«Думаешь, с фамилией Лемени-Македон он выживет?»

Программа Людмилы Зотовой

«Россия. Век XX»

Людмила Викентьевна Михеева-Соллертинская

Передача 2 (из 6)

АУДИО

Запись сделана в 2015 году

ТЕКСТ (фрагмент) – Екатерина Киселева

Людмила Михеева-Соллертинская:

И вот еще к вопросу об обстановке тех лет, когда еще был жив Сталин. Мы никогда не задавали никаких вопросов. Непонятно почему, но они возникали внутри. А вот считалось, что задавать их не надо. Как я больше не спрашивала о своем дедушке Асанбеке. Никогда не спрашивала. Так у меня возникли вопросы в десятом классе. Два вопроса, как сейчас помню, были на истории, один, когда нам взахлеб рассказывали о том, как прекрасно развивается наша промышленность и как хорошо, что промышленность группы А преобладает над промышленностью группы Б. Для тех, кто слышит это сейчас, могу объяснить, что группа А – это производство средств производства, то есть станкостроение, машиностроение и, по-видимому, под этим подразумевалось и вся оборонка, а производство группы Б – это то, что нужно людям. Это легкая промышленность, это текстиль, это мебель, это всякие продукты и это стояло на втором плане и считалось, что это очень правильно и очень хорошо. У меня тут же возник вопрос: для чего производить производство средств производства, чтобы потом снова производить производство средств производства? А люди при этом остаются ни с чем. Но я этот вопрос не задала. Мне как-то казалось, что неуместно будет его задать. Еще один возник вопрос у меня тоже на уроках истории. Это было, когда нам объясняли, что по мере продвижения к победе социализма классовая борьба всё увеличивается, потому что в нее приходят все новые и новые неустойчивые элементы, которые откалываются от коммунистического движения. Я думала: а почему? Это же абсурд. Если мы явно движемся в правильном направлении, то почему должна возрастать классовая борьба? Я этого вопроса тоже не задала. А этим надо было объяснить эти массовые репрессии, эти непрерывные репрессии, которые начались в конце 1917 года и которые все продолжались еще и тогда, когда я училась в десятом классе. Это был 1951 год. Это уже был космополитизм. Это уже было дело врачей. А на уроке литературы у меня тоже возник вопрос. Надо сказать, что преподавательница литературы у нас была страшная женщина. Не знаю, по собственной ли инициативе или это входило в курс, но нас заставляли учить наизусть огромные отрывки из доклада Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград», тех самых, где поносились Зощенко и Ахматова и где вообще объяснялось, как надо жить. Учили. Наизусть…

И еще, в том же десятом классе у меня тоже возник вопрос, который я и сама себе-то боялась задать. Это было, когда мы изучали роман Фадеева «Молодая гвардия». Но я помню такие фразы: после последнего акта краснодонцев гестапо забирало всех подряд, но постепенно всех освобождали… Отпустили всех родственников… И я подумала – эти изверги, враги нашей родины отпустили мать Олега Кошевого, а моя тетка погибла за то, что она была членом семьи врага народа. Этот вопрос возник у меня в 1951 году.

Хочу вспомнить о судьбе моих бабушек. Бабушка по маминой линии была третьим ребенком в семье Лемени-Македон. У нее было три брата и сестра, но к концу жизни она осталась одна. Старший брат – Вадим Николаевич – служил в полку, который охранял Государя, он был подполковником. И когда произошел переворот, солдаты взбунтовались, но они не подняли на штыки своего командира, потому что любили его, а предложили ему остаться, на что он ответил: «У меня только одно слово и я его дал Государю». Он стал пробираться на восток, в Сибирь. Последний раз бабушка его видела, когда он проехал через Самару. И где-то, на одной из сибирских станций он заболел сыпняком и умер. Это был 1918 год. Он был старшим ребенком в семье. К тому времени два его младших брата уже погибли. Средний брат бабушки – Лев Николаевич. Он был почти ее ровесником. По-видимому, они были дружны. Портрет его у меня сохранился – это парный портрет бабушки с братом Львом. На этом портрете он еще юнкер. А последняя его фотография, которая у меня хранится, относится к началу 1915 года – он уже в какой-то странной военно-полевой форме, темном мундире и красном берете, и у него уже есть орден (награжден орденом Св. Анны 4 степени с надписью «За храбрость» 20 января 1915 г.). Это было последнее от него приветствие, через месяц-два он погиб на Западном фронте. Поскольку семья жила изначально в Бессарабии, то после начала Великой войны мать бабушки – Елена Андреевна – отправила младшего своего сына, 14-летнего гимназиста Максима, к бабушке, считая, что в глубоком тылу ему будет спокойнее. Но когда ему исполнилось 16 лет, он убежал на фронт. Это был 1916 год. И бабушка получила извещение, что он погиб в первом же бою. Однако с ним произошло что-то странное. Потому что когда в середине 30-х годов папа был в командировке в Ленинграде, он в телефонной книге увидел: Лемени-Македон Максим Николаевич. Он позвонил по телефону и спросил, нет ли у вас родственников в Самаре? В ответ на что трубка была повешена. Возникла легенда, что Максима убил не противник, а кто-то из солдат… Кто-то, кому понадобились его документы.

Итак, после 1918 года у бабушки еще остались в живых мать и младшая сестра, но они были в Бессарабии. Всякая связь с ними была потеряна. Бабушка практически осталась одна в своем роду. Естественно у нее были сожаления по поводу того, что род прекращается, и когда родился ее младший сын, это был 1921 год, дед даже предложил: «Ну давай дадим ему твою фамилию, а не мою». На что бабушка, женщина трезвая и практическая, сказала: «Ты думаешь, что он с моей фамилией выживет?». К сожалению, он не выжил и с фамилией Шумиленко. Он умер в 1962 году всего-то 36 лет от роду. Так что бабушка похоронила всех, кроме моей мамы, на руках у которой она и осталась.

Судьба моей второй бабушки была не менее интересна и, пожалуй, более загадочна. Она умерла в 1949 году, поэтому таких откровенных разговоров, которые я вела с бабушкой с Лемени-Македон уже после 1953 года, с той бабушкой не могло происходить. Когда я ее спросила: «А кто, собственно, твои предки?» Она ответила кратко и так, что это пресекало дальнейшие расспросы: «Священники и учителя». И всё. Притом, я поняла сама, что, по-видимому, ее отец был учителем, потому что у нее была мачеха – прелестная старушка, всего на 10 лет старше бабушки, и мы с ней очень дружили. Она была замечательным человеком, и ее девичья фамилия была Беневольская, то есть явно духовного происхождения. Кроме того, бабушка говорила, что у нее есть родня в Самаре, но она с этой родней не общается. Я даже видела табличку на одной из дверей, на которой было написано: «Доктор Кубарев. Приём в такие-то часы». Бабушка сказала: «Да, это мой родственник». Ее девичья фамилия была Кубарева. «Это мой родственник, но мы с ним не имеем связи». Была директор моей музыкальной школы Зинаида Ивановна Маевская, которая тоже была нашей родственницей, но бабушка сказала – ни в коем случае не подходи к ней и не дай ей понять, что ты моя внучка. И Зинаида Ивановна никогда в жизни со мной не разговаривала и тоже не дала мне понять, что знает, что я чем-то отличаюсь от других учеников музыкальной школы. Меня это очень удивляло, когда я выросла и стала всё осмыслять. Я стала думать – в чём причина? Собственно, причины могло быть две и прямо противоположные. Одна – что семья, в которой все имели какое-то отношение к духовному званию, была возмущена тем, что бабушка вышла замуж за мусульманина. Но было и другое. Может быть, они отшатнулись от нее после того, как Асанбек стал лишенцем. А она еще и вдобавок пошла в кухарки. Это для этого общества, которое было в плане сословных предрассудков, когда там были директор музыкальной школы и крупный врач… еще кто-то. Для них это было серьезным поводом порвать отношения. Но была одна семья, в которую бабушка ходила и я с ней ходила тоже – это была семья ее двоюродной сестры Анфисы Степановны Кильдюшевской. Я очень хорошо помню ее. Огромная комната, посреди комнаты стоит кресло, как трон, в котором сидит прямая, строгая и молчаливая старуха. Она была разбита параличом. И с ней жили в этой единственной комнате пять ее детей – три сына и две дочери…