«Если мы забудем о новомучениках, то вернется та страшная эпоха, когда люди превращались в бесов»

Программа Александра Крупинина

«Неделя»

Прямой эфир 16 октября 2016 г., 16:30

Гость: протоиерей Александр Рябков

АУДИО + ТЕКСТ

 

Александр Крупинин: Сегодня у нас в гостях – клирик храма во имя святого великомученика Димитрия Солунского в Коломягах протоиерей Александр Рябков. Начнем с первого сообщения нашего дайджеста: был большой праздник в Санкт-Петербургских духовных школах в честь 295-летия основания и 70-летия возрождения. Вы ведь учились там? Какие у вас воспоминания остались?

 

Протоиерей Александр Рябков: Духовные школы 90-х годов, в которые я пришел, получили свой фундамент и духовный заряд в те времена, когда отстаивали право на существование этих школ и владыка Никодим, и будущий Святейший Патриарх Кирилл, который был ректором в те времена.

И если зачастую образ Духовных школ воспринимается через «Очерки бурсы» Помяловского, то Духовные школы в советский период – это совсем другая картина, совсем другой образ. И эти испытания политические, исторические, которые наш народ перенес и перенесла наша Церковь, они во многом преобразили отношения в стенах Духовных школ. Разумеется, Помяловский – это не последняя инстанция, которой мы должны доверять, но в то же время мы должны понимать, что в ХIХ – начале ХХ века семинаристы – это был оплот (в большой своей части) революционного движения, это были люди, настроенные против существующего строя.

Но в советский период, когда Церковь была окружена режимом неблагоприятным, враждебным, в стенах Духовных школ была полная сплоченность и духовников, и пасомых, и преподавателей, наставников и тех, кто учился. Для поступающих в семинарию путь священства был самым реальным в будущем, но уже само поступление – это был шаг, который во многом перечеркивал какую-либо другую жизнь, другую карьеру, потому что для всего окружения, для всей советской действительности человек, который пошел в священство и уж тем более в Духовные школы – это был почти враг. Присутствие священника в жизни тогдашней общественности, наличие Духовных школ – это было что-то полуподпольное, невероятное. Многие люди из других городов приезжали поступать в ВУЗы Ленинграда, и они с удивлением узнавали, что существует такая организация, как семинария, и там молодые люди тоже учатся – на священников.

 

Александр Крупинин: Ходила такая легенда, что в Духовной семинарии такое образование, о котором в наших университетах даже не слыхивали, там изучают марксизм на самом высоком уровне, чтобы его критиковать. И вообще, там все языки древние изучают, то есть – самое какое-то немыслимое образование давали Духовные школы, такая была легенда.

 

Протоиерей Александр Рябков: Знания давали не хуже, а может быть, даже и лучше (древних языков) в Университете, а уж марксизм во всех заведениях изучали неплохо. Хотя конституция Советского Союза изучалась. Понятно, не было уже лавры, не было монастыря, но какие-то монашеские отголоски окружали молодое поколение будущих священников. Была сплоченность и понимание, что приходится жить и учиться в трудное время, а потом придется быть священником в еще более трудных обстоятельствах жизни – это очень возвышало людей духовно. И студенты светских ВУЗов, приходя в это место, чудное для них, сталкивались с людьми, которые поражали их не то что своими знаниями, а своей искренностью, которую к 70-80-м годам уже растеряла идеология Советского государства.

Искренности как раз и не хватало людям, и они видели здесь эту настоящую искренность, воспитанную не на кинофильмах, а на чем-то более великом, как Священное Писание, как вера в Абсолют. И мы знаем много священников и преподавателей Духовных школ, которые сначала прошли светские учебные заведения, а потом сумели через все препоны, которые им ставило государство и власть, войти в двери семинарии и академии как воспитанники и студенты.

Очень много было сделано владыкой Никодимом, владыкой Ленинградским тогда: чтобы академию не закрыли, был создан факультет иностранных студентов. Это был очень интересный, дипломатически чрезвычайно мудрый ход, я думаю, что многие во властных кругах были удивлены такому ходу. Причем студенты были не просто иностранные, а из стран «третьего мира», в основном эфиопы. Эфиопию владыка выбрал потому, что она боролась с неоколониализмом, но при этом страна с христианскими корнями, и здесь уже просто выхода не было у власти.

Ленинградские тогда, теперь, слава Богу, Санкт-Петербургские духовные школы создали целое поколение священников. Для многих приходов России. Сибири, юга России, Украины в том числе (очень много училось молодых людей из Украины, может быть, даже большинство). В 70-е годы большинство выпускников носили южнорусские, украинские, белорусские фамилии.

 

Александр Крупинин: Это была политика государства.

 

Протоиерей Александр Рябков: Разумеется, да. Для западных районов Советского Союза – было другое отношение к православию. Отход от православия не приветствовался. А в центральных областях православие русское полностью было искоренено. Храмы, которые сегодня стоят-разрушаются в Рязанской, Костромской, Владимирской, Вологодской, Ярославской областях – эти храмы были закрыты не в 17 году, и не в 20-х и не в 30-х годах, а в хрущевское время. Это была политика искоренения религиозности среди великорусского населения.

Очень было много сделано владыкой Никодимом, чтобы Ленинградские духовные школы не закрыли. Был создан факультет иностранных студентов. Это был очень интересный, мудрый дипломатический ход. Чрезвычайно мудрый. Я думаю, что многие в кругах властных были удивлены такому ходу. Причем студенты были не просто иностранные, а из стран третьего мира, в основном это были эфиопы.

 

Александр Крупинин: Видимо, советские власти через это думали оказывать влияние на политику этой страны: воспитывать кадры у нас, а потом они вернутся к себе и будут оказывать влияние в интересах Советского Союза.

 

Протоиерей Александр Рябков: Но надеяться на то, что Духовная семинария воспитает лояльных Советскому Союзу людей – это было бы наивно, потому что эти эфиопские студенты были окружены нашими студентами, которые не верили в то, что советский строй – это самый лучший строй. При этом, когда они учились, историческое здание было разделено – за стеной находилось какое-то ПТУ, там готовили механизаторов, которые не всегда с пониманием относились к тем, кто здесь еще учится, в этом здании. Мне кажется, что властные структуры всегда проигрывали в этой духовной борьбе.

Понятно, что насилие (часто физическое), которое часто применялось в борьбе с религией, наносило урон, например, в храмах, которые закрыты и разрушаются сегодня. А вместе с храмами были уничтожены русские деревни.  Это первейшая причина уничтожения русского села – уничтожение души русского крестьянина, души русского народа через запрет религии и через закрытие храма.

И семинария, как бы она внешне не подчинялась и внешне как бы она не была лояльна уполномоченному или чиновникам, советским обер-прокурорам, как бы внешне лояльна она ни была – это была настоящая оппозиция, не менее деятельная, чем диссиденты, которые выходили на Красную площадь. Потому что все равно это были стены (и храмы и Духовные школы), куда устремлялись люди, ищущие свободы. Не только свободы внешней, физической, а свободы духовной, в первую очередь. Потому что свобода телесная без свободы духовной не выполняет высоких ожиданий нашей души.

Ведь в чем суть успеха революции – это взывание к низменным страстям человека: «грабь награбленное» и «нет никакого нравственного закона», первоначально речь шла и о разрушении семьи в идеологии большевизма. Они решали сиюминутные проблемы – увлечь людей. Потом нужно было все равно возвращаться к вопросу нравственной чистоты, но как ее возродить, когда нет духовности – возродить ее невозможно. Когда мы говорим о свободе физической, политической, свободе культурной, а слово «культура» от слова «культ» – даже это говорит о том, что религия – неотъемлемая часть и культуры, и свободы, и всех сфер нашей жизни. Если религию убрать, вынуть из этой свободы, то здесь уже вспоминается Достоевский и его «Бесы».

 

 

Александр Крупинин: На этой неделе председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом Владимир Легойда говорил о том, что такое нравственность и что такое религия, что религия не сводится к нравственности.

Лев Толстой считал, что религия должна отвечать на вопрос «как быть хорошим человеком» и сводил религию к нравственности. А на самом деле религия гораздо больше включает в себя, нежели нравственность. Что еще?

 

Протоиерей Александр Рябков: Религия – это не идеология, которая гарантирует обществу нравственность. Вот пример: в воскресную школу приводят родители своих детей. Священники этих родителей видят в первый раз, а приводят они своего ребенка с надеждой, что его здесь «сделают человеком» – послушным, нравственным. При этом сами родители не считают необходимым вести религиозную жизнь, а считают, что ребенка можно через какое-то интеллектуальное давление, порабощение, внедрение в его интеллект – сделать его нравственным. А вот церковные обряды, молитвы, причастие, исповедь – все это остается за скобками. «Вот вы с ним поговорите и направьте его». Так же относятся и к исповеди, когда приводят ребенка на исповедь опять с желанием, чтобы священник (поговорил с ним). А вы сами приходите на исповедь? Почему ребенка вы привели туда, куда сами вы не считаете нужным приходить?

 

Александр Крупинин: Они считают, что они уже и так нравственные, а ребенка еще надо научить.

 

Протоиерей Александр Рябков: Причем эта нравственность заключается даже не в том, чтобы ребенок слушался, а просто чтобы не мешал.

Это раздражение по поводу детей  напоминает о том, что наше отношение к ребенку – это отношение к мебели: надели на него красивую рубашечку, дали в руки скрипку, а когда пришли гости, можно его выставить, как вазу, показать, что вот такой у меня ребенок, потом эту вазу можно опять положить в шкаф. А когда он не представляет из себя образ красивого торшера, то мы несем этот торшер в церковь и говорим «почините его, он не совсем хорошо работает и мы не можем им гордиться». Вот проблема.

Нравственным человек может быть, или он может надеть нравственную личину. Фарисеи разве были не нравственны? Нравственны, по-своему. А в социалистической эпохе был «моральный кодекс строителя коммунизма». У любого общества есть своя нравственность и своя мораль, в том числе у гестапо тоже была своя мораль и своя нравственность, свои общественные законы, которые для них были нравственны.

Нравственностью религия не исчерпывается. Нравственность – это некий результат или плод духовного, глубокого перерождения человека. Хороший пример из святых – блаженные и юродивые: они не являются примером для подражания для современного человека. Ведь под понятием нравственности мы понимаем еще и то, что он должен хорошо учиться, должен стать хорошим, допустим, бизнесменом, или устроиться на хорошее чиновничье место – это тоже иногда вклинивается в современное понятие «нравственность».

 

Звонок слушательницы: Слушаю вашу передачу, батюшка, и вы о нравственности, о православии всё верно говорите. А вот, скажите пожалуйста, у меня часто возникает такой вопрос: я постоянный слушатель вашего радио, это рупор православный, но когда там начинают – вот  красные какие, белые были, еще о чем-то… политические эти вопросы, бывшие уже поднимаются, но не поднимаются вопросы о воспитании нравственном. Посмотрите, как много чтений житий святых, полезных передач, которые можно послушать, и даже неправославные люди послушали бы и задумались! А сколько ненужных, не несущих ничего полезного передач, занимают время у нас на радио!

 

Александр Крупинин: Вы сами же сказали, что много у нас полезных передач.

 

Протоиерей Александр Рябков: Наш разговор о прошлом был связан с тем, что Святейший Патриарх увидел те проблемы, которые есть в том числе и в государственном устройстве, и в общественных отношениях, и связаны они с тем, что историческая Россия, ее ход, был разрушен. И разрушен был сначала неверием людей дореволюционной эпохи (в том числе, и элит), а потом пришла советская эпоха, когда разрушались храмы, священники и верующие люди подвергались репрессиям. И в церковном календаре есть и Новомученики и Исповедники Российские, о которых нам нельзя забывать. Если мы о них забудем, то вполне возможно, что сегодня вернется на круги своя та самая страшная история, когда люди превращались в бесов, считая, что «я не тварь дрожащая, а право имею», и право имею на всё, в том числе и на чужую личность, на ее неприкосновенность, на ее имущество, на всё, что угодно.

 

Александр Крупинин: И многое из того, что происходит сейчас, говорит о том, что этот урок (тех событий, которые произошли в России в ХХ веке) не усвоен до конца и не отрефлексирован. И очень многие люди так и не поняли, что же произошло, в чем же их вина? Как ее нужно искупать?

И они опять себя чувствуют самыми лучшими, самыми правильными, что у них духовность вообще в генетике, оттого что они русские. И опять наступают на те же самые грабли.

 

Александр Крупинин: То, что мы говорим, это не значит, что мы какую-то политическую позицию пытаемся здесь провести, а это, прежде всего, духовный урок, который до конца не освоен.

 

Протоиерей Александр Рябков: Не осмыслен.

 

Александр Крупинин: И наше радио пытается помочь всем осмыслить его.

 

Звонок слушательницы: Во-первых, хотелось бы поблагодарить за вашу большую работу, за то, что радио меняет свои формы работы. В последней передаче «Обратная связь» очень много мы узнали о том, что изменилось на радио.

Хочу дополнить предыдущий звонок. Я не о том, что эти передачи не нужны, что мы не должны знать свое прошлое. Наверняка нужны. Мы должны знать прошлое, воспитывать себя и своих детей. Менять свое мировоззрение, потому что когда мы росли и взрослели, много было закрыто. Но всё дело в том, как подается это. Вот недавно прочли у вас «Крещеные крестами». И в этой книжке многое режет слух. И хотя для православного это не воспринимается, это имеет сильное воздействие. Но когда редактор ведет передачу, он не должен и не может высказывать свое мнение.

 

Протоиерей Александр Рябков: Чтобы закрыть тему с прошлым, могу сказать. У меня была недавно встреча со слушателями, мы говорили о положении русского священника до революции. Удручающая картина! А что касается советской эпохи, надо подвести тоже черту, в какой-то мере уравновесить. В воспоминаниях отца Сергия Желудкова говорится о том, что он делал вырезки из газет, где рассказывалось о том, что советский человек совершал нравственные поступки. И он радовался этому.

 

Александр Крупинин: Сегодня у нас разговор идет все больше о нравственности.

 

Звонок слушателя: И «Бурса» Помяловского, и «Мужики» Чехова сгорели в топке большевизма. Когда идеология довлела над духовностью, над православием, над христианством, о нравственности можно было бы уже не говорить.

Вопреки большевизму мы сегодня с вами разговариваем, а 100-летие большевизма мы скоро будем праздновать. Господь что-то попускает, что-то благословляет. То, что Он благословляет, получается даже вопреки, но не благодаря тому, что мы пережили и переживаем и как-то приспосабливаемся. Ибо приспособление – это уже немножко коверкание. А когда мы покаяния не несем до сегодняшнего дня, то мы будем немножко всегда что-то недосказывать, но это уже нарушение нравственности духовной, христианской.

Потому я за вашу передачу, которая выходит раз в неделю: хоть кислородом раз подышал, а потом можешь жить целую неделю, дыша углекислым газом. И вам большое спасибо за то, что вы нас воспитываете, и что мы не можем сказать своим батюшкам, но говорим вам. До конца чтобы не было духовного падения в стране и черное не становилось белым, а белое черным, вам – низкий поклон от нас, христиан, от меня лично, раба Божия Бориса.

 

Протоиерей Александр Рябков: Большое спасибо. Да, Чехов говорил о том, что зреет в огромном океане русского народа. В его рассказах «Мужики», «Новая дача» показано, насколько уже народ двигался к обезбоженности и был обезбожен, и какие иррациональные силы назревали в нем.

Вместе с тем, я хотел бы сказать по поводу приспособления. С другого ракурса. У апостола Павла есть такое интересное выражение: «жало в плоть». То есть чтобы телесная немощь создавала духовную мощь. В начале Первой мировой войны у нас и православие воспринималось как идеология: нам хотелось поставить крест над Святой Софией, взять Константинополь – Царьград, и так торжественно, с византийским богослужением, отвоевать эту великую святыню, причем святыня была больше политическая, чем религиозная. Так вот – «жало в плоть», что этой идее – политической, идеологической не дано было осуществиться. Так или иначе, через эти перипетии Церковь стала первоапостольской, потому что она стала гонимой. И те отношения, которые были в Духовных школах в советские времена – они были первоапостольские. Это «жало в плоть» – мы не хотим это принимать, отталкиваем. Ведь и в советский период некоторые люди продолжали играть эту роль «византийского торжества» – роль из той, прошлой жизни, хотя ее уже не было.

 

Звонок слушательницы: Я хочу сказать человеку, который только что, передо мной, выступал. Я не понимаю, почему люди с таким запалом говорят о нравственности, о религиозности. А ведь это совершенно  разные вещи. Вот он сказал, что будет углекислым газом дышать всю неделю. А почему? Ведь вокруг столько всего хорошего.

 

Протоиерей Александр Рябков: Это проблема коммуникации. Мы не понимаем, о чем говорил другой человек, думаем, что он говорил о том-то, а он об этом не говорил. Но мы уже тоже что-то говорим. И так далее. Там речи не шло о нравственности. О нравственности говорили мы. А что касается углекислого газа… В Писании сказано, что Бог пришел спасти мир, а при этом мы должны возненавидеть мир.

 

Александр Крупинин: Сегодня у нас больше идет разговор о нравственности, связи нравственности и религии. Очень интересна связь христианства с христианской психологией. Многие считают, что психология противостоит христианству. В Москве состоялась конференция православных психотерапевтов. Я выделил первый доклад на тему прощения. Тут прощение в общем смысле, психологическом, и прощение в религиозном, христианском смысле. В чем тут разница?

 

Протоиерей Александр Рябков: Психология была всегда, с одной стороны, но когда появился психоанализ, тогда задача стояла какая-то антиклерикальная. То есть человека освободить от неких норм, в том числе, связанных с религией, и тут было своего рода прощение: тебе все прощается, потому что никаких законов не существует на самом деле. Твой подвал подсознания вполне имеет право на существование и даже на воплощение, не стыдись этого подвала подсознания. В контексте религиозном, говоря о прощении, мы видим, что закон религиозный некий есть, и закон этот не писаный, а закон совести, вложенный Богом в душу и в сердце человека. И здесь прощение переходит не просто в таинство исповеди, потому что таинство исповеди, при всей его психологической нагрузке, может быть тоже искаженным. Ведь исповедь – это не только выпрашивание прощения, но это и метанойя (перемена сознания), но это еще и обращение. Это не только прощение, но еще и обращение человека. «Да, конечно, я поступил неправильно, но я же всего лишь человек» – это, разумеется, неправильно. Зачем нужно покаяние, когда он сам себя уже оправдал, дал себе такое психологическое прощение. Покаяние в христианстве связано с тем, что человек именно обратился от тьмы к свету, от смерти к жизни, от тления к возрастанию. Смерть в нашем христианском понимании – это не момент, когда прекращается биологическая жизнь, это же только миг, а мы понимаем, что есть вечная смерть, вечное умирание, когда оно нами сегодня вполне переживается при жизни в таких проявлениях, как тоска, печаль, уныние, отчаяние или, психологически говоря, депрессия. По сути дела – это богооставленность. И здесь прощение как покаяние, как перемена ума, перемена жизни, как обращение к Богу, разворот на все 180 градусов души человека и его сознания, его воли, сердца, чувств – к Богу – вот что такое прощение. А не просто «иди, тебя простили». Иногда люди приходят и желают покаяться, внушить себе, и чтобы священник им тоже внушил «а ничего не было». И возникает вопрос: а нужно ли каяться снова в том же грехе, который я говорю? Потому что в сердце нет ощущения. Мы говорили о покаянии общественном, о покаянии за исторические ошибки нации, народа, общества, страны. А мы хотим притвориться, что «этого не было».

И проблема исповеди в том, что человек хочет притвориться, что того, что у него было – этого не было. А это значит – загонять занозу вглубь тела, плоти, в нашем случае – души. Нет, дорогие, это было, и это тоже моё. А если я притворюсь, что этого не было, то этот грех меня из-за угла настигнет и снова кинется мне на плечи, вцепится в хребет. И скажет: «ты притворялся, что этого не было? А это – было. И я тебя снова догнал». Поэтому покаяние – это и обращение, и разворот, и возвращение, по притче о блудном сыне, и это еще и путь.

 

Александр Крупинин: Я согласен с Вами, слышал об этом не раз, но не может же обращение человека, такое полное переосмысление своей личности, понимание своих грехов – происходить каждую неделю по определенному расписанию? Это же грандиозное событие в жизни, оно может быть раз, два, три раза в жизни.

 

Протоиерей Александр Рябков: При том, что это не может быть всегда таким космическим, но жизнь-то идет. Если святой угодник Божий на смертном одре говорит, что «там, где сатана, там буду и я». Есть необходимость постоянно каяться. И всегда это будет космическое событие. Угодник Божий приблизился к свету и свет высветил в нем что-то, что мы даже за грех не считаем. А он это видит. Поэтому не вижу здесь проблемы в регулярности исповеди. В монашестве было откровение помыслов. Книги святых отцов о монашестве – это психология в чистом виде.

 

Звонок слушательницы: Хотелось бы узнать про решение ЮНЕСКО и за что на нас обиделся главный раввин России?

 

Протоиерей Александр Рябков: Иерусалим – это место, в котором три культуры сплелись, политические заявления должны быть очень взвешенными. Но, к сожалению, политические документы не всегда обладают взвешенностью каждого слова.

 

Александр Крупинин: У нас еще один важный вопрос: по поводу смертной казни. Есть разные взгляды на смертную казнь. Папа Римский выступил против смертной казни. Как православные люди должны относиться к этому?

 

Протоиерей Александр Рябков: Вот человек совершил непоправимый поступок. Но этот поступок не поправляется тем, что его посадят на электрический стул.

 

Александр Крупинин: Если он просидит в одиночной камере 30 лет и умрет там? Может, конечно, он будет там задумываться о чем-то?

 

Протоиерей Александр Рябков: Я думаю, что здесь польза для общества, которое ничего не решает за Бога. Потом мы знаем, что очень много было казнено людей невинно за преступления маньяков. А если бы этих людей не казнили, то они уже сегодня вышли и жили своей жизнью. Но люди вторгаются вот в эту сферу и назначают кого-то преступником, и этого человека казнят, а потом выясняется, что преступления продолжаются и этот ужасный монстр остается на свободе, этот момент тоже надо учитывать. А второе – вот Достоевский: неважно, что там петрашевцы затевали, но его же перевернуло это пребывание в этом «мертвом доме» и сделало его более великим писателем, чем если бы он не прошел этот тяжелый путь.

Конечно, пребывание человека наедине с самим собой должно развернуть в сторону Бога. Хотя, надо признать, стоит только человека выпустить из заключения (он там читал Библию, он там молился, каялся) – сразу это куда-то уходит. Но не всегда.

 

Текст: Н.М. Лукьянова