Дитрих Бонхёффер. Биография

Программа Марины Лобановой

«Встреча»

Гость: Дмитрий Николаевич Лебедев

Тема: биография и богословие Дитриха Бонхёффера

Передача 1

Эфир: 5 октября 2024 г.

АУДИО

Марина Лобанова:

Почему Бонхёффер вдруг стал так актуален и популярен именно для русского православного читателя?

Дмитрий Лебедев:

Мне кажется, он интересен с двух точек зрения. Во-первых, он жил в очень интересное время. «Интересное» – скорее, такое позитивное слово, но его время действительно требовало серьёзных богословских решений и размышлений. Бонхёффер жил в первой половине XX века, и так получилось, что его становление во многих пунктах совпадало со становлением Гитлера. Когда Бонхёффер поступал в университет в 1923 году – произошёл «пивной путч». В 1926 году Бонхёффер пишет в университете проповеди, катехизические занятия для подростков, а Гитлер учреждает гитлерюгент. В начале 1930-х годов Бонхёффер завершает свое становление как теолог, становится пастором, вырабатывает свой богословский стиль, а Гитлер активно участвует в политике, наращивает политический вес и в январе 1933 года становится рейхсканцлером. И начиная с юношеских лет Бонхёффер оказывается в состоянии полемики с национал-социализмом, сначала, может быть, через семью, через своих родителей он знакомится с национал-социализмом и с отрицательным отношением к нему, потом он вырастает и сам сталкивается со всем этим. И вот с первых дней Гитлера у власти Бонхёффер выступает в качестве его оппонента. Потом начинается притеснение евреев, Бонхёффер реагирует и на него. Потом начинается Вторая мировая война, которая тоже ставит много проблем перед немецкими христианами и вообще немцами в целом. Это и вопрос о том, можно ли участвовать в войне, как быть, когда твоя страна ведет неправедную войну. Многие, в том числе христиане, считали, что пусть Гитлер плохой, пусть война неправедная, но сейчас Германия воюет с кем-то и вопрос стоит о благе Германии, поэтому даже пусть Гитлер плохой, и в целом я с ним не согласен, но раз Германия воюет, значит, я должен за нее воевать. Так, например, отец невесты Бонхёффера погиб под Сталинградом в 1942 году, и, насколько мне известно, вот он исходил из таких соображений. Здесь тоже нужен был богословский ответ на эти вопросы. Наконец, Бонхёффер как участник антигитлеровского сопротивления (наверное, то, чем он больше всего известен, особенно в России) тоже стоял перед вопросом: как он, пастор, может участвовать в заговоре, подразумевающем убийство, при том, что сам он в 1930-х годах был активным пацифистом, выступал за то, что и война недопустима, и убийство недопустимо. Здесь он к этому заговору присоединяется. Может ли вообще христианин убивать, бывает ли меньшее зло по отношению к большему, насколько непреодолимы заповедь «не убей» или новозаветная заповедь «не противься злу». Вот как с этим быть –  наверное, про это размышляли и многие другие богословы, и в более спокойные времена, но всё-таки слова человека, который просто теоретизирует сидя в безопасности где-то, могут быть интересными, но они не так нас затрагивают, как слова человека, который был в этом, жил вот в эти времена и, в конечном счёте, умер за свои взгляды. Наверное, и смерть Дитриха Бонхёффера – такая показательная, многие сказали бы мученическая, добавляет веса тому, что он писал, потому что это показывает, что он писал это не просто как такую умозрительную теорию, а как то, ради чего он готов пожертвовать жизнью, чему он готов следовать до конца.

…

Другой аспект, что Новое время и до этого эпоха Просвещения ставят перед теологией новые проблемы. Если в Средние века было принято воспринимать Писание как в том числе и учебник по естествознанию (Бог сотворил землю за 6 дней, значит, вот за 6 суток она и была сотворена; в Писании написано, что существует небесная твердь, значит, небо твёрдое, и так далее), и в том числе Церковь брала на себя некоторые полномочия структур, которые о том, как устроен этот мир. Следствием эпохи Просвещения стало развитие естественных наук, и оказалось вдруг, что Библия не настолько точно воспроизводит устройство мира, и вообще Библия, оказывается, это не учебник по биологии и не учебник по географии, а книга о чём-то другом. И многие церковные мыслители стали пытаться объяснить, а в чем тогда ценность христианства. Вот про что – мы, если вдруг оказывается, что Библия – не про то, про что мы думали раньше. И многие мыслители начинают отступать в область или психологии, или этики. Да, Писание – не учебник по биологии, но Писание и Бог – это источник этики. Так, например, считает Кант, который приводит еще одно доказательство бытия Бога, моральное, которое, примитивизируя, можно передать так: в этой жизни мы видим, как плохие люди живут хорошо и долго, хорошие люди живут плохо и мало, но при этом должна существовать какая-то справедливость. Если она не существует здесь, то, значит, она существует после смерти. Значит, есть Бог, который после нашей смерти восстановит эту справедливость и плохие люди будут как-то наказаны, а хорошие люди получат благое посмертное существование. Другой подход коренится, может быть, в философии Шлейермахера и дальше развивается – это психологическое отношение к христианству, перемещение Бога в душу человека. Вот выражение «Бог в душе» (которое в православном контексте значит немножко другое), наверное, хорошо описывает его подход. Он концентрируется на моих переживаниях божественного, религиозного, моём религиозном чувстве, моих личных отношениях с Богом. Вот на всём, что касается чувств, потому что кажется на тот момент, что чувства, психология – это то, до чего естественные науки не доберутся, это то, что является моим личным делом, защищённым, скажем так, от наступления наук.

Дальше появляется то, что называется либеральная теология. В узком смысле это течение, возникшее в Германии во второй половине XIX века и окончившееся в самом начале XX. Его представители (Эрнст Трёльч, Альбрехт Ричль и другие) продолжают выступать как миссионеры вот с этих позиций, это действительно верующие люди, которые хотят показать своим современникам богатство христианской мысли, важность христианства. Сейчас слово «либерал» часто ругательное, но они при всех минусах, которые в итоге получились, действительно пытались рассказать своим современникам о христианстве. Но когда мы всё сводим к этике (одно из важных свойств либеральной теологии), к этике и к человеку, то получается, что область догматики утрачивает своё значение. Здесь можно поставить вопрос: Иисус Христос важен нам главным образом потому, что Он жил, умер и воскрес (догматическая часть), или потому, что Он был проповедником этических норм, потому что Он оставил нам Нагорную проповедь, потому что Он оставил нам много притч, Он научил нас любить ближних, Он показал нам личным примером, как должен христианин жить (вот это этический аспект и на него, главным образом, делался упор либеральными теологами).

Возникает вместе с тем такое движение как культурпротестантизм – понимание христианства как во многом аспекта культуры. Это связано с этической составляющей и с психологической составляющей (как я переживаю Бога, как я это выражаю в свою жизнь).

Как это часто бывает, когда христианский миссионер пытается приблизить христианство к секулярному миру – происходит секуляризация христианства, оно становится скорее такой умозрительной философией, чем смыслом жизни.

После Первой мировой происходит некоторое переосмысление. В целом люди задумываются, как так: казалось, что мы достигли таких высот мысли, такого качества жизни… Как вдруг произошло, что мы много лет друг друга убивали тысячами? Как произошло такое, что случилась эта война? И теология тоже над этим задумалась.

Казалось что вот-вот мы построим Царство Божие, что вот у нас исследования такие серьезные, и казалось бы, вот мы как никогда близки к Писанию изначальному, а вот происходит такое.

И в этот момент возникает новое богословское течение, которое называют по-разному, иногда называют теологией кризиса, иногда диалектической теологией. Одним из ее отцов можно назвать Карла Барта, который учился в университете у либеральных теологов, изучал гуманитарные науки, в том числе текстологию, древние языки, всё то, чем была действительно сильна либеральная теология, которая пыталась говорить на языке гуманитарных наук и в том числе рассматривала Библию, раннехристианские источники как памятники литературы, пользовалась технологическим анализом, профессора действительно очень хорошо знали и древнееврейский, и греческий.

И вот Карл Барт, закончив университет, уехал в швейцарскую деревушку и обнаружил, что ему нечего сказать обычным прихожанам, что все эти познания в текстологии, в языках, в том, кому атрибутировать то или иное послание, какие там вставки, какие лакуны, какие добавления, –  никак не помогают ему проповедовать обычным людям, потому что людям нужно проповедовать не текстологию, а Христа. И у него происходит в голове какой-то поворот, и он (по-моему, в 1919 году) издает книгу «Послание к римлянам», а потом меняет её и в 1922 году выходит второе издание, которое сделало его известным. Здесь он комментирует Послание к римлянам, но комментирует очень развёрнуто, это большая книга, там он производит переворот в современной ему теологии: он говорит о том, что Бог не близко к нам, Он не имманентен человеку, что Его нельзя вот так взять и познать при помощи каких-то научных инструментов, которые нам доступны. Бог трансцендентен, непознаваем, между человеком и Богом – огромная дистанция. В этом смысле человек не совсем центр вселенной, человек – это маленькое, грешное, слабое существо по сравнению с Богом. Барт возвращает догматике её вес, возвращает Богу Его сотериологическое значение: говорит, что без Бога мы не спасёмся. Нам недостаточно просто видеть во Христе пример и повторять за Ним, нам важна Его благодать. Он возвращается как будто к истокам Реформации, к Лютеру, поэтому это движение иногда называют еще и неоортодоксией (если Лютер –  ортодокс, то Карл Барт, иногда Пауль Тиллих, Дитрих Бонхёффер – неоортодоксы).

Вот это новое движение оказалось очень живым за счёт своей какой-то внутренней энергии и, мне кажется, за счет христоцентричности. Поскольку здесь Христос воспринимается как личность и очень много говорится об отношениях с Ним, то по сравнению с таким закостенелым и академичным, кабинетным либеральным богословием диалектическая теология оказалась свежей и перспективной.

Но при этом до сих пор это движение еще не очень изучено, и как будто еще не очень поняли, а что вообще это было. Это хорошо видно по тому, что разных теологов, которых можно было бы причислить к диалектической теологии, иногда по-разному классифицируют. Например Пауль Тиллих – иногда «диалектический теолог», иногда вообще «неолиберал». Бонхёффер тоже иногда то «неолиберал», то «неоортодокс», то еще кто-то. Потому что, может быть, трудно понять, а чем все эти теологи схожи.

Бонхёффер интересен как представитель этого малоизученного направления, но такого живого. С одной стороны, в чем-то ученик Барта, с другой стороны, оппонент Барта, в чем-то собеседник Тиллиха, в чем-то оппонент Тиллиха, точно критик Бультмана, и вот, кажется, он хороший пример для изучения этого течения. К тому же Бонхёффер в немецком мире, лютеранском мире очень известен. … Сейчас нет такой протестантской семинарии, где не висел бы его портрет или его цитата. Его очень ценят, его очень любят. Вопрос в том, насколько читают и соглашаются с ним, потому что все-таки он достаточно ортодоксальный писатель для современного лютеранства, но он совершенно точно ценен. В западном мире его читают и католики, с католиками у него были неплохие отношения и при жизни, например, одну из глав своей «Этики» он написал в монастыре Этталь в баварских горах.

Почему он интересен православным? У православных он не очень изучен, даже у западных. В России он становится известен, наверное, с 1990-х годов. … В конце 1980-х Григорьев переводит «Письма из заключения» и в 1994 году они издаются отдельной книгой. Дальше потихонечку растет качество исследований, улучшаются переводы. В 2010-х годах уже выходят в издательстве Библейско-богословского института «Этика», «Проповеди». До этого появляются переводы книги «Nachfolge», которая по-русски получает название «Хождение вслед». Но до сих пор с исследованиями довольно плохо. Есть несколько ознакомительных статей, но подробных исследований мало.

Мне кажется, что разные православные по разным причинам к нему приходят. С одной стороны, наверное, для более открытых внешнему миру православных, более спокойно относящихся к протестантам и католикам, Бонхёффер такой же живой проповедник, как Шмеман, как мать Мария Скобцова, как Антоний Сурожский. Вот в нём есть что-то такое живое, какое-то живое чувство Иисуса Христа, кажется, что вот это может быть ценно. С другой стороны, Бонхёффер действительно достаточно ортодоксальный автор и, например, мой научный руководитель считает, что Бонхёффер – один из самых православных протестанских авторов. То есть, наверное, если православным и читать протестантов, то Бонхёффер в этом смысле ближе всего будет к православию. Хотя, конечно, Бонхёффер лютеранин.

…

Бонхёффер как автор иногда кажется провокационным. Когда мы открываем его книги, очень легко найти какую-то цитату и возмутиться, а потом вырвать ее из контекста и возмущенно написать о ней что-нибудь. С другой стороны, читая его, важно помнить, что Бонхёффер всегда очень тщательно выверяет свои слова и он никогда не пишет что-то возмутительное просто потому, что он не додумал эту мысль. Кажется, что в чем-то такой был его риторический приём – немножко возмутить слушателя и читателя, чтобы замотивировать его внимательнее читать дальше. И дальше, как правило, он предлагает какой-то уравновешивающий тезис, который устраняет вот эту возмутительность.

…

Как переводчик я постоянно в поиске баланса между точностью формулировок и какой-то творческостью.  Наверное, я не боюсь подходить к этому творчески, потому что перевод – это всегда в каком-то смысле интерпретация. И еще меня утешает, что у меня достаточно строгие критики. Я перевожу не один, я показываю свой перевод, особенно трудные места, нескольким переводчикам, которые гораздо опытнее меня и они разные, и мне очень помогает – видеть, что они со мной соглашаются или не соглашаются. Мой научный руководитель Илья Сергеевич Вевюрко смотрит мои переводы, мы советуемся с отцом Петром Мещериновым, с Любовью Борисовной Сумм и над сложными местами часто думаем вместе. В этом смысле это позволяет мне немножко «размазать» ответственность более равномерно.

…

Марина Лобанова:

В одном из выступлений отец Петр сказал, что Бонхёффера часто переводят не совсем верно.

Дмитрий Лебедев:

Самое нелюбимое место отца Петра – это перевод названия сборника «Сопротивление и покорность». В немецком языке сборник писем из заключения Бонхёффера вышел с названием «Widerstand und Ergebung» и Григорьев в конце восьмидесятых перевел его как «Сопротивление и покорность». Отец Петр считает, что оба слова неудачные, потому что «сопротивление» – это что-то про такой скорее подростковый протест, что-то сделать назло, а «покорность» вызывает ассоциации с тем, что я сопротивлялся-сопротивлялся, а потом сдался и приуныл, опустил руки. Слово «widerstand» состоит из двух корней, «против» и «стоять», и если переводить калькой, то это «противостояние». «Ergebung» – это слово с корнем «давать», и, в том числе, его можно перевести как смирение, может быть, в христианском смысле, передачу ситуации, передачу себя в руки Божии. Мы с отцом Петром спорили на эту тему, пытаясь найти какие-то более удачные варианты, но в итоге не сошлись ни на чём и решили, что когда мы будем издавать полное собрание писем из заключения, мы не будем вообще переводить вот это название «Widerstand und Ergebung», а назовем его просто «Письма и заметки из заключения», чтобы убрать спорный момент, поскольку всё-таки название это не Бонхёффера, название дали сборнику издатели, поэтому оно не так важно и ценно.

…

Периодически бывают в переводах лакуны. Например, в книге «Nachfolge» («Хождение вслед») в оригинале есть место, где Бонхёффер сравнивает общину христиан в Германии с теми, кто находился на Ноевом ковчеге… В одном из переводов это предложение просто потеряно, его нет. Кажется, в новом издании, 2024 года, его вставили, вернули.

Бывают места, где переводчик не очень, может быть, знал предыдущий богословский контекст, и поэтому, выбирая между несколькими вариантами, выбирал не те слова, которые могли бы показать преемственность текстов. Например, для позднего Бонхёффера очень важно понятие «ответственность». У Бонхёффера есть заметка, называется «Кто устоит?», где он размышляет: а вот кто вообще устоит перед пропагандой, если пропаганда научилась находить ключик и к совести, и к чувству долга, и к рациональности. И он отвечает: устоять могут только те, кто ищет опору в Боге и действует исходя из ответственности. Дальше задаётся вопросом «где же эти ответственные?», что Григорьев переводит «где же эти люди?» И хотя понятно, о каких людях идет речь, но вот это многократное повторение слов «ответственность», «ответственные», и «где же ответственные?» – оно теряется. Кажется, что можно было бы его вернуть, потому что оно важно, например, с точки зрения того, что он пишет в «Этике», в которой тоже половина книги посвящена ответственности.

…

Полностью слушайте в АУДИО.

См. также: