Христианство и современное западное общество (беседа с диак.А.Нестеруком, преподавателем Университета в Портсмуте)

Христианство и современное западное общество

Беседа с диак.А.Нестеруком, преподавателем Университета в Портсмуте

Прот. А.Степанов: Здравствуйте, дорогие радиослушатели! У микрофона протоиерей Александр Степанов. Сегодня мы беседуем с человеком, который служит в Православной Церкви, но служит не в России, а за рубежом, в Англии. Отец Алексей – диакон Русской Православной Церкви. Одновременно отец Алексей является преподавателем университета в Портсмуте. И преподаёт он там не только богословские дисциплины, но и дисциплины естественнонаучные в силу своего основного первого образования, которое он получил здесь, в России, в Петербургском университете, на физическом факультете. Отец Алексей – физик по специальности. Сравнительно недавно отец Алексей стал священнослужителем. И поскольку, отец Алексей, Вы уже давно живёте в Англии, хотя и очень часто приезжаете в Россию, у Вас, я думаю, создалось какое-то достаточно ясное представление о том, как живут вообще люди на Западе, в Англии, в частности, а также в Бельгии и во Франции, где Вы тоже бывали. Сегодня мне хотелось бы задать Вам вопросы о жизни современного западного христианства. Есть, как мне кажется, две такие крайние точки зрения. Одна из них говорит о том, что христианство на Западе умерло или почти умерло, его почти не существует ни в каком виде, это абсолютно секулярное общество. Другая говорит о том, что христианство живо на Западе. Оно, может быть, не проявлено вовне, но в таком имплицитном качестве оно присутствует в жизни, и, может быть, гораздо сильнее, чем даже мы можем наблюдать это у нас в России. Как бы Вы в целом охарактеризовали ситуацию? Что происходит сейчас на Западе с христианством?

Диакон А.Нестерук: Добрый день, дорогие радиослушатели, отец Александр! Я очень рад быть снова у Вас на радио. Вопрос сложный, поскольку он действительно содержит два аспекта. Я начну, пожалуй, с того, что действительно существует точка зрения, что христианство на Западе, если не умирает, то, по крайней мере, роль его преуменьшается. И это объективный факт, связанный с тем, что принципиально изменяются условия жизни. Молодое поколение отходит от традиций отцов, оно отходит от христианства как некоей исторической преемственности в тех странах, в которых оно живет. И в Европе вообще христианская идея становится непопулярной, потому что она оказывается вне политики Евросоюза, и Евросоюз пытается навязать идею некой республики, Европейской республики, когда принадлежность к той или иной религии не определяет Вашего положения в обществе, не определяет Вашей позиции. На Западе существует такая формула «политической корректности», когда считается, что говорить о своей религиозности лучше не надо, потому что это частное дело. Это дело, так сказать, Вашей квартиры, но когда, например, Вы работаете в каком-то месте, лучше об этом не упоминать.

Прот. А.Степанов: А чем с точки зрения руководства Евросоюза определяется такой выбор, что лучше, чтобы христианство не присутствовало на общественной сцене? Это нужно, чтобы не разделять, что есть протестантские и католические страны? Что именно им представляется вредным?

Диакон А.Нестерук: Вы знаете, я думаю, что основные соображения носят политический и экономический характер, поскольку, как Вы понимаете, происходит некий процесс глобализации общества. А глобализация предполагает некую уравниловку, некое равномерное распределение рабочей силы, например, в Европейском Союзе, безотносительно к национальному признаку. А национальный признак и религиозный признак, в общем, проникают, например, в психологию работодателя. Для того, чтобы узаконить, например, прием на работу кого угодно, очень выгодно просто сказать, что на самом деле религиозный признак – это вообще, так сказать, не часть общественной и социальной структуры, это личное дело каждого. И здесь, конечно, надо четко понимать, что если мы говорим об умирании христианства, то это, в общем-то, не совсем естественный процесс. Это процесс, продиктованный глобальным экономическим и политическим механизмом, процесс, который, конечно, в какой-то мере направляем политиками. Политики, которые стремятся к созданию европейского государства с населением свыше 480 миллионов человек, вынуждены прогнозировать жизнь Европейского Союза с различными религиозными группами так, чтобы не происходило новых конфликтов, новых войн. А поскольку мы знаем, что даже за последние 15 лет были религиозные войны, например, на Балканах, то, естественно, Европейский Союз стремится к тому, чтобы изъять эту проблему. А изъятие этой проблемы состоит в том, чтобы объявить, что религиозная идентичность это как бы второстепенный фактор. Она не определяет идентичности народа. И, конечно, это затрагивает христианство в первую очередь. Происходит это на волне естественного уменьшения интересов христианства, в особенности в секулярных странах, то есть, так сказать, в странах псевдоатеистического толка, таких, как Франция, где после Великой Французской революции существует некое подозрительное отношение к религии, и государство всячески пыталось избавиться от клерикальных институтов. Идея состояла в том, чтобы объявить основой французской государственности французского гражданина, независимо от его религиозной принадлежности. Конечно, это приводит к тому, что современная французская молодёжь отходит от Церкви. Как мы знаем, во Франции около 4% населения участвует в Причастии, ходит в церковь на мессу. Во Франции катастрофическое положение с набором духовенства в духовные учреждения. Они просто закрываются. Во Франции центры духовной деятельности остаются действующими только в монастырях, причём монастыри открывают свои двери для прихожан в окрестных деревнях и городах с целью каким-то образом спасти ситуацию. Эта нерелигиозная или даже секулярная французская идеология грозит распадом самой французской идентичности. Потому что француз, в общем, живёт в определённой исторической реальности, связанной, например, с замками, с дворцами, с соборами, которые обязаны своим существованием христианству, но он перестаёт замечать это. Ему кажется, что он живёт во Французской республике вне исторических корней, и поэтому он уходит от этого исторического видения. Но на самом деле опасность состоит именно в том, что ему тут же могут подсунуть какую-то другую идеологию. Что мы и наблюдаем во Франции, поскольку ислам набирает свою силу. Там порядка 10% мусульманского населения, и очень многие молодые французы всё больше и больше обращают внимание на ислам.

Прот. А.Степанов: А вот для деятелей Евросоюза, скажем, ислам тоже представляется таким же угрожающим явлением, как и христианство?

Диакон А.Нестерук: Видите ли, тут такая палка о двух концах. Я хотел бы сразу сказать, что я сейчас выскажу своё субъективное мнение. Конечно, с одной стороны, как мы все понимаем, ислам является мировой проблемой. Но с другой стороны, мы понимаем, что противодействовать исламу какими-то силовыми средствами очень сложно. Ислам находит своих сторонников и популярность среди молодёжи именно потому, что он проповедует некую традицию. Он проповедует определённую систему жизни, потому что ислам – это, в общем-то, скорее система жизни, чем религия в нашем обычном понимании. И ислам интегрируется с общественными социальными структурами в том смысле, что если ты мусульманин, то ты не просто мусульманин дома, но ты мусульманин везде: ты мусульманин на улице, ты мусульманин в университете. Везде ты отстаиваешь свою позицию. Поэтому общество становится очень сильно ориентированным и политизированным в этой области. Но в то же время, поскольку в исламе существует некий исламский закон, который, согласно их учению, существует везде, безотносительно к тому, в какой вы стране находитесь, оказывается, что люди, следующие исламу, более упорядочены, ими легче управлять. Потому что всё-таки в основе христианства лежит концепция свободной личности. И это принципиальное отличие христианства от ислама. А свободная личность позволяет себе иногда не совсем предсказуемое поведение. Свободная личность развивается в таком направлении, которое очень трудно прогнозировать, тем более в терминах экономики и политики. Свободная личность не прогнозируема, например, в терминах выборов. И поэтому политики, хорошо понимая некую удобность ислама, могут использовать его в своих целях, для того, чтобы сделать общество ещё более однородным. Конечно, они это делают хитро, они не говорят об этом открыто, но во французских кругах, в особенности в кругах, близких к французскому католицизму, открыто высказывается точка зрения о том, что ислам оказывается политически гораздо более приемлемой формой управления людьми, чем христианство, опять же потому, что свобода, которая нам дана, которая принесена в мир Христом, не допускает диктата, не допускает уравнивания. Она не допускает тоталитаризма в человеческих отношениях и поэтому, естественно, политикам и людям, которые отвечают за экономику, очень трудно просто даже прогнозировать то, что будет в ближайшие годы.

Прот. А.Степанов: Какая из христианских конфессий оказывается более стойкой, по Вашим наблюдениям, и более способна препятствовать такому секулярному нажиму?

Диакон А.Нестерук: Это сложный вопрос. Здесь надо смотреть от страны к стране, везде по-разному. Французские священники говорили мне, что Ватикан уже потерял тот момент, когда ситуацию можно вернуть назад. То есть процесс уже практически необратим, потому что мы теряем молодёжь. Если молодые люди не становятся священниками, то Церковь просто пропадает. Во Франции, например, появилась очень интересная тенденция сейчас: расширен институт диаконства, диаконам, которые приходят из гражданского населения, часто передают функции священников, потому что священников в определённых районах, например, в сельскохозяйственных районах, просто нет. Но есть зато люди, которые работают на какой-то работе и выполняют по совместительству функции диаконства. Церковь пытается компенсировать. Но в целом ситуация достаточно печальная. И, опять же, я повторюсь, по признанию одного из священников, крупного французского богослова, мы теряем католичество, и, в общем, ситуация не контролируется с самого верха. Но Франция – это, конечно, особый случай. Мы должны прекрасно понимать, что история взаимоотношений между государством и религией во Франции достаточно сложна. Нельзя обобщать, но в то же время, Франция является очень важным примером с точки зрения будущего Европы. Потому что Франция стоит в основании Европейского Союза, и если будут какие-то политические подвижки, связанные с религиозной идентичностью во Франции, то это отразится на всей Европе. Если говорить об Англии, то, я, как человек православный, как иностранец, считаю, что англиканство играет там большую роль, чем католичество по той простой причине, что вот эта конкретная форма протестантизма больше направлена на общество. Поскольку протестантизм, то есть англиканизм в Великобритании является государственной религией и англиканской Церкви переданы многие управленческие и административные функции, то, естественно, смыкание Церкви с жизнью английского государства оказывается более тесным. Мало того, что это проявляется просто в чисто юридических, административных делах, когда Церковь, например, может осуществлять какие-то юридические операции, заменяя гражданские структуры. Но главное, что англиканская Церковь берёт на себя действительно пастырскую роль. Я приведу один пример. Один из моих друзей был благочинным некоего района недалеко от Кембриджа. И он, в своё время знакомя меня с англиканской Церковью, пригласил на неделю прожить у него. И мы целую неделю участвовали в жизни благочинного англиканской церкви. И что я видел? Я видел, что этот человек работает, как наш православный священник. То есть, он работает с людьми, он едет, посещает больных, он приходит, например, в понедельник в школу и проводит занятия. Очень простое занятие, 10-15 минут. Он читает немножко из Священного Писания, дети поют религиозные песни. Он представил меня, я немножко рассказал о России. Потом, в другой день, мы поехали на некое, так сказать, шоу, которое было в коллективном саду этой деревни, где разыгрывалась какая-то лотерея, в пользу каких-то детей, которые болели в этой деревне. То есть на самом деле англиканская Церковь, в особенности в сельскохозяйственных районах, очень напоминает то, что происходит у нас, когда священник на себя берёт действительно функции пастыря, человека, который заботится о людях. И поэтому Христос как бы живёт среди них не столько в самом здании церкви, сколько в их сердце, в их домах. Вот это очень важно. В этой деревне, где я был, например, Причастие осуществлялось почему-то по пятницам. Я до сих пор не знаю, почему, но важно, что на это Причастие приходило 2-3 старушки, причём старушки, которые, в общем, уже приходят на это Причастие много-много лет. А вообще всё население приходило в церковь только на праздники: на Рождество и на Пасху. Но это не означает, что люди забыли Христа. Потому что когда вы приходите к ним в дом и они вас приглашают за стол и понимают, что пришел священник, когда мы молимся, вы понимаете, что это люди, в общем-то, очень глубоко религиозные. Но их религиозность носит принципиально другой характер. Это религиозность, воспитанная поколениями и поколениями родителей, которая как бы вошла в гены, вошла в кровь этих людей. То есть они являются христианами не по форме, не по количеству раз, когда они крестятся, или когда они ходят в церковь, но они являются христианами по сути. Так что, конечно, англиканская Церковь играет очень большую роль в современной Англии, потому что Англия, как и другие европейские страны, тоже подвержена некой дезинтеграции в связи с наплывом иностранцев, наплывом эмигрантов из различных стран, в том числе из арабских стран, стран Юго-Восточной Азии.

Прот. А.Степанов: Из России тоже.

Диакон А.Нестерук: Да, конечно. Там очень большая диаспора в Лондоне, порядка 250 000 человек. И, конечно, наша русская диаспора, всё-таки является христианской диаспорой. И с ней, в каком-то смысле, иметь дело проще, а с другой стороны, сложнее, потому что это, в общем, не совсем воцерковлённая диаспора. И поэтому, конечно, тот факт, что существует очень много различных этнических групп, приводит к некой дезинтеграции общества. Она естественна, эта дезинтеграция. Так вот, англиканская Церковь, поскольку она является официальной Церковью, она представляет, в общем-то, некий истэблишмент. И это очень интересно, потому что королева номинально является главой англиканской Церкви, несмотря на то, что у них есть свой предстоятель, архиепископ Кентерберийский. Сами англичане говорили, что Церковь является очень мощным сдерживающим фактором от полнейшей дезинтеграции. С моей точки зрения, протестантизм является, в каком-то смысле, более действенным, по крайней мере в Великобритании. Потому что католичество тоже присутствует, католические Церкви есть, в частности, в том городе, где я преподаю. У нас есть большой католический собор. Но я не вижу вот этой смычки между Церковью и населением, Церковью и народом. А англиканская Церковь всё-таки более доступна, более понятна. И англиканская Церковь связана с определённой традицией. Традиция англиканской Церкви восходит к эпохе отделения от католичества, уже даже после Реформации. И это, в общем, оказывает большое влияние на психологический образ среднего англичанина. В других странах, например, в Дании, с которой у меня были интересные связи, в том числе с лютеранскими священниками, там такая же ситуация: Церковь является государственной. И она является очень эффективной с точки зрения выхода в светское общество, работы с населением. Я думаю, что это самый, пожалуй, важный фактор. Потому что проблема католичества состоит именно в том, что оно оторвалось от народа. Один из монахов аббатства святого Павла недалеко от города Лилля во Франции мне говорил: «Я открываю двери моего монастыря, чтобы каким-то образом всё-таки сохранить веру, сохранить веру в Господа нашего Иисуса Христа». Почему? Потому что уже надежды никакой на верхи Церкви нет. «Я принимаю это решение, потому что я понимаю, что Церковь гибнет. Вот у нас монастырь маленький, у нас монастырь всего 25 монахов, а он мог бы расположить 100 монахов, но никто не идёт. Мы должны каким-то образом Слово Христа в мир нести». И, к сожалению, это не находит серьёзной поддержки в официозе той же католической Церкви. Я думаю, такая же ситуация в Бельгии. В Бельгии показателем упадка католичества является то, что закрываются храмы. И количество часов, когда храмы открыты, становится меньше и меньше. И количество людей, которые приходят на мессу, уменьшается с каждым годом. Конечно, это сложный процесс. Могу сказать, что, по-видимому, в странах юга Европы ситуация немного другая, потому что в Испании, как мы знаем, более суровая форма католицизма и старшее население гораздо более религиозно, чем в странах северной Европы. Но молодёжь опять оказывается нерелигиозной. Политика информационной интеграции Европейского Союза, когда религиозные идеалы заменяются некими идеалами консьюмеризма, то есть потребительства, всё-таки даёт свои плоды. И молодёжи в Церкви становится всё меньше и меньше. Особая ситуация в Греции, а также в некоторых восточно-европейских странах, в особенности, в Румынии. Мне пришлось два раза бывать в прошлом году в Румынии, и здесь как раз ситуация совершенно противоположная. Пожалуй, она даже скорее напоминает нашу ситуацию в России. Но греческая ситуация очень интересна, потому что это, пожалуй, самая старая православная страна Европейского Союза, где возникли серьёзные проблемы с европейскими структурами, с европейскими инструкциями из Брюсселя. В частности, проблемы, связанные с идентичностью, например, с вычёркиванием из внутренних паспортов Греции графы о вероисповедании, что было предложено в ЕС. У них во внутренних паспортах был определённый пункт, где вместо национальности, вместо этнической принадлежности было написано вероисповедание. И греки очень цепляются за это, потому что с их точки зрения быть греком значит, как они считают, быть православным. Именно поэтому в Греции практически нет эмиграции. Но это вызывает сложности с Евросоюзом, потому что им это не нравится.

Прот. А.Степанов: Христианство в раннее время было религией городов. А вот по Вашим наблюдениям в Европе сейчас оплотом христианства скорее является деревня. У нас в России оплотом христианства являются города, как в раннехристианское время. Петербург, Москва – чем крупнее город, тем больше христианская православная община. Вот в городах, в Лондоне, скажем, какая ситуация?

Диакон А.Нестерук: Действительно, пожалуй, сейчас центр истинной христианской жизни, духовности оказывается в сельскохозяйственных районах, потому что христианство оказывается гораздо более сближенным с укладом жизни. Потому что города – это, в общем, некие муравейники, в которых личности исчезают. В городах невозможно сохранить свою личность, потому что ты вливаешься в некий поток, который тебя куда-то несёт. И это означает, что ты подвержен действию социальных факторов, ты не можешь уже мыслить о своей личностности, о своём духовном облике. Потому что у тебя просто нет времени. Например, в Лондоне, один мой знакомый, православный, ездит с работы до дому два часа в одну сторону, два часа – в другую, в набитом транспорте. Он говорил, что даже Иисусову молитву творить в таких условиях не может по одной простой причине, что это – сплошной стресс. Города обезличены также и тем, что все эмигранты, как правило, оседают в городах, потому что им нечего делать в сельскохозяйственных районах, работать на фермах они не хотят. Во-вторых, сельскохозяйственные районы гораздо более политически некорректны, то есть там не любят иностранцев, и поэтому получается, что сельскохозяйственные районы оказываются истинно белыми и истинно христианскими. И здесь опять же сказывается то, что христианство предполагает не только некую формальность, не только некое посещение церкви, но некоторую созерцательность. Оно предполагает некое общение с творением Божьим. Самое главное, что должен существовать некоторый коллектив людей. И конечно, в маленькой деревне, допустим, в которой живёт сто семей, такой коллектив гораздо легче сформировать, чем в городе. В городе всё растворяется, и там очень трудно воплотить вот эту идею коллектива как поддержания личности. Потому что личность – это не просто отдельный индивидуум. Личность – это то, что формируется в отношениях. И как раз вот в сельскохозяйственных районах, мне кажется, это более проявлено. Города приводят к дезинтеграции. И по своему опыту работы в университете Портсмута я могу сказать, что даже руководители крупных структур не заинтересованы в сохранении этой личности, потому что им нужны работники на местах, которые выполняют определённые функции. Они не приветствуют какие-то собрания, какие-то коллективные чаепития или коллективные обеды по той простой причине, что это объединяет людей. А идея объединения людей непопулярна так же, как непопулярна в Европейском Союзе идея объединения народов. Поэтому дезинтеграция это почти что некая политическая платформа. Вот я работаю в университете и очень хорошо это знаю. Потому что любая моя попытка консолидировать студентов или преподавателей под какими-то религиозными лозунгами находит просто жуткое противодействие. Приведу конкретный пример. Я как-то обратился к капеллану нашего университета. Она была англиканский священник. Я сказал: «У нас полторы тысячи православных греков. И эти православные греки абсолютно без присмотра, потому что Вы занимаетесь таиландцами, Вы занимаетесь китайцами, Вы занимаетесь южноамериканцами. А все, кто из Евросоюза, попадают у Вас в другую категорию. Греки не вписываются в английское общество. Они живут другой жизнью, у них сдвинутый временной режим, они ходят в другие рестораны, они не знают вообще, что делать. Вы ими не занимаетесь». На это я получил два интересных ответа. Один ответ был приблизительно такой: «Кто такие греки, что такое православное христианство? Ведь православное христианство – это какое-то религиозное меньшинство, мы же не можем заниматься всеми религиозными меньшинствами». Я возразил: «Какое же это религиозное меньшинство, когда в Европе под Вселенским Патриархатом находится 180 миллионов человек, а в мире вообще 450?» Но мне ответили: «Мы не можем заниматься всеми религиозными меньшинствами, даже если их полторы тысячи человек». Университет просто отгораживается от каких-либо попыток объединять, например, студентов, которые приезжают в абсолютно чужую страну, с чужой культурой. Он отказывается, так сказать, участвовать каким-то образом в организации их жизни и в помощи именно на том основании, что они, с одной стороны, в Европе. А раз в Европе, значит, зачем ими заниматься? Они христиане, что нам христианами заниматься? С христианами и так все ясно. Давайте лучше заниматься китайцами, потому что китайцами заниматься выгоднее, они больше денег приносят. А европейцы меньше денег приносят. Возникает такой вот двойной стандарт: христианская идентичность присутствует, но если вы начнёте с этих позиций говорить, то руководство подобных структур, может быть, Вас открыто и не осудит, опасаясь быть политически некорректными, но, в общем, это заметят. К сожалению, это реальность, которая приводит к атомизации общества, потому что распадаются коллективы, распадаются производственные связи, распадаются связи со студентами. И сам студент не обучается опыту общения. Он не обучается опыту общения в школе, он не обучается опыту общения в семье, потому что в семье отношения тоже не такие тёплые, как, например, у нас в России. Дети считают, что они должны от родителей как-то отделяться. И вот приходит такой молодой человек в 16-17 лет в университет, и он не знает, что делать. Он не знает, как говорить, как обращаться, он ходит абсолютно потерянный, неприкаянный. А нам как преподавателям ещё и дают указания, что «со студентами говорить на темы жизни лучше не надо, потому что мало ли что вы скажете, а он пойдёт и причинит какой-нибудь вред себе, а университет за это отвечать будет. Оставьте его в покое, скажите, что вы заняты – и всё». Вот вам так называемое отношение к человеку, хотя если бы я, например, мог исповедовать свою христианскую позицию, я бы мог сказать: «Я как христианин имею право участвовать в судьбе любого человека». Но эта позиция официально в городах и в крупных организациях не очень приветствуется.

Прот. А.Степанов: А в семьях сохраняется что-то христианское?

Диакон А.Нестерук: Здесь нужно выйти уже немножко на другой уровень дискуссии. Что касается Англии, я могу сказать так. Англия, в общем-то, это классовая страна, страна, в которой существуют общественные слои, которые не пересекаются между собой, как ни странно. И это означает, что на разных классовых уровнях институт семьи функционирует совершенно по-разному. Я приведу два примера. С одной стороны, для того, чтобы высшие классы общества поддерживали себя, естественно, там институт семьи считается обязательным и необходимым и к нему относятся более щепетильно. Переходы из одного класса в другой не поощряются. Так же, как дружеские отношения, не говоря уже о романтических отношениях, они не поддерживаются между представителями различных классов. Например, если я захочу, так сказать, вступить в романтические отношения с одним из секретарей в нашем университете, то это не поощряется по двум причинам. Во-первых, это не поощряется официально, потому что это производственные отношения. Нам рассылали официальный документ, что в этом случае я должен информировать руководство о том, что я нахожусь в таких отношениях. Во-вторых, я буду подвергнут осуждению потому, что я пересёк эту границу класса. Те, кто помогает в работе преподавателям – секретари, бухгалтеры – дистанцируются от преподавателей. И проявление какой-то эмоциональности в отношении друг друга, лишний разговор, все это не поощряется. Я помню, что в Оксфорде, когда я приехал из России, я всё время хотел здороваться со всеми. И я вдруг обнаружил, что они специально идут по коридору и смотрят в другом направлении. И мне объяснили, что секретари и студенты, аспиранты в университете – это две абсолютно разные группы. Вы можете с ними общаться внутри кабинета. Но за его пределами общение не поощряется. Это не принято. И вот отсюда теперь я перейду к семейным отношениям. Я бы сказал, что институт семьи под большой угрозой по двум признакам. Главный признак – это экономический, конечно. Потому что реально люди, вступающие в какие-то отношения, например, в 18-25 лет, практически ничего себе позволить не могут. Они не могут купить квартиру, потому что в Англии цены на жильё совершенно безумные. Они не могут найти хорошей работы, если у них нет адекватного образования. Поэтому процветает такая, знаете, не хочу употреблять это слово, но полускрытая полигамия, отношения строятся просто на основе случайных знакомств, рождаются случайные дети, причём отцы не несут никакой ответственности за них и не хотят даже иногда и знать. Один мой сосед говорил: «Вот у меня к 22-м годам было 22 женщины и меня не интересует, сколько детей после этого родилось. Я всё равно за них никакой ответственности нести не буду». Институт семьи – это вообще непопулярная идея. Причём как со стороны молодых людей, так и со стороны девушек. Девушки часто рожают детей вне семьи просто для того, чтобы получить социальное пособие от государства, ибо на каждого ребёнка платится определённое социальное пособие. При этом, значит, дети оказываются от разных отцов. А деньги, которые им платят, минимальные. Дети, в общем, лишены очень многих благ жизни. Поэтому о каком христианстве мы здесь говорим? Никто на эту тему даже не думает. И институт семьи под большой угрозой не только в Великобритании. Один из моих друзей работает в совете Европейского Союза в Брюсселе. Такая же ситуация и в Бельгии, такая же ситуация и в Испании. Всё меньше и меньше возникает у людей желание построить стабильные отношения, основанные на любви, я не говорю уже о любви в Боге, во Христе. И это, конечно, печально, потому что, в общем-то, Европа испытывает не такой демографический кризис, как Россия, но в Англии, например, сейчас рождаются в среднем 2-3 человека в семье, причём очень много, как я уже сказал, вне брака. Но даже при такой рождаемости английское правительство уже озабочено тем, что воспроизводство населения под вопросом. Даже сейчас фактически теряется воспроизводство населения. Не говоря уже о других странах, где просто население падает. Конечно, это результат того, что отношение к браку как к святыне, как к союзу мужчины и женщины, благословлённому Богом, просто пропадает. Это ужасный процесс. Именно в этом процессе, конечно, мы очень сильно проигрываем исламу, потому что представители ислама в Европе очень хорошо понимают, что имея большие семьи и рожая по 4-8 человек, получая при этом огромные пособия от государства, они увеличивают население Европейского Союза. Сейчас уже во Франции, как я сказал, порядка 10% мусульманского населения. И если так будет продолжаться, то здесь имеется реальная угроза для христианского будущего.

Прот. А.Степанов: А вот епархия, которую создал владыка Антоний в Англии? Она состоит, в основном, из англичан. Вот в этом смысле Православие на Западе, в частности, в английской среде, представляет ли какую-то альтернативу вот этому образу жизни – и семье, и вот этим атомизированным отношениям людей в обществе?

Диакон А.Нестерук: Я думаю, да. Владыка Антоний своей проповедью сыграл очень большую консолидирующую роль. Я обнаружил, что практически все представители англиканской Церкви, которых я знаю, и даже католической Церкви, знают владыку Антония, они все слушали его передачи. Он произвел совершенно неизгладимое впечатление на них. Владыка Антоний исходил из того, чтобы интегрировать общество вокруг Христа. Это была его главная идея. Не по национальному признаку, не по этническому признаку. Он оставался в русской традиции, но это была традиция литургическая, традиция богословская. Его основная цель была привести человека ко Христу. То есть привести его в Церковь и объединить людей через Церковь. И был такой период до последней эмиграции, когда ему эта функция удалась, когда очень много людей пришло в православную Церковь и из англиканской Церкви, и из католической церкви. Важно то, что приходя в Церковь, мы теряем различия. Если, например, на работе я никого не могу обнять и поцеловать по-христиански, потому что это будет выглядеть абсолютно дико, то приходя в церковь, я могу к любому православному подойти и обнять его, поцеловать, поздороваться. И это будет считаться нормой. То есть человеческие отношения меняются. Но проблема в том, что владыка Антоний, при всём уважении к нему со стороны английского общества, прекрасно понимал, что надо считаться с социальной реальностью. Не надо переходить границу социальной реальности. Поэтому церковь владыки Антония была, в общем, относительно либеральная в хорошем смысле. Либеральная в том смысле, что он понимал, что наводить какой-то порядок, например, в одежде в храме, требовать от всех английских женщин приходить в платках не следует, потому что они культурно не готовы к этому. Ведь главное не это. Главное – воцерковление, их духовный рост. Проблема также в том, что к Православию в Великобритании достаточно настороженное отношение. Мы существуем открыто, мы можем молиться, мы можем жить духовной жизнью, но особого поощрения того, что происходит в православных кругах в общем-то нет. Понятно, что православная идея, идея свободы внутри христианства, идея человеческой личности, она идёт вразрез с той самой идеей атомизации, которая существует в английском обществе. Владыка Антоний – это был некий уникальный случай, потому что он в своём подходе к Православию преодолел этнический барьер. Вот этого не произошло, например, с греческой Церковью. Греческая Церковь осталась этнической. Там остался греческий язык и там англичан практически нет по одной простой причине, что они не понимают языка и служба не такая. А в русской Церкви многие литургические тексты были переведены на английский язык, Литургия исполнялась на двух языках – на старославянском и на английском, и это позволило англичанам прийти в церковь и не просто слушать эту музыку, как концерт, но дала возможность им молиться на английском языке, но православным образом. И это привело очень многих в церковь. И, конечно, это очень многим помогло найти Христа, что очень важно. И, конечно, православные семьи гораздо более стабильны. Они изменяют демографическую ситуацию. Но стабильность этих семей и их многонациональный характер являются очень характерными. Поэтому я думаю, что если бы сейчас такое следование пути митрополита Антония было бы и в русской диаспоре, это бы привело к гораздо более стабильной ситуации среди русских, которые оказались за границей. Потому что ситуация с браками среди русской диаспоры оставляет желать лучшего.

Прот. А.Степанов: А какие перспективы Вам видятся в Православии в Англии? Есть ли какая-то динамика после смерти владыки Антония? Приходят ли по-прежнему англичане в Церковь, ищут ли они именно того, что даёт Православная Церковь: другой характер отношений, другое положение семьи, другая модель жизни среди людей? Достаточно ли это широко известно и находит ли это людей, которым это кажется привлекательным?

Диакон А.Нестерук: Что касается известности, я думаю, что нет, что вообще творчество митрополита Антония подлежит дальнейшей разработке. Существует огромнейший архив, который не расшифрован. Это электронный архив и печатный архив. Одна из задач состоит в том, чтобы развивать идеи митрополита Антония. И не только публиковать их на русском, но и на английском языке.

Прот. А.Степанов: Вообще много опубликовано на английском?

Диакон А.Нестерук: По-видимому, гораздо меньше, чем на русском. Хотя практически всё, что опубликовано на английском, переведено на русский. Все эти книги уже достаточно старые. Открываются всё новые и новые глубины его мысли. Он действительно внёс не только пастырский вклад, но он внёс вклад в богословие, в экклесиологию русской Церкви ХХ века. И нам всем надлежит ещё работать над его вкладом. И мы должны нести это в мир. К сожалению, трудно прогнозировать, сохранится ли то, что он создал, и будет ли это поддержано в будущем. Мы сейчас до конца этого не понимаем. И поэтому предстоит колоссальная работа. Но зная владыку и работая с его последователями, я считаю, что и для русской Церкви это будет очень интересный опыт. Потому что, хотя это был опыт диаспорный, но владыка, в общем-то, исходил из русской Церкви. И для русской Церкви осмыслить то, что он сделал, было бы так же интересно. Я имею в виду не только пастырские его работы, его работы о духовничестве, о браке, о семье. Но вот именно опыт строительства вот этой Церкви – это вещь, которая до конца ещё не понята и не осмыслена. А владыка Антоний хорошо понимал, что невозможно осуществить миссию, например, в семье, без строительства Церкви. Ведь человек должен прийти в Церковь, а для этого нужно Церковь сделать привлекательной в хорошем смысле для человека. В английских условиях это можно было сделать только так, как он сделал. Владыка Антоний хорошо чувствовал социальную реальность другой страны. Он понимал, что невозможно слепо переносить опыт русского Православия на английскую почву, потому что там совершенно другие законы, совершенно другой народ, совершенно другие социальные условия. И, конечно, иллюзия того, что якобы человек, приезжающий на Запад, может не считаться с реальностью, опасна и печальна.

Прот. А.Степанов: Спасибо, отец Алексей, за Ваш рассказ. Я напоминаю нашим слушателям, что мы беседовали с диаконом Алексеем, преподавателем университета Портсмута, служащим в Русской Православной Церкви в Англии. Спасибо, отец Алексей.

Диакон А.Нестерук: Спасибо, отец Александр, за приглашение, спасибо Вам, дорогие радиослушатели, за внимание.

Прот. А.Степанов: Всего доброго, до новых встреч. Программу вёл протоиерей Александр Степанов.