«Наш город, прекрасные здания – это тоже дар, который мы получили от Бога, и мы в ответе за этот дар…»

Программа Марины Михайловой

«Культурная реакция»

2010 г.

М.Михайлова: Здравствуйте, дорогие братья и сестры! В эфире радио «Град Петров», программа «Культурная реакция» и ее ведущая Марина Михайлова. И сегодня наши гости – Аркадий Ростиславович Небольсин, доктор философии, профессор Йельского университета и университета в Нью-Джерси, специалист по охране памятников, по эстетике, председатель Общества спасения памятников российской архитектуры и ландшафта; и Маргарита Сергеевна Штиглиц, доктор архитектуры, сопредседатель Санкт-Петербургского отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры, профессор Академии имени Штиглица и Государственного архитектурно-строительного университета. Здравствуйте, уважаемые гости!

А.Небольсин: Здравствуйте!

М.Штиглиц: Здравствуйте!

М.Михайлова: Очень рада, что вы нашли время для того, чтобы нас посетить. И сегодня хотелось бы обсудить тему философии реконструкции Петербурга. Потому что на сегодняшний день вопрос о судьбе нашего города, о судьбе петербургского культурного наследия – это, пожалуй, вопрос самый острый и самый актуальный. И первый вопрос, который мне хотелось бы вам задать сегодня: скажите, пожалуйста, какие вы видите самые большие проблемы, связанные с сохранностью исторического Петербурга?

М.Штиглиц: Мне бы хотелось сказать о том, что проблем становится с каждым днем все больше и больше. И, безусловно, мы видим определенные положительные моменты реставрации, реконструкции наших исторических зданий, но слово «реконструкция» нужно произносить очень осторожно. Не могу не сказать, что не так давно был день открытых дверей, день памятников, где мы видели примеры хорошей реставрации наших исторических зданий. Но, к сожалению, этот процесс сопровождается такими страшными утратами, утратами исторической городской среды, поскольку идет восстановление какого-то одного штучного памятника – и параллельно с ним происходит утрата целого блока, целого ряда, целого квартала, окружающего, допустим, этот объект. У нас идет разрушение даже в чисто техническом отношении, когда в подземные пространства вторгаются какие-то иные инженерные сооружения, и рядом уже рушатся соседние здания. Проблема такого характера. Очень остро стоит проблема нарушения высотного регламента, нарушения силуэта, панорам. Я уже не говорю о промышленных зданиях-памятниках, которые тоже подвержены разрушению. Некоторые просто стоят заброшенные и ждут часа, когда в конце концов они будут утрачены. То есть проблем невероятное количество. Конечно, называть объекты можно один за другим, но в целом все это можно свести к одной проблеме: утрата исторического центра как единого организма, которым мы так все гордимся и который является памятником всемирного наследия. Это общая картина – то, что мы теряем силуэты, панорамы, общую среду. Хотя нельзя не сказать, что восстанавливаются отдельные памятники, восстанавливаются более-менее хорошо, с некоторыми ошибками, мы будем говорить об этом. Но в целом мы видим, что мы теряем город. Это, к сожалению, так.

М.Михайлова: Спасибо. Может быть, Вы, Аркадий Ростиславович, тоже скажете, что Вы считаете самым важным здесь?

А.Небольсин: Я с Вами совершенно согласен, что эта общая картина, общий вид или, как Петр Великий любил говорить, «прозор» очень важен, и даже в византийском градостроительстве, в древних городах, оказывается, думали о «прозорах» и общей открытости всего города к чудесам природы, и в этом случае замечательная река и обрамляющее ее небо тоже от всего этого неразумия страдают, от ужасных уродств, которые сейчас происходят. Нахально, будто вторжение каких-то злых сил, как будто бесы вступили во власть и начали распоряжаться, и появился какой-то культ бездуховности и уродства. Потому что для меня смысл красоты и всего настоящего прекрасного – это духовный смысл. Мы сидим сейчас в студии радио, которое посвящено религии, Православию, и вы все помните, почему крестили Русь из Византии, – потому что все было настолько прекрасно, и Владимир Святой был поражен именно этим фактором, а не чем-то другим, что, может быть, другие религии могли предложить. Но Православие, я бы сказал, это соединение и добра, и красоты, то есть этика и эстетика по-настоящему не различаются. Конечно, в практике бывают и художники, и моралисты, вроде Андре Жида. Бывают очень хорошие, добрые элементы и вне эстетического шедевра – какой-нибудь прекрасный приют, который не отличается архитектурной красотой. Но я не говорю о таких исключениях. Для православного русского человека есть понятие благообразия, в котором совершенно неразделимы, как Лица Святой Троицы, эстетика и этика, красота и добро. «Где зайде доброта зрака Твоего» – плачет Богородица об Умершем Христе. Она не только говорит о Сыне, что Он добрый, но именно о Его красоте. И вот Он стал таким страшным мертвецом, который напугал Достоевского в свое время – вы все читали роман «Идиот». Так что дело в том, что пошатнулся вот этот замечательный уровень, который сохранялся триста лет и даже больше, даже в советское время, чему многие продолжают удивляться. Даже при наличии сталинской классики все равно общая картина сохранилась, и это то, что теперь находится под ударом какой-то страшной угрозы. Вы совершенно правильно сказали, Маргарита Сергеевна, что это общая беда. Я повторяю: Лихачев писал о «небесной линии» Петербурга. Есть такое международное, очень известное общество World Monuments Found, которое находится и в Америке, и в Англии, и действует при участии принца Уэльского, который, кстати, очень любит Петербург и тоже очень обеспокоен тем, что происходит. Теперь в этом фонде каждый год появляется список мест, которые находятся под угрозой, в самой большой опасности разрушения. Есть, кстати, в этом списке одна деревенская церковь, которую я им помог найти, но для этого разговора нужны иллюстрации, чтобы показать вам. Она может разрушиться через несколько месяцев, или все же сохраниться. И вот, угроза нависла над Петербургом. Именно общий вид Петербурга находится под угрозой, и из-за этого этот фонд включил Петербург в свой «черный список». И также связанный с ним ЮНЕСКО чрезвычайно обеспокоен, и приезжали сюда разные коллеги, кстати, есть там и одна русская, Анна Сидоренко, она участвовала в этой группе. И они считают, что Петербург нужно спасать. Главная агрессия, я бы сказал, самая заметная – это Газпром-Сити. Это не только вид самой этой «кукурузы», но и то, что она будет стоять в таком видном месте.

М.Штиглиц: И еще я хотела бы добавить к словам Аркадия Ростиславовича, что, действительно, в целом очень важно сохранить вот это ожерелье наших площадей, на которые все время идет посягательство: то каток, то парковка, то еще что-то. А ведь это священная пустота, это не просто пустое пространство, которое надо чем-то заполнить. Это та священная пустота, которой так ценен наш город, наша среда. Вот это главный проспект нашего города – это Нева, ее панорамы, и роскошные площади, которые ее обрамляют. И мы никак не можем смириться с каким-то рациональным, прагматическим использованием вот этих площадей. Это не площадки ни для каких иных целей. И это еще одна большая забота. И еще очень важная тема – это Петергофская дорога, ее застройка. Это тоже волнующая тема, это несчастье, это очень страшно. Страшно говорить, но уже ведутся проекты, которые не очень корреспондируются с усадьбами Михайловка, Знаменка. Это строительство гостиницы рядом с Петропавловским собором в самом Петергофе. Там нарушается вся эта среда, нарушается ценнейший ландшафт. Это, кстати, тема очень острая. И этой теме, я думаю, надо посвятить целую программу, потому что и культурная общественность, и жители города очень обеспокоены и судьбой фонтанной системы, которая, как говорят, требует реставрации, активного вмешательства, серьезного, глубокого исследования и реставрации. И то, о чем я уже говорила, – отдельная, огромная тема, очень важная для наших бесед и размышлений.

М.Михайлова: Спасибо. То есть оказывается, что прежде всего под угрозой находится город как целое. И прежде всего мы можем говорить не о том, что в каком-то частном уголке Петербурга что-то не так…

М.Штиглиц: Можно и так говорить, но на это уйдет много времени, проблем очень много.

А.Небольсин: Вот я рекомендую всем связаться с обществом «Живой город», это просвещенная молодежь. Я удивляюсь молодости большинства этих людей, потому что в других местах я не нахожу подобной юношеской активности. И старшие люди копают грядки, возделывают сады – как, кстати, Господь повелел Адаму и Еве. Первый закон Божий – возделывать сад, с этого все начинается, и я никогда не слышал, что Господь Бог отменил эту команду… Именно сад нужно всем возделывать, и не только в духовном смысле, но совершенно конкретно. И Петербург должен быть городом садов, как о нем замыслил Петр Великий, и о котором Пушкин писал: «Сады нависли над водами». И мне очень нравился идея Дмитрия Сергеевича Лихачева, моего давнишнего друга, я так могу сказать, который хотел устроить «зеленый пояс» и еще недавно надеялся, что такой «зеленый пояс» вокруг Петербурга будет, и чтобы цвели все сады, деревья; чтобы был такой полукруг – от Петропавловского парка, который потом бы обрамлял верхнюю часть Невы – так что было бы впечатление города-сада, а не только Летнего сада. Я не говорю о задворках и проблемах петербургских дворов – что тоже очень важно. И вот не так давно вырубили какие-то деревья в Адмиралтейском саду – все это чрезвычайно важно, и важно именно духовно. Мне кажется, как религиозные люди мы чувствуем какую-то веру в Бога, в нашу Церковь, и нужно смотреть и с этой точки зрения. Ведь часто верующие люди занимаются благотворительностью, они помогают другим, но они не замечают, что Божие творение или творчество человеческих рук, которое более гуманизировано, города, здания – ведь все это тоже требует внимания, и это тоже дар, подарок жизни, подарок того, что мы получили, во-первых, от родителей, от предков, и, во-вторых, от Самого Господа Бога. По-моему, это все не зря – то, что Спаситель думал о Иерусалиме, и о Небесном Иерусалиме. Ведь настоящий Иерусалим тоже небесный в каком-то смысле, тот, который все еще существует сегодня. И вот в этом плане я хотел бы, чтобы люди больше посмотрели на Петербург. Это совсем не чисто бюрократический, или чисто промышленный город, о чем думали и в этом ошибались наши великие писатели. У Гоголя есть эта нота, у Достоевского, у Толстого. А как же – тут бюрократия, тут чиновники, тут какая-то скука, все настолько серо… Да, все это есть в Петербурге. Но это не главное. И, может быть, мы научились мудрости, особенно после революции – все-таки какой-то урок русский народ должен был получить от этих ужасных времен. И я бы сказал, именно урок ценить эту красоту и этот естественный и чрезвычайно духовный характер своих исторических городов.

М.Михайлова: Может быть, об Иерусалиме еще несколько слов сказать. В Иерусалиме, между прочим, меня поражает всегда это соединение традиционности и достаточно развитой современной архитектуры. Но что они делают? Они соблюдают несколько простых принципов, которые позволяют сохранить город как целостную среду. Это светлый иерусалимский камень, это определенная структура выстраивания фасадов, определенные высотные ограничения – и таким образом город выглядит живым, развивающимся, но в то же время он остается традиционным в каком-то смысле. Как вы думаете, каковы те принципы – архитектурные, градостроительные, – которые невозможно нарушить в Петербурге? Это, наверное, не такой трудный вопрос, но все-таки?

М.Штиглиц: Да, это нетрудный вопрос, все эти принципы сформулированы, они существуют уже в городских законах, во всех градостроительных нормах, в регламентах, правилах – это соблюдение высоты: в центре города не выше 11 саженей, это уже всем известный, хрестоматийный факт; это соблюдение брандмауэрной поквартальной застройки, то есть регламент самой квартальной среды. Брандмауэрная застройка, когда примыкали один к другому дома и создавались эти великолепные, знаменитые наши дворики. Дворы-колодцы – это уже наша среда, которой тоже надо дорожить и не разрушать ее. Это фронтальная застройка: одно здание – памятник, другое – нет, но они вместе создают единую однородную жилую среду, гармонизированную, которая как раз и придает всю прелесть и которая служит фоном. Эта, как мы ее называем, фоновая застройка, очень ценна, ведь она служит фоном для восприятия шедевров, основных ансамблей, тех же памятников, которыми мы гордимся. То есть все эти правила уже есть, это нужно только соблюдать; все правила давно существуют, они тщательно разработаны. И регламенты высотные существуют, и если их придерживаться, то можно создавать вполне гармонизированную новую среду, и все-таки желательно ее создавать за пределами охранной зоны, потому что в охранную зону уже вторгаться опасно, и мы об этом постоянно говорим, и это тоже есть в правилах охранных зон, что там не ведется никакое новое строительство. То есть я еще раз хочу сказать – надо только соблюдать уже существующие правила. А вокруг города существует тот же промышленный пояс, где сохранять какие-то ансамбли отдельных зданий – там же много территорий, это ценнейший потенциал, резерв для развития города, для развития новой архитектуры. Дальше идет пояс социалистический, например, архитектура конструктивизма, и в большинстве случаев она очень аккуратно вписана, она не вторгается в историческую среду, она где-то за пределами исторических зон. И это какие-то отдельные элементы, которые организуют уже среду социалистического, нового города – уже Ленинграда, не Петербурга. И эта неоклассическая, сталинская, как мы говорим, архитектура, она очень увязана, она гармонизирована, она продолжает традиции нашей архитектуры. Даже те конструктивистские здания не такие, как московские, не такие радикальные, не такие авангардные – они все-таки с примесью классицизма. Они в традиции, и мастера, которые их строили и придумывали, архитекторы, зодчие – они все были воспитаны в академической школе, и они все это знали прекрасно, и могли так нарисовать здание, что оно все-таки будет петербургским. И видите, даже наши здания 20-х годов очень отличаются от московских, где очень радикальные смелые композиции. А у нас это не так. Есть вот эта традиция – так продолжайте ее, пожалуйста, не вторгайтесь, не меняйте правила. И все будет хорошо.

А.Небольсин: Да, вот пример – универмаг. Это здание, которое находится под угрозой. Фрунзенский универмаг – и его непременно нужно спасти, как большинство зданий Обводного канала, потому что там совершенно изумительные заводы – тот же «Треугольник». Или молочный завод – это вообще, ампир, классика, это XIX век, и все это нужно сохранить. И Вы правы – нужно соблюдать законы. Вот в Париже есть законы: только пятиэтажные дома, это придумали уже в XIX веке или даже раньше. Значит, эти законы существуют, и нельзя ими пренебрегать. И это очень некрасиво, когда получается так, что главы города под давлением каких-то факторов – моды или денег – пренебрегают законом, не соблюдают его. Причем наказание – это просто заплатить штраф.

М.Штиглиц: Да, и штрафы – мизерные…

А.Небольсин: Тридцать тысяч рублей – вот кто-то заплатил штраф за одно разрушенное здание. И это просто смешно. Ведь тут виноваты и городские власти, и, конечно, виноваты и строители, и виноваты те, кого называют «новые русские». И я считаю, что им нужно это честно и прямо сказать. Они думают только о себе, о своем комфорте, но они портят жизнь общественности. И они воюют с какими-то настоящими высокими духовными идеалами. И это никак нельзя им позволить. И вот, опять возвращаясь к Газпром-Сити. Они могут продвинуть свои высотные здания за 8 или 9 километров, им совершенно не нужно вторгаться в центр и соперничать со Смольным собором, например.

М.Штиглиц: Да, речь об этом и идет. Никто не возражает против строительства здания Газпрома в том или ином месте, но нужно просто соблюдать законы, соблюдать высотный регламент. А если это будет выдержано по высоте, то почему бы и нет? Если это будет вписано в городские правила, то ради Бога, стройте. Или же, если все-таки это высокая башня – тогда убирайте ее туда, где она, действительно, не будет спорить с исторической застройкой.

А.Небольсин: Когда общественность хочет с ними об этом разговаривать, и их приглашают в ВООПИК или в молодежные организации, они отказываются от общения и они молчат. По-моему, это знак какой-то плохой совести. Моя теория – зачем этот модернизм, что он собой выражает? Это вульгарность, это пошлость, это громкая, крикливая музыка, это псевдоэстетика. И я решил, может быть, что это боязнь смерти. Люди просто боятся умереть, и они готовы придумать что угодно, любой шум, любой гам, любое выпячивание себя – только чтобы не думать об этом memento mori, потому что раз нет веры в воскресение, значит, скоро все кончится. Это болезнь страха смерти, это очень пугает людей, и мы стараемся как-то вселить в них какое-то спокойное отношение к этому фактору и большее уважение к религии и ко всем целительным средствам, которые могут этим людям помочь освоить и понять то, что мы понимаем, – не потому что мы такие замечательные, но потому что по каким-то примерам получили от родителей, от университета, от Церкви. И нам ведь гораздо легче понять, что не все пропало, что не все опасно, и не нужно такие разрушительные меры устраивать, чтобы себя развлечь от мрачных мыслей, а при этом испортить все – искусство, красоту, драгоценное наследие.

М.Михайлова: Спасибо. Я бы хотела вернуться к тому, о чем мы уже говорили. Вы сказали, Аркадий Ростиславович, о том, что человек призван возделывать сад. Это действительно заповедь Божия, но не кажется ли Вам, что сейчас вместо того, чтобы возделывать общественный сад, этот райский сад, пусть это будет город, или парк, или что-то еще, так вот, вместо этого каждый человек себе построил за своим забором свой садик, и там он готов ковыряться с большим азартом и что-то для себя, любимого, строить. Не кажется ли Вам, что одна из главных бед современности – это именно кризис соборного сознания? Мы не способны больше думать о ближнем как о ближнем. Для нас он – тот «прочий», который только мешает. Может быть, в этом проблема?

А.Небольсин: Да, великий философ Федоров говорил об общем деле и призывал всех к этой общей деятельности. Я рад, что его печатают, но теперь нужно, чтобы о нем больше знали. Это большой подвижник. Дело в том, что да, хорошо, этот садик существует, и какой-то, скажем, московский богач… Вот сейчас я смотрел на их ужасные, уродливые дачи – для меня отвратительного вкуса, но это другое дело, но прямо через забор уже следующий богач смотрит на этот сад. Так что в конце концов тот сад, если бы он давал какое-то чувство уединения, успокоения, как когда-то в монастырях были аркады, дворики, сады, клаустеры, как во всех языках говорят, – это одно. Но когда, скажем, соседи со всех сторон смотрят и замечают все детали – то пусть они объяснят, где же тогда удовольствие даже такого эгоизма? Если бы можно было его защитить, сказать – да, человек хочет со своей семьей уединиться. И то же самое с домами – это ведь большие стекляшки. И значит, это как какая-то рыба в аквариуме живет, и все на нее смотрят. В Нью-Йорке это очень распространено, и все всем видно. Может быть, у них внутри бассейн или телевизионная комната, и все могут смотреть. Где же тут чувство уединения, спокойствия и размышления, о котором так часто Пушкин думал и мечтал, и не только Пушкин, но все большие поэты и писатели? Так что достижения очень плачевны. Мне, во всяком случае, не хочется видеть их сады, их апартаменты или даже огороды. Зачем же я должен на это смотреть?

М.Штиглиц: Но если еще говорить об удовольствии эгоизма. Вот, богатый человек покупает квартиру в городе с видом на что-то. Но тем самым его дом портит вид, он снижает и стоимость этой земли, и ухудшает вид. То есть каждый хочет что-то видеть – поэтому покупает, но покупает в таком месте, в том здании, которое портит этот вид. И идет такой непрерывный процесс, и нет никакой гарантии, что следующий человек не построит что-то еще и не испортит виды уже купившим дорогие квартиры.

А.Небольсин: Да, и он смотрит на «Аврору», а «Аврора» смотрит на «Монблан». Если бы они вдвоем там где-то сидели, тоже за 8 километров, то пусть бы и сидели, и глядели друг на друга. Но зачем же из Зимнего дворца нужно «наслаждаться» «Монбланом»? Это просто ужасно, и, как Вы сказали, это необратимо. Но вот в Париже сейчас выкупают башню Монпарнас и хотят ее снести. И в Португалии тоже была отвратительная гостиница, ее история очень похожа на Петербург, потому что это было нелегально, а потом они заплатили какой-то дурацкий штраф. А гостиница испортила весь залив, историческую местность, и эта стеклянная коробка торчит – кому она нужна? Но теперь ее, наконец, снесли, как ни странно. Но могут такую же построить вместо нее. А ведь сносить очень трудно.

М.Михайлова: Да, но зачем же строить то, что потом приходится сносить?

А.Небольсин: У Газпрома много денег. Я в последнее время встречался с правительственными организациями, с советниками президента, с представителями Министерства иностранных дел. У меня были всякие личные контакты с министром культуры. И все, что говорится: «У нас нет денег». Но если у вас нет денег, то у кого эти деньги? И причем тут налоги? Возьмите, как во всех других странах, потребуйте, чтобы честно платились налоги, чтобы эти деньги не увозились на Канарские острова или на юг Франции, где они тоже уже строят свои уродства, и я думаю, ни французы, ни англичане этим не очень довольны. Но их тоже подкупают. Гораздо лучше было бы честно сказать, что деньги есть, и давайте их найдем, и на какое-то благое дело истратим. И благотворительность, и помощь несчастным детям, которые являются такой большой проблемой сейчас в России. Заброшенные дети, загубленные дети. Я согласен, что это, может быть, самый болезненный вопрос. Но дальше – конечно, культура. Потому что дети начнут учиться, и чему-то их нужно учить, и нужно показать им красоту, искусство, великую литературу, чудеса природы. Вместо того, чтобы устраивать какие-то безобразия, нужно всему этому помогать.

М.Михайлова: И мне бы хотелось, завершая эту тему бесперспективного эгоизма, поделиться своим наблюдением. Мы были с сыном в Царском Селе и, глядя на этот великолепный парк, я вдруг подумала, что не существует частного лица, просто его нет в России сейчас, такого частного лица, которое могло бы позволить себе что-то сопоставимое. У каких-то людей, может быть, есть деньги, но нет головы на плечах или вкуса. Да я и не думаю, что это возможно финансово – купить такую огромную территорию в такой непосредственной близости от Петербурга. То есть получается, что все равно то, что делала Россия как великая империя, это является всенародным достоянием; мы можем этим достоянием пользоваться. Пожалуйста, ворота открыты, любой человек может прийти. Так зачем же тогда эти титанические усилия на своем этом крошечном гектаре земли, если есть вот такая красота, которой мы уже обладаем? Ее нужно только сохранить и не испортить. И, как мне кажется, это вопрос очень важный – некая перестройка национального самосознания. Если бы мы могли этого достигнуть, то очень многие вопросы бы решились уже давно.

М.Штиглиц: Да, нужно понять, что мы все вместе, что мы не противники. Вот диалог с властью – народ возмущается, думает одно, власть делает что-то свое и тоже хочет чего-то хорошего. А в результате нет этого взаимодействия, этого контакта, чтобы вместе прийти к истине, к которой мы должны стремиться. И вот в этом должна заключаться наша задача. Все-таки понять, что мы живем все вместе, что нам нужно делать одно дело.

А.Небольсин: Да, как Вы сказали – соборность. И все должны собираться вместе.

М.Штиглиц: Да, собираться, чтобы не догадываться о том, что это там делается, как делается, это должно быть общее представление о том, что же происходит с нашими памятниками, как они сохраняются, как они реставрируются. То есть общественность должна все это видеть и рассказывать. То же Общество охраны памятников должно доводить такие сведения до горожан. Мы должны быть информированы, мы должны иметь доступ ко всем этим памятникам, ко всей этой информации.

М.Михайлова: Да, и в противоположном направлении – довести мнение горожан до сведения властей.

А.Небольсин: Да, я сказал о соборности – и это чрезвычайно важно. Есть ведь и архитектурная сторона, то есть пятикуполье, композиция русского храма, сперва деревянного, но потом каменного. И вот эти купола друг с другом близко сочетаются, и иногда один купол прячется под большим куполом. Дивный пример – это расстрелиевский Смольный собор, где купола прямо «влиплись» в большой купол. Но есть отрицательный пример большого храма Христа Спасителя. Я люблю этот храм, но Тон сделал очень большую ошибку, он не был великий архитектор на уровне, скажем, Росси или Воронихина, и он эти четыре куполка слишком далеко отнес от главного купола. И нет группы, нет соборности, и я бы сказал, довольно глуповатый горизонт, глуповатый силуэт получился. Это мне напоминает, что именно соборность в строительстве чрезвычайно важна, но и важно, чтобы люди как-то действовали дружно, вместе. И это, конечно же, в Петербурге мы найдем много примеров – Троицкий собор, Исаакиевский собор, так что Вы, конечно, очень хорошо сказали, призывая к этому идеалу соборности. Ведь об этом и Хомяков писал, и славянофилы, мы все это знаем. И нужно у этих религиозных философов поучиться.

М.Михайлова: Ну что же, большое спасибо за участие в нашем разговоре. Напомню вам, дорогие слушатели, что мы сегодня говорили о философии реконструкции и сохранения Петербурга с Маргаритой Сергеевной Штиглиц, доктором архитектуры, и Аркадием Ростиславовичем Небольсиным, председателем Общества спасения памятников российской архитектуры и ландшафта. Большое спасибо вам за участие в нашей программе, и до будущих встреч!