуратову им заняться. И этот Малюта Скуратов взял и задушил митрополита Филиппа. Затем митрополит Филипп был прославлен в лике святых. Моя мать всегда молилась перед этой иконой и об этом говорила.

Моя мать родилась в 1907 году. Уехала после революции, но не сразу. У нее какой-то был довольно длинный трудный маршрут.

 

С родителями она уехала, да?

 

Н.Л.

Нет. Потому что моя бабушка скончалась до революции от болезни, а мой дедушка…

 

А который дом Вашего дедушки?

 

Н.Л.

Это Большая Конюшенная.

 

Большая Конюшенная. И Вы знаете этот дом?

 

Н.Л.

Это номер второй какой-то. Никак не могу найти. Он пешком ходил в Зимний дворец.

 

Вообще, очень трогательно, наверно, подойти и посмотреть на этот дом. Представить, что, может быть, если бы не было переворота, вы бы там и сейчас жили?

 

Н.Л.

Ну… Лес рубят – щепки летят. Моего дедушку вызвали во время этих самых смутных дней. У него дома была такая декорация: шпага. Просто украшение в своей квартире. Ему сказали: «У вас оружие». «Ну какое же у меня тут оружие? У меня нет никаких оружий». После этого, когда он возвращался домой, его убили пулей в спину.

 

Специально в него стреляли или случайно?

 

Н.Л.

Да-да, специально.

 

Значит, он погиб на Конюшенной площади у нас тут?

 

Н.Л.

Ну, где-то тут. Моя мать осталась сиротой.

 

А дедушка где похоронен, Вы знаете?

 

Н.Л.

Так мы не знаем, что там было вообще. Его убили, а потом… Дело в том, что он никогда в эти смутные дни не снимал форму. Он считал, что надо быть верным царю.

 

Сохранял верность.

 

Н.Л.

Да-да. Так что мать как-то уехала, проехала через Эстонию, у нее было подданство эстонское. И потом она приехала во Францию каким-то образом.

 

Она же девочкой была совсем! Десять лет, там, ей было в революцию. И как она? С кем-то ехала?

 

Н.Л.

Да, потому что у нее был старший брат Саша. Саша был уже офицером. Потом она мне такую невероятную историю рассказала. Когда ее отца убили, Саша решил поехать в Добровольческую армию. Что делать со своей маленькой сестрой? Просто не знал! Но он так решил: попросил свидания у Троцкого. Троцкий его принял.

— Что Вы хотите? — говорит.

— Я на юг еду.

— Как так «на юг»?

— Ну, Вы поняли, что это значит – «на юг».

— А что Вы от меня хотите? – говорит он

— Ну, я хочу Вам поручить мою маленькую сестру, которая сирота. Могу?

Тот сказал:

— Ну, увидим-увидим-увидим.

И его отпустил даже. Это удивительно.

 

Это невероятно! В то время еще не так сильна, видно, была эта власть

 

Н.Л.

Ну, это доказывает, какой у него подход к делу.

 

То есть, человека, который ехал воевать против этой новой власти в Добровольческую армию, «на юг», его не расстреляли, не только отпустили, но еще и пообещали, может быть, присмотреть за его младшей сестрой! Невероятно!

 

Н.Л.

Да, невероятная история. Две старшие сестры моей матери тут остались, в Петербурге. Они никак не хотели уезжать из России. Они тут остались. Потом каким-то образом моя мать приезжала в Россию, их навещала как-то. Потом они переписывались.

 

Значит, они остались живы?

 

Н.Л.

Они остались живы. Они рассказывали про эту ленинградскую блокаду, которая тут была. Это же было ужасно. Потому что голод. От голода можно с ума сходить. Вот что они рассказывали.

 

И они пережили все эти блокадные годы?

 

Н.Л.

Они пережили, но теперь они уже десятки лет, как скончались.

 

И, судя по всему, дочери Вашего дедушки, которые остались здесь, вряд ли они оставались в своем доме? Всех переселяли, все расселяли, конечно.

 

Н.Л.

Нет-нет, они в этом доме не остались. Они не хотели говорить, что они из аристократии, конечно. Конечно, скрывали.

 

А кем они работали? Как сложилась их жизнь? Затрудняетесь сказать?

 

Н.Л.

Да. Не знаю.

 

Но получается, что из всей семьи только Ваша мама смогла уехать?

 

Н.Л.

Нет. Еще одна сестра приехала во Францию, тетя Нося. Но она скончалась. У нее одна дочь была, у которой не было детей, так что вся эта ветка утихла.

 

А брат Александр, который ушел в Добровольческую армию? Что с ним стало?

 

Н.Л.

Его тоже пулей убило сзади как-то. Им сказали, что Красная армия приходит, сказали – убегайте, убегайте! Так мне передавали историю. И его убили. Он на лошади скакал, пуля его убила в спину.

 

У него еще семьи не было, когда он ушел на фронт?

 

Н.Л.

Не было, он еще был молодой.

 

Вот так революция распорядилась… Как складывалась жизнь Вашей мамы дальше? Вот, она через Эстонию проехала.

 

Н.Л.

Она приехала во Францию, каким-то образом она очень быстро нашла работу.

 

Но она же была совсем юной девочкой!

 

Н.Л.

Она была подростком, она все-таки прожила несколько лет в Эстонии. Потом приехала во Францию. С моим отцом они создали семью. Она просто давала уроки русского языка, частные. И мы этим жили. Частично.

 

А как они встретились?

 

Н.Л.

В русской эмиграции, в общем.

 

В Париже?

 

Н.Л.

В Париже, да.

 

А где? На балу, или в лагере? Ведь были русские балы. Или в церкви?

 

Н.Л.

Нет, не в церкви. Они познакомились у какой-то такой дамы, которая называлась Софья Абрамовна Рейн. Моя мать ее не любила, потому что она очень много занималась революцией.

 

Софья Абрамовна? А, революционерка?

 

Н.Л.

Да. Вот, мать говорила: «Ты к ней едешь, но смотри, что она натворила с нашей страной». Они там встретились, потому что мой отец – ему пришлось быть столяром – он ей строил мебель. Каким-то образом они там и встретились.

 

Они создали семью. У них было венчание?

 

Н.Л.

Нет, они не венчались.

 

Они были православными или их вера была не очень крепка?

 

Н.Л.

Лодыженские очень скептически относились к религии. Честно говоря, я никогда не видел моего отца в церкви. А моя мать очень верующая была. Она – очень верующая, а мой отец скептически относился.

 

Ну вот, те   либеральные взгляды, которые у него в юности были, они так и сохранились.

 

Н.Л.

Вот-вот. И у него был старший брат Иван, который тоже очень скептически относился. У Ивана была дочь, которая родилась не то в 13-м, не то в 14-м году, около Петропавловской крепости.

 

Е.Л.

Тетя Катя?

 

Н.Л.

Тетя Катя, да. И она никогда в церковь не ходила. Они приехали во Францию. Но когда немцы завоевали Францию, мой дядя сказал: «Ну хорошо. Я уехал от большевизма, не хочу жить и при фашизме». И поехали они в Америку.

 

А ваши родители остались?

 

Н.Л.

Остались, да.

 

В годы Второй мировой войны – как сложилась их жизнь?

 

Н.Л.

Вот это никак не знаю. Об этом не говорили совсем.

 

Ваш папа не воевал, во всяком случае, против фашизма?

 

Н.Л.

Нет-нет, он не воевал.

 

Итак, у них сложилась семья. Сколько детей родилось у Ваших родителей, как они вас воспитывали.

 

Н.Л.

Трое детей. И у моей матери была дочь. До того, как она встретила отца, она была замужем. Потом они разошлись, она встретила моего отца. Трое детей: брат, сестра и я последний.

 

Как они вас воспитывали? Ваш папа был неверующим человеком, мама верующая. Как у вас с религиозным воспитанием в семье складывалось? И, вообще, с культурным воспитанием: литература, музыка?

 

Н.Л.

К культуре у нас довольно сильные интересы. Вот, я помню, как мои родители спорили между собой: Екатерина Великая – прачка или не прачка? Вот они ссорились. Мой отец считал, что она прачка была. Потом, он очень интересовался историей, много знал наизусть. Моя мать тоже массу читала. А для того, чтобы учить русский язык, я ей вслух читал «Войну и мир», я очень хорошо помню. А она обожала Толстого и Чехова. Рассказ Чехова «Человек в футляре» у меня остался в памяти. Толстого она читала, перечитывала, когда ей немножко грустно было в жизни. Она обожала Толстого.

 

А Достоевский?

 

Н.Л.

Достоевский – меньше о нем говорили.

 

У Вас осталась любовь к русской литературе, благодаря Вашим родителям?

 

Н.Л.

Да, я обожаю, ее, очень люблю русскую литературу. Вообще, русский язык для меня очень такой – приятный, домашний, приветливый язык. Как только я слышу русский язык, то у меня – ну, как вы теперь говорите – большая эмоция. Это меня очень трогает. Я просто люблю слушать русский язык. Он мне напоминает мое детство, как мы ходили смотреть «Ревизор», смотрели все эти пьесы русской эмиграции.

 

Русские эмигранты ставили эти пьесы?

 

Н.Л.

Ставили, по-русски. И «Ревизор», и Чехова, и т.д. Мой один самый верный друг – это внук Бориса Зайцева. Так что я никак не мог предвидеть, что он будет таким известным в России.

 

А Вы читали произведения Зайцева?

 

Н.Л.

Ну да, я читал, у меня там книга «Тишина», которую я не докончил.

 

Сложно читать его?

 

Н.Л.

Сложно, потому что там еще «твердый знак», я отвык. А с Борисом Зайцевым у нас такой анекдот был. Петр Сологуб, мой друг, его внук, мы приходили, чай пили утром. И как-то он нас спросил (нам было пятнадцать лет): «Вы Данте читали?» Мы говорим: «Нет, не читали, потому что это было по-французски». А он: «Вы знаете что, а я перевел Данте на русский. Так что теперь можете читать». Очень такой элегантный.   Борис Зайцев… Я очень хорошо помню его.

 

Вы жили недалеко от него?

 

Н.Л.

Я часто приезжал к моему другу и у него ночевал. По-дружески. И вот, Наталья Борисовна устраивала все эти кружки литературные в их доме.

 

А Вы встречались там с кем-то еще из людей, которые потом стали известными? На литературных кружках.

 

Н.Л.

Наверное, встречал, но не помню. Я, наверно, встречал Бунина, но я не знал, что это Бунин.

 

А Ваши родители в это время кем работали? Вот, Ваша мама начала с преподавания русского языка. А как потом? Вживание во французскую среду – как проходило? Они, кстати, французский язык уже знали, когда приехали?

 

Н.Л.

Да. Но дома только по-русски говорили. Я вообще, когда начал школу французскую, по-французски совсем не говорил.

 

Но это помогло Вам сохранить русский язык. И вот: папа столяр, мама преподавала русский язык. А потом как-то менялась их жизнь? Смогли они найти какое-то более стабильное место в обществе?

 

Н.Л.

Нет, они так и продолжали всю жизнь.

 

И папа имел столярное дело?

 

Н.Л.

Да-да, маленькое столярное дело. Я там работал по средам, потому что среда – это такой отпускной день школьный. К нему в мастерскую ходил. Это очень тяжелая работа.

 

Тяжелая, да? А религиозное воспитание в вашей семье?

 

Н.Л.

Религиозное   воспитание у меня – это только моя мать. В общем, это началось, когда я стал ходить в Русское студенческое христианское движение (РСХД).

 

 

А до этого не ходили в церковь?

 

Н.Л.

Нет, мы не ходили в церковь.

 

И мама тоже не ходила?

 

Н.Л.

Она ходила в церковь одна. А потом, когда я начал участвовать в РСХД, мы начали ходить в Церковь, ну – на Страстной неделе и т.д.

 

А сколько Вам тогда лет было, когда Вы стали к церкви приходить, стали членом РСХД?

 

Н.Л.

В РСХД – мне было десять лет. Вник в Движение. Это был очень интересный период.

 

А с кем Вы там вместе были, в этом Движении? Кто оказал, может быть, влияние на Вас?

 

Н.Л.

Отец Алексей Князев, конечно. Мы его страшно боялись.

 

Правда? Он строгий был с вами?

 

Н.Л.

Очень строгий. Потом, Кирилл Ельчанинов. Может, Вы его знаете?

 

Кирилл Ельчанинов – сын отца Александра Ельчанинова.

 

Н.Л.

Вот-вот. Еще – мои друзья: Миша Сологуб, Петр Сологуб, Ирина Зайончек.

 

А как сейчас Вы относитесь к православной вере? Вы человек православный или все-таки немного стоите в стороне от Церкви?

 

Н.Л.

Я не считаю, что я в стороне. Мы ходим.

 

Какой у вас приход?

 

Н.Л.

Серафима Саровского в Париже. Для нас это – это наши корни. Мы этим кормимся, живем. Хотя, может быть, недостаточно, конечно. Но все-таки воскресенье без литургии – это не воскресенье. То, что мы видим тут – это нас очень поражает: возрождение русской Церкви, на крови, на костях. Честно говоря, я в детстве много читал о русской трагедии. Потом это мне так было больно, что я просто перестал читать, потому что слишком тяжело это было.

 

Каких авторов Вы читали?

 

Н.Л.

Но вот – «Не хлебом единым», Дудинцева. Потом – Солженицына. Недавно я прочитал Кравченко. Но я и Алексея Толстого читал, «Хождение по мукам».

 

И Вам стало тяжело, Вы просто перестали читать?

 

Н.Л.

Да. А потом я снова стал читать эти книги.

 

Е.Л.

Это долго длилось. По крайней мере, на десять лет ты оставил все это.

 

Н.Л.

Да, это мне слишком тяжело было. Потом, мне тяжело было то, что во Франции интеллигенция никак не отзывалась об этом.

 

Да? Это им просто неинтересно было?

 

Н.Л.

Это более чем неинтересно. Настрой очень антирелигиозный такой у власти. И потом, большое влияние все-таки оказал марксизм на всех из интеллигенции. Очень тяжелое. Почему-то они к марксизму повернулись. Так что, нам тяжело было. Мы говорили одно, а нам говорили, что это неправда. И до сих пор, конечно, так. И сейчас очень важно, что так говорят о России, о русском народе во Франции. Теперь, например, если во Франции говорить, что мы верующие, мы сразу – интегристы почему-то. Вот какое дело!

Ну вот, мы поехали на Валаам, это меня очень поразило. Приятно поразило, что люди приходят к священнику, просят благословение.

 

Вы видите, что в России, все-таки, христианская жизнь жива?

 

Н.Л.

Очень жива. Гораздо больше жива, чем во Франции. Или в Европе, я думаю, вообще.

 

Вот видите, через такую боль все-таки, наверно, что-то возрождается. Как Вы сказали правильно, на костях мучеников наших, на крови их – это все, Бог даст, поднимется.

А у вас нет такой мысли: хорошо бы в Россию вернуться сейчас?

 

Н.Л.

Мы так приспособились жить во Франции! Наши дети во Франции, то есть все у нас там.

 

Н.Л.

Мы все-таки французы.

 

Из русской литературы – кто для вас остался любимым писателем?

 

Н.Л.

Их много. Толстой. Достоевский, хотя он тяжелый автор. Пушкин.

 

Вы тоже, как Ваш отец, «Руслана и Людмилу» наизусть знаете?

 

Н.Л.

Нет-нет, к сожалению, нет. У меня нет такой памяти.

 

А русская музыка что для Вас значит?

 

Н.Л.

Ну, я Рахманинова люблю.

 

Вот Вы сегодня играли на рояле у нас здесь. Как пианист-любитель Вы когда-то с исполнением произведений Рахманинова встречались?

 

Н.Л.

Я лично не играл, потому что довольно трудно играть его. Когда я начал учиться в экономичческом университете, я нашел, что это довольно сухая наука. Мне хотелось учиться играть на рояле. И я учился в русской консерватории, в Рахманиновской, которая напротив Эйфелевой башни. Мне очень повезло, у меня был чудный учитель, профессор Милош Бажа, поляк, который жил во Франции. Мне очень повезло, потому что это такое время было, когда он чуточку нуждался. А потом, когда я закончил учебу, женился, пошли дети, я перестал играть на рояле. Потом мы пошли в Ноан, где жила Жорж Санд. И вот на концерте одного его ученика я услышал, как он исполнял Шопена. Потом я к нему подошел: «Знаете, у меня в жизни было большое счастье, что я тоже был его учеником». А он мне сказал: «Да, Вам повезло, потому что потом он давал только мастер-классы».

 

Чудесно! А Вы тоже играете, да, Екатерина?

 

Е.Л.

Нет-нет. Немножко пишу, немножко рисую.

 

Н.Л.

Я люблю особенно Шопена, Бетховена, Шуберта – вот этих композиторов.

 

И Вы их исполняете для себя?

 

Н.Л

Частично. К сожалению.

 

А нигде у Вас не бывает таких выступлений – ну, может быть, в кругу своих близких или, там, в приходе?

 

Н.Л

Я не способен играть перед другими.

 

Да? Это только для себя? А что Вам дает музыка, когда Вы играете? Играть и слушать – ведь это разные вещи? Что Вы получаете?

 

Н.Л

Да. Ну мне это душевно что-то приносит… Начинаешь играть музыку или слушать музыку, с первой фразой в музыке сразу получается, что мы в другом мире.

 

А в Петербурге на концерт не удалось вам попасть?

 

Н.Л

Нет, слишком короткое время. Но мы слышали исполнителя Николая Луганского, который к нам приезжал. Мы его слышали в Версале. Замечательный пианист! Другие там есть – Березовский, например, чудно играет.

 

Это как раз те имена, которые звучат в наших лучших филармонических залах: Луганский, Березовский.

 

Н.Л

Как только русский исполнитель – мы идем на него. То есть, и теперь есть молодые, которые очень знамениты. Они чудно исполняют.

 

В вашем домашнем архиве – что осталось от предков? От ваших русских предков: какие-то письма, воспоминания?

 

Н.Л

Фотографии остались. Главным образом, со стороны моей матери.

 

Ей удалось вот таким сложным путем сохранить эти фотографии?

 

Н.Л

Так вот, когда моя старшая сестра приехала в Россию, ей удалось встретиться с Лисей и Тасей, то есть старшими сестрами моей матери. Как-то они сохранили альбомы. Альбом перешел к нам, и у меня есть несколько фотографий. Но я всегда помню, что у моей матери было 3-4 фотографии ее отца, ее матери, которые над постелью ее были. У нее тоже была фотография Медного всадника.

 

То, что ей было дорого здесь, она с собой пронесла через все годы скитаний. А тети, сестры Вашей матери, которые сохранили фотографии здесь – это ведь тоже было очень опасно, хранить фотографии предков. Тем более, если в семье военные были. Они подвергались большому риску, но все-таки они это сохранили.

 

Н.Л

Да-да, это чудо.

 

А какие-то воспоминания остались?

 

Н.Л

Моя мать написала воспоминания, по-русски. Так что могу вам дать.

 

Да, это очень интересно. Воспоминания о той жизни, которая у нее здесь была и в эмиграции, да?

 

Н.Л

Да, у нее такие воспоминания.

 

Мы с удовольствием познакомим наших радиослушателей с воспоминаниями Вашей мамы. Для нас это очень важно, в нашу рубрику «Непридуманное» мы обязательно их включим.

Екатерина, мы говорим о русской культуре. Вот, Ваш супруг рассказал о писателях, о музыкантах русских, которые ему дороги сейчас. Вы занимаетесь живописью, в основном. Может быть, Вам близки русские художники? Или у Вас тоже есть любимые русские писатели, композиторы? Русская культура для Вас – это что?

 

Е.Л.

Я, к сожалению, очень люблю французских.

 

Импрессионистов?

 

Е.Л.

Да, импрессионистов, конечно. Из русских – Репин, конечно. Но, главным образом, я знаю французских. Мы бывали там на выставке русских художников, но …

 

Ближе Вам, все-таки, французские художники. И также это относится и музыке, и к литературе?

 

Е.Л.

Да. Музыку русскую – Римский-Корсаков и все эти музыканты – я не очень люблю. Я предпочитаю совсем классическую. Обожаю барокко, Вивальди и т.д. Насчет литературы: так как я плохо читаю по-русски, то я читаю много французского и иностранного. Русского мало. Я меньше тронута этой культурой. Мои родители были французами. Конечно, русской культуры. Но они мне не передали такой культуры, как у Никиты.

 

 

Если можно, о вашей встрече. Как вы встретили друг друга, и о вашей семье. Какие у вас дети, как вы их воспитываете? И сохраняется ли у них преемственность русская в настоящее время.

 

Е.Л.

Встретились мы в лагере РСХД – Русское Христианское Движение. Там проводили каждое лето. И, в конце концов, встретились. И вот…

 

Но там много народа, в РСХД. Почему Вы выбрали друг друга? Почему Вы обратили внимание на Екатерину и решили, что вот эта девушка мне больше всех подойдет?

 

Н.Л.

Это необъяснимо.

 

Е.Л.

Необъяснимо, нет. Это «свои», во-первых. Мне очень хотелось с русским строить семью, такое гнездо. Это довольно естественно. Так и вышло.

Вот, насчет воспитания. У нас четверо мальчиков: Александр, Петр, Николай и Михаил. Сестра Никиты всегда говорит: «Вы нашли такие императорские имена!» В общем, мы даже и не заметили, это несколько лет спустя она нам сказала: «Ну какие вы все-таки имена нашли». Это нечаянно, в общем.

 

Н.Л.

Александр – потому что мой дедушка именно Саша. Моя мать всегда говорила, что Саша – ее брат, она его обожала. Так что это в честь Саш.

 

Е.Л.

Мой дедушка тоже Александр. У Тучковых наша ветка спускается от Павла Алексеевича. У него был сын Александр, в честь его брата, который погиб на Бородино. Павел – генерал, который был на Бородино, у него был сын Александр в честь его брата. Потом у этого Александра был сын Павел. И, в общем, было так: Александр Павлович-Павел Александрович. Дедушка был Александр Павлович.

 

И вы старшего сына назвали так. А остальным вы давали имена по общему согласию, какое понравилось, да?

 

Е.Л.

Да-да.

 

Ваши дети   воспитываются ли в русском духе немного или они уже чистые французы?

 

Н.Л.

Старший сын любит русский язык, но он женился на француженке, так что….

 

Русский язык уже потерян для него?

 

Н.Л.

Да.

 

Е.Л.

Внуки – это вообще уже только французы.

 

Н.Л.

Второй сын вообще отошел от русских, и от русской культуры, и от Православия. Он совсем к этому скептически относится.

 

Е.Л.

И вообще он уехал в Австралию.

 

Н.Л.

Третий сын тоже уехал в Австралию. Но он всегда любил русский язык. Он говорит с трудом, с большими ошибками, но очень любит говорить по-русски. Но у него нет детей, так что я боюсь, что эта ветвь так и закончится. А последний – более притянут к Православию. Потому что его жена француженка, но она православная француженка. И отец ее был православный священник. Но насчет русского языка не получится у него.

 

Е.Л.

Но все-таки это уже пятое поколение!

 

Но дети все крещеные у вас? Вы их крестили в православной церкви?

 

Н.Л.

Да-да, да-да.

 

Ну, а дальше – они сами выбирают себе путь.

 

Е.Л.

Они решили сами, в общем.

 

Н.Л.

Наши внуки – крещеные, православные.

 

Да? Значит, есть надежда, что во внуках как-то проснется интерес к своему русскому прошлому.

 

Н.Л.

Мы очень надеемся, да.

 

Скажите, пожалуйста: Россия сегодня – как вы ее воспринимаете? Вот, вы сказали, что обрадовались, что православная жизнь здесь живет. А культура, жители Петербурга – как вы их воспринимаете? Со стороны как мы выглядим? Что вас, может быть, немного огорчает?

 

Е.Л.

Что огорчает? Мы чувствуем, конечно, что вся аристократия уехала. И это чувствуется даже на лицах и фамилиях. У нас в эмиграции – там, не знаю: Лопухины, Оболенские. И, в общем, мы чувствуем, что в России все эти фамилии больше не существуют. Вот это нас огорчает.

 

То, что было раньше цветом русской нации, они уже не здесь, так?

 

Е.Л.

И это чувствуется, мы это чувствуем. Я это чувствую, во всяком случае.

 

Н.Л.

Потому что в нашей русской среде в эмиграции, мы так жили, в нашем русском кружке. Для нас Россия – это вот этот кружок. Конечно, когда мы сюда приезжаем, тут есть народ, как во Франции – такой же есть грубый, как русский народ. Но это нас все-таки немного удивляет. Потом, иногда чувствуешь на улице, что нет воспитанности. Грубый, такой, подход иногда. А что теперь нас поражает – все эти огромные машины, мерседесы и т.д., которые здесь разъезжают. И как повернулась Россия с этими олигархами. Это удивительно, в общем.

 

Е.Л.

Как быстро все встали на ноги после коммунизма, я нахожу. После советской России. Но это – надежда большая. Надежда, что может быть все-таки такое возрождение.

 

Но вот сейчас современная Франция, в целом, относится не очень хорошо к России?

 

Н.Л.

Нет, не очень.

 

И простые рядовые французы тоже?

 

Н.Л.

Ну, у нас тоже пропаганда. Антироссийская пропаганда.

 

И это ощущается, да?

 

Н.Л.

Очень сильно ощущается.

 

Те люди, которые не знают Россию, они ее воспринимают через вот это все.

 

Н.Л.

И не понимают, почему на Украине есть люди, которые хотят быть ближе к России, чем к Украине. Это им просто непонятно. И потом, Америка. Они всегда хотели, чтобы Россия была слабая. Это моя мать мне говорила всегда: «Имей в виду, англичане всегда нам все портили». Ну и теперь.

 

Еще в те времена, да? Чтобы понять современную ситуацию, надо немножечко назад посмотреть, как это все развивалось еще тогда.

 

Н.Л.

Да, но поскольку французский народ также некультурный, он уже своей собственной культуры не знает, как он может понять русскую культуру? Политики этим пользуются, чтобы долбить, что они хотят. Ну, чистая пропаганда антирусская.

 

А как вы считаете, почему современный французский народ некультурны? С чем это связано? Плохое ли образование дается в школах или…

 

Н.Л.

Я думаю, что это, отчасти, конечно, большой материализм. И кто читает? Мало кто читает вообще.

 

Мало, да?

 

Н.Л.

Меня поражало, когда мы первый раз сюда приехали в Россию – ну, на улицах все читают, все знают про Александра Дюма и т.д. Может быть, теперь они меньше читают, с этими электронными телевизорами и так далее. Вот это, конечно, отчасти влияет на французский народ. Потом, почему им интересоваться именно русской культурой?

 

Нет особого повода именно на Россию обратить внимание, да?

 

Н.Л.

Они уже стараются сокращать французскую историю, понемножечку. В школах.

 

Ну, а как Вы считаете, образование в школах сейчас достаточно хорошее или все-таки очень низкое?

 

Н.Л.

Низкое. Очень низкое. И оно снижается.

 

Ну, это такая тенденция общая для всего мира, значит.

 

Е.Л.

Религии больше нет. Это вообще стало очень трудно. Все-таки к религии можно культурно обратиться в школе. Вообще детей больше не учат, какие есть религии. А если учат, то со стороны истории. Или вообще нет. Трудно, потому что в литературе много про религии. А если дети не знают, необразованные, их не учат, они не крещеные   и ничего не знают про религию, как они могут понимать, все что в литературе происходит. Вот это большой недостаток.

 

Классическая литература все-таки основу имеет христианскую. И если не знать вот этого, могут быть совершенно неправильные представления.

 

Н.Л.

Да, точно.

 

Наша передача подходит уже к концу. Было интересно узнать ваше мнение, ваши истории, ваш взгляд на нас сегодняшних. Мы, как бы, присматриваемся к вам как к представителям той России, которой у нас уже нет. Вы смотрите на нас, которые сейчас живут в России. И я очень надеюсь, что мы все-таки сможем найти какой-то общий язык. Одним из таких языков для нас является Православие, конечно. И нам очень важно вспомнить те традиции, истоки, которые были здесь до нас.

 

Е.Л.

Да, эту часть истории тоже нужно знать, конечно.

 

Н.Л.

Да, вы много потеряли. Какие, все-таки, после революции у вас таланты были здесь. Вот, например, Марина Цветаева, Анна Ахматова. У меня портрет Анны Ахматовой над моим роялем. Понимаете? «Реквием» — это просто сногсшибательная книга. Все это появилось после революции, так что все богатство не только до революции. После революции многое было.

 

Конечно, что-то прорастает и сейчас.

 

 

Н.Л.

И русский народ очень-очень талантливый. Страшно талантливый русский народ. Например, если смотреть спутники и ракеты. Что сделали американцы? Взяли немецкого фашиста фон Брауна, купили его. И у него было, не знаю сколько инженеров. А у русских   был только Королев. Он один сумел   пустить все эти ракеты. Не говоря о трудностях, которые у него были. Потому что на него очень нажимали и т.д. Американцы страшно удивились, когда увидели, что у русских только Королев этим занимается.

Талантливый народ. Сколько инженеров, сколько писателей! Так что это не надо терять. Это большая надежда наша. А для меня этот русский народ – хотя там есть и часть, которая невоспитанная, которая все-таки грубая – но есть большая часть очень умная, талантливая.

 

Будем надеяться, что именно на этой части держится сейчас до сих пор наша страна. Сейчас нас слышат наши радиослушатели, большая аудитория. Что бы вы хотели им сказать, с каким словом обратиться ко всем русским людям, которые сейчас находятся у приемников?

 

Н.Л.

Ну, я лично им скажу, что, во-первых, конечно, редко кто слышал этот самый крик Анны Ахматовой в «Реквиеме». Никто не услышит и этот голос стомиллионного народа на Западе. Очень мало кто услышит. А второе – конечно, трудности большие. И вот Черчилль говорил, кто такой пессимист, кто такой оптимист. Пессимист – это тот, кто говорит, когда у него трудности: ничего не могу сделать! А оптимист говорит: трудности? – а вот это мне дается много возможностей!

Так что я очень прошу вас: будьте оптимистами. Моя мечта – часто приезжать сюда, и чтобы вы нам говорили о ваших трудностях, не забывая все то, что вы приносите другим.

 

Спасибо. На этом мы нашу передачу закончим. Я напомню нашим радиослушателям, что сегодня в гостях у нас были супруги Лодыженские, Никита и Екатерина. Мы благодарим вас и надеемся, что наши встречи, наша дружба будет продолжена.

 

Е.Л.

Спасибо.

 

Н.Л.

Большое спасибо.

 

 

 

Текст: Л.Д.Зотова