QR-код для пожертвований через СБП в вашем смартфоне.
ВЕРСИЯ ДЛЯ ANDROID
«Монашество всегда было примером для мирян, всегда было тем, на что люди ориентировались и чему радовались»
Программа Людмилы Зотовой
Монах Диодор (Ларионов)
Беседа вторая. Путь в монашество
Дорогие слушатели, у микрофона Людмила Зотова. Сегодня мы продолжим беседу с монахом Диодором (Ларионовым), насельником Богородице-Сергиевой пустыни недалеко от Йошкар-Олы.
Напомним, что отец Диодор хорошо известен как богослов, патролог, переводчик, специалист по средневековой византийской философии и каноническому праву. Его книги, статьи, выступления обсуждаются не только в церковных, но и в светских кругах. Впервые в России он начал разрабатывать раздел канонического права – монашеское право. Отец Диодор описал источники монашеского права, указал основные проблемы современного монашеского права. Некоторыми церковными и светскими учеными он признается одним из самых перспективных молодых богословов Русской Православной Церкви.
Встреча с отцом Диодором состоялась в Богородице-Сергиевой обители. В прошлой передаче наш собеседник рассказал о своем пути к Богу, о самых первых шагах. Все началось в его родном городе, Казани, в школьные годы. В то время появилась «мода» на церковную жизнь, которая привлекала людей, в том числе и молодых. Но мода – вещь проходящая. Поэтому увлечение Церковью для кого-то явилось поверхностным, временным. Но, к счастью для отца Диодора, в те же годы он увлекся чтением, через которое ему стали открываться если не ответы, то хотя бы вопросы о самом главном – о смысле жизни. Эти размышления, а также общение с духовно опытными людьми привели его в Московскую духовную семинарию. Вот с этого момента – и начнем сегодняшнюю передачу, послушаем самого отца Диодора.
Отец Диодор, как Вы выбрали монашеский путь? Как почувствовали этот призыв? Были у Вас колебания, сомнения?
В семинарию я поступил на первый курс, но сразу перевелся на второй. Экстерном сдал все за первый курс и учился уже на втором. Набрал там кучу всяких факультативов: греческий, древнегреческий, новогреческий. Занимался усердно языками. Новогреческий у меня как-то хорошо пошел, и через год, когда мы этот курс кончили, преподаватель мне сказал, что есть возможность поехать в Грецию, есть два места. Можно поехать и там позаниматься языком. Спросил, хочу ли я. Я сказал, что, конечно, хочу. Взяли одного человека из старшей группы, который уже два года учил язык. А другого – из младшей, я как раз был в младшей группе. Мы приехали, там была светская молодежь из разных стран. В основном, из Восточной Европы: из Венгрии, Албании, Болгарии, с Украины, из России, из Сербии. Мы стали активно общаться со всеми студентами, дружить. И как-то я подумал: вот, какие все хорошие, зачем мне тогда монастырь нужен? Хорошо жить и в миру можно. Вон какие хорошие люди есть в миру! Так я засомневался.
И вот мы учились, а зимой на каникулах поехали на Афон. Нам довелось два раза съездить на Афон, пока учились: зимой и летом. На нас большое впечатление произвел Афон, там монашество такое суровое. Мы переключились совсем в другой дух монастырский. Мы обошли десять монастырей зимой, а другие десять летом. Там всего двадцать монастырей. Ну и там, конечно, появилось много знакомств, много встреч, общений было. Поскольку мы язык знаем, мы со всеми могли разговаривать. Это, конечно, очень помогало.
Потом мы вернулись, опять в студенческую среду влились, опять стали учиться. По воскресеньям мы ходили на службу в храм. Рядом с нами была церковь святого Георгия. И туда ходил один человек, который работал в магазине напротив. Мы с ним тоже сдружились, и он нас стал возить по монастырям. В один монастырь свозил, в другой. И вот отвез в Хрисоподаритиссу, в монастырь в горах. Там был отец Никодим. Так мы с ним в первый раз встретились. Меня очень удивило, что он такой скромный, простой. Обычно все архимандриты важные. А он даже не похож на архимандрита. Просто видно, что он старее, по сравнению с другими братьями, седоватый такой человек. Все молодые, а он выделялся только из-за возраста.
Мне запомнилось с первой встречи, что он очень интересовался Россией, как мы в России живем. Про новомучеников, про русскую Церковь спрашивал. И мы ему все рассказывали. Он говорил: «Мы в Греции всегда так интересовались, но мало чего знали, когда там был Советский Союз. Мы знали только одну книжку Струве, которые написал о Православии в СССР. Она была на французском, мы ее на греческий перевели. И только по этой книжке мы знали про Россию. А больше ничего не знали. Расскажите, расскажите!» У него был просто неутолимый интерес к тому, что есть в России. Мы рассказывали, потом сами у него о чем-нибудь спрашивали. И так сдружились. Он нам очень понравился. И братия, и монастырь понравились. Там у него тогда было всего четыре монаха, по-моему. Сейчас уже девять. Четыре монаха и два послушника.
(Для наших слушателей сделаем небольшой комментарий: речь идет об архимандрите Никодиме, игумене монастыря Хрисоподаритисса, в горах недалеко от горы Патры, на полуострове Пелопоннес, в Греции).
И вот, мы подружились с отцом Никодимом, стали к нему ездить постоянно. У нас в пятницу заканчивались занятия, а в субботу и в воскресенье был выходной. Мы уезжали в пятницу сразу после занятий, а в воскресенье вечером или в понедельник утром мы уже приезжали на занятия. Постоянно ездили, разговаривали с отцом Никодимом. Я с отцом Никодимом очень сблизился, с ним сидел, все у него спрашивал. И он мне как-то стал говорить: «А ты про монашество никогда не думал? Не хочешь в монастырь?» Я говорю: «Не знаю. Вообще-то думал». И он мне стал рассказывать о монашестве: «Обязательно, – говорит, — тебе надо стать монахом. Ты так подходишь, это твое». Вот так он мне стал говорить.
Но и меня как-то поразил их образ монашества. В голове уже сложилось, что монашество – это сплошные трудности невыносимые и сплошной каторжный труд. Как на каторгу себя обрекаешь. А у них открылся такой светлый образ монашества. Они больше говорили о молитве, о чтении святых отцов, об их изучении, познании, об учении Церкви. Как-то все вот так у них. Это то, что как раз и было мне интересно всегда. Я ведь почему сомневался, когда думал о монастыре? Мне казалось, меня там поставят в коровник, и я буду в коровнике. А мне интересно богословие изучать, заниматься наукой. Я поэтому и стремился поехать учиться. В семинарии в Москве в то время такой период начался, когда открылось много перспектив. Куда хочешь можно было поехать: хоть в Оксфорд, хоть в Гарвард, хоть куда. У семинарии много связей. Ну, Московская семинария – она центральная, поэтому у нее большие возможности. Там всегда находилась стипендия, какие-то предложения, еще что-то. В мое время это стало развиваться, а сейчас, по-моему, это уже как на рельсах.
Все доступно, да?
Да. Если хочешь учиться, то сейчас есть вообще все возможности. Просто сейчас люди пропали, которые этого хотят. В семинарии хотят учиться, но наука богословие интересует их до определенного предела, а потом все бросают.
Итак, отец Никодим Вас спросил, не хотели ли Вы пойти в монахи.
Да. Мы про это с ним говорили, и меня поразило, как он описывал монашество. Всегда в светлых тонах, что это – познание Бога, какая-то благодать. Как-то он убедительно говорил, что Господь даст много благодати. Конечно, это для меня было просто каким-то открытием. Не верил своим ушам, что такое может быть. Понимание монашества такое, какое мне, видимо, где-то в глубине души было родственно. Я за это зацепился, мы стали все время говорить об этом. И он повторял именно о благодати. Мне запомнилось, что постоянно у него в устах звучало, что в монашестве Господь дает человеку изобилие благодати и любовь Свою к нему проявляет, и богопознание открывается. Вот в таком духе он все говорил.
И я раньше ни в монастыре, нигде ни с кем не общался из монахов, которые бы так говорили. Даже монахи, которые были мне интересны, которых я слушал, никогда про эти вещи не говорили. Никогда не говорили о Боге, о благодати вот в таком духе. Всегда у них как-то все было практично: вот это ты плохо сделал, это хорошо сделал, так вот не делай. Они замечания делали, исправляли все время. И я привык, что тебя все время исправляют. Ну, правильно, значит так и надо. А отец Никодим совершенно в другом духе общался. Была колоссальная разница. Я понял, что все это зависит от людей. Не надо это связывать с национальностью. То, что по-другому сложилось в русских монастырях, это, мне кажется, относительная вещь. Это может измениться.
И тогда я уже стал соглашаться на монашество, но все равно как-то у меня был страх. Когда я был рядом с отцом Никодимом, я проникался этим, все было просто, понятно, что это нужно. А когда уехал – стало по-другому. Мне так тяжело было уезжать, с ним расставаться, я расстраивался.
Я уехал обратно в семинарию, поступил на четвертый курс, а третий, который я пропустил, мне пришлось опять экстерном сдавать. Я стал догонять, в учебу включился, экзамены сдавал, учился параллельно. Потом там как раз появился Шичалин, он возглавляет греко-латинский кабинет в Московской семинарии. Он известный классический филолог, педагог с большой буквы. Он основал классическую гимназию, сторонник классических языков. Он у нас вел факультатив. Но я вначале к нему не попал, а на четвертом курсе, когда я вернулся, была возможность, и я сразу пошел к нему, мы стали там изучать древнегреческий и латынь. Он сразу за один урок всю грамматику латыни нарисовал. Пришло там тридцать или сорок человек, на второе занятие – пятнадцать, на третье – десять, на четвертое – шесть или пять. И вот эти пять-шесть человек остались до конца. Кто не нужен, он всех отсеял. У него был такой поток и требования… Мы читали тексты, а готовиться иногда не было времени. А он – давай, переводи. Читаешь, не можешь перевести, а он все равно – давай дальше. И так сидишь, мучаешься, краснеешь, а потом думаешь: нет, на следующее занятие я точно все сделаю. Или не приду. И некоторые не приходили больше. Другие же начинали заниматься по-настоящему, по-нормальному. Ведь многие в семинарии так привыкли: не выучил – да ладно, все простят. А я очень хотел выучить. Поэтому мы рано вставали, поздно ложились, учились напряженно. Но, благодаря ему, все хорошо выучили. У меня еще было стремление к познанию всего, к изучению жизни мира. Литература очень интересовала. Мы когда были в Греции, греческую литературу довольно подробно изучили. От начала до нашего времени. Уже у нас разные предпочтения появились. Мы хорошо стали в ней разбираться, много читали. Я много читал художественной классики и современных писателей и поэтов. Все это очень увлекало, опять стало перебивать мысли о монашестве.
К тому же у меня был опять страх перед монашеством. Думал, вот сейчас уйдешь и все! Было ощущение потери свободы. Казалось, что я всю свободу потеряю и буду уже не свободным человеком, а пусть не рабом, но заключенным каким-то. Помню, я шел по улице, была весна, март месяц. Я смотрел на снег и думал: сейчас вот я спокойно могу ходить по улице города, совершенно свободный человек, могу пинать этот снег, а потом это уже не будет мое. Это будет чье-то. И вот так я все время сомневался. А потом мне отец Давид, когда я к нему приезжал, говорит: «Ну, ты все-таки решай».
(Отец Диодор упомянул отца Давида, это имя еще будет звучать в рассказе нашего собеседника. Этот человек сыграл определенную роль в его жизни. В начале 90-х годов, когда о. Диодор еще был старшеклассником, в Казани стали открываться храмы и монастыри, у всех верующих было большое воодушевление, и в этот момент появился о. Давид, которого назначили настоятелем Иоанновского монастыря. Можно сказать, что о. Давид в какой-то степени привлек внимание будущего о. Диодора к монашеству. Но путь самого архимандрита Давида (Кораблева) оказался очень непростым, извилистым. Горячо брался он за многие начинания, но так же горячо их бросал. Сначала он покинул Иоанновский монастырь и начал строить в лесу в соседней республике скит. Этот скит в 1996 году был преобразован решением Священного Синода в общежительный монастырь. Затем он охладел и к этому начинанию, покинул монастырь, уехал за границу и оставил пределы канонической церкви. Уже постфактум было принято решение в 2014 году освободить архимандрита Давида (Кораблева) от должности наместника мужского монастыря Богородице-Сергиевой пустыни Килемарского района республики Марий Эл, а решением епископа о. Давид был запрещен в священнослужении. Монастырь не опустел, в нем остались два монаха, которые считали неприемлемым покидать родную обитель как место своего покаяния, по определению святых отцов. Тем не менее, именно о. Давид в числе первых заговорил с о. Диодором о монашеском пути, приглашал его в основанную им обитель. Слушаем о. Диодора).
Отец Давид мне говорит: «Либо ты с нами будешь, входишь в монастырь, либо нет». Я говорю: «Ну вот я еще хочу в академии поучиться, а потом посмотрю». Отец Давид сказал: «Нет-нет, ты вот давай сейчас решай. Мало ли что там дальше будет».
Он и так был противником семинарии, а тут я вздумал еще в академию. И я стал думать, что Бог как-то Сам должен за меня решить. Или мне должен это сказать кто-то. А мне никто не говорил, и все так тянулось. И потом я пришел к выводу: нет, человек, по крайней мере, этот вопрос должен сам, своей свободной волей решить. И я решил: все-таки я сделаю этот шаг, скажу «да». А там дальше что будет, то и будет. И, как оказалось, что это и есть то единственное, чего Бог от человека требует в этой ситуации, когда речь о монашестве идет. Допустим, если человек в священники идет, его там могут благословить, сказать, ты давай, убедить его. А в монашество – нужно, чтобы человек сам изъявил свою свободную волю. Даже считается, что в священство стремиться как-то плохо, это некое превозношение. А в монашество наоборот. Стремление в монашество своей доброй волей угодно Богу. Поэтому сам человек должен выразить свое желание и пойти. Когда он этот шаг сделает – вот единственный этот шаг – все! Потом уже Бог берет его жизнь в Свои руки, и дальше уже все совершается как-то само собой. И так вот и произошло. После семинарии я приехал уже в монастырь.
Не было ли у Вас когда-то сожаления о том, что Вы все-таки вступили на этот путь? Вы боялись потерять свободу. Вы ее не потеряли? Как Вы сейчас ощущаете?
Нет, нет, как оказалось.
Приобрели?
Просто у меня, видимо, было неправильное представление о свободе. Оно было навеянное духом экзистенциализма, я читал Пруста и все в таком духе. Реальность мне представлялась навеянной этими авторами. Я тогда много читал, увлекался ими. Была привязанность именно к материальному, ощущение свободы, когда ты ходишь по улице и пинаешь снег. Но что это на самом деле? Это просто некая привязанность к этой улице, к хождению по ней. Разве в этом свобода состоит реально? Ведь она не в этом же, это глупость. Мне сейчас как-то даже смешно вспоминать, что я к этому мог серьезно относиться. Это как наваждение, какой-то сон, в котором человек живет. И когда он через это переступает, он как будто просыпается. Сначала, после пробуждения, он, может быть, не выспался, у него голова болит, он немножко еще чего-то не понимает. Потом, когда сон проходит, да еще кофе успел выпить – все, ясность в глазах. Как у нас говорил отец Тихон, «резкость в глазах нужно навести». «Резкость в глазах» наводится, и человек видит, что это был сон. Вот сейчас я совершенно другой реальность вижу.
У меня так было. Но не сразу пришло такое осознание. Человек ведь должен созреть, чтобы это все начать понимать, осмыслять. В нем должен накопиться какой-то опыт жизни, потом этот опыт должен быть осмыслен, потом это осмысление должно как-то отложиться, утрамбоваться. И только потом ты из него уже сможешь что-то брать. Ты будешь уже довольно зрелым, будешь твердо стоять на ногах. А когда я первый раз пришел в монастырь, включился в жизнь монастырскую, я не успевал думать, потому что много было дел, я заботился о вещах вокруг меня, ближайших. Но, придя в монастырь, я продолжал много читать, в том числе и светской литературы. Потому что еще с юности было большое желание иметь комплексное представление о жизни. Не просто знать только одну часть, а другую не знать. Я всегда стремился к комплексному представлению, к целостному видению того, как, например, устроен мир, какие в нем есть грани реальности. И вот я много читал, а потом постепенно этой литературой насытился, и в какой-то момент понял, что все: уже увидел то, что нужно было. Мне уже чего-то другого, более глубокого хотелось.
Параллельно с литературой я еще и богословов читал: Флоровского, Лосского и других. Историю Церкви продолжал и после семинарии читать, переводил что-то. Вот, старца Иосифа перевел. Это тоже мне давало духовную пищу. Отец Давид меня посадил, и я практически целыми днями занимался именно переводами. Иногда меня брали на какие-то работы: кирпич разгрузить, посадить что-то, выкопать яму, конопатить. Бывали такие периоды, когда меня посылали на работы, но, в основном, мы мыли посуду, а потом я шел переводить. Мы тогда как раз открыли монастырское издательство, стали издавать книги. Я версткой занимался. Первую книжку, которую мы издали, была о святом Нектарии: акафист и житие. Потом стали и другое издавать, старца Иосифа стали переводить. Мне и сейчас хочется вернуться к переводам, они помогают сосредоточиться. Мне кажется, это довольно полезное дело для монахов: вникать в святоотеческие тексты, переводить их, над ними думать. Это для монахов такое удобное рукоделие, полезное.
Это занятие меня спасло. Отец Давид всем запрещал читать книжки, потому что, как он считал, книжки вредят, их нельзя читать.
Никакие?
Никакие. Сказки только можно. Он разрешил читать сказки, и читали про муми-троллей. А про остальное, особенно про духовные книги, отец Давид говорил так: «Вот начитаются, а потом вообще ничего не слушают. Им говоришь, а они в ответ – батюшка, а в книжке по-другому написано!» Отец Давид был в этом убежден. Получалось, что духовное руководство невозможно, если человек книжки читает. Но мне читать разрешил, потому что я такой книжный был человек. Странно, но он мне не запрещал. Я читал их просто горами.
(Довольно странные требования предъявлялись о. Давидом к духовным чадам: читать книги, в т.ч. и духовные, запрещено! Как подобные наставления могут отозваться на духовном развитии пасомых?
Вопрос о духовном наставнике волнует не только монахов, но нас, рядовых христиан. Насколько важна образованность наставника – такой вопрос возник в связи с только что приведенным рассказом о. Диодора. Может ли быть хорошим наставником человек, не слишком образованный? Как говорят – простой?)
Что такое образованность? Какая? Вот, старец Иосиф Ватопедский, которого я переводил, он же всего два класса школы окончил. Можно сказать, был вообще необразован. Но когда пришел в монастырь, он читал всю святоотеческую литературу, изучал ее. У него все сочинения просто переполнены таким богословием! Монашество же потому и называется школой, наукой наук. Люди учатся, читают. А как же, если святых не читать? Как и чему ты сможешь научиться? Как же не перенимать опыт святых? Для чего тогда они писали? Для кого? Они же для монахов писали. Монахи вообще должны этими книгами жить, в них вариться, их знать назубок.
И вновь возвращаемся к разговору о Вашем духовнике, об архимандрите Никодиме.
У отца Никодима такое богословское видение, что я просто у него учился. Мы с ним помногу часов сидели, обсуждали все возможные вопросы богословия. У него такое общее понимание, единое, что он все это прекрасно выстраивал по-церковному. Ему можно было возражать, с ним можно спорить, и он всегда очень хорошо объяснял, находил какие-то ответы. Как будто сидишь на лекции у профессора. Вот вам и простой монах, который живет в монастыре! Такие вот должны быть наставники. Бывают наставники простые: вот, например старец Паисий был простой. Но он же тоже хорошо знал святоотеческую литературу. Читал Исаака Сирина, это у них у всех была настольная книга. У Иосифа Исихаста настольной книгой был Исаак Сирин. Они читали все эти книги, хорошо их знали. Нельзя вообще ничего не читать. Как же ты будешь сообразовываться с опытом святых, если ты не знаешь этого опыта. Ну как? Никак. Даже не для того чтобы наставлять, а, прежде всего, чтобы самому над собой работать, нужно же знать науку, изучать ее. А уж для наставника это обязательно нужно. Он должен научить других людей, а научить он не сможет, если сам не научился.
Наверное, бывали такие случаи, особенно в дореволюционной России, когда в монастыре жили простые крестьяне, малообразованные. Но все равно, например, старец Силуан был из простых крестьян, но он же все читал, всех изучал, всех отцов.
(К отцу Диодору вновь обращаются с вопросами гости монастыря):
Современное богословие – оно дает что-то новое или это только…
Современное богословие – это просто изложение собственным языком какого-то опыта святых, но через призму, конечно, конкретной личности, конкретного человека, который пишет. Богословы ведь разные бывают. Некоторым это помогает, заряжает их энергией.
А из современных богословов кого Вы могли бы выделить? С кем стоит познакомиться?
Например, Иоанн Зизиулас, митрополит Пергамский: «Таинство Церкви и Евхаристия». Он философского склада, мне он интереснее и ближе.
(От вопросов о богословии переходим к вопросам практическим, с которыми мы часто встречаемся в своей жизни. Или, по крайней мере, задумываемся о них. Промыслительны ли те или иные события, которые с нами происходят, или это ничего не означающая случайность? Как понять промысел Бога о нас? Итак – промысел Божий).
В каком смысле вы спрашиваете? Как узнать промысел Божий? Я думаю, это с опытом как-то приходит.
Промысел Божий: вообще человек обычно узнает, что он над ним есть, когда оглядывается. Ты прожил какой-то период, потом смотришь – а все было не случайно. Ты узнаешь промысел в этих событиях. А о будущем трудно загадывать, мы не знаем, каким оно будет. Мы же не можем знать заранее будущее. Поэтому промыслу Божию мы просто доверяем. Мы полагаем свою волю, свою жизнь, свое сердце Богу, говорим: «Господи, пусть будет воля Твоя, как Ты хочешь, так нас и веди». И доверяемся Богу. В этом наша христианская вера проявляется. Ведь вера как раз и состоит в доверии Богу. Мы это доверие высказываем и отдаем на суд нашу жизнь. А потом, когда с нами что-то происходит, и мы эту веру храним в себе, мы оглядываемся и видим, что действительно Бог для нас выбирал лучшие пути, которые только могли быть. И от этого наша вера укрепляется, иногда даже удивляешься: как это так могло быть?
Но бывает так: ты веришь Богу, но не понимаешь, чего Господь от тебя хочет. Как быть в этой ситуации?
Терпеть. Подождать, потерпеть. Претерпевый же до конца, той спасен будет. Это же Сам Господь сказал.
То есть, если есть сомнения, не надо идти ни по какому пути. Надо остановиться и посмотреть, что же будет дальше. И тогда путь откроется. Так?
Ну, конечно, нужно молиться и ждать. Проявлять терпение, я думаю. Вообще христианин терпением спасается. Это основное, что от нас требуется. Терпение – это такая добродетель, которая рождает все остальные. Когда мы терпим, в нас появляется и смирение, и кротость, и любовь, и доверие промыслу, и вера возрастает от терпения. И поэтому Христос сказал: претерпевший до конца, той и спасется. То есть, спасется не тот, кто, например, кормит нищих. Они тоже спасутся, но основная суть – в терпении. Оно изменяет душу, меняет человека, формирует его личность. Человек, который много претерпел – это уже совершенно другая личность. Зрелая. Господь посылает испытания, с нами случаются скорби, в которых проявляется все наше неверие. Когда приходят скорби, мы всегда – ой, как же так? Неужели Господь меня оставил? Так думаем, правда же? Даже в житии преподобного Антония описывается: настолько ему тяжело было, когда в пустыне бесы на него нападали, не давали ему жить, ополчились на него. Потом это прошло, ему явился Господь, и Антоний спрашивает: «А где же Ты был, Господи?» И Господь отвечал: «А Я был рядом с тобой и смотрел на твое терпение». Преподобный Антоний все это претерпел. Но не просто так, благодаря терпению он так изменился, что стал способен воспринять Христа. Мне кажется, в этом вся суть доверия промыслу Божию.
И вообще: в чем состоит вера? И бесы веруют и трепещут, да? Но у них какая вера? Они знают, что Бог есть, но они не верят промыслу Божию. А вера как раз проявляется в доверии к промыслу. Мы верим, что Бог о нас заботится. Вот в этом состоит христианская вера. Человек может называть себя верующим, но абсолютно не верить, в то, что Бог какое-то к нему имеет отношение, что вообще Ему есть до него дело. Тогда это никакая не вера. А у нас сейчас большинство людей как раз так и верит: мы верующие, мы ходим в церковь. Но не чувствуют того, что Бог присутствует в их жизни, ведет их, к ним приходит и заботится о них. Не чувствуют этого. А человек верующий как раз это чувствует и старается увидеть в своей жизни. И тогда у него вера еще больше возрастает.
Почувствовать присутствие Божие – это зависит от самого человека? Он не может почувствовать, потому что в нем чего-то не хватает? Или действительно Господь мало внимания на него обращает?
Нет. Как раз Господь обращает внимание и на него, и на всех.
То есть, мы сами, по своей вине, не можем этого увидеть?
Да, конечно.
А как в себе веру взращивать и укреплять? Каким путем? Что для этого требуется?
Я думаю, прежде всего – опять же терпением. Молитвой и терпением. Мне кажется, в этом вся суть.
Тогда вообще не стоит искать способов изменить свою жизнь? Если, например, тебе твоя работа не нравится – терпеть?
Сейчас мы говорили про монастырь. Мы же дали обеты находиться в монастыре, я не могу его просто так бросить. Если я ухожу из монастыря, я не просто ухожу от этих людей. У меня же здесь преподобный Сергий, святой Нектарий, к которым я пришел. Это же совершенно другого уровня решение. Я видел, например, что здесь плохо, думал, когда же это закончится? А мне отец Никодим всегда говорил: потерпи, потерпи! Потому что, видимо, он хотел, чтобы в этом терпении созревала моя вера, чтоб я понял. И когда они (о. Давид и братия) ушли, я настолько ощутил понимание, что святые здесь действительно управляют! У меня раньше не было такого ощущения. А после их ухода я стал ярко это чувствовать. Просто даже ярко видеть, что преподобный Сергий со святителем Нектарием – они здесь управляют, они здесь все делают. Мы же сейчас ни о чем не заботимся. Нам привозят продукты. Каким образом это происходит, я не знаю. Мы продукты практически не покупаем, они всегда у нас есть. У нас все есть, все, что нужно для жизни. И люди приходят. Чего-то недостает – вдруг приходит неожиданно человек, который помогает. На каждом шагу, каждый день! Только ты думаешь: ну, все, один не смог приехать, другой не смог. Как же починить, как обустроить отопление? И ни с того ни с сего находится откуда-то человек и сам предлагает помощь. Когда ты уже думал, что ничего не найдешь: все дорого, денег нет.
И все решается.
Да.
И так же получится и с братией новой, если захотят сюда прийти?
Конечно, я абсолютно в уверен, что святые приведут сюда кого-то. Если они захотят, то кто-то будет. Раньше я переживал, беспокойство было: как же мы будем, никого нет? А сейчас, особенно после того, как я к святому Нектарию съездил, понял, что сам святой Нектарий приведет сюда кого надо. Я это явно ощутил. Несколько этапов таких было.
Но это вообще универсально. Просто в монастыре это более остро ощущается. Мы же и живем здесь ради этого. Здесь как-то это все обнажено, как на ладони.
А в миру – ну что там? Работа? Ну, работу можно сменить. Это промыслом Божиим не определяется. Ну, какая разница? Нравится тебе, хочешь – вот и работаешь тут. Ты же сам себе работу выбираешь, какая тебе нравится. Какая разница – работаешь ты учителем в школе, или преподавателем в университете, или в воскресной школе. Ну, понятно, что в церкви лучше работать. Хотя это еще и не факт иногда. Эти вещи относительные. Какие-то вот глобальные решения, которые касаются духовной жизни, влияют на наше внутреннее состояние, они более важны. Их нужно решать на основе веры в промысел Божий.
Для светского человека очень важен выбор в семейной жизни. Иной раз приходится решать: оставаться или не оставаться в семье, может быть, все-таки стоит брак разорвать. Бывают такие случаи. Например, если муж алкоголик. Или жена алкоголик. С одной стороны, вроде бы, можно сослаться на промысел Божий и дать себе возможность претерпеть…
Ну, это все просто. Такие вещи человек должен с духовником решать, с епископом своим. Епископ ведь дает право на развод. В канонах указаны случаи, когда можно разводиться. Когда, например, супруг душевнобольной, когда грозит опасность для жизни другого человека.
Здесь уже не действует правило: претерпевший до конца спасется?
Раз в канонах это определено, то, конечно, позволяется. Конечно, есть мера терпению. А если грозит опасность жизни? Тут уж надо разводиться. По-моему, на каком-то из последних Соборов были определены причины возможности развода. Как раз по поводу алкоголизма там было, когда опасность для жизни, для детей. Поэтому тут все как раз понятно, естественно.
То, что видится понятным и естественным монаху Диодору, покинувшему суетливый мир ради уединенной молитвы и поиска радостного общения с Господом, не всегда очевидно нам, занятым решением множества житейских проблем в одну и ту же единицу времени. Наверное, отчасти поэтому порой нам хочется хотя бы ненадолго оставить свою суету и остановиться в небольшом монастыре. Не только для молитвы, но и для поиска тишины в собственной душе. И только в наступающей тишине к нам вдруг приходят ответы, которые и являются единственно правильными.
Мы прерываем беседу с насельником Богородице-Сергиевой пустыни монахом Диодором (Ларионовым). Сегодня мы говорили о монашестве. Это тот путь, который выбрал для себя о. Диодор.
Можно вспомнить, как в одном из интервью он отметил: «Монашество — не какая-то надстройка над христианством, это просто христианство, как говорил Клайв Льюис. Монашество не делает ничего, чего бы не делал Богочеловек Иисус Христос: Он был нищим, не имел где главы преклонить — и монашество вводит обет нищеты и странничества, Он пребывал в послушании Отцу — и монашество ставит послушание условием христианского совершенства, Он прожил жизнь в девстве и целомудрии и непрестанной молитве — и монашество вводит обеты девства, целомудрия и непрестанной молитвы в подражание Христу. Таким образом, монашество — не удел небольшого круга людей, это не тот особый путь, когда человек озабочен неким дополнительным интересом к богопознанию». И далее: «…как аристотелевский человек согласно своему логосу стремится к познанию, так и новый человек согласно своему логосу стремится к богопознанию, то есть к познанию Христа. Мы можем называть это монашеством, но я думаю, что всё-таки совершенство доступно всем христианам». «Монашество всегда было примером для мирян, всегда было тем, на что люди ориентировались и чему радовались».
В следующей встрече с о. Диодором речь пойдет уже о самой обители: истории ее возникновения, о дне сегодняшнем.