День памяти – светлый день

Программа Марины Лобановой

«Встреча»

Гость: Анатолий Яковлевич Разумов, руководитель Центра «Возвращенные имена» при РНБ, составитель «Ленинградского мартиролога»

Тема: 30 октября – День памяти жертв политических репрессий, церемония «Хотелось бы всех поименно назвать», новости работы Центра «Возвращенные имена» при РНБ

Эфир: 26 октября 2024 г.

АУДИО

 

Анатолий Разумов:

 

30 октября, в День памяти жертв политических репрессий я буду принимать участие:

— в церемонии возложения цветов к Соловецкому камню в 9:45;

— в церемонии возложения венков и цветов на Левашовском мемориальном кладбище (бывшем спецобъекте госбезопасности) в 12:00;

— в церемонии «Хотелось бы всех поименно назвать» (чтение имен Петроградского и Ленинградского мартиролога) на Левашовском мемориальном кладбище в 13:00;

— в церемонии «Хотелось бы всех поименно назвать» у памятника жертвам ГУЛАГа (Соловецкий камень) на Троицкой площади П.С., чтение имен будет проходить с 14:00 до 16:00;

— в церемонии «Хотелось бы всех поименно назвать» у памятника Достоевскому (Большая Московская ул., 2, у Владимирской площади, напротив станции метро «Владимирская») с 18:00 до 20:00;

— в чтении имен жертв репрессий в саду Фонтанного Дома, где церемония традиционно проходит в вечернее время, с 18:00 до 20:00 (накануне Дня памяти стало известно, что церемония «Хотелось бы всех поименно назвать» у музея Анны Ахматовой в этом году проводиться не будет).

 

35 лет назад началась работа с именами пострадавших, то есть погибших, пропавших без вести, пострадавших от государственного террора в Советском Союзе. Мы занимаемся именами и погибших, и пропавших без вести, и пострадавших от государственного террора в советское время, и от войн, и от блокады Ленинграда. Наш сайт и наш Центр – занимается всеми этими именами, то есть без выходных, с утра до вечера мы получаем вопросы о том, как узнать дополнительные сведения, может быть, найти могилку удастся, судьбу, какие возможности архивные есть для того, чтобы семейную историю дополнить. И отвечаем на эти вопросы, так и работаем. Если говорить о Дне памяти… вы традиционно просите меня дать интервью в канун дня памяти, всегда к вам прихожу. Это государственный День памяти, план мероприятий утверждается губернатором Санкт-Петербурга. Мероприятия предполагаются такие же, как и в прошлом году. Традиционно, много лет мы проводим церемонию «Хотелось бы всех поименно назвать», на которой читаем имена Ленинградского мартиролога, Петроградского мартиролога. И те, кто приходит читать имена, прибавляют свои – свои семейные истории, свои имена.

…

Когда открыли впервые для посетителей Левашовское мемориальное кладбище, а это был номерной спецобъект госбезопасности и до весны 1989 года никто не знал, что там, за этим забором, никто из местных жителей не знал, что туда годами по ночам возили расстрелянных… И вот впервые людям разрешили войти туда как на кладбище…

 

 

Первая панихида там состоялась в октябре 1989 года, ее провел отец Александр Ранне, теперь он в Новгороде служит. И сначала просто несколько человек были родных расстрелянных на этой панихиде, но камень от панихида сохранился в центре кладбища, и крестик, который был установлен на дереве. Фотография первой панихиды есть в книге «Левашовское мемориальное кладбище»…

 

 

Так вот, пустили больше людей, я помню, на Пасху и на Троицу в 1990 году. Я видел как люди потоком вливались в деревянные ворота и шли по узкой тропинке… шли вглубь тяжелого, преимущественно елового леса… Но вот первые эти посетители принесли с собой иконки, крестики, записочки, фотографии… и стали их на деревьях развешивать. Так появились первые памятные знаки. И вот на этой центральной дорожке от входа до центра кладбища, где сейчас русский православный памятник и проходят церемонии в дни памяти, посерединке этой дорожки долго висела лента с надписью: «Отец, прости! Я узнал, что ты расстрелян, через 53 года».

…

Ведь сотни тысяч людей без всякого суда были убиты, и не только расстреляны. Я как археолог и историк знаю документально… это же просто отчет был – расстрелян», и в уголовном кодексе высшая мера наказания – расстрел. А людей для плана убивали: забивали дубинами, душили веревками, топили и даже, как в Белозерске, порубили топорами, когда там надо было 55 человек расстрелять в декабре 1937 года, то их вывезли в поле чекисты (имена известны) и порубили топорами. И это всё – чудовищно.

…

Важно не остановиться. Я очень рад, что в нашем городе, несмотря на все какие-то перемены последних лет, мы каждый год прочитываем имена погибших, пропавших без вести, пострадавших от государственного террора. Это очень важно.

…

В нынешнем году мы будем читать как имена уже опубликованные в 13 томах Ленинградского мартиролога, так и те, которые только готовятся к печати. То есть не только имена пострадавших в 1937-1938 годах, но, к примеру, с 1934 года, это следующая книга памяти, которая готовится к печати, оттуда имена мы тоже будем читать.

 

…

Мой помощник из рабочей группы Ленинградского мартиролога Юрий Петрович Груздев был фронтовиком и блокадником, у него несколько боевых наград как артиллериста. Он ведь пришел как читатель когда-то в библиотеку, а потом стал членом рабочей группы мартиролога. И при разнице в возрасте в 30 лет мы беду нашей истории видели очень сходно: для нас имена – и войны, и блокады, и террора – были в одном ряду важности. Поначалу ведь мы только мечтали, что будет такое время, когда можно быть вслух и на какой-то церемонии читать имена… А затем это состоялось, и это прекрасно. Я всё время думаю о том, как верно то, что мы не остановились. Это ведь работа навсегда, на самом деле, работа этой памяти – она навсегда.

Почему мы начали с книгами памяти работать? Книги памяти в нашей стране разрешили только через 40 лет после войны, во время большой оттепели, а до того нельзя было. На кладбище, на памятнике можно имя, в семье можно хранить, но так, чтобы своды эти бесчисленные, бесконечные миллионов имен погибших, пропавших без вести на войне –  это разрешили через 40 лет после войны. А еще через 5 лет разрешили имена погибших от государственного террора. И вот всеми этими книгами памяти мы занимаемся в Центре «Возвращенные имена». … Так вот: они все не окончены и они не будут окончены, наверное. Это вечная работа памяти. Очень много уточняется, очень многие имена добавляются и по сию пору.

…

Вот эти все репрессии, этот государственный террор советский, который начался красным ленинским террором, ведь был не только до войны. На Левашовское мемориальное кладбище, то есть на бывшей спецобъект госбезопасности, возили расстрелянных до войны, во время войны и после войны. Эти периоды истории переплетаются, и переплетаются семейные судьбы, переплетаются имена. И вот могу вам сказать, что сейчас, наверное, половину времени, может быть, больше, у меня, у моих коллег занимает работа, чтобы эти имена связать – в одни семьи, в одну историю. Мы много сейчас занимаемся именами блокады и тем, как они переплетены с историей репрессий.

Вот смотрите, в Книге памяти блокады есть имя моей коллеги, сотрудницы Публичной библиотеки Веры Ивановны Байковой, она умерла от дистрофии в декабре 1941 года. Мы дополняли чем могли эту справку, но сейчас, когда заново вернулись к ней… Мы по адресам пытаемся объединить сведения о семьях… И вдруг видим: по этому же адресу погибли еще трое.

…

И вот беда всей семьи собралась теперь. А мы объединяем ссылками все эти справки и ставим красный мак при каждом погибшем. И теперь в Книге памяти они объединены: погибла в декабре наша коллега Вера Ивановна, вслед за ней, весной умерли трое ее дочерей, а в это время в армии был глава семьи.

…

Одновременно получаю письмо от Валерия Григорчука, который занимается исключительно блокадной темой и очень много нам помогает, и вот он пишет, что на Большеохтинском кладбище есть такая могила, она официально учтена, семейный участок: Павел Генрихович Кок, биолог, специалист по аналитической химии, профессор (на сайте Петербургского университета о нем есть справка в разделе «Биографика»). И стоят годы его жизни: 1886-1942. Но я-то о нем нахожу сведения, что он был расстрелян в 1938 году в Йошкар-Оле. Как это понимать? И там же, на этом семейном участке – могила его дочери. И что же надо думать? Неужели она могла его каким-то образом после расстрела перевезти сюда и здесь захоронить? Разгадка совсем в другом. Он был выслан из Ленинграда в республику Марий Эл, жил и работал на периферии, в провинции, там преподавал, пока не пришли планы партии  и правительства, кого арестовывать. И во время Большого террора, в ходе выполнения таких планов, те, кто был выслан… были первыми кандидатами на включение в список на репрессии. Очень много людей, высланных когда-то в Уфу, в Оренбург, в данном случае в Йошкар-Олу… попали в расстрельные списки. И он там расстрелян. А его дочка, которая потом стала нейрохирургом, вот она похоронена тоже на этом семейном участке… она добилась его реабилитации во время первой «оттепели»… так вот, в пятидесятых годах она добилась его реабилитации и ей выдали, как тогда полагалось, лживое свидетельство о смерти.

В нем было написано, что он умер от такой-то болезни в 1942 году. Тогда было правило, приказ даже – не сообщать родственникам о смертной казни. Прибавляли примерно 5 лет от момента расстрела… а эти годы – попадали на время войны. И вот тебе выдали органы ЗАГС официальное свидетельство, значит, ты ему веришь. … И вот дочь, получив такой официальный документ о смерти своего отца, поставила ему кенотаф. И таких кенотафов много на обычных наших кладбищах. Сейчас вышло второе издание путеводителя по Смоленскому православному кладбищу, и там Вячеслав Савицкий, автор-составитель, выявил несколько подобных кенотафов.

 

 

А в книгах памяти блокады – много имен тех, кто был на самом деле расстрелян в 1937-1938, а по сведениям ЗАГС – умер в 1942…

…

Я надеюсь, церемония «Хотелось бы всех поименно назвать» состоится, и я, наверное, назову и имена сотрудников нашей библиотеки, тоже моих коллег Владимира Николаевича Бенешевича, его сыновей Дмитрия и Георгия и его брата Дмитрия. Они все четверо были расстреляны.

…

А супруга Владимира Николаевича Бенешевича Людмила (Амата) Фаддеевна – она и в лагерях побывала, и вышла из лагерей, и во время блокады работала в педиатрическом институте, и преподавала, и какие-то инструкции сочиняла, получила медаль за оборону Ленинграда. И она реабилитировала их в конце пятидесятых годов. Но так и не узнала, что они были расстреляны.

 

 

Она так и ушла из жизни (в 1967 году), не узнав, что они были убиты. И когда к ней пришли из архива Академии наук (а Владимирович Николаевич Бенешевич –  знаменитый византинист, знаменитый ученый с множеством трудов) просить какие-то его рукописи, книги из его наследия, то они увидели, что одна из комнат квартиры наполнена мужской одеждой: она ждала их из лагерей, продолжала ждать, и согласно изменившейся моде покупала для них новую одежду. И так до конца своих дней не узнала, что ее мужи два сына – расстреляны.

150 лет со дня рождения Владимира Николаевича Бенешевича в нынешнем году.

 

 

…

Готовлю к изданию новую книгу «Левашовское мемориальное кладбище», это будет уже шестое издание этого путеводителя. … Я расскажу, как я вижу это место, которое из места злодеяния мы все вместе превратили в народный мемориал, место памяти. Это для меня сейчас важнейшее. … Я смотрю на плоды того, что мы сделали в Левашове: мы позволили людям высказаться там и через полвека оставить те надписи, какие они хотели, поставить те памятники и памятные знаки, которые они хотели бы поставить. Здесь никому не было отказано в таком праве. Это единственное такое место.

А это был очень большой путь. И начался он в 1989 годы, то есть 35 лет назад, когда бывший спецобъект рассекретили… И тогда обсуждали – а что здесь сделать? Как будет это всё выглядеть? И было решено по возможности оставить так, как есть…

…

Но сейчас мы находимся в очень сложном состоянии. Уходят те, кто создавал это своими руками… Приходят новые, которые из пионеров, и они иначе смотрят на это, считают, что всё было «неоднозначно»… И те, кто вот сейчас подрастают, которые не знают, чему из этого верить и как к этому всему относиться. И я точно знаю, что есть люди, которые бы переделали сейчас, взяли бы и переделали этот мемориал, у нас такие есть уже случаи в Российской Федерации, когда пытаются созданное и уже намоленное взять и как-нибудь поменять несколько иначе. Некоторые большие мемориалы, времени Большого сталинского террора, тоже иной облик получили. Это и Пивовариха в Иркутской области, это Катынь в Смоленске, это же происходит сейчас с Медным под Тверью, с Сандармохом в определенной степени, пытаются уже переменить… И я боюсь, что дело может подойти и к нашему Левашовскому мемориальному кладбищу.

Поэтому все, кто меня слышит, поймите, есть что-то невероятное у нас прямо в черте города! Всего полчаса езды до Левашова на рейсовом автобусе 75 от метро «Проспект Просвещения». … Надо посещать это место, увидеть своими глазами, и быть готовыми к тому, чтобы сохранить его таким, какое оно сейчас есть. Понимаете, там как-то странно довольно-таки, особенно начиная с прошлого года… какие-то события странные происходили.

…

И вот представьте, я сейчас пишу книгу, путеводитель по Левашовскому мемориальному кладбищу, и вот я подвожу паломников к этому месту, рассказываю об этом памятнике, а его нет, он исчез. И что? Кому-то придет в голову еще там что-нибудь такое сделать? Нам говорят: памятник вернется после реставрации… Очень надеюсь. Но всё никак не возвращают.

 

 

Мы должны это место беречь, другого такого нет и не будет. Рассекречено было единственное место. У нас официально не подтверждено даже место расстрелов у Петропавловской крепости. Да, были раскопки, а найденные останки захоронили на кладбище Памяти жертв 9 января. А где мемориальная доска хотя бы на стене? У нее оказалось очень много противников: «А вот вы знаете, туристы будут ходить смотреть». И никакого мемориального знака нет. … А там под дорогой были вот эти первые тайноубитые. Ведь ничего не менялась в процедуре самих убийств: тайно поубивали и в яму свалили. Когда уже речь пошла о тысячах, а не сотнях, тогда стали утрамбовывать, поленницами складывать, а там просто понабросали в яму кое-как… Да еще сначала бросали вместе с предметами какими-то личными… а потом уже началась, с девятнадцатого года, конфискация «в пользу государства», поэтому без предметов уже в последующее время.

…

Мне говорят: смотрите, что творится – памятник Сталину поставили! Так что же удивительного-то? Что удивительного, если мы живем с этим некрополем на Красной площади ответственных за самые большие злодеяния. Там лежат ответственные за красный ленинский террор и там лежат ответственные за большой сталинский террор. И мимо них вот все ходят парадами и так далее. Так что удивляться-то? Мы не перешагнули.

 

 

Марина Лобанова:

 

Да, это важнейший символ и он – в сердце нашей страны, в столице на главной площади.

 

Анатолий Разумов:

 

И есть второй символ очень важный… и я знаю, что и Александр Исаевич Солженицын относился к этому как к тяжелой ошибке: это восстановление гимна несуществующей страны, Советского Союза.

…

 

Марина Лобанова:

 

Вот вы сказали, что общественное покаяние сложно представить, можно представить только личное. Но личное без общественного никак не существует, человек же социальное существо по определению. То есть любое личное покаяние всегда будет иметь общественную форму, другой формы у личного покаяния вообще нет. И поэтому здесь нет никакого противоречия.

 

Анатолий Разумов:

 

Мой коллега Михаил Борисович Рогачёв был составителем многотомного Коми-мартиролога, вот Коми-мартиролог называется «Покаяние». И мы через годы после учебы встретились, я прилетел в Сыктывкар, объезжал тогда Северо-Запад России с этим проектом «Возвращенные имена», и поговорили с Михаилом… и Миша мне как-то говорит, чуть потупив глаза: «Знаешь, вот «Покаяние» – это не мое название, я это название книге не давал, но тут так придумали». Вы знаете, когда что-то звучит раньше времени и пафосно, когда в нашем пространстве, которое привыкло к фанфарам, барабанам, пафосу и так далее, то многие ждут какого-то вот этого, чего-то такого.

Покаяние… мы, конечно, мечтали о нем. Но оно вырастает из ростков… всё больше должно быть слышащих, говорящих, понимающих. Нас должно быть достаточно много, чтобы и другие услышали нас. Чтобы рядом были тоже наши, а не «не наши». Вот для меня нет «не наших», а я – для кого-то «не наш». Вы, может быть, удивитесь, но это точно. И вот будут писать: а вот у них это неправильно, они неправильно это помнят, это надо иначе, а вот вы делаете что-то совершенно не то, а вы, может быть, это против чего-то делаете… И так далее. Такого много. Как на этом фоне сейчас думать об общем покаянии?

…

Конечно, мы болезнь не преодолели, беду мы не преодолели. Мы не преодолели беду эту.

 

Полностью слушайте в АУДИО.

 

См. также: