Двойная жизнь Введенского канала

М.Шемякин, Введенский канал, 1966, офорт

Программа

«Возвращение в Петербург»

Эфир 22 мая 2017 г., 13:30

Гость: Андрей Борисович Рыжков

АУДИО

Топонимист Андрей Рыжков рассуждает о «двойной жизни» петербургских топонимов на примере засыпанного Введенского канала, чье название без изменений сохраняется ныне в имени проходящей на его месте улицы. Его «сухопутные» собратья — Межевой канал, Масляный канал, Шкиперский проток — также проходящие на месте засыпанных водотоков, вносят дополнительный оттенок своеобразия в палитру городских имен Петербурга.

Введенский канал выделяется своей уникальной топонимической историей. Будучи официально переименован в Витебский в 1935 году, он до своей «смерти» в 1960-х бытовал под обоими названиями не только в быту ленинградцев, но и в официальных документах. А в 1980 году неформальное возвращение исторического названия было закреплено официально.

Введенский/Витебский канал — водный и сухопутный, погибший и живой — вдохновлял Михаила Шемякина и Евгения Рейна. Хитросплетения его истории в XX веке как нельзя лучше соответствуют мистической, таинственной части души Петербурга, неотделимой от его существующих и утраченных водных пространств, и снова напоминают о том, что историческая память ярче всего проявляется в городской топонимии.

Во второй части передачи Андрей Рыжков напоминает слушателям о традиции употребления старинных названий улиц в форме краткого притяжательного — Бармалеевой, Опочининой, Зелениных и других, «потерявшихся» в советские годы на фоне бесчисленных увековечиваний. Полный список этих «архаичных» топонимов (их в Петербурге чуть более тридцати) содержится в Реестре названий объектов городской среды, найти который можно на топонимической страничке сайта Комитета по культуре Санкт-Петербурга.

В передаче звучит стихотворение:

Евгений Рейн 

ПАМЯТИ ВИТЕБСКОГО КАНАЛА

А. Кушнеру

Здесь был канал. Последний раз я видел
лет шесть назад, смешавшийся с рекой.
Зловонный, липкий, словно отравитель,
циан расположивший под рукой.

В послевоенных сумерках мелькая,
его волна катила времена,
и мелкая, но, в сущности, рябая,
она в Фонтанку падала до дна.

Она была настолько тяжелее
чужой воды, и, верно, был резон
зарыть канал; но я его жалею,
и для меня не высыхает он.

Сюда от Царскосельского вокзала
я приходил; мне помнится вокзал,
я пропускал трамваи, как раззява,
канала никогда не пропускал.

Над ним электростанция дымила,
морская академия жила,
и все, что было мило и немило,
его вода навеки унесла.

Весь этот век, когда мы победили,
всю эту жизнь, что проиграли мы,
прожекторы, которые светили
на лозунги среди глухой зимы.

В ночном бушлате, бутсах и обмотках
курсанты погружались в катера,
и карабины брякали на скобках,
на этих сходнях в пять часов утра.

Я это видел сам и не забуду,
меня война сгубила и спасла.
Она со мной и мой канал — покуда
я жив еще, до смертного числа.

Закопан, утрамбован по уставу,
и все-таки на свете одному
дай мне воды запить мою отраву,
канал, как Стикс впадающий в Неву.