«Дневники» протопресвитера Александра Шмемана

Прот. А.Степанов: Здравствуйте, дорогие братья и сестры. У микрофона протоиерей Александр Степанов.
Сегодня в нашей программе «Экклесия» мы начнем обсуждать мысли отца Александра Шмемана, которые он изложил в своем дневнике, известном уже нашим слушателям, который был опубликован примерно год назад в нашей стране на русском языке. Эта книга произвела очень глубокое впечатление на многих церковных людей. Она затрагивает практически все стороны жизни человека и общества; религиозные и духовные основы жизни, культуру, в особенности литературу, причем литературу на трех языках: на русском, английском и французском; политику, жизнь общества; историю – судьбу России, русской эмиграции. И несмотря на такой широкий охват тем, эта книга поражает удивительным единством, какой-то внутренней самотождественностью. И за ней угадывается удивительная цельная личность автора, которая по существу сформирована Православием.
Для наших бесед мы пока обозначили три темы. Сегодня мы беседуем с профессором протоиереем Георгием Митрофановым. Отец Георгий, здравствуйте.

Прот. Г.Митрофанов: Здравствуйте.

Прот. А.Степанов: И священником Евгением Горячевым. Здравствуйте, отец Евгений.

Священник Е.Горячев: Здравствуйте.

Прот. А.Степанов: Сегодня мы хотим поговорить об историческом пути и, в то же время, историческом соблазне Православия, как сформулировал нашу тему отец Георгий, который ее предложил. Мы знаем, что отец Александр Шмеман занимался достаточно много историей Церкви, и хорошо известна его книга «Исторический путь Православия». В то же время он всегда чрезвычайно живо чувствовал несводимость Церкви к истории. И все же Церковь неразрывно связана с этим историческим путем. Сегодня мы поговорим на эти темы. Я хочу предоставить слово отцу Георгию для начала нашего обсуждения.

Прот. Г.Митрофанов: Спасибо, отец Александр. Я должен, наверное, пояснить, почему парадоксально сформулирована тема сегодняшнего нашего разговора. Безусловно, являвшийся изначально историком, по мере своего становления как богослова и пастыря, отец Александр Шмеман именно к истории в жизни Православия стал предъявлять особенно большие претензии. Вполне понятен его изначальный порыв. Юноша-эмитрант, выросший в среде, которая жила воспоминаниями о великом историческом пути утерянной России, об историческом пути Церкви, в которой они жили в совершенно чуждой им среде и которая составляла суть их жизни, он видел в истории путь, который мог бы уберечь его от той безбытности, безнациональности, бескультурности, на которую обрекались очень многие эмигранты в чуждой среде. Не случаен и выбор его специализации – Церковная история – в Свято-Сергиевском богословском институте. Показательна и тема его диссертации, которую он писал под руководством Антона Владимировича Карташева — «Судьба Византийской теократии». Он обнаружил в истории православной Церкви то, что составляло, по мнению его учителя, наиболее яркое проявление Церкви в живой ткани исторического процесса. И вместе с тем, уже в 1946 году появляются статьи, которые вызывают критику Антона Владимировича Карташева за недооценку значения истории в жизни Церкви. Книга отца Александра Шмемана, уже покинувшего Свято-Сергиевский институт и приехавшего в Америку, «Исторический путь Православия» определяет тот момент, когда молодой, проходящий свое интеллектуальное духовное становление священник и церковный ученый становится тем отцом Александром Шмеманом, который запечатлел динамику своего духовного развития всех последующих десятилетий в своем дневнике. Не случайно книгу «Исторический путь Православия» Антон Владимирович Карташев также подверг критике, постоянно подчеркивая, что в этой книге церковный историк, с которым Карташев полностью солидарен, вступает в полемику с богословом, богословие которого вызывает у Антона Владимировича Карташева очень серьезные возражения. Действительно, перед нами глубокий экзистенциальный конфликт отца Александра и со своим учителем, и с самим собой, и с той церковной жизнью, в которой царствовала история. Именно поэтому «Исторический путь Православия» нельзя было не вспомнить, как наименование того самого пути, который мог стать и для отца Александра, и для самой Церкви путем соблазна. То, что это так, может подтвердить цитата, но не из дневника отца Александра Шмемана, а из книги, которая много значила как для него самого, так и для мыслящих православных русских христиан двадцатого века, – из книги Владимира Сергеевича Соловьева «Три разговора», а именно из «Повести об Антихристе». Напомню нашим читателям, что Антихрист, собирающий под своей императорской мантией всех христиан, стремится создать некую новую апокалиптическую Церковь Антихриста, соблазняя христиан тем, что, по его мнению, представляется для них особенно привлекательным.
Вот как обращается в «Повести об Антихристе» великий искуситель к православным христианам: «Любезные братья, знаю я, что между вами есть и такие, для которого всего дороже в христианстве – его священное предание, старые символы, старые песни, молитвы, иконы и чин богослужения». И в самом деле, что может быть дороже этого для религиозной души. «…Знайте же, возлюбленные, что сегодня подписан мной устав, и назначены богатые средства Всемирному Музею Христианской Археологии, в славном нашем имперском городе Константинополе. С целью собирания, изучения и хранения всяких памятников церковной древности, преимущественно восточной. А вас я прошу, завтра же, избрать из среды своей комиссию для обсуждения со мной тех мер, которые должны быть приняты с той целью возможного приближения современного быта, нравов и обычаев преданию и установлению Святой Православной Церкви. Братья православные, кому по сердцу эта моя воля, кто по сердечному чувству может назвать меня истинным вождем и владыкой, пусть зайдет сюда». Мы знаем, что большая часть православных христиан последовала призыву антихриста и радостью пошла за ним, за исключением немногих праведников.
Эти действительно глубокие прозрения Владимира Сергеевича Соловьева приобретают в XX веке особое значение, потому что такие глубокие пастыри, как отец Александр Шмеман очень хорошо, уже всем существом своей души, пастырской души, осознали соблазн Антихриста как соблазн Церкви.
И вот по прошествии многих лет своих размышлений над тем соблазном, который тяготел над православными христианами и который так выразительно обозначил в своей «Повести об Антихристе» Владимир Сергеевич Соловьев, отец Александр писал: «Помню, как медленно я сам освобождался от идолопоклонства Византии, Древней Руси и т.д. От увлечений, от игры. А теперешний студент, определяемый, в первую очередь незнанием истории, вообще никакой истории, еще меньше способен нахождению собственного синтеза и целостного мировоззрения. И главное здесь в том, что у Церкви нет священной истории, подобной истории библейской. А между тем наше преподавание, выделяющее историю Церкви, как раз и превращает ее волей-неволей в священную историю. И тем самым извращает, прежде всего, само учение о Церкви, восприятие и переживание ее сущности. Очевидна греховность абсолютизации в Православии его исторической культуры, пяти восточных патриархатов, переживания греками вселенского патриарха как священной и вечной категории Православия, и так далее. Поэтому богословской предпосылкой изучения истории Церкви должно быть как раз освобождение истории Церкви от ее священного абсолютизирования. Между тем изучение это, сосредоточенное уже давно на Церкви в себе, а не в отношении ее с мира на культуры и так далее, создает этот опасный и вредный подход. «Священная история».
Слова, обращаемые отцом Александром Шмеманом к тем, кто изучает церковную историю, к тем, кто видит в церковной истории священную историю, на самом деле обращены ко всем нам, христианам. Независимо от того, являются ли они пастырями или пасомыми.
Мне бы хотелось это первое серьезное предостережение, сделанное действительно выдающимся русским церковным историком XX века отцом Александром Шмеманом, обратить к моим собеседникам. Насколько актуально для вас звучат эти слова сейчас?

Прот.А.Степанов: Спасибо, отец Георгий. Во-первых, действительно, мне бы хотелось заострить внимание на мысли о том, что есть большая разница между историей библейской, которая, собственно, называется Священной историей, и историей Церкви. Часто мы говорим о том, что христианство – историческая религия. В том смысле, что она построена на историческом факте, факте Воскресения Христа. Но и не только на нем, потому что этот факт можно понять, осмыслить и пережить во всей глубине только в перспективе ветхозаветной истории. Вся ветхозаветная история действительно была напряжена между точкой Исхода и точкой пришествия Мессии. В этом смысле история осмысленна, и в этом смысле история священна, потому что она имеет это измерение, которое дает возможность почувствовать всю глубину и полноту самого Боговоплощения. Только в этой исторической перспективе мы понимаем, что воплощение Второго Лица Пресвятой Троицы, это совсем не то же самое, что превращение Зевса в лебедя. История Церкви, это все-таки история человечества, хотя и по-прежнему ведомого Богом, но она не содержит в себе как бы этого высшего смысла, в отличие от библейской истории. И конечно, когда мы просто пытаемся в нашей жизни закрепить какие-то формы исторической жизни Церкви, то есть сакрализовать сами эти внешние формы, мы приходим к идолопоклонству, к тому, с чем христианство всегда боролось. И опасность мне кажется, сейчас заключается именно в этом. Мы идеализируем какие-то периоды в жизни Церкви в прошлом. Пытаемся воспроизвести их сегодня, считая, что тем самым мы будем верны Преданию. Но как раз Предание, как гениально сказал Владимир Лосский, есть критический дух Церкви, а не воспроизведение тех или иных форм жизни, мышления. В этом я вижу очень серьезный соблазн, опасность увлечения таким историзмом.

Свящ.Е.Горячев: Я, конечно, менее всего готов быть оппонентом своим уважаемым коллегам, и тем более отцу Александру, но с самого начала могу сказать, что в этой цитате для меня много неясного. И я, пожалуй, должен не согласиться с ней вот по каким причинам. Начну с мысли о цели истории преподобного Максима Исповедника. Он говорит, что вся цель истории, предшествующей Евангельским событиям, была в том, чтобы подготовить человека к принятию Христа Спасителя. И после того, как эта полнота времен наступила, вся последующая история человечества есть усвоение Благой Вести. Поэтому для Максима Исповедника, как мне кажется, история, продолжившаяся после евангельских событий, есть та же самая священная история. Поэтому я сформулировал бы свое отношение к истории в категориях принципа и проявления сущности и проявления принципа – это Бог. Абсолютный принцип. А история – это проявление Бога в рамках нашей земной жизни. Поэтому я не могу сказать, что история Церкви – это не библейская история. В плане периодичности, конечно, каждый новый момент исторической жизни, каждое новое звено похожи на предыдущие по сути своей.
Другой вопрос. Мне кажется, что отец Александр говорит о злоупотреблениях, о сакрализации, об обожествлении какого-то периода в жизни Церкви совершенно безосновательно, но при этом, мне кажется, и библейская история, и история Церкви дает нам примеры такого критического отношения. Может быть, нас не так учат, делая знак равенства между жизнью той или иной Поместной Церкви, деяниями какого-то патриарха, пророка или патриарха библейской истории. Так это ошибка метода. Но в целом, мне кажется, история Церкви равна священной истории. Почему? Бог продолжает действовать в истории. И поэтому история Церкви равна библейской, как история нового Израиля, народа Божьего, как история святых.

Прот. А.Степанов: Я, может быть, не очень точно выразился, но все-таки я буду настаивать на том, что я сказал, вот в каком отношении. С Боговоплощением наступило новое качественное состояние бытия этого мира. То, что отец Александр как раз называет эсхатологическим моментом. И эсхатологическое время уже наступило, с момента Пятидесятницы. И в этом смысле, истории как развития не существует в том смысле, в каком это было в ветхозаветной истории. Что касается усвоения, вот абсолютно точно процитирую Максима Исповедника: «…Да, это событие нами усваивается. Боговоплощение и все, что за ним следует – возможность нам быть причастниками Божественной жизни». Но у нас уже нет такой цели и задачи, к которой новое, обновленное человечество, Церковь Христова двигалась бы. Второе пришествие Христа в этом смысле не является такой целью. Христос не случайно говорит, что никто не знает времен и сроков, и вам это знать не нужно. Всегда бдите. И Церковь – как раз такое состояние бытия этого мира, которое может быть противопоставлено истории как процессу, ведущему от какой-то точки к какому-то свершению. Вот в этом смысле Ветхий Завет был направлен от момента Исхода к моменту Боговоплощения. А здесь, в истории христианской Церкви, времени, когда Христос уже действует, мы не видим, как мне кажется, впереди, такой вот решающей точки, к которой все устремлено, все направлено.

Прот.Г.Митрофанов: Значит, основная разница между библейской и церковной истории в том, что у библейской всегда была направленность в некую дальнюю неизвестность для большинства людей, но известность для Бога. А церковная история, это соединение начала с концом. И именно в этом отличие: и согласен, и не согласен. Почему мне кажется, тот же Владимир Соловьев по поводу реакции на «Три разговора», в одном из своих сочинений писал: «Историческая драма уже сыграна, но конец ее, как у Ибсена, может растянуться на пять актов». Дело ведь не в том, как отнесется к этому человечество, а как каждый человек переживает себя в границах уже наступившего эсхатологизма.

Прот.А.Степанов: Это безусловно. В каждой нашей личной судьбе, спору нет – все совершается абсолютно заново. Но история — это не просто судьба одного человека.

Свящ.Е.Горячев: Может быть, я спорю совсем не с тем, о чем хотел сказать отец Александр. И поскольку отец Георгий предложил эту цитату, может быть, он скажет, что он думает по поводу…

Прот.Г.Митрофанов: Вы не обратили внимания на самое существенное. На то, что отец Александр Шмеман видит проблему искушения истории, прежде всего, как проблему Православной Церкви. И мне бы хотелось другой его цитатой обозначить ту опасность, которую он годами пытался преодолеть и в самом себе, и в окружающих его православных христианах. Ведь это для нас особенно значимо. Итак, еще одна цитата из отца Александра: «Исторически Православие всегда было не столько Церковью, сколько православным миром, православной ойкуменой. Такой православной ойкуменой она оставалась и тогда, когда распалась на множество национальных этнических мирков. Сузился духовный горизонт, но не основное самочувствие Православия. Но самочувствие это всегда исключало категорию истории, перемены, и поэтому способность реагировать на перемены, всегда составлявшую силу западного христианства. Всякая перемена ситуации, то есть сама история, вызывала и вызывает у православных предельно-негативную реакцию, состоящую, в сущности, в отрицании перемены, сведении ее ко злу, искушению, демоническому натиску. Но это совсем не верность вере или, скажем, догматам, неизменным во всех изменениях. Догматами, содержанием веры православный мир перестал жить и интересоваться давно. Это именно отрицание перемены как категории жизни: новая ситуация неверна, плоха только потому, что она новая. И это априорное ее отрицание не позволяет даже понять ее, оценить в категориях веры и по-настоящему встретить ее. Уход и отрицание, но никогда не понимание».
Исторически центральной, определяющей в Православии всегда была категория не Православия, то есть истины, а именно православного мира. Неизменного потому, что он православный. Православного потому, что он неизменный. Поскольку же мир этот неизбежно и даже радикально менялся, то первым симптомом кризиса нужно признать глубокую шизофрению, постепенно вошедшую в православную психику. Жить в нереальном несуществующем мире, утвердившемся как реальный и существующий. Православное сознание не заметило крушение Византии, Петровской реформы, революции. Не заметило революции сознания, науки, быта, форм жизни. Короче говоря, оно не заметило и истории.
И вот здесь возникает, может быть, самое интересное, парадокс. Яркая, богатая событиями история православной Церкви (в частности, история Византии, да и история русской Церкви) столь увлекла поколение православных христиан, греков ли, русских ли, что, упоенные своей историей, они потеряли способность не только адекватно воспринимать эту историю в живом, христианском мироощущении, они потеряли способность воспринимать современность. Сакрализация ими истории Православия, православного мира, как пишет отец Александр Шмеман, очень показательна. Кстати сказать, мы очень часто говорим, что нужно быть православным, нужно ввести курс «Основы православной культуры», нужно учиться Православию. Тема христианства как будто уже не звучит. Тема Церкви как будто уходит на второй план. И это именно соблазн Православной Церкви. Вот что представляется особенно важным и тревожащим для отца Александра.
Почему случилось так, что именно в Православной Церкви этот соблазн проявил себя? И так ли это на самом деле? Вот над чем надо бы сейчас задуматься, размышляя над этими мыслями отца Александра.

Прот.А.Степанов: Конечно, на мой взгляд, нельзя не согласиться с тем, что он говорит. И мне кажется, причина, и он ее тоже указывает, заключается в том, что Православие в течение более полутора тысяч лет существовало в этой рамке православной империи, православного царства.

Прот.Г.Митрофанов: Православной культуры замечательной, византийской.

Прот.А.Степанов: Православной культуры, которая оформляла всю эту жизнь Церкви. В западной части Церкви этого не произошло, там были разные государства, разные национальные культуры, разные уклады. И хотя, безусловно, единство Католической Церкви ощущается, оно было иным, оно не было так тесно связано с бытом, с устройством государственной жизни, со всем этим внешним оформлением. А в восточной части церкви так или иначе Православие мыслилось как содержание, хранимое в форме православного царства.

Прот.Г.Митрофанов: Которое осталось в прошлом.

Прот.А.Степанов: Которое осталось в прошлом, но совсем недавно. Оно осталось в прошлом в XV веке для Византии, но оно перешло в Россию, и было продолжено и мыслилось большинством православного мира в XIX-XX веке как продолжение вот этой имперской традиции Православия. И не только самими русскими, греки тоже отчасти воспринимали Россию как продолжение.

Прот.Г.Митрофанов: Сейчас многие из нас часто живут в своей религиозной жизни ностальгиями по утраченному величию Российской империи. Допустим, мой соблазн. Кто-то живет ностальгиями по утраченному Московскому царству, кто-то – Киевской Руси. Греки живут ностальгией по утраченной Византии. Мы все время видим идеал церковной жизни в каком-то из предшествующих периодов. Я очень хорошо ощутил на себе, насколько это, увы, для меня было и остается актуальным. Эта постоянная оглядка назад, поиск в прошлом ориентиров для будущего. А между тем Церковь, она ведь и в прошлом, и в настоящем, и в будущем. Она есть. Недостаток, я бы так сказал, экклесиоцентризма компенсируется преизбытком теократизма, обращенного к прошлому. Потому что здесь теократии никакой уже в XX веке не существует. Но чтобы довести мысль отца Александра до конца, я продолжу эту цитату, потому что он рассуждает не о том, что было, а прежде всего о том, к чему это привело. «Не только это отрицание, но и незамечание истории, конечно, не могло пройти Православию даром. Вместо того, чтобы понять перемены и потому справиться с ними, Православие оказалось попросту раздавленным ими. На деле оно изнутри определено и окрашено и подавлено как раз теми переменами, которое оно отрицает. Определено неким надрывом. Этот надрывный уход каждого, будь то к отцам, будь то к типикону или к католичеству, в эллинизм, в духовность, в русизм, в быт, в безбытность, но непременно уход, отрицание, сильнее, чем утверждение. Это цепляние за стиль, за форму, за букву. Этот страх, пронизывающий православный мир. Это все ускоряющийся распад Церкви, лишенный православного мира. Это невозможность для православных что-либо понять, даже друг друга. Полное отсутствие православной мысли, как понимания оценки истории. Все это брызги, плоды того же основного кризиса, внутреннего антиисторизма Православия. Или, вернее, православного мира, неспособность его справиться изнутри с основной христианской антиномией: в мире сем, но не от мира сего. Неспособность понять, что самый, что ни на есть, православный мир все же именно от мира сего. И что всякая абсолютизация – есть измена». Это очень серьезное обвинение, которое можно бросить разным периодам в истории Православной Церкви, и которая увы, весьма актуально звучит для нас, возрождающих православный мир, кто Российской империи, кто Московского царства.

Прот.А.Степанов: Отец Евгений, что Вы по этому поводу могли бы сказать?

Свящ.Е.Горячев: В прошлое мы вглядываемся постоянно. И, мне кажется, иначе и быть не может, потому что, как говорил один философ, «находясь в потоке времени, мы движемся все время вперед, но при этом лицо наше обращено вспять». Архимандрит Киприан Керн, учитель, и, я думаю, друг отца Александра говорил, что будущее неизвестно, а настоящее неоценено. А прошлое уже состоялось, и поэтому заслуживает самого пристального внимания. Поэтому в прошлое мы вглядываемся постоянно, тогда как будущее остается предметом гаданий, фантазий, а не изучения. К грядущему всегда обращены не взоры, а наши желания и мечты. И, конечно, антиномия снимается тем, что Царство Божие уже есть, но только в том случае, если ты так живешь и чувствуешь. А самое главное, если даже ты так живешь и чувствуешь, ты все равно возвращаешься к точке Боговоплощения, к жизни древних христиан. И поэтому, мне кажется, опять-таки отец Александр говорит о соблазнах, которые психологически очень понятны. Человеку не так-то просто обрести Истину, Церковь, Христа, Бога. И раз уж он это сделал, то, конечно, ему очень тяжело вырваться из того культурного исторического контекста, в котором этот выбор совершен, или даже больше того, совершен его родителями. Поэтому, может быть, эта борьба за бытовое благочестие была вызвана ощущением того, что так действительно сохраняется вера. И мне кажется, что такая косная реакция – не совсем здоровая. Отец Александр правильно ее критикует. У православных она связана с двумя аспектами: слишком много заплатили за то, чтобы отстоять такую систему жизни, а с другой стороны – страх, что, может, быть будет еще хуже. Отец Александр предлагает творчество, потому что в этом творчестве, может быть, на грани ошибок и риска состоится христианин как раб Божий, не зарывший свой талант. Но на это не все способны.

Прот.Г.Митрофанов: Отца Александра всегда интересовала прежде всего русская православная Церковь. Лишенный возможности видеть православную Церковь в России, он приглядывался к очень многим ярким проявлениям русской православной церковности на Западе. Мне кажется, прекрасной иллюстрацией к нашему разговору могут быть две зарисовки, которые делает отец Александр, давая характеристику двум типам русской православной церковности на Западе. Первая зарисовка дает нам картину старообрядцев. Случилось так, по какому-то парадоксу русской истории, что русским старообрядцам удалось лучше всего выжить и сохраниться не в родной стране, а в США. Там они не подвергались гонениям, имели возможность сохранить себя. Я хотел бы еще подчеркнуть, что у многих наших современников старообрядцы вызывают, мне кажется, завышенную степень уважения. В них почему-то очень часто видят квинтэссенцию русского Православия. Так вот что увидел отец Александр Шмеман:
«В аэроплане большая группа старообрядцев, по-видимому из Орегона. Мужчины с огромными бородами лопатой. Женщины в платочках. И хотя они, главные мужчины, в западной одежде, этой последней как бы не видно. Она выглядит как армяк, зипуны и так далее. Держатся вместе, никто ничего не читает шесть часов полета. Да и разговаривают как будто мало. Извне впечатление такое, что все это – аэродром, американская толпа, ждущая полета, сам полет и вообще все окружающее их – не имеет к ним ни малейшего отношения. Точно люди с Луны. Но без всякого интереса, без какой бы то ни было обращенности к Земле. Вне времени и пространства. Они смотрят на все невидящими светлыми, абсолютно равнодушными глазами. И то, на что они смотрят – их не касается. Однако, следя за ними, заметил — кольцо с каким-то огромным красным камнем, часы на позолоченном браслете. Ясно, они довлеют себе. Они знают: не умом, а всем сознанием, и еще глубже, без личного подсознания, что оборвись в любой точке это кольцо равнодушия, отчужденности, будь то простым человеческим любопытством, – и они кончены. Это уже даже не секта, поскольку сектанты хотя бы хотят других обращать в свою секту, тем самым спасая их от гибели. В ту меру, в какую сектант ненавидит мир или главенствующую Церковь и так далее, в нем все же есть интерес к ним. Тут же уже нет и интереса. Они вышли, ушли, и то, откуда они ушли, их уже просто не интересует.
Я убежден однако, да и история старообрядчества тому доказательство, что они отлично пользуются этим их не интересующим, не занимающим миром, его, так сказать, эксплуатируют. Я убежден, что и ненависти к этому миру у них нет. Как нет ненависти у человека, убивающего к обеду курицу. Убежден, наконец, что они ничего не ждут, ничего не хотят. Ибо атрофировано у них само бесконечно христианское чувство времени. Мне кажется, это очень яркая иллюстрация. Иллюстрация, которая позволяет нам на самом деле сделать один позитивный вывод: счастье, что в нашей Церкви старообрядческого типа религиозности все-таки не удалось победить. И несмотря на все исторические грехи так называемых никониан, именно они, а не старообрядцы являют нам православную Церковь, в которой, тем не менее, опасности старообрядческого соблазна весьма ощутимы».

Прот.А.Степанов: Но тем не менее, я думаю, что сам этот тип, может быть, конечно, не доведенный до такого абсолюта, как в зарисовке отца Александра, он все-таки присутствует.

Прот.Г.Митрофанов: Я думаю, что многие православные, просто какие же они молодцы, это в Америке-то, в которой любой советский человек через несколько лет перестает быть и советским, хотя не становится американским.

Прот.А.Степанов: То есть это будет воспринято как безусловное духовное достижение. Они абсолютно инвариантны относительно любых перемен исторической жизни.

Свящ.Е.Горячев: Отец Георгий, я скажу в защиту старообрядцев. Эта цитата отца Александра не вызывает у меня оптимизма отца Георгия, что счастье Православия, что этого нет. Потому что отца Александра можно найти и в адрес Православия, в частности русского, не менее серьезную критику. Но, правда, цитата, которая мне пришла на ум, это скорее с согласием им, пересказанное письмо его сына из Москвы, где он посещал Троице-Сергиеву лавру. И вот что он пишет: «Должен сказать, что бабы несколько раздражают. Это невероятно примитивный и варварский род людей, чем-то напоминающий зулусских женщин. Но при этом, к сожалению, тесно связаны здесь с нашей многострадальной Церковью. Они повсюду ворчат, пререкаются друг с другом, толкаются, пихаются и визжат нечеловеческими голосами. Но все это не по-христиански». И вот когда я прочел эту цитату, то на ум пришли картины, о которых те из нас, кто посещал Церковь в конце 80-х или может быть еще раньше, к сожалению, могут сказать, что это зарисовка с натуры. Но в то же время мы встретим у отца Александра и критику людей, которые ведут себя в церкви гораздо интеллигентнее. Но при этом они точно также воспринимают Церковь на уровне магии, хотя никогда не будут пихаться, толкаться. То есть опять-таки идет речь о том, насколько в Церкви на первом месте Христос. Ведь мы начали с обсуждения «Трех разговоров» Владимира Соловьева, и те, кто не встал на сторону Антихриста, говорят, что в Церкви для нас дороже не обряды и не авторитет римского первосвященника, а сам Христос. И поэтому, мне кажется, здесь дело опять-таки не в старообрядцах, не в католиках, не в христианах, а в том, насколько человек, принадлежащий к любой конфессии, вновь и вновь обновляет в себе образ Христа, вновь и вновь пытается искать Бога, жить по Его заповедям, а не скатываться на уровень быта, религиозного благочестия и всего того, что замечательно изобличает отец Александр.

Прот. А.Степанов: Спасибо, отец Евгений.

Прот.Г.Митрофанов: Приведу вторую иллюстрацию. Потому что для нас существовал, помимо старообрядческого, еще один идеал русской Православной Церкви. Это Церковь зарубежная. Именно в его карловатском (условно употребим этот термин) варианте. Всегда полемизируя с представителями Русской Православной Церкви за границей по многим вопросам, отец Александр ощущал их, тем не менее, своими подлинными братьями во Христе. Тем печальней было для него воспринимать их веру, как веру, увы, несущую на себе многие родимые пятна этого соблазненного бытом Православия. Вот что он писал, вспоминая свой разговор с отцом Георгием Граббе.
«Чистое Православие для него, это, прежде всего, исключительно быт. Никакой мысли, никакой проблематики, или хотя бы способности ее понять, у них нет. Есть, напротив, органическое отталкивание ее, отрицание. С их точки зрения отрицание и отталкивание – правильное. Ибо всякая мысль, всякая проблема, есть угроза быту. Между тем, весь теперешний кризис христианства в том и состоит, что рухнул быт, с которым оно связало себя, и которому, в сущности, себя подчинило, хотя и окрасило его в христианские тона. Но вопрос совсем не в том, был этот быт плох или хорош. Он был одновременно и плох, и хорош. А только в том, можно ли и нужно ли за него держаться как за сущность самого христианства, самого Православия. Они на этот вопрос отвечают стопроцентным утробным «да». Поэтому так легко из быта переходят в апокалиптику. Парадоксальным образом апокалиптический надрыв рождается именно из «бытовиков», как реакция на гибель быта, органической жизни, обычаев, укладов. Отсюда также их страх Таинств, частого причащения и так далее. Ибо Таинство эсхатологично, оно не умещается только в быт, в который, однако, прекрасно умещается обычай ежегодного говения, отталкивание от культуры и от богословия. Ибо, опять-таки, культура и богословие эсхатологичны по самой своей природе. Они вносят в быт проблематику вопрошания, трагизм, искание, борьбу. Они все время угрожают статике быта. Культуру «бытовики» принимают только тогда, когда она отстоялась. Но став частью быта, она оказывается обезвреженной, безопасной бритвой».
Здесь ведь речь идет не только о том, что является очень характерной чертой для уклада Русской Православной Церкви за границей, чертой, которая у меня часто вызывает очень большое уважение. Речь идет о том, что действительно мешает им жить полнокровной, активной духовной жизнью. Обольщенные историей с точки зрения прошлого, многие православные начинают отождествлять вот эту величественную прошлую историю Православия уже даже не с какой-то эпохой, не с какими-то конкретными историческими личностями, а вот с тем безличностным бытом. Бытом, то ли русским, то ли византийским, который, по сути дела, и выступает как неотъемлемый атрибут церковной истины для них. А между тем быт этот уже давно перестал существовать, он ушел в прошлое, его можно имитировать, но органично жить им нельзя. А быт только тогда и силен, когда он органичен. Потеря органики жизни вызывает реакцию романтизма. А романтизм – это великий соблазн духовной жизни. Романтизированный православный быт, то, что называют «шмелевщиной», проявил себя в последние два десятилетия нашего церковного возрождения как один из самых расслабляющих нашу религиозную волю, лишающих нас духовно-исторической трезвости соблазнов. И здесь, мне кажется, отец Александр очень верно отмечает, что, имея огромное количество своих немощей искушения, мы еще умудряемся привносить в свою жизнь немощи искушения наших братьев во Христе из русского зарубежья, которые в условиях исторической безбытности, цепляясь за православный быт, который завещали им отцы и деды, тем не менее тоже лишили себя подлинного творческого пафоса христианства.

Прот.А.Степанов: Спасибо, отец Георгий. Мне, между прочим, пришла в голову довольно парадоксальная мысль, что, несмотря на эту склонность воспроизводить какой-то уже несуществующий, малосовместимый с современной жизнью исторический быт Церкви, тем не менее, Церковь в нашей стране, в лице даже самых, может быть, дремучих ее представителей, которые борются с индивидуальными налоговыми номерами, паспортами и так далее, все-таки тем самым, откликаются, безусловно, на сегодняшние вызовы. С их точки зрения – вызовы времени. В этом есть определенный оптимизм, в чем, мне кажется, парадоксальность этого.
Я хотел бы, чтобы отец Евгений прочитал нам те места из дневников отца Александра, которые, его больше всего задели в плане исторического пути православной Церкви.

Свящ.Е.Горячев: Я подобрал те места, которые не отделяют историю Православия от истории христианства в целом. Отец Александр, критически высказываясь об истории, пишет следующее:
"XIX век, Гегель и компания обожествили историю. Теперь разочарованная ею часть властителей дум ее развенчивает. Как развенчивают ее также и спиритуалисты всех оттенков. Одни утверждают таким образом, что только в истории, только служа ей и ее смыслу, человек находит смысл своей жизни. Другие теперь с той же страстью уверяют, что только в освобождении от истории можно найти этот смысл. И христиане, заметьте, не только православные, а христиане в целом приняли это «или-или». И изнутри в своем сознании подчинились ему. И в этом трагедия современного христианства. Трагедия, потому что в последнем счете вся новизна христианства в том и состояла и состоит, что оно эту поляризацию, этот выбор снимает. И это «снимает» и есть сущность христианства как эсхатологии. Царство Божие есть цель истории. Царство Божие уже сейчас посреди нас, внутри нас есть. Христианство есть единичное историческое событие, и христианство есть присутствие этого события в настоящем. Как завершение всех событий и самой истории. И чтобы это было так, только для этого нужна, только в этом Церковь, и ее сущность, и ее смысл».
Но вот я бы хотел разбить эту цитату на несколько подразделов и предложить своим уважаемым коллегам обсудить первую часть. А именно о Гегеле и компании, которые обожествили историю и разделили последующих историков и интерпретаторов истории на тех, кто по-прежнему ее обожествляет, и на тех, кто ищет творческого вдохновения в забвении истории. Итак, «XIX век обожествил историю, теперь разочарованная ее часть – властители дум, ее развенчивает. Как развенчивает ее также все спиритуалисты всех оттенков. Одни утверждают, что только в истории, служа ее смыслу человек, обретает смысл. Другие с той же страстью уверяют, что только в высвобождении от истории можно этот смысл найти».

Прот.Г.Митрофанов: Немецкий классический идеализм действительно реабилитировал историю после забвения ее в эпоху Просвещения. Не случайно говорили о немецком идеализме, как о философии протестантской. Безусловно, религиозный элемент присутствовал в философии и Гегеля, и Шеллинга, кстати сказать, перешедшего потом в католичество. И связано это было с тем, что они попытались увидеть в истории откровение Божие. Но ошибка немецкого классического идеализма как философии истории заключалась в том, что там практически напрочь отсутствовала тема Церкви. Не Церковь в истории открывала волю Божью, а история как откровение абсолютного духа, который через историю познает себя, как уже абсолютную идею (заметьте, Церкви здесь нет), становилась для них путем к постижению воли Божьей. Все в истории ими в какой-то степени сакрализовалось. Они во всем пытались видеть смысл, смысл разумный. Ибо вторым соблазном немецкого классического идеализма, была попытка представить Бога как рационально понятую абсолютную идею. Естественной реакцией на это стал, например, позитивизм, который вообще философско-историческую проблематику вывел за рамки рациональной науки. И другой реакцией был спиритуализм, попытка действительно рассматривать явление Бога в истории, прежде всего, в категориях, не поддающихся рациональному выражению. Не случайно в Германии так часто рационализм шел бок о бок с самой крайней мистикой. Темной, не просветленной, так сказать, Христовой логосностью христианства.
Можно сказать, что эта проблема отразилась в нашей религиозной культуре, но ментальность русского православного христианства вряд ли может считаться зависимой от тех чисто европейских, немецких соблазнов, которые обусловили расцвет, а затем угасание немецкого идеализма. Таких гипертрофированных реакций у нас не было, даже несмотря на крушение России, со всей ее историей и философией. Было всегда ощущение, какого-то апокалипсиса, крайнее, напряженное, но ощущение конца русской цивилизации как таковой у нас еще пережито не было. Может быть, это будет делом XXI века.

Свящ.Е.Горячев: Я, конечно, раздавлен знаниями отца Георгия. Что называется, суть вопроса, вот этого Гегеля и Ко расшифрована просто прекрасно, но я когда размышлял над этой темой, думал, что это не обожествление истории греха, а обожествление суррогатов, которые претендуют быть истиной в истории. В то же время достойное в истории никогда не может устареть. И здесь нет конфликта. И когда отец Александр говорит, что литургическое богословие, причем опытное, является ярчайшим свидетельством того, как эта проблема снимается, то здесь тоже уместно спросить, а что есть Литургия, как не переживание, воспоминание. Большая часть наших молитв обращена в прошлое. Мы молимся о том, чтобы Бог помянул апостолов-мучеников, пророков, преподобных, всех святых. А потом говорим об оставления грехов всех, прежде отошедших отцов и братьев. И, значит, опять-таки историческая связь, которая не может прерваться. И если для отца Александра выход в литургическом эсхатологизме, то мне видится абсолютно равноправное переживание восстановленной, что ли, истории на своем пьедестале как библейская тема. Библия – ярчайший пример того, как должно относиться к истории, потому что описывается не все, что было, а все, что было религиозно значимо. Кураев, по-моему, заметил, что только христианин может быть настоящим историком, ибо он видит историю мира не как череду бессмысленных переворотов, кровавых заговоров, убийств, насилия, а как действие Божие в пространстве и времени человеческой жизни.

Прот.А.Степанов: Спасибо, отец Евгений. Я думаю, что книга отца Александра «Исторический путь Православия» как раз и пытается увидеть в истории то вечное, что приносит Христос в историю. И в этом, мне кажется, огромное достоинство книги, несмотря на то, что она, может быть, не очень академичная, а достаточно популярная. Но она чрезвычайно живая. Всматриваясь в живую историческую ткань, он не отказывается от того, чтобы осмыслить, как это вечное начало, соприкасаясь с исторической тканью, продолжает быть самим собой.

Прот.Г.Митрофанов: Мы как-то упустили из виду, что отец Александр предлагает нам парадокс. Мы одну только сторону парадокса подчеркивали. Он говорит о том, что увлечение историей, абсолютизация истории ведет на самом деле к антиисторизму. То есть мы перестаем видеть историю, через которую мы видим исторический путь Церкви, который ведет ее Глава, Христос. А начинаем, по существу, медитировать над определенной исторической грезой, которую мы, вроде бы, воспринимаем из прошлого, но которую мы переносим на настоящее. И вот мы уже вне истории. У нас нет не только подлинного прошлого, но и подлинного настоящего. Вот в чем очень серьезная проблема. И как раз антитеза подобного рода сцилле и харибде – евхаристичность Церкви. Но это тема нашего следующего разговора. Потому что именно в Евхаристии и происходит, по существу, взаимодополнение.

Прот.А.Степанов: Совмещение исторического и вечного.

Прот.Г.Митрофанов: Мы уже в метаистории, в которой все, что есть в истории, присутствует, оно просветлено благодатью Божией, которая эту историю открывает нам в контексте вечности.

Прот.А.Степанов: Спасибо, дорогие отцы. На этом мы заканчиваем нашу программу. Я напоминаю, что об историческом пути и исторических соблазнах Православия мы беседовали сегодня с профессором, протоиереем Георгием Митрофановым, и священником Евгением Горячевым. Наш разговор вращался вокруг тем, заданных дневниками замечательного богослова XX века, протопресвитера Александра Шмемана. Программу вел протоиерей Александр Степанов. Всего вам доброго.

Материал для сайта подготовлен при поддержке православного общества "Азбука веры"