Довоенные репрессии, блокадное детство и послевоенное ожидание возвращения тех, кого расстреляли в 37-ом

Программа Марины Лобановой

«Встреча»

Гость: Никита Владимирович Благово, основатель и руководитель Музея истории школы Карла Ивановича Мая (Васильевский остров, 14 линия, д. 39)

Тема: история семьи – история репрессий

Часть 1

Эфир: 18 февраля 2023 г.

АУДИО

 

Никита Благово:

 

События, которые особое место заняли навсегда в душе, это, опять-таки, репрессии и блокада. Я не могу и, наверное, не нужно стремиться отдать предпочтение, потому что это разные события, хотя у них есть немало общего. Но, видите, репрессии, которые я воочию почувствовал, увидел в очень раннем возрасте и, с годами узнавая всё больше, они всё глубже ранили меня, понимаете, и остались навсегда. Очень-очень мало кто ныне понимает всю преступность совершённого в те годы и весь масштаб вреда, принесённого государством. И ту боль, которую причинили эти репрессии потомкам или очевидцам. Вот так.

 

 

Я родился 9 января 1932 года в Ленинграде (тогда). И буквально с первых мгновений появления на свет этого существа, которого потом назвали Никитой, начали сопровождать несчастья, потому что мама умерла практически при родах. Маме было 26 лет, она третьего года рождения, отец такого же возраста. Я не бросаю какую-то тень, но факт таков, что отец вскоре исчез, через месяц, через неделю даже. И фактически я узнал о нём и его в годы войны и после войны, когда я потерял самых дорогих, самых близких мне людей – бабушку со стороны мамы, её мужа – дедушку, брата мамы – дядю Колю.

 

 

Брат матери, Николай, оформил на себя права опекунства. У брата моей мамы, то есть у дяди, была семья, жена, моя двоюродная сестра Наташа на 2 года моложе. Когда я мало-мальски стал понимать происходящее, бабушка и дедушка от меня никогда ничего не скрывали, в частности, связанного с происхождением. Бабушка мне говорила, что мама умерла, скорее всего, потому что она перед этим полгода была на Шпалерной в камере предварительного заключения, в тюрьме (правда, я родился на свободе). Пребывание там, на холодном полу и так далее, отрицательно сказалось на её здоровье, так считала бабушка.

 

 

И к тому были основания, потому что мама, урождённая Художилова (видите, какая у меня комплекция – это вот от мамы, и бабушка была худощавая, и дедушка был худощавый, и вообще мне ближе и дороже фамилия Художиловы, потому что, как говорят в таких случаях, если во мне есть что-то хорошее – то это благодаря бабушке, дедушке и дяде, вот так… потому что они занимались моим воспитанием). Поясняя причину ареста, расскажу, что мама моя окончила педагогический институт, романское отделение, успешно, блестяще знала французский язык и около месяца была на практике заграницей. Когда вернулась, работала библиотекарем в Институте водного транспорта. И спустя определённое время, скажем так, доблестные чекисты разобрались, что была за границей, конечно, она завербована и стала шпионкой, агентом иностранным, как теперь говорят, и вот её причастность к шпионажу выясняли эти шесть месяцев. То есть это я знал с самого раннего возраста.

 

 

Дважды за мое довоенное детство исчезал из дома дедушка. Дедушка до семнадцатого года был преподавателем в военном училище, в Александровском кадетском корпусе, имел военный чин. Не могу не сказать, что его образ в моей памяти очень тёплым ореолом окружён, особой памятью. Я в детстве не знал, но сейчас хорошо знаю его биографию по архивам и так далее. Я восхищаюсь. Дедушка окончил кадетский корпус, получил высшее военное образование во 2-ом военном Константиновском училище, он кончил педагогический институт (его увлекала древняя история) и кончил археологический институт. Михаил Николаевич Художилов. Он прекрасно владел столярным мастерством. В коммунальной квартире, где мы жили, стоял верстак, им сделанный, с рубанками и всеми прочими инструментами… Он мог сделать любую… ну вот такой шкаф, например, или, я не говорю, какие-то табуретки. Дедушка прекрасно играл на фортепиано, у него собирались друзья иногда, я помню его лёгкий камерный баритон. Дедушка прекрасно рисовал. Когда в тридцать шестом, по-моему, году объявили конкурс на установку памятника великому Александру Сергеевичу (тогда хотели установить памятник на стрелке Васильевского острова), дедушка разложил ватманы на столе и создал проект памятника. Вот вам грани простого жителя России. Он не был выдающимся человеком, но вот такое у него было воспитание.

 

 

 

Я жил на Песках, на 10-й Рождественской (бабушка и дедушка «Десятая Советская» плохо произносили). И дедушку дважды арестовывали и ссылали на север, в Сыктывкар. И потом, когда началась блокада, дедушка и бабушка, конечно, хотели сохранить внука, я думаю, что они от этих крох, 125 блокадных грамм, что-то отдавали мне, во всяком случае, я выжил, а дедушка у меня на глазах, лежа на кровати под пальто и под матрасом, последний раз сказал мне добрые слова чёрными губами и умер. Потом, позднее не стало бабушки. А перед этим не стало дяди. И вот это ключевой момент. Потому что, хорошо помню, вы знаете, когда в детстве происходит что-то необычное, оно запоминается. 10 июня 1937 года, мне 5 лет, небольшой возраст, но не такой маленький, чтобы ничего не помнить. И вот в четыре утра или около того в комнате переполох, пришли сотрудники НКВД, понятые, предъявили ордер и арестовали дядю. Дядя что-то там собирал, вещи, говорил «разберутся, это недоразумение». Больше мы дядю не видели. Мы с бабушкой ходили на Шпалерную, стояли там в очереди… А 20 декабря 1937 года нам сказали: «Десять лет без права переписки». Тогда никто не знал, что эта кощунственная фраза означала расстрел.

 

 

Дядю звали Николай Михайлович Художилов. Он, естественно, по стопам своего отца пошел, он кончил 2-ое военное Константиновское училище и встретил смену власти (или октябрьский переворот) в чине прапорщика. В 1937 году он работал кочегаром на паровозе. Я любил эти паровозы, эти огромные красные колёса… И о дяде можно сказать, как и о дедушке, его отце, что он бы очень добрый человек.  И вот он работал кочегаром…

И если чуть-чуть продолжить – в 1958 или 1959 году, когда стало возможно, мы с сестрой получили сначала документы о том, что он умер от болезни в 1942 году, а уже в 1990-е годы я смотрел, я получил копию официальную, «Дело» Николая Михайловича Художилова.

И вот некоторые очень запоминающиеся детали. Ну, протокол, допросы, что: вы вели антисоветскую пропаганду, вы являетесь шпионом (там польским, германским, ещё каким), вы портили оборудование… Дядя Коля отрицал это всё. Ему снова предъявляли эти обвинения. Он показывал, что если какое-то оборудование выходило из строя, то причины были такие-то, не было запчастей и так далее, и так далее. А последний протокол заканчивается ужасной фразой – рукой следователя написано: «в связи с физическим состоянием подследственного допрос прекращен». Расстрел.

И что особенно, на мой взгляд, интересно – последние страницы «Дела» посвящены реабилитации. 1958 год, следователь (новый) нашёл человека, фамилию не буду называть, который написал донос 4 июня 1937 года на кочегара Николая Михайловича Художилова. И следователь предъявляет этот донос и спрашивает: вы подтверждаете написанное вами тогда? И вот ответ: я горько сожалею, что я погубил хорошего человека, я помню Николая Художилова – когда приходил его паровоз на ремонт, он с нами завтраками делился, которые хорошо готовила его жена, можно было занять у него 3 копейки и он их не спрашивал. Никаких антисоветских разговоров он никогда не вёл, к свержению советской власти никогда не подстрекал. Он был очень хороший человек, мы все его любили… Следователь спрашивает: а почему же вы тогда написали то, что в этом документе? И вот ответ, по смыслу точный. «Ко мне пришёл секретарь парторганизации (или что-то в этом духе) и сказал: поступило сверху указание, надо выявить врага. Я посмотрел – вот этот подходит по анкетным данным. Садись и пиши. Я говорю: ничего предосудительного я за ним никогда не замечал. Я не хочу писать неправду». Но ему говорят: у нас есть указание свыше и мы должны его выполнить, либо ты сейчас напишешь, либо ты выйдешь отсюда, я позову другого, который напишет на него и на тебя. «И я знал, что это не шутка. Я был поставлен перед выбором. У меня жена, у меня ребёнок, либо я свою семью погублю, но останусь честным человеком, либо я погублю другого человека честного».

Понимаете, вот в этом, может быть, даже квинтэссенция того страшного времени. Нормального человека поставили в такие условия. И даже трудно, на мой взгляд, так категорично обвинить человека в таких условиях. Вот те, кто поставил в такие условия – вот те, конечно, больше в этом виноваты.

Дядю расстреляли 20 декабря 1937 года. Мы тогда не знали этого и в 1947 году я ждал, что дядя вернётся. Конечно, он не вернулся.

Тут же арестовали и отправили на лесоповал под Вятку (мы не говорили Киров) тетю Лиду, его жену, счетовода, и маленькую Наташу, 1934 года, трёхлетнюю. Потом, когда их выпустили, уже после войны, по-моему, или в конце войны, и они мне позвонили… Я потом всю их жизнь узнал. Вы знаете, я разных видел людей, которые пострадали от репрессий. Вот тетю Лиду и Наташу это пребывание в лагере сломало навсегда.

Вы попробуйте, придите к тете Лиде и скажите, что в магазине трудно купить хорошую картошку, много гнилой. «Этого нельзя говорить, это же может быть расценено как против советской власти, как может быть у нас в стране в магазине плохая картошка? Этого нельзя говорить, Никита, этого нельзя говорить, это опасно».

Наташа прекрасно училась и хотела стать математиком. Но она была дочь врага народа, и вот смотрите, стать математиком ей нельзя, она ненадёжный элемент, а преподавателем – можно. Так было принято в то время. Она поступила в педагогический институт, потом преподавала, но ей это не понравилось и она работала в НИИ, очень хорошим специалистом была. И как-то… в послевоенные годы я звоню ей 9 мая, чтобы поздравить, и от нее слышу: «Никогда в этот день мне не звони и, тем более, не поздравляй, я помню, как я была в школе-интернате и вдруг (9 мая 1945 года) объявляют, что все должны выйти на праздничную линейку, а мне директор говорит: а ты куда, Художилова, вражья дочь? Убирайся вон, тебе здесь делать нечего!». И потом – объявили о победе. Вот так. Наташа не создала семью, она была неразговорчивая, замкнутая, умерла в 2007 году.

Вот вам некоторые судьбы репрессированных. Вообще я знаю достаточно широко и глубоко, мне интересно это было, свою родословную, Благово больше, глубже, но и Художиловых тоже знаю. Недавно дополнил сведения по этой области. Так вот, 27 моих родственников пострадали. Все – ни за что. 27 членов моей семьи – репрессированы, 8 из них были лишены жизни (6 расстреляны, 2 умерли в лагере). Бабушка Благово умерла в лагере в Казахстане, в «Алжире». Вы знаете, что такое «Алжир»?

 

 

Поэтому, если обобщать, то, безусловно, эти фантастические массовые репрессии оказали самое пагубное влияние на развитие страны. Вот взгляну с другой стороны. Я довольно неплохо, извините за нескромность, изучил историю одной петербургской школы, одной из лучших, так осторожно говорю: гимназия, реальное училище Карла Мая, которая выпускала хорошо образованных и прекрасно воспитанных граждан России, тогдашней императорской России. Достаточно сказать, что среди учившихся здесь – 42 были удостоены академических званий, из одной школы! Во главе 11-ти губернаторств императорской России стояли наши выпускники. «Мир искусства» был здесь задуман, девять мирискусников – это наши ученики. Я мог бы дальше характеризовать. 15% выпускников оканчивали в школу с золотой медалью и 17% с серебряной. Каждый третий. Потом они верой и правдой служили Отечеству. Биографии примерно 800 из них нам уже известны и мы продолжаем работу. Так вот, примерно 40% из числа здравствовавших в 1917 году – они не могли работать при новой власти, они эмигрировали. То есть свой ум, свой талант они вынуждены были отдать другим. Это – потеряла Россия? Конечно, потеряла.

Очень многие явления, которые огорчают нас сейчас – они корнями уходят туда, конечно.

И, может быть, даже в первую очередь это оказало влияние на нравственное состояние общества.

…

 

Когда я после войны оказался в новой семье своего отца, то я стал спрашивать отца, а кто мой дедушка по линии Благово? И отец, человек такой резковатый, так вот хлопал рукой по столу и говорил: никогда меня об этом не спрашивай и никогда я тебе не скажу. Если надо, говори – дед был сапожником, а мать отца – посудомойкой.

…

Мой отец умер в Москве. Вообще, значительная часть истории рода Благово связана с Москвой. Когда-то далёкие предки, в XIV веке, жили в Смоленске, потом в Новгороде, потом в Москве, из Москвы одна ветка в Тверь, другая в Кострому, и только совсем недавно, в 1712 году, Петр Владимирович Благово был отправлен вот в эти болотистые места, строить город. Но это другое дело.

Отец умер в Москве. На поминки пришли человек восемь-десять незнакомых мне совершенно людей. И вдруг одна женщина восклицает: «О, вот мы увидели сына Володи Никиту, о котором он нам рассказывал, правда, мало, но никогда его не показывал». Я говорю: «А вы кто?». «Я твоя тетя».

У деда было четыре сестры, дед Константин Петрович, а папа Владимир Константинович, и вот это тетя Ира от одной из сестер. Я говорю: «А вы не можете рассказать, Благово-то откуда?». Она говорит: «Будешь в Москве, приезжай». Когда я приезжаю в Москву, я звоню, прихожу в гости, их две сестры, тетя Наташа и тетя Ира. Я говорю: расскажите, а, может, фотографии есть дедушки моего? И тетя Наташа, старшая, говорит: бери стремянку, вон, на антресолях лежит чемодан, там есть кое-что. Ира, младшая, говорит: «Наташа, а ты помнишь, Володя (то есть мой отец) строго-настрого нам наказал – никогда Никите ничего не показывать и о его деде не рассказывать?». И вот я всегда благодарно произношу имя тети Наташи, она сказала: «Я старшая, я лучше знаю, что я делаю. Внуку за деда краснеть не придётся. Никита, полезай». И я достаю фотографию Константина Петровича Благово…

 

…

Константин Петрович получил военное образование, сначала в Ярославле, потом во Владимирском училище, служил в 147 пехотном Самарском полку, который квартировал в Ораниенбауме, в Рамбове, как говорили они. Участвовал в русско-японской войне, был контужен, ранен, поле боя не покинул, заслужил награды, вернулся, продолжал службу, отправился с полком на Вторую Отечественную войну, названную потом Великой (а уже потом Первой мировой), сражался на юго-западном фронте, участвовал в 15 боевых сражениях, совершил подвиг в одном из сражений. За участие в четвертом, решающем штурме горы Макувка, когда во главе 4 батальона штыковым ударом обеспечил успех, и Полковая дума представила его к награждению орденом святого Георгия, самым чтимым в то время орденом, четвертой степени. А 15 мая, в следующем бою, он тоже отличился со своим батальоном, но потерял практически руку, и заслужил золотое Георгиевское оружие. Тогда он был отправлен на лечение в Крым. Ну, а дальше – всё понятно, пришли Бела Кун и Землячка, палачи, и его расстреляли. … И мой отец это знал.

…

Отец всё это знал, отец это помнил, но он тоже посидел в Бутырке, получил большой урок, и поэтому он мне никогда ничего не рассказывал.

…

Правильно сказала тетя Наташа: «Тебе, Никита, стыдиться дедушки не придется». О нем говорили: Константин Петрович Благово был олицетворением лучших качеств русского офицера.

…

 

Найти общий язык сейчас с кем-то очень трудно, потому что даже люди, которые сами пострадали, или чьи родители пострадали – либо не хотят на эти темы говорить, либо говорят «такое время было», «лес рубят – щепки летят», «всё это, конечно, трагично…». Но нет, нет, это катастрофично, а не трагично. Судьбоносно катастрофично. Хотя, я разные ситуации встречал, я работал в исследовательском институте и у нас (мы все знали) в одном подразделении в 1937 году один инженер написал донос на другого. Тот, на которого написали донос, отсидел 10 лет, вернулся в этот же отдел и работал вместе с тем, кто донёс. И мы все это знали. Да, тот стал кандидатом наук, там всё прочее… Нам это казалось странным.

 

См. также: