«Мы все обнаружили для себя заново нашу Родину»

Программа о петербургской топонимии

«Возвращение в Петербург»

Гость: топонимист Андрей Борисович Рыжков

Эфир 22 января 2018 г., 14:30

АУДИО + ТЕКСТ

Анонс программы

«Литературный вторник» 1966 года – тема очередной программы «Возвращение в Петербург»

 

В передаче «Возвращение в Петербург» топонимист Андрей Рыжков начинает рассказ об интереснейшем событии культурной жизни Ленинграда 1960-х — телевизионной передаче «Литературный вторник», состоявшейся 4 января 1966 года. Ее темой были актуальные проблемы культуры, связанные с языком, и очень большое внимание при этом было уделено участниками вопросам топонимики. Передача буквально прогремела в общественном пространстве, и не только в Ленинграде. Из-за остроты поставленных в ней вопросов, в том числе и по поводу возможного возвращения исторических названий, из-за уникальной даже по меркам оттепели свободы обсуждения были сняты с должности тогдашний директор Ленинградского телевидения Борис Фирсов, бессменные редакторы и авторы «Литературного вторника» Ирина Муравьева и Роза Копылова.

 

Передачу вел ленинградский писатель, китаист, литературовед Б.Б.Вахтин (1930-1981). Сын выдающейся писательницы Веры Пановой, он закончил ЛГУ, а в 1960-е был одним из неформальных лидеров молодых ленинградских писателей, организовывал литературные выступления.

 

Вот кто был приглашен им и авторами передачи для обсуждения всего спектра проблем современного русского языка:

 

Д.С. Лихачёв (1906-1999), на тот момент — уже член-корреспондент АН СССР, не замыкавшийся и в то время в узкоспециальных вопросах русского языкознания, уделявший большое внимание сохранению и возрождению памятников культуры в самом широком смысле слова. Именно он первым (но не единственным) затронул в этой передаче вопросы топонимики.

 

Л.И. Емельянов (1929-1996), коллега Лихачёва по Пушкинскому Дому, фольклорист, литературовед, впоследствии — доктор филологических наук, вел в конце 1970-х семинар ленинградских писателей, работал в журнале «Звезда».

 

Л.В. Успенский (1900-1978), ленинградский писатель, журналист, уделявший очень большое внимание топонимическим вопросам. Ему принадлежат замечательные работы, популярно излагающие основы топонимики и языкознания («Слово о словах», «Имя дома твоего»), очень ценная биографически-краеведческая книга «Записки старого петербуржца». Вел он в 1960-е и обсуждение различных вопросов, связанных с названиями городов и улиц, на страницах ленинградской печати.

 

О.В. Волков (1900-1996), писатель, переводчик. Еще один «старый петербуржец», не вернувшийся в родной город после 25-ти лет ссылок и лагерей, на момент выхода передачи он жил в Калинине (Твери), затем в Москве. Стоял у истоков природозащитного движения в СССР, в этом его роль сравнима с вкладом Д.С. Лихачёва в защиту памятников культуры. Кстати, они виделись в конце 1920-х на Соловках (где были заключенными знаменитого лагеря СЛОН), но познакомились – только в телевизионной студии. Волков писал и о природе, и об охоте, и об истории московских улиц. Только в конце 1980-х годов удалось опубликовать пронзительную и печальную книгу «Погружение во тьму», в которой он рассказывает о годах своих лагерных скитаний.

 

Вяч.Вс. Иванов (1929-2017), москвич, языковед, лингвист с мировым именем, один из основателей Московской школы компаративистики, с 2000 года академик РАН. Сын писателя Всеволода Иванова, с детства был погружен в литературную среду. Выступив в защиту Пастернака в 1958 году, лишился работы в МГУ.

 

В.А. Солоухин (1924-1997), москвич, писатель-«почвенник». Владимирский крестьянин, закончил Литературный институт им. Горького в Москве. В 1960-е годы часто выступал по вопросам сохранения русского языка, традиционной культуры, в том числе способствуя возрождению интереса к русской иконе. Большое внимание уделял и историческим названиям.

 

В.С. Бушин (р.1929), москвич, литературный критик, тогда работал в журнале «Дружба народов» и вел в Москве топонимическую деятельность, сравнимую с деятельностью Успенского в Ленинграде. Его острые обсуждения вопросов наименований и переименований в периодической печати привлекали внимание партийных идеологов еще до выхода передачи «Литературный вторник».

 

А вот что гласит выписка из Протокола №1 заседания Государственного комитета Совета Министров СССР по радиовещанию и телевидению 7 и 8 января 1966 г.

 

[Постановили:]

«Признать прошедшую 4 января с.г. по Центральному телевидению передачу Ленинградской студии телевидения «Литературный вторник» идейно порочной.

 

… За плохую организацию контроля по подготовке и выходу передач на первую программу Центрального телевидения директора Ленинградской студии телевидения тов. Фирсова Б.М. от работы освободить.

… Поручить т.т. Месяцеву, Муравьёву, Кузакову, Карцову подготовить записку в ЦК КПСС. В записке раскрыть существо передачи, рассказать о принятых Комитетом мерах, исключающих появление идейно-порочных передач.

Поручить Ленинградской студии телевидения подготовить передачу, которая вскрыла бы ошибочность переданного «Литературного вторника» и дала бы правильное марсистско-ленинское толкование вопросов развития русского языка, культурного наследия и революционных традиций советского народа. Передачу показать по первой программе…»

 

 

В своей замечательной книге «Разномыслие в СССР. 1940-1960-е годы» Борис Максимович Фирсов приводит расшифровку записи нашумевшей передачи. Весьма поучительно, ознакомившись с ее текстом, затем вернуться к партийному «разбору полетов», чтобы понять, за какие грехи она была зачислена в разряд «идейно-порочных».

 

Об этом – слушайте в передаче, которая выходит в эфир радио «Град Петров» 5 февраля в 14:30.

 

 

Андрей Рыжков:

Итак, что же было сказано в эфире без преувеличения легендарного выпуска передачи «Литературный вторник» 4 января 1966 года?

Передачу, которая идет в прямом эфире на Ленинград и на Центральное телевидение, начинает ведущий, Борис Вахтин.

 

Вахтин: Дорогие друзья! Сегодняшний наш «Литературный вторник» посвящен русскому языку, русской речи, русскому слову. Мы собрались здесь сегодня не случайно. Вы знаете, конечно, прекрасно, что несколько лет назад как бы внезапно, как бы неожиданно мы все обнаружили для себя заново нашу Родину. Началось это, пожалуй, с интереса к иконам, с интереса к старине. Мы открыли для себя замечательную живопись, замечательную архитектуру, превосходные памятники слова. … На фоне этого интереса к нашей национальной культуре, вслед за ним появилось особое чувство — много статей было напечатано на эту тему — такое стремление сберечь нашу природу, сберечь реки, сберечь леса, сберегать птиц, сберегать животных в наших лесах, помнить, что мы здесь хозяева, которые свою собственную землю должны беречь — иначе она разрушится, иначе она придет в запустение.

Тысячи молодых людей, энтузиастов устремились в самые разные места… они не очень даже хорошо, может быть, знают старину, но тяга очень большая к этому… Постепенно вот от такого интереса к материальной культуре мы переходим к тому, что, пожалуй, в культуре является важнейшим, т.е. к языку, к речи нашей. А здесь тоже далеко не все благополучно.

 

Несколько странно, казалось бы, звучит в социалистическом государстве напоминание о том, что мы являемся хозяевами собственной земли! Но в этом не будет ничего странного, если вспомнить прямо-таки официально насаждавшееся «обобществление», а в итоге — отчуждение именно от чувства «хозяина», считавшегося мелкобуржуазным. Метили в «частников», а добились равнодушия и к общественному достоянию. И ведь краеведение как таковое тоже долгое время было подозрительным и даже гонимым. В эпоху идеологической унификации не принято было «выпячивать» культурные особенности тех или иных мест! Но как только идеологический пресс чуточку ослаб, сразу проявилась та потребность, о которой говорит Борис Борисович: желание отыскать корни, потерянные в эпоху великих переломов. И это интересно молодым людям! И в области материальной культуры, и в области культуры языковой… Как же это похоже на подобный всплеск интереса к памятникам, к истории в конце 1980-х годов!

 

Вахтин: Ну вот, у нас огромны традиции языковые, огромна почва национальная, на которой вырос богатейший язык. Не правда ли, Дмитрий Сергеевич, традиции эти богаты достаточно?

 

Лихачёв: Да, я хотел бы в связи с этим напомнить слова Николая Николаевича Асеева… Вот он спрашивает: «У кого мы учились? У кого учился, в частности, я? Прежде всего у пословиц и поговорок, у присловий и присказок, что бытуют в речи народной. Потом у книг, подобных «Мысли и языку» Потебни, — великой книге о языке и его устройстве. Затем у летописей и старорусских сказаний, у «Жития протопопа Аввакума». Еще — у «Слова о полку Игореве», прельщающего всех силой языкового размаха… А Кирша Данилов с его удивительными уроками языка, показом силы и необычайности воздействия слова!»

Вот почему Николай Николаевич Асеев, замечательный советский поэт, говорит прежде всего не о Маяковском, не о Некрасове, не о Гоголе, не о Пушкине, у которых он учился, а прежде всего начинает с этих старых сказаний, присловий, летописей, «Слова о полку Игореве». Я думаю потому, что Асееву важна была в русском языке вот такая огромная его историческая дистанция.

 

…Русский язык — язык культурного народа… И что самое замечательное, что меня очень интересует: споры о русском языке, о том, как правильно сказать и как сказать неправильно, происходят не в университете, не в школе, а в очередях, в магазине.

 

Солоухин: Вот сейчас, например, в такси… Таксер спросил у меня: «Как правильно: крайний или последний?» Мы ему сказали: «Последний». Это постоянные разговоры. Мы получаем тысячи писем от самых разных людей. Вот скажите, скажите, как надо говорить правильно, там, по телевидению.

 

Удивительно, что и в 2018 году не утихают споры о том, как правильно, крайний или последний! Правда, сейчас, когда они ведутся и в социальных сетях, не каждый «таксер» признает безоговорочный авторитет профессионалов-языковедов в этом вопросе, как и в других вопросах практического словоупотребления… И вот в передаче в первый раз звучит обращение к теме топонимики:

 

Лихачёв: И этим объясняется колоссальный успех книг о правильности и чистоте русской речи, различных книг, которые сейчас выходят. Их раскупают моментально, мгновенно…. Во Владивостоке и в Ленинграде говорят, в общем, на одном языке…. Правда, мы его недостаточно бережем… мы не бережем язык в наименованиях. У нас очень много переименовывается. Причем, я уже не говорю о том, что менять старые традиционные названия — это нехорошо, потому что мы как-то разрываем с традициями. Эти названия наших улиц, площадей, городов часто встречаются в литературных произведениях, и потом нужно гадать, о каком городе, о какой площади идет речь в этом литературном произведении, искать, какой-то устраивать перевод в путеводителе.

 

Но дело и в том, как мы переименовываем, просто иногда неграмотно, неудачно. Я бы хотел привести два примера. Так сказать, немножко забегая вперед, но все-таки сказать о том, что переименования, такие как Петергоф и Петродворец, — это переименования плохие с точки зрения русского языка, потому что как вы назовете дворцы? Петродворецкие дворцы? Получается какая-то тавтология.

У нас теперь Петрокрепость. Вместо Шлиссельбурга. А как вы назовете жителей Петрокрепости — петрокрепостники?

…Так что это неудачно и с этой точки зрения. С точки зрения сбережения нашего языка.

 

…Мы должны сказать, что самый читающий народ мира может быть назван одновременно и самым беззаботным народом в отношении своего прошлого. Мы этого не бережем, к несчастью.

 

Волков: Важно, мне кажется, говорить и об основах языка, потому что язык, собственно, силен традицией. И он на протяжении своей многовековой истории подвергается, конечно, разносторонним влияниям, и некоторые носят характер прямо таких вторжений. Вот когда у него есть прочная основа в виде народной традиции, былины, сказки, поговорки, то, что мы называем фольклором, то, конечно, это помогает ему, развиваясь и воспринимая полезное, и идя в ногу с веком, одновременно отбиваться от чужеродного, от того, что не отвечает духу языка.

… Но одновременно было бы близоруко не вспомнить и значения, конечно, наряду с народным творчеством, нашей прочной христианской традиции… В замечательнейшем русском памятнике письменности, о котором Дмитрий Сергеевич упоминал, в «Житии протопопа Аввакума», особенно интересно прослеживаются блестки народного языка, такие драгоценные камни прямо вправлены в прочную ткань прозы образованнейшего церковника XVII века… И протопоп, значит, пишет про нас, грешных, конечно: «Скачет, яко козел; раздувается, яко пузырь; гневается, яко рысь; съесть хощет, яко змия; ржет на чужую красоту, яко жребя; лукавует, яко бес; насыщаяся довольно; без правила спит; бога не молит; отлагает покаяние на старость и потом исчезает. И не вем, камо отходит: или во свет ли, или во тьму — день судный, коегождо явит«.

 

Лихачёв: И двумя стилями.

 

Волков: Да, да, двумя стилями тут все… Так вот я и хочу сказать, что вот эта связь с церковно-славянским языком и народные традиции были теми столпами, которые помогали русскому языку отбиться, так сказать, от нежелательных влияний…

 

Олег Васильевич очень смело даже для оттепельного периода затронул тему неразрывной связи русской культуры с христианской традицией, и применительно к языку, и, позднее, в связи с культурой музыкальной. Это тоже не прошло незамеченным партийными идеологами…

 

Иванов: …В век, когда машина может на свой лад отшлифовать язык, на долю человека остается как раз не стандартизация языка, не внедрение штампов, а, напротив, раскрепощение речи, внесение в нее всего живого, что есть и в старой нашей литературе, и в разговорном языке на улице… У нас большой писатель очень часто сам перевоплощается в своих героев, в простых людей, в людей из народа. Это такая сказовая речь, которая повелась у нас, может быть, еще с «Повестей Белкина» и с «Истории села Горюхина» Пушкина и лучше всего проявилась у Гоголя.

Иной раз, когда я перечитываю повесть о капитане Копейкине, я в ней слышу уже и предчувствие сказа у больших писателей XX века, у того же Зощенко, скажем…. И в XX веке у многих наших еще недооцененных писателей начала века, первых десятилетий, как у Андрея Белого, Ремизова, Замятина, мы слышим…

 

Бушин: Хлебников… человек был просто страшно влюблен в язык, из него сделали формалиста. Какой он формалист? Он просто обожал русскую речь, язык, он, как Даль, его любил, правда?

 

Иванов: Да, конечно. Мы многого еще недооценили в нашем наследии 20-х годов…. Мы еще многого не знаем и плохо знаем из того, что было в последующие годы, скажем, у Андрея Платонова, у Булгакова, в его прозе. У нас часть прозы 30-х и 40-х годов находится еще в запасниках, как говорят в музеях…

 

Обратите внимание, как изящно Вячеслав Всеволодович использует тему передачи для того, чтобы напомнить о блестящих именах русской литературы XX века, многие из которых были прочно задвинуты в «запасники», подвергались гонениям. И опять нельзя не провести параллель с концом 1980-х годов, когда на молодое поколение, не заставшее и оттепели, вдруг обрушилась эта великолепная лавина полузапретных имен, к которым, впрочем, добавилась и недоступная в 1960-е эмигрантская литература… Но Иванов не ограничился и этим!

 

И, наконец, мне хочется сказать о Солженицыне. Мне кажется, что это изумительное явление в нашей новой литературе замечательно и воскрешением, причем, по-новому, вот этой сказовой традиции. У Солженицына и в «Матрёнином дворе», и в «Одном дне Ивана Денисовича» мы слышим этот живой голос современных людей и осмысление всего исторического опыта, просветленного духовностью, свойственной русской литературе. Оно сказалось в самом словаре, в говоре, в построении фразы, в отсутствии этой скованности и стандартности.

Вот таковы все большие русские писатели.

 

В этот момент редактор Ирина Муравьева, сидя в аппаратной, услышала по громкой связи зычный голос из Москвы: «Не расхваливайте Солженицына!» Однако никаких записок к студию она посылать не стала, и до конца передачи участники остались предоставлены самим себе. А ведь упоминание Солженицына по телевидению в таком хвалебном тоне и в контексте большой русской литературы на тот момент уже казалось вопиющей бестактностью руководящим товарищам. Примерно в это же время председатель Госкомитета по радиовещанию и телевидению Н.Н.Месяцев позвонил Фирсову и предложил отключить передачу от Москвы, не прекращая трансляцию в Ленинграде. Фирсов отказался…

 

(Продолжение следует…)