К 20-летию со дня мученической кончины протоиерея Александра Меня. Протоиерей Лев Большаков и матушка Юлия Большакова

М.Михайлова: Здравствуйте, дорогие слушатели! С вами радио «Град Петров», программа «Культурная реакция» и ее ведущая Марина Михайлова. И сегодня мы с вами посвящаем нашу встречу, наш разговор в прямом эфире памятной дате, которая сегодня – нельзя сказать «празднуется», но, может быть, уже и можно в какой-то степени; которая сегодня отмечается многими людьми, – это двадцатилетие со дня гибели, со дня мученической кончины отца Александра Меня. Человека, который оставил очень большой след в нашей жизни, с которым до сих пор многие из нас состоят в каких-то личных отношениях. И я думаю, что свет его личности будет со временем только умножаться. И сегодня для продолжения разговора об отце Александре Мене, об этом удивительном человеке и очень значительном церковном деятеле ХХ века, мы пригласили протоиерея Льва Большакова. Здравствуйте, батюшка!

Прот.Л.Большаков: Здравствуйте!

М.Михайлова: …и матушку Юлию Большакову. Здравствуйте!

Ю.Большакова: Здравствуйте!

М.Михайлова: Я очень рада, что вы смогли прийти, тем более, что сегодня день памяти. И первый вопрос, который я бы хотела вам задать, такой: вспомните, пожалуйста, как вы узнали о том, что произошло, о батюшкиной смерти, что вы испытали в этот момент и что вы по этому поводу думаете сейчас. Что это за событие, как вам кажется? Все-таки прошло двадцать лет, и мы можем это событие видеть с какой-то исторической дистанции.

Прот.Л.Большаков: Матушка узнала первая, а я узнал от нее по телефону. По телефону, потому что в то время в Петрозаводске я проходил священническую практику, готовясь к рукоположению. Конечно, мне хотелось к нему поехать за благословением на мое рукоположение в священники; до этого мы уже довольно долго не виделись, потому что наши первые встречи с отцом Александром были в первые годы воцерковления и были подобны такому разгону на ракетоносителе. Он был таким носителем, ракетой, которая людей вывозила на их путь. И много было дел, в том числе и церковных наших трудов, которые не позволяли часто встречаться. И вот вдруг узнаю: «Отца убили», – говорит матушка, когда я приехал в Петербург, просто так приехал, побыть дома. Вот так. Что значат слова эти – «отца убили»? А как матушка узнала?

Ю.Большакова: Мне позвонила из Москвы Карина и сказала об этом как-то очень резко – она сама была в состоянии стресса: «Отца Александра убили, его зарубили топором». И со мной тоже случилось что-то вроде истерики, потому что это было, конечно, совершенно невозможно воспринять. И я не сразу смогла как-то овладеть собой. И, в общем, казалось, что это катастрофа, потому что настолько его служение было в это время яркое, полное – лекции везде, выступления по телевизору.

Прот.Л.Большаков: И необходимое служение.

Ю.Большакова: Да, и казалось, что это будет еще очень долго продолжаться, потому что он человек был совсем не старый, он был молодой, был полон сил. И какое-то время понадобилось для того, чтобы все это как-то вместить и как-то это все пережить. Но я бы сказала, что, когда прошел этот первый стресс, не было ощущения, что его нет. Это абсолютно четко чувствовалось, что он где-то рядом, где-то близко. И даже так случайно взглянуть на его портрет, на его книгу – это было поддержкой, уже не говоря об обращении к нему мысленно за советом, к его книгам, к его памяти. Это присутствовало всегда и сейчас присутствует.

Прот.Л.Большаков: Знаете, я никогда не отвечал на вопрос, который Вы задали, но тем естественнее будут эти воспоминания сейчас. Когда я приехал – это было перед похоронами, вечером 10 сентября. Хоронили 11 сентября. А 10-го вечером сидели и, Вы знаете, всем хотелось, конечно, от него не отойти. Евангелие рядышком лежало, которое положили на то место, где еще была кровь. И, как это ни странно, смотрели фильм, снятый в тот день, когда прибыли на место и потом ехали на машине сзади той машины, которая везла гроб. Зачем это было нужно? Знаете, я не думаю, что это было нормально во всякой ситуации – так вспоминать, погрузиться. Но вот это со-путствие. И это было тут необходимо и само собой разумеющимся. Вот такое сопутствие. Проехали на этой машине вместе. А на другой день хоронили. Хоронили так тихо…

М.Михайлова: Но много же было людей?

Прот.Л.Большаков: Да, было очень много людей, конечно, была толпа. Матушка не смогла поехать, а я поехал. И, конечно, там было очень много людей во дворе этого храма; владыка Ювеналий отпевал, много было тех, кто сослужил, и толпа, разумеется, рядом. И все были очень аккуратно сосредоточены в этом делании важного дела. Важного дела – проводом, обихода такого, знаете, относящегося, конечно, к живому. То, что делается с любовью, относится, конечно, к живому человеку – в данном случае к нему все это относилось. Мария Витальевна стояла в храме – пустом, потому что все происходило во дворе. Стояла на коленях, лицом к иконостасу, молилась. У нее было, конечно, наиглубочайшее соучастие во всем происходящем, которое было нам всем, другим, недоступно. Один эпизод Вам скажу, который меня тронул. Когда уже расходились с кладбища – это уже было к вечеру, потому что долго длится отпевание священника, когда оно совершается по всему чину, конечно; многажды читается Евангелие, все это очень серьезно. И вот к вечеру уже расходились. Один из его чад, молодой мужчина-трубач, поднял трубу, стоя уже за оградой церкви, в сторону могилы как бы так бросил этот прощальный привет. А знаете, как труба красиво звучит на улице? Несколько красивых мелодий, музыкальных фраз – видимо, то, что когда-то играл ему. Это было так очевидно, что он ему сыграл – как рукой помахал. Так что вот такой был этот первый день. Что мы говорим? Это, конечно, такая лирика, которая относится к личным переживаниям людей, любивших и не имевших в виду терять ни в коем случае. Однако, вот так было.

М.Михайлова: Я хочу вернуться к тому, что сказала матушка Юлия: нет никакого ощущения, что он мертвый, а есть все время чувство, что он живой. Вот в прошлом году я увидела удивительный сон, который тут же рассказала всем своим друзьям, которые знали отца Александра и тем, которые даже не знали его. Я увидела во сне, что ко мне подходит после занятий какой-то человек и задает какой-то вопрос церковного свойства. И я ему говорю: ну что Вы у меня спрашиваете, Вы лучше у отца Александра спросите. А этот человек у меня спрашивает: а как его найти? И я спокойно объясняю, что он служит в такой-то церкви, надо пойти туда-то и туда-то. И когда я это говорю, вдруг меня охватывает какая-то удивительно глубокая радость. И я думаю: Боже мой, какое счастье, батюшка жив. И я сейчас пойду туда сама, я сама его увижу и смогу с ним поговорить. И это ощущение невероятной, почти пасхальной радости меня потом как-то очень долго не оставляло. Это было во время Великого поста, когда мы все вспоминаем людей, которые как-то нам важны и значимы. То, что отец жив, и то, что он продолжает быть очень значительной фигурой в нашей жизни – и не только нашей личной, но церковной и общественной, это, по-моему, несомненно.

Прот.Л.Большаков: Думаю, что это является естественным фактом, когда речь идет об области любви. Так можно сказать и о многих других людях, которых мы любим. Может быть, меньше известных другим, но глубоко-глубоко составляющих факт нашей жизни. Так что, хотя слова такие, казалось бы, банальные, это действительно так. Разве мы не советуемся с ним мысленно? Разве не продолжаем какого-то собеседования? Хотя, скажу Вам, конечно, хотелось бы поговорить сегодня и о сегодняшних делах.

М.Михайлова: Матушка, Вы хотели что-то сказать?

Ю.Большакова: Я просто хотела сказать, что я очень часто перечитываю его книги, хотя я, как мне кажется, читала почти все, но, читая заново, вдруг открываешь, что много не понял, когда читал – какой-то, видимо, свой собственный происходит процесс изменения, роста, может быть. И вот все время перечитываю. Я вспоминаю, когда мы с отцом Александром, мы – это молодежь, молодые христиане, которые искали его советов, его духовного окормления, и мы с ним разговаривали всегда при магнитофоне. Он сам на этом настаивал и, во всяком случае, никогда не был против. И вот задаешь ему какой-то вопрос, и кажется, что батюшка не совсем ответил на него, что он говорит о чем-то другом. А потом уже, когда мы уже дома слушаем второй или третий, четвертый, пятый раз, вдруг понимаешь, что именно ответил, просто, как он сам говорил, «человек – существо плохо слышащее», и мы слушаем – и не слышим. То есть углубление в то, что он говорил, в то, о чем он писал, это дает такое живое общение. Потому что вдруг ты чувствуешь, ты понимаешь – тебе отец Александр опять что-то объяснил.

М.Михайлова: Я с этим совершенно согласна, потому что я поступаю ровно так же. Я все время перечитываю его книги, и даже если кажется, что уже три раза читала и уже ничего не будет, все равно ты получаешь ответ на вопросы, и это общение происходит. А я хотела бы вот о чем спросить: ведь батюшка у вас останавливался в доме. Я очень хорошо помню его на вашей кухне на Лесной, такого домашнего отца Александра, не на трибуне, не в какой-то большой аудитории, а вот так – дома.

Прот.Л.Большаков: Он был весьма заботлив о людях, прямо скажем. Без подарка не приходил. Сережке нашему петуха притащил, он до сих пор помнит эту игрушку. Какие-то такие мелочи – но обязательно позаботится. Никакого отстранения, котурнов или еще чего-то такого. Непременно личное участие – это очень интересно, на самом-то деле.

М.Михайлова: У нас есть звонок, может быть, мы вернемся к этой теме, только выслушаем нашего слушателя. Здравствуйте, говорите, пожалуйста.

Слушательница: Добрый день, я хочу прежде всего поблагодарить вас за рассказ об отце Александре. Но я, например, пришла в Церковь уже в то время, когда он ушел из этой жизни. И я познакомилась с отцом Александром только по его книгам. Для меня это образ священника-интеллектуала. Но мне очень интересно узнать, каким он был в жизни священником, пастырем. Как он, например, исповедь принимал? Если это не очень личный рассказ, можете ли вы передать свои впечатления, то, что вы помните о нем?

Ю.Большакова: Батюшка был очень разным. Он был разным с разными людьми. И когда он говорил, он говорил конкретно для этого человека. То есть с христианином, со своим духовным чадом он мог говорить очень строго, особенно если это касалось исповеди. С человеком внешним, который еще только подходит ко всем этим вопросам, он говорил, стараясь понимать его и прежде всего ему самому показывая, что да, он уже подходит, он что-то уже понял. И он тогда говорил совсем по-другому. И еще он был человеком очень веселым, внутренне веселым, радостным. Это даже вначале несколько поражало. Мы вокруг себя не привыкли видеть таких радостных людей.

Прот.Л.Большаков: Да, веселая улыбка…

М.Михайлова: Да, и у него было замечательное чувство юмора.

Ю.Большакова: Да, конечно, замечательное чувство юмора. И во время службы, во время исповеди, вообще всегда он каждым моментом пользовался, чтобы проповедовать. У него есть замечательные беседы перед исповедью – это напечатано, это мы можем прочитать. И во время отпевания, и во время службы он несколько раз проповедовал. Проповеди у него были совершенно блестящие, это тоже все можно читать, потому что это опубликовано. В беседах личных он, конечно, говорил по-другому. И тут было много личного общения, и язык у него был такой замечательный, легкий. И общение с ним было всегда праздником для всех.

Прот.Л.Большаков: Я хочу тоже поддержать то, что матушка отметила, – веселость такую. Он все время был в движении, и это было бодрое состояние человека, который точно знает, куда он идет. Ему не мешали всякие не очень существенные вещи, которые меня, например, цепляли и сейчас цепляют. Вытье хора, безвкусица в храме, какие-то бестолковые вопросы бабулек, какая-нибудь нескладица у кануна. Я сам священник и сам реагирую на такие вещи, да и все реагируют. Он – нет. Его присутствие никогда не превращалось в какую-то проблему для кого-то. Замечание, которое отягощало кого-то там, какой-то выговор, потому что что-то сделано «не по-нашему». И я как человек, которому важно, в каком месте стоит цветочек в храме (это ужасно!), просто удивляюсь, как мог человек так приветливо, радостно и по существу жить во всякую минуту, когда его застаешь. Это удивительно. Жил по существу.

М.Михайлова: Да, ведь он, когда увидел свою церковь, где ему предстояло служить, он же сказал: «Смерть эстетам»…

Прот.Л.Большаков: Да, «смерть эстетам», и ладно. И радовался.

М.Михайлова: Да, ему совершенно не мешали эти крашенные масляной краской стены и так далее.

Прот.Л.Большаков: И он был человек со вкусом, а какой сам был красавец!

М.Михайлова: А какое образование, какая тонкость…

Прот.Л.Большаков: Да, и вот что значит все время ощущение, что главное – не потеряно. И вот так же, что матушка отметила – о проповедях. Да, вы знаете ли, когда стоишь на амвоне проповедовать после Евангелия или после Литургии, это как бы естественно, и само просится. Но мне, например, очень трудно, и в последнее время я этого почти никогда и не делаю – проповедовать у гроба, когда отпеваю. Потому что я вижу, конкретно вижу: меня не слушают. Они не слушали молитв, они нуждаются в чем-то более личном, чем моя отстраненная речь. И что же я буду брать поводом их беду для того, чтобы проповедовать? А у него это было иначе. Он это превращал в общее какое-то предстояние чему-то – и не чему-то, а конкретно, здесь происходящему, важнейшему, имеющему отношение к жизни, а не к погибели. И вот мобилизовывались люди. Вот что значит – внутренний заряд. Но вопрос-то был о частных, конкретных сторонах его, признаках его личного общения. И то, что мы сейчас сказали, совершенно не отрывается от того. Вот я могу рассказать об этой встрече у метро, неожиданной. Мне очень хотелось увидеть отца Александра, но я понимал: ну что я буду ввязываться, искать его. А вопрос у меня был, и я с этим вопросом скромненько и двигался в метро. И неожиданно вышел не на той станции, где мне надо было – кажется, где-то у Крымского вала. И вдруг вижу его, идущего рядом. И думаю: не буду приставать, что я буду цепляться к человеку, есть у него свои дела. Но потом думаю: здрасьте, Господь мне послал такую встречу. Я уже за эти полминуты налюбовался на его замечательный профиль в шляпе. И окликаю-таки: «Батюшка!» Очень приветливый, очень призывный взгляд – дескать, да, давай! «Как хорошо, у меня лишние сорок минут или даже целый час. Жду зубного врача, время девать некуда». Ну, думаю, Господи, подарок-то какой. Задал я ему свои вопросы, а он меня при этом – что? Покормил, и это было кстати очень в это время. Угостил, куда-то завел в какую-то забегаловочку. Рассказал что-то. И вот – эта улыбка. И веселые глаза. Что ты будешь делать…

М.Михайлова: Дорогие слушатели, мы сегодня с вами вспоминаем замечательного священника, отца Александра Меня. И в нашем разговоре на радио «Град Петров» принимают участие протоиерей Лев Большаков и матушка Юлия Большакова, которые знали отца Александра много лет и были его духовными чадами, и знают его лично очень глубоко. Если вы хотите нам задать вопрос, вы можете нам позвонить: 328 29 32. А я должна задать вопрос вот какой. Для меня это внутренняя загадка и проблема. Потому что, действительно, человека, более веселого, доброжелательного и миротворческого, чем отец Александр, и в личном общении, и в писаниях его, я не знаю. Он был, действительно, очень открыт. И как же так получилось, что такую ненависть к нему испытывают многие люди? Давайте мы об этом подумаем, а пока ответим на вопрос слушателя. Здравствуйте, говорите, пожалуйста.

Слушатель: Меня зовут Александр. Я как раз, может быть, вы подумаете, что из тех людей, хотя это не так. Но меня интересует позиция отца Льва по таким вопросам. Первое – считаете ли Вы, что католицизм до сих пор является частью Единой, Святой, Соборной и Апостольской Церкви, не взирая на вся догматические отступления? Второй вопрос: нынешний талмудический иудаизм и православие веруют и служат одному Богу или нет? И третий вопрос: почитаете ли Вы мученика младенца Гавриила Белостокского и Евстратия Печерского? Спасибо.

Прот.Л.Большаков: Относительно двух частей Церкви. Я думаю, что едва ли можно говорить о Церкви, которая едина, и это единство содержит Бог. Наши различия надо сознавать, не смазывать ни в коем случае. И мы будем более прямо следовать Богу, если, не отвлекаясь на дискуссии, вместе с тем не будем смешивать разницу. Вы знаете, эту позицию мне легко высказывать людям, серьезно верующим католикам, скажем, для которых нет необходимости в каком-то перемешивании традиций, соучастии, скажем, в Литургии безо всякого благословения епископа и тому подобное. Дело это таинственное и дело Божие. Да, конечно, Церковь едина, единственна была, есть и будет. Как мы эту единственность осуществляем – этот вопрос, я думаю, обязательно связан с миром внутри души – моей, скажем, если я служу. И если я начну что-то выдумывать чуждое единству, мир нарушится. А само присутствие этого внутреннего мира будет признаком правильного следования опыту Церкви. Так богат опыт Православной Церкви, так содержателен, так неизмерим, что искать каких-то краев, за которые переступать, нет ни малейшей необходимости. И это вместе с тем нисколько не вызывает какого-то неприязненного отношения, скажем, к католикам. Да, конечно, мы можем строгие суждения о тех, с кем у нас есть догматические различия, строгие суждения – не свои, потому что свои можно отнести на счет недоброго сердца, но строгие суждения тех, кому мы верим как людям очень чутким, внимательным, эти суждения учитывать. Но это скорее для того, чтобы выправить наше суждение. Это, скажем, суждения владыки Антония (Блюма). Но это необходимо, чтобы удержать свое сознание в правильном направлении. А полемика – она бывает нужна, если, конечно, она не выдумана нами ради самой полемики, а вызвана необходимостью. Но эта полемика должна быть очень трезвой, от головы. И всегда все-таки от чистого и любящего сердца – даже самая острая полемика. Я не думаю, что талмудический иудаизм является в какой-нибудь степени носителем того духа, которым живет Православие – постольку, поскольку он не продолжает традицию, а вернее – опыт ветхозаветного исповедания и Богообщения. Тот опыт развился, раскрылся, расцвел в Евангелии – и более нигде. И мы не можем обойтись без ветхозаветного опыта, потому что мы начинаем каждый канон, Вы сами знаете, ирмосами. Мы без конца читаем Псалтирь, мы без конца ссылаемся на переживания пророков и святых Ветхого завета, когда совершаем свое богослужение. И вот этот ввод всем гигантским двухтысячелетним опытом доверия, верности Богу, который принадлежал временам дохристианским, конечно, принадлежал для нас, как всякая предшествующая история, нашей святой истории. Так что про талмудизм мне даже неинтересно и думать. И, честно говоря, я им не занимался и не знаю его. Вы спросили о святых. Мне кажется, что не может быть отдельно, специально как-то сосредоточенности на самодостаточности того или иного святого, любого. Всегда есть опыт святости, и он всегда раскрывает нам путь к Богу. Иоанн Кронштадтский, или Сергий Радонежский, или Силуан Афонский, или Феодосий Печерский, или тот благоверный князь, который не отрекся от своего служения и на верности Богу, на вере строил свое служение… Этот опыт святости, конечно, освобождает наше сознание для веры. Вот, собственно, и все. А иные подробности, мне кажется, они не самодостаточны.

М.Михайлова: Спасибо. У нас еще есть звонок. Слушаем Вас, говорите, пожалуйста.

Слушательница: Здравствуйте! Я благодарю Господа, во-первых, за то, что ваше радио говорит об этом священнике. Потому что я иногда захожу в православные церкви, но там нет его книг. И я знаю, что не все в Православной Церкви его принимают. Это во-первых. Во-вторых, я просто благодарю Господа за то, что такой священник был. Я протестантка, и поэтому я просто благодарю Господа за отца Александра Меня, за то, что он называл и нас братьями и сестрами. Все мое окружение, мы все имеем его книги. Мы восхищаемся его книгами. Я просто пешком пошла бы, чтобы встретиться с ним. И я не сомневаюсь, что он один-единственный, наверное, преподал бы мне, протестантке, причастие. Я благодарю Господа за такого священника. Место его только там, рядом с Господом. Я говорю просто со слезами.

М.Михайлова: Спасибо Вам за звонок.

Прот.Л.Большаков: Спасибо Вам. Единственное, мне хотелось бы уточнить. Для того, чтобы по-настоящему понимать опыт людей глубокой веры, причем разных людей – Ваш, например, Ваших друзей, опыт святых всей Церкви во все времена, удивительным образом нет необходимости нивелировать этот опыт. Совершенно определенно – и это не было бы ни малейшей обидой или отступлением от любви – совершенно определенно, отец Александр сказал бы Вам на Литургии: нет, сестра, Вы сегодня не причаститесь с нами. Потому что это не есть только лишь плод нашего усилия какого-то. Ведь таинство совершается непостижимо, внутрицерковно, при условии единомыслия: «Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы». И это совместное доверие друг к другу, и единомыслие оказывается необходимым условием причастия. И я надеюсь, Вы понимаете, что речь идет не о каком-то отчуждении. Однако, книги его на самом-то деле нужны всем. И то, что Вы отметили их важность для себя, и как и мы сами отмечаем, и для многих очень многое означает. Какое огромное пространство миссионерское перед людьми, перед нами всеми. Как по-разному, как различны должны быть пути к сознанию человека, чтобы разбудить его для веры. Опыт, осуществленный отцом Александром, пути к сознанию человека, действительно, уникален.

М.Михайлова: Матушка, мне бы хотелось Вам задать этот вопрос. Потому что для меня это загадка – как можно не любить человека, который сам был любовью, пониманием, миром, открытостью? Что же произошло?

Ю.Большакова: Тайна сия велика. Хотелось бы думать, что это просто какое-то трагическое недоразумение. Но тут что-то, конечно, глубже. Почему может одного человека раздражать то, что другой человек свободен, открыт людям и позволяет себе то, что не все позволяют. Вот, например, в случае отца Александра Меня. Он был очень свободен в разговоре, в ответах на вопросы, в выражении своих мыслей. И, может быть, эта свобода людей как-то пугала. Какую-то ревность у них вызывала. Если позволить себе аналогию – а за что Христа-то было не любить? Почему такая вокруг Него ненависть копилась? Почему праведник в нашем грешном мире возбуждает вокруг себя часто не только любовь и желание с ним все время быть, как ученики, как друзья Господа, женщины, которые за Ним ходили, слушать Его, учиться, смотреть на Него, быть с Ним. Но и огромное количество душ, которые…

Прот.Л.Большаков: …ярились, можно сказать. И пример, конечно, не единственный. А Тихон Задонский, а Серафим Саровский, а Иоанн Кронштадтский? Так или иначе какую-то неприязненность они испытывали к себе. И тут еще нужно сказать относительно неофитства 90-х годов. Ведь это уже не 80-е годы, и тем более не 70-е. Это уже 90-е. Когда по существу о вере во Христа человек мог мечтать внутри себя, искать такой встречи с Церковью, где эта вера так откровенно, прямо дышит – тогда было не до придирок к каким-то взглядам. А когда стало вовсе безопасно исповедовать и даже наоборот… Меня знаете, что удивило: где-то в году 89-90-м или в 91-м надо было бы всем нам ринуться на проповедь, ринуться на какое-то такое миссионерство о главном – о Христе должна была быть главная наша речь. Но появились братства какие-то, сообщества, скажем, «ревнители» того-то или сего-то. А почему того-то или сего-то? Ведь оно – и то, и се, скажем, уставы, например, «Ревнители устава». А ведь об уставе так много написано, он так отчетливо ясен, он так в истории церковного богослужения модифицируется, приспосабливается к ситуации именно волей и творчеством иерархов Церкви, учителей Церкви, что что уж особенно так посвящать свой духовный энтузиазм этой теме? Почему не чему-то более существенному? Чему-то живому? Нет, захотелось построить какой-то забор. А что же, остальные-то – не ревнители устава? А кто же таковы? Нарушители, что ли? И вот помню такую ситуацию – было странно и горько. Стоило ли предыдущие годы, когда мы прятались от каких-то преследований, чтобы собраться вместе, с таким трудом доставали книги, Евангелие получить было счастьем; стоило ли все это переживать, готовиться к ответственному труду, созидательному труду, чтобы потом разбежаться по каким-то кучкам? Вот это очень горько было.

М.Михайлова: Вот отец Александр, помню, у вас в доме однажды про это и сказал. Мы были тогда такие молодые и горячие. Нам казалось, что, конечно, как только нам дадут свободу, тут начнутся чудеса. А он был очень трезвый человек. И он сказал: нет, вам кажется, что сейчас мы выйдем на площадь, и все перевернется. И он сказал: а что мы скажем людям? Вот где этот внутренний запас, запас веры, любви к Богу и какой-то ответственности?

Прот.Л.Большаков: Да, и в этом смысле ценен его пример. Не тем он ценен, что мы можем, сославшись на отца Александра, выразить сомнение в тех или других канонических или догматических церковных идеях. Конечно, не можем и не будем. Да и у него не было ни малейших сомнений ни в какой догматической церковной установке. И не в этом суть. А суть именно в том, чтобы ответственно, откровенно – а это, между прочим, довольно трудно, не теряя внутренней устремленности, проповедовать Бога. Это страшно трудно. И, оказывается, это совершенно не вопрос идей или каких-нибудь мнений. Это вопрос, как выяснилось на примере отца Александра, жизни и смерти.

Ю.Большакова: И мужества.

М.Михайлова: У нас есть звонок. Говорите, пожалуйста.

Слушательница: Я вот слушаю про Александра Меня. Когда его убили, я так плакала. Сейчас у меня книжки его, и сейчас вспоминаю его и очень жалею.

Прот.Л.Большаков: Да, матушка, Ваше сочувствие очень, конечно, дорогого стоит, потому что помимо всех наших таких несколько пафосных слов, слова ужаса и сожаления о том, что человек, который не то, что никому зла не сделал, а множеству людей сделал огромное добро, оказался лежащим с перерубленной головой. Это жуть.

М.Михайлова: И еще что я хочу сказать. У нас уже, наверное, заканчивается время. Я знаю очень многих людей, которые никогда не видели отца Александра Меня, которые читали его книги, и это изменило их жизнь. Я знаю очень много людей, которые память батюшкину почитают свято, которые видят его молитвенную помощь в своей жизни. И это люди из разных стран, совершенно разного опыта духовного – и не только православные, но и католики, и протестанты, и честные нецерковные люди. И я вижу, что от отца Александра распространяется такой умножающийся свет. И вот это, наверное, самое чудесное в его деятельности. Скажите какое-нибудь слово – вот мы вспоминаем человека, который погиб двадцать лет назад, но мы вспоминаем живого человека, которого до сих пор мы чувствуем и любим.

Прот.Л.Большаков: Я чрезвычайно благодарен ему за то, что он привел меня в Церковь. Не около Церкви, не из Церкви вывел, не чему-то научил нецерковному, а вдохновеннейшим образом, искреннейшим и вдохновеннейшим, надежно и уверенно привел меня в Церковь. Я уверовал первой секундой своего переживания духовного, когда я вдруг подумал, что я церковный человек, что я верующий – я еще не был тогда крещен, он меня крестил. Так вот, в храме произошло это. И в храме же по отношению к Церкви действующей, служащей, живой, сориентировал меня отец Александр. И, конечно, я ему благодарен чрезвычайно.

Ю.Большакова: Я могу сказать то же, что и батюшка. Именно этот человек, именно отец Александр – это, конечно, какая-то немыслимая милость Божия – действительно родил меня лично во Христе. Потому что мне, человеку совершенно невежественному, что-то такое очень приблизительно знающему, куда-то влекущемуся, он мне все рассказал, все объяснил именно собой, своим образом, своими словами, своими книгами. Все образовал во мне. И это, конечно, огромное счастье. И я счастлива, что он продолжает это делать для множества-множества миллионов, не побоюсь этого слова, людей. И это будет и в будущем продолжаться.

М.Михайлова: Да, и подводя некоторый итог нашему разговору, мне хочется еще раз повторить то, что мы сказали. Что самое главное, наверное, в личности отца Александра и что будет давать радость и жизнь многим людям, – это, во-первых, то, что он невероятно свободный человек. И вот этот опыт свободы во Христе для нас драгоценен. Кроме того, отец Александр – это веселый человек, это человек радостный, это человек, чей сияющий образ не может затмить даже такая страшная смерть. И, наконец, что для меня лично самое главное в нем – это то, что я видела человека, который находится в непрерывных личных отношениях со Христом; который, что бы он ни делал, все время имеет в виду эту живую связь с Отцом Небесным, без всякого пафоса, без разговоров на эту тему. Но вот эта полнота жизни, тепла и отечества, которая в нем была, понятно, что это было именно от Господа Бога. И давайте вспомним эту молитву чудесную, которую отец говорил, когда у него не было времени. Он говорил: «Люблю Тебя, Господи, ибо Ты истинное желание сердца моего, радость моя. Ради Тебя люблю и ближнего моего как самого себя».

Прот.Л.Большаков: Аминь.

Ю.Большакова: Аминь.

М.Михайлова: Аминь. Дорогие радиослушатели, сегодня с нами были протоиерей Лев Большаков и матушка Юлия Большакова. И мы вспоминали отца Александра Меня, сегодня мы совершаем память двадцатилетия его мученической кончины. Спасибо вам за внимание, участие и вопросы. Всего доброго!

Прот.Л.Большаков: До свидания!

Ю.Большакова: До свидания!