«Изучая документы по репрессированному деду — нашла имя неизвестного сотрудника Эрмитажа периода 1920-х годов»

Программа Марины Лобановой

«Встреча»

Эфир 21 ноября 2020 г.

АУДИО

Гость программы – старший научный сотрудник Государственного Эрмитажа Анна Валентиновна Конивец — рассказывает о том, что понимание истории своей страны и ее национальной культурной традиции неразрывно связаны с интересом к истории своей семьи.

Анна Валентиновна – историк Зимнего дворца, автор многих публикаций по истории самого знаменитого музея России. В год 250-летия Эрмитажа вышла ее книга «Зимний Дворец. От императорской резиденции до Кавшколы Осоавиахима», рассказывающая историю главного дворца России с начала XX века до конца 1930-х годов. Автор много работает в архивах, открывая неповторимые детали, интереснейшие неизвестные подробности, уточняя факты… Ведь одно из самых сложных дел историка – это описание повседневности, «реалий жизни». Автору удалось рассказать о жизни дворца со всех сторон – и это не только важные события, происходившие в Зимнем дворце при последнем Государе, но и рассказ о тех разных людях, для которых Зимней дворец также был домом. Не менее интересна история Зимнего дворца в период революции и в первые годы советской власти.

Но об этом мы поговорим в нашей следующей передаче с участием Анны Валентиновны Конивец.

А. Конивец:

Я занимаюсь историей Зимнего дворца, а история дворца в послереволюционное время (и до Великой Отечественной войны) оказалась почти совсем неизученной. Как мне говорили наши экскурсоводы, которые работали сразу же после войны, что тогда не принято было говорить вообще о дворце и о его обитателях, само здание рассматривалось просто как помещение для выставок.

М. Лобанова:

Можно сказать, что вы занялись родословием Зимнего дворца, родословием Эрмитажа. А вот ваше собственное родословие? Расскажите об этом, потому что вы – генеалог, у вас и статьи есть на эту тему.

А. Конивец:

Вы знаете, это громко сказано. … Сегодня это стало популярно. И это очень хорошо, что сегодня очень многие стали заниматься историей своей родословной, это очень интересно и это правильно.

М. Лобанова:

В вашей семье всегда говорили на эту тему – истории рода? И много ли вы знали на тот момент, когда стали заниматься историей своей семьи практически научно?

А. Конивец:

Говорили, но на уровне просто семейных рассказов, как и у всех, наверное. И, знаете, когда в детстве сидишь и что-то слушаешь – половина проходит «мимо ушей». И все, кто начинает заниматься историей своей семьи, говорят «почему же мы раньше это не записали?». И практически все мы сейчас в таком положении – и хотел бы спросить, а уже не у кого, свидетелей нет. И приходится полагаться только на архивы, на бумаги.

М. Лобанова:

У вас уже был дома, в семье какой-то семейный архив?

А. Конивец:

Такого архива не было и, наверное, не могло быть – за какие-то бумаги можно было поплатиться свободой в свое время. Например, в моей семье все бумаги, касающиеся одного предка – участника войны 1812 года, были специально уничтожены. Также и фотографии родственников, если они в каких-то мундирах. Даже на других вещах – у нас дома остался такой бронзовый солдат Павловского полка, на нем табличка с дарственной надписью – надпись эта стерта.

Константин Андреевич Любарский – родной дядя моего деда – всю жизнь служил, практически без отпусков, он и воспитывал моего деда. Из потомственных дворян Новгородской губернии. Окончил Павловское военное училище. Участвовал в русско-турецкой войне. В лейб-гвардии Павловском полку с 1879 г. Полковник (1897 г.). Командовал 92-м пехотным Печорским полком недолгое время, с 1907 года генерал-майор, командующий лейб-гвардии Московским полком. Потом был командиром 1-й бригады 3-й гвардейской пехотной дивизии. Участвовал в Перовой мировой войне, был в плену. Скончался в 1925 году в Ленинграде.

М. Лобанова:

Вы помните момент, когда вы сели и начали заниматься историей рода?

К. Конивец:

Сначала я стала смотреть род бабушки. Дворяне Обернибесовы – интересная такая фамилия, они из новгородского старого рода. Эта фамилия рано упоминалась – в 1507 году Дмитрий Федоров Обернибесов был приставом великого князя Василия Третьего.

И когда начинаешь заниматься чем-то, то какие-то рассказы, слышанные очень-очень давно, вдруг неожиданно подтверждаются документами.

Другое впечатление, постоянно встречается – что реальная жизнь бывает такой, какую не выдумает ни один писатель.

Моя бабушка окончила гимназию перед революцией, и где она была работать – никуда не брали, а судьба ее сестры – сюжет для романа. Ее муж был царским офицером, а потом белым офицером. На работу она не могла устроиться, ходила на биржу труда, и ей говорили: нет, нет, нет. И один человек, услышав ее разговор с подругой, сказа: вы так открыто говорите о себе. А она ответила: а мне нечего уже терять. И этот человек дал ей записку, с которой сказал подойти для устройства на работу. И ее взяли на работу начальником стола личного состава в Коминтерне. А бумагу ей дал Дыбенко. И она много лет там работала и потом была персональным пенсионером.

Когда прошло уже много лет, это был 27-й или 28-й год, за ней ухаживал какой-то человек, она долго сомневалась, но, наконец, дала согласие. И они уже должны были идти «расписаться», но вдруг – звонок в дверь поздно вечером, какой-то человек на пороге, говорит: «Вам открытка». Там была старая ее фотография, дореволюционная, и письмо от ее мужа Федора Федоровича Гаврилова, где было написано, что он жив. Она сразу отказала жениху. Но больше – ничего. Ни открыток, ничего больше она не получала. До конца она жила одиноко.

И такие бывают совпадения, например, когда искала документы по двоюродному брату деда – это Николай Константинович Любарский, которого на Беломорканал отправили по делу «Весна», мне попались документы, где был допрос одного офицера, и он говорит, что послужило поводом для ареста дедова брата. Вот такой ест Николай Любарский, живет на улице Воинова дом 3, и, судя по людям, которые там собираются – личность крайне контрреволюционная. Есть и еще там такой бывший офицер – некто Оприц, вроде бы служит в Эрмитаже. Больше о нем ничего не сказано. А я, занимаясь историей Эрмитажа и биографиями эрмитажных сотрудников – никогда не слышала такой фамилии. И думаю – надо посмотреть. В эрмитажном архиве нашем – очень полном и очень хорошем – такого личного дела вообще нет. Но когда я занималась историей эрмитажных зданий – вдруг я нахожу на бумагах подпись: Оприц. И тут я думаю – я уже слышала эту фамилию. И выяснилось – да, он работал в Эрмитаже, и также был по делу «Весна» арестован. Это бывший полковник Егерского полка, и был взят на работу в Эрмитаж уже после революции –  таким вот хозяйственным сотрудником, взят своим родственником, который в свое время работал в канцелярии Двора, а потом и в Эрмитаже.

Оприц Эммануил Николаевич происходил из потомственных дворян, окончил Пажеский корпус, служил в лейб-гвардии Егерском полку, участвовал в Первой мировой войне, с 1916 года –  полковник. В 1920-е годы работал в Эрмитаже.

…

В своей публикации о музейных сотрудниках «Служители Эрмитажа» А.В. Конивец пишет:

«…Эммануил Николаевич Оприц – личность интересная и заслуживающая внимания. О том, чтобы взять на работу в советское государственное учреждение человека с такой биографией несколькими годами позднее, где-нибудь в конце 1920-х, не могло бы уже быть и речи. Мало того, что он происходил из дворян Великого Войска Донского и в недавнем прошлом был полковником лейб-гвардии Егерского полка, он еще имел родного брата, одно упоминание о котором должно было бы закрыть перед Эммануилом Николаевичем все двери. Илья Николаевич Оприц – выпускник Пажеского корпуса, генерал-майор, командир лейб-гвардии Казачьего полка, уехал из России, повоевав на Дону и заслужив славу непримиримого противника Советов. Иметь родственников за границей в то время – что могло быть хуже? И все же Э. Н. Оприца приняли на работу в музей. Вероятно, сыграли роль личные связи, кто-то из хороших знакомых поручился за него как за человека абсолютной порядочности. Хотя это было ясно и так, ведь, как известно, даже намек на неблаговидный поступок мог послужить поводом для выхода из полка, Оприц таких поводов за все время службы не давал.

В 1922 году бывший гвардейский полковник числится «заведывающим хозяйством», в 1926 – помощником заведующего хозчастью, в 1927 – заведовал домами Эрмитажа. Была тогда такая должность – «зав. домами», имелись в виду не дворец и не музейные здания, а принадлежавшие тогда Эрмитажу дома на Невском, на улице Халтурина (Миллионной), на Конюшенной площади и в Соляном переулке. Комнаты в домах на ул. Халтурина занимали некоторые из служащих Эрмитажа, при увольнении они должны были освобождать помещения, но делали это весьма неохотно, поэтому иногда процесс выселения затягивался, и довольно часто дело даже доходило до суда. Представителем истца, как правило, выступал Оприц, имевший доверенность от музея. По числу таких документов, выданных Оприцу для предъявления в губернском суде, видно, что он довольно часто вынужден был там появляться.

Несмотря на свое происхождение и совсем не революционное прошлое, Оприц продолжал спокойно работать в Эрмитаже, как и большинство научных сотрудников, в основном принадлежавших к категории «бывших». Время чисток в музее еще не пришло – готовиться к ним стали с конца 1929 года, а начались они в 1930-м. Результат тех чисток очень хорошо виден. Достаточно сравнить список эрмитажных служащих за 1922 год с таким же списком конца 1930-го, когда уже были почти претворены в жизнь основные принципы разосланного руководителям всех советских учреждений, будь то завод, институт или музей, документа под названием «Сталинская эстафета по вопросу кадров».

Чистку кадров проводила рабоче-крестьянская инспекция. Как ни странно, но поначалу рабочие и крестьяне, которых командировали наводить порядок в музее, были настроены к эрмитажникам весьма лояльно и часто соглашались с доводами руководства музея, вступавшегося за своих сотрудников, и «вычищенный» оставался на своем месте. Но такой либерализм существовал только на первых порах, потом все стало проходить более сурово.

…

Так, арестованный бывший офицер Измайловского полка Алексей Кованько на допросе 2 ноября 1930 года в числе многих фамилий назвал и Оприца. Правда, он не знал его имени, но при этом говорил о его связях с контрреволюционерами за границей (будто бы сестра жены Оприца – Нина Эдуардовна Линдес – связана с эмигрировавшим в 1924 году за границу неким банковским деятелем Гартманом, с которым состоит в каком-то родстве). Правильность его показаний, видно, никто и не собирался проверять, так как они, вероятнее всего, не подтвердились бы. Во-первых, даже отчество золовки было названо неправильно. Жену Оприца звали Мартой Эдмундовной, а не Эдуардовной, да и связи родственницы с эмигрантами также ничем не подтверждались. Странно, что на допросе не прозвучало имя его братагенерала. Но и без того этих весьма сомнительных показаний было достаточно для ареста. Э. Н. Оприца обвинили в принадлежности к контрреволюционной организации и 3 мая 1931 года расстреляли.

Личное дело его было изъято из канцелярии музея – как будто человека и не было, как «не было» и тысяч других, сгинувших в годы, когда Большой террор еще и не начинался».