Неизвестная блокада

Передача из архива радио «Град Петров»

Беседа с историком Никитой Ломагиным. Часть 1

 

Протоиерей Александр Степанов: Здравствуйте, дорогие радиослушатели. У микрофона протоиерей Александр Степанов. Сегодня мы беседуем с доцентом экономического факультета Санкт-Петербургского Государственного Университета историком Никитой Андреевичем Ломагиным. Здравствуйте, Никита Андреевич.

 

Никита Андреевич Ломагин: Добрый вечер.

 

Протоиерей Александр Степанов: Мы пригласили Никиту Андреевича не случайно. Он является специалистом по блокаде Ленинграда. И написал большой труд «Неизвестная блокада» из двух больших томов. Кроме того, только что вышла книга, сборник документов, еще не комментированных, которая называется «План «Д»» – о специальных мероприятиях, которые проводились в дни блокады с тем, чтобы в случае сдачи города, вероятно, подготовить его к довольно существенным разрушениям. Поэтому речь сегодня пойдет о блокаде Ленинграда, трагических событиях, которые в сердце каждого коренного жителя этого города, да и не только, отдаются болью. Никита Андреевич предложил сегодня поговорить на тему, может быть, менее известную, менее широко обсуждавшуюся. Не только собственно о событиях, но о социальном контексте, о том, как переживали люди эти события, что они думали, что они чувствовали, как менялись настроения людей в течение этого большого периода 900 дней. И все-таки начнем мы традиционно с общего контекста, а именно с вопроса о том, почему наш город попал в такое страшное положение так быстро в самом начале войны.

 

Никита Андреевич Ломагин: Я думаю, что ответ на этот вопрос может показаться парадоксальным. На самом деле ни немецкое военное командование, ни советское не предполагало, что блокада возможна. Немцы стремились, как известно из плана Барбаросса, достаточно быстро реализовать свои военные планы, и Ленинград был одной из важнейших целей Гитлера по ряду соображений, в частности, по политическим, поскольку воспринимался как один из символов советской власти. Ленинград занимал чрезвычайно важное стратегическое положение. В нем впоследствии базировался Балтийский флот. Ленинград был центром оборонной промышленности. Более 10% советского военно-промышленного комплекса сосредотачивалось здесь, и производство самых современных видов техники также осуществлялось в Ленинграде. То есть у Гитлера было достаточно оснований ориентироваться на быстрый захват города, но этого не произошло. Не произошло по ряду обстоятельств, связанных и с достаточно серьезным сопротивлением, которое было организовано группой армии Север, организовано в том числе и гражданским населением Ленинграда, которое в массовом порядке участвовало в строительстве оборонительных сооружений, которое участвовало в обороне города с оружием в руках, будучи частью народного ополчения. И то, что во время войны, кстати говоря, воспринималось некоторыми горожанами как абсолютно бессмысленные вещи….

 

Протоиерей Александр Степанов: А насколько ополчение было действительно эффективно в военном отношении?

 

Никита Андреевич Ломагин: Ополчение, безусловно, было не самым эффективным инструментом. Но в условиях значительной части регулярных частей не оставалось другого выбора, нежели обратиться к народу с призывом защищать город. И на самом деле был достаточно большой патриотический подъем в начале войны, даже несмотря на серьезные деформации социально-политического характера довоенного времени, несмотря на те законы, которые принимались и носили по мнению многих рабочих несправедливый характер. Это, например, ужесточения рабочего законодательства в июне 1940 года, когда пострадали многие горожане, ленинградцы в том числе. Это наступление на многие достижения революции, как считалось тогда, в том числе бесплатное образование.

 

Протоиерей Александр Степанов: Вводилось платное образование?

 

Никита Андреевич Ломагин: Накануне войны в 1940 году были приняты соответствующие нормативные документы, принимались постановления Совнаркома, в вузах студенчество протестовало против этого. Проводилось огромное количество других кампаний, включая займы, носившие большей частью принудительный характер. Так вот, это несмотря на все эти вещи, несмотря на репрессии, несмотря на коллективизацию. Ведь в Ленинград до войны для участия в развитии в том числе оборонного комплекса пришло огромное количество людей из деревни, со всеми их настроениями, со всеми их предубеждениями. И в этом смысле, конечно же, можно было бы ожидать, что эти неоднородные настроения в условиях кризиса проявятся. Так вот когда началась война, народ был вместе с властью с самого начала, мы можем это абсолютно точно утверждать по огромному количеству разных источников, прежде всего по мобилизации, по желанию участвовать в армии народного ополчения. Так вот, сопротивление, которое оказывали ленинградцы, задержало на значительный промежуток времени немецкие войска. Они потеряли темп, они потеряли время, они потеряли значительное количество собственных солдат. И все это привело к тому, что планы в отношении Ленинграда и в отношении всего восточного похода немецкому командованию приходилось корректировать. У нас есть в распоряжении документы командования отдельных немецких дивизий, и корпусов, и армий, в частности, 18-й армии. Командующий докладывал фельдмаршалу фон Лебу, который находился во главе группы армии Север, что по состоянию на 28-29 августа 1941 года треть унтер-офицерского состава, который, собственно, является основой армии, выбит в боях и без какой-то дополнительной помощи говорить об эффективном продолжении наступления нельзя. И вот эта совокупность обстоятельств плюс опыт взятия крупных городов Советского Союза, когда немецкое командование сталкивалось с ожесточенным сопротивлением и уличными боями, да и не только в СССР, и в Европе в целом, в той же самой Варшаве, убедительно показала, что потери неизбежны; и по большому счету взять город гипотетически можно, но это будет Пиррова победа. Армия существенно пострадает и по большому счету другие задачи так называемого Восточного Похода реализованы не будут. И вот в начале сентября Гитлер принимает для себя решение, что фактически основные части Красной Армии уже разбиты, эта армия не является боеспособной, не является серьезным препятствием для продвижения дальше, а что можно иными средствами решить проблему Ленинграда. Что Балтийский флот фактически блокирован и нет смысла приносить в жертву жизни немецких солдат, можно использовать голод, и рано или поздно город падет, город обратится с просьбой о помощи, капитуляции и, собственно, судьба Ленинграда предрешена. То есть когда это решение о блокаде принималось, Гитлер был уверен, что проблема Ленинграда решена. Это с одной стороны. С другой стороны, для советского руководства также было совершенно очевидно, что Ленинград имеет колоссальное стратегическое значение по тем же самым причинам. Это город-символ. Все события советской истории в основном были связаны с двумя столицами – с Петербургом-Петроградом-Лениградом и Москвой. И от того, каким образом развивается ситуация вокруг этих городов, зависела ситуация в политической истории в целом, в социальной истории и так далее. То есть это тоже символ. С другой стороны, это колоссальный военно-промышленный комплекс. Я уже говорил про эти 10%. Нужно иметь в виду, что в Ленинграде производились «катюши», эти системы залпового огня, которые были сюрпризом для немцев, которые впервые были использованы под Ельней и навели ужас на немецкое командование и дали возможность одержать одну из первых побед, серьезных побед в годы Великой Отечественной войны, что здесь производились самые современные танки, огромное количество приборов и так далее. А принимая во внимание все это и то, что до конца эвакуировать предприятия оборонной промышленности не удалось, конечно же, имело смысл бороться за Ленинград до конца. Безусловно, части ленинградского фронта, которые насчитывали более полумиллиона человек, сковывали значительную по силам немецкую группировку, которая, будучи переброшенной на то же самое московское направление, могла решить главную задачу – взятие Москвы. И этого допускать было нельзя. Мы знаем, что под Москвой ситуация развивалась стремительно и в крайне нежелательном направлении для советского командования. Мы знаем о бегстве из Москвы 16 октября. И настроения у москвичей были вполне объяснимы, поскольку немцы находились непосредственно под Москвой. Если к этому добавить, что ситуация под Москвой висела на волоске, и немецкие дивизии, 10 дивизий, которые остались под Ленинградом, могли быть переброшены под Москву, то судьба Москвы и, возможно, всей кампании была бы решена, и это нельзя не иметь в виду. Далее, еще одно чрезвычайно важное обстоятельство: сохранение Ленинграда давало возможность контроля над мурманской железной дорогой, по которой впоследствии осуществлялись поставки по лендлизу. В советской историографии традиционно преуменьшалось значение помощи союзников. Но в наиболее критический период 1941-42 года, несмотря на то, что не все обязательства союзники выполняли, они поставляли самолеты, танки, они поставляли огромное количество машин, более 90000 грузовиков, которые превратили нашу армию в мобильную армию, позволили решать многие задачи уже в 1943-44 году, а позднее они поставляли продовольствие, стратегическое сырье. Это был чрезвычайно важный ресурс победы. Конечно, в совокупном валовом продукте, произведенном нами за время войны, эта помощь составляла, 4% или 5%, но ведь всегда важно когда. Эта помощь была, и она была существенной. Мы сейчас, 60 лет спустя, не можем ее недооценивать, и мы, естественно, благодарны за эту помощь.

 

Вот эта совокупность факторов предопределила неизбежность блокады, неизбежность того, что немцы, по крайней мере в 1941 году, с середины сентября отказались от планов о взятии города, и постепенно перешли к позиционной войне. А Советский Союз не мог позволить себе оставить Ленинград, и было принято решение сделать все возможное для того, чтобы удерживать город как можно больше. Книга «План «Д»», которую вы упомянули в начале передачи, показывает трагизм ситуации. Советское командование не исключало того, что немцы могут взять город, и на этот случай готовились мероприятия по выведению из строя наиболее важных объектов с тем, чтобы ресурсный потенциал Германии в результате захвата Ленинграда не увеличился. Прежде всего подлежали выведению из строя, конечно же, объекты энергетики, водоснабжения, то есть той инфраструктуры, которая могла усилить противника. Это было совершенно естественно. И Ленинград в этом смысле не был первым. Аналогичные планы разрабатывались в отношении всех городов, которые могли оказаться в руках немцев, в отношении всего имущества, которое могло оказаться в руках немцев. Поэтому тут ничего сенсационного и нового нет. Просто мы отказывались говорить о том, что такая угроза реально существовала, что была вообще гипотетическая возможность сдачи города, это воспринималось бы как пораженчество. Но реалии войны были таковы, что из двух зол нужно было выбирать меньшее, и если бы городу суждено было пасть после борьбы с противником, то естественно, вся эта инфраструктура должна была быть выведена из строя. Таким образом, блокада не планировалась никем, но она стала самой продолжительной осадой в истории ХХ века, которая привела к самым крупным жертвам. Если мы будем говорить о войнах, в годы блокады погибло больше, нежели за всю американскую историю. Когда мы пытаемся поставить эти потери в какой-то общий контекст, всегда возникает вопрос: во имя чего были принесены такие жертвы, как люди себя вели, что они думали, каков был смысл этих жертв? О смысле я уже сказал. Вот уровень стратегический – это уровень Сталина. А что думали люди, как они себя чувствовали? Это то, что составляло предмет моих исследований, поскольку, как мне кажется, наша традиционная советская историография больше уделяла внимания верхам, тем, кто правил, тем решениям, которые принимались. Причем в большинстве случаев эти решения воспринимались как некие божественные откровения, которые почему-то обязательно были правильными во всех случаях и иного и быть не могло.

 

Протоиерей Александр Степанов: Конечно, нас как людей верующих больше интересует прежде всего человек, что он чувствовал, как он переживал эту трагедию, какие изменения происходили с человеком в этих экстремальных условиях. По семейным воспоминаниям, которые до меня дошли, это был, конечно, очень большой шок для людей. Потому что сразу обнаружилось, что нет продуктов. Блокада почувствовалась очень быстро. Первая осень и зима, как я себе представляю, уже были ужасно тяжелыми, может быть даже самыми тяжелыми за все годы.

 

Никита Андреевич Ломагин: Безусловно, это так. Но было бы неправильно, наверное, говорить о том, что ленинградцы впервые почувствовали проблему со снабжением. Любой кризис, который возникал, включая финскую войну, показал, что наша система обеспечения, снабжения очень уязвима. И тогда жили в условиях дефицита. Дефицит был колоссальным. С точки зрения обеспечения потребности населения всем необходимым страна была абсолютно необеспеченной. Когда началась финская война, в ноябре 1939 года, в течение нескольких дней было сметено все. Вся система торговли пришла в упадок. И тогда уже люди стали вырабатывать некие стратегии поведения на случай кризиса. Кстати говоря, это одна из ошибок власти, что вот этот финский опыт не был учтен, что не было принято никакого решения; по крайней мере, что-то можно было бы сделать. Если мы попытаемся проделать какую-то работу над ошибками, что можно было бы сделать иначе, исходя из того опыта, который был понятен ленинградскому руководству, это введение карточек с самого начала войны. Это было сделано только в середине июля. Сокращение норм выдачи продовольствия, контроль за выдачей продовольствия – это то, что можно было сделать. Кстати говоря, Любимов, бывший нарком торговли, в своих воспоминаниях еще в шестидесятые годы писал о том, что вот это надо было сделать. Ленинградская элита за последние два года до войны не изменилась. Все эти люди, которые были в Ленинграде в 1939 году, они и остались в 1940-м. То есть они должны были это сделать. Но по всей видимости не хватило мужества, не хватило настойчивости.

 

Протоиерей Александр Степанов: Может быть, не ожидали того, что будет блокада.

 

Никита Андреевич Ломагин: Нет, конечно, не надо ожидать блокады. Во время войны с Финляндией никакой блокады не было, но тем не менее, это привело к ажиотажному спросу, к нарушению торговли, к нарушению продовольственного обеспечения. Ведь Ленинград всегда снабжался с колес. У нас не было больших запасов. А существовал такой миф, что у нас где-то в закромах родины запас на 10 лет. На самом деле этого не было.

 

Протоиерей Александр Степанов: Бадаевские склады.

 

Никита Андреевич Ломагин: Бадаевские склады – это еще один миф.

 

Протоиерей Александр Степанов: Существенной роли не сыграл бы?

 

Никита Андреевич Ломагин: На Бадаевских складах был запас продовольствия максимум на несколько дней, 2-3 дня. Власти было очень выгодно говорить о том, что вот, смотрите, Бадаевские склады немцы разбомбили. «У нас оно было, но вот такой супостат, который лишил нас последнего». Безусловно, это так. Немцы сознательно наносили удары по продовольственным складам с тем, чтобы решить проблему как можно быстрее, но были другие возможности. Вот в воспоминаниях Анастаса Ивановича Микояна «Как это было» упоминается эпизод, когда он, Микоян, предлагал Жданову еще в июле 1941 года складировать в Ленинграде значительные продовольственные ресурсы, которые эвакуировались из западных районов страны. В Ленинграде были большие помещения: это и школы, и вузы, и, извините, музеи, куда можно было складировать продовольствие. Но Жданов от этого отказался. Полагая, что, по всей видимости, угроза не столь серьезна, с одной стороны, а с другой стороны, боясь показаться паникером, пораженцем, не верящим в силу Красной Армии. Логика его рассуждений была такова: зачем делать эти запасы, если не сегодня-завтра произойдет то, о чем говорила пропаганда еще до войны, тот же самый товарищ Жданов? Конечно же, кризис начался, и факторами, которые влияли на настроение населения, прежде всего были военные неудачи. Ведь Красная Армия, ради которой жертвовали практически всем, в которую верили, оказалась в начале войны несостоятельной. Это факт. То есть вопрос был о смысле тех жертв, которые были принесены с 1917 года по 1941 год. Второй момент, который оказывал воздействие на настроение населения, это неспособность власти обеспечить население продовольствием. То есть две самые важные функции – обеспечить безопасность и накормить. Для советского человека, русского человека, патерналистски ориентированного, это то, что имеет наибольшее значение. И вот эти мифы о сильной власти, власти эффективной, способной выполнять те функции, которые от нее ожидаются, они влияли на настроение населения.

 

Протоиерей Александр Степанов: Эти настроения каким-то образом обратились против этой власти? В то же время вы говорите, что все равно был патриотический подъем…

 

Никита Андреевич Ломагин: Понимаете, это две вещи, которые не нужно противопоставлять друг другу. Патриотизм не исключает негативного отношения к власти. Власть или институты власти могут быть те или иные, а отношение к стране может быть некоей константой.

 

Протоиерей Александр Степанов: То есть к власти отношение существенно ухудшилось.

 

Никита Андреевич Ломагин: Я сказал бы, к конкретным представителям этой власти. Не говорили о власти как таковой, говорили о конкретных нераспорядительных чиновниках, говорили о вредительстве, говорили о командирах, которые не очень хорошо воюют, и так далее. Но таких обобщений философского характера или политологического характера, как бы мы с вами сейчас сказали, на самом деле люди не делали или делали их редко. Или делали их представители только старшего поколения, которые видели и другую власть и другой режим, может быть, более эффективный, у которых было, с чем сравнить нынешнее состояние.

 

Протоиерей Александр Степанов: Ну в Ленинграде их не так много наверное оставалось к этому моменту.

 

Никита Андреевич Ломагин: Да, было проведено несколько разного рода операций. Но тем не менее они были. Вот у нас есть в распоряжении дневник Остроумовой-Лебедевой, которая была художницей, принадлежала к миру искусств и, кроме того, была супругой создателя синтетического каучука, академика, выдающегося русского ученого. Она знала очень много, в том числе и о советской власти. У нее были основания к ней быть в известной степени расположенной, поскольку она пользовалась благами и льготами, у нее был, скажем, личный шофер. Но вот в ее дневнике отношение к этой власти было в этот период весьма негативным. И не только потому, что власть не смогла защитить – всякое может быть на войне, не только потому, что быстро исчезло все, это тоже можно было объяснить. А потому, что эта власть не хотела объяснять ничего, потому, что она не общалась с народом, она не разъясняла причин создавшегося положения, и в результате этого основным каналом информации были слухи. А источниками информации были военные, которые приходили с фронта; ясно, с какими вестями они приходили. Это были дезертиры, которых было достаточно много. Скажем, служба коменданта города регистрировала в некоторые дни в сентябре месяце до того момента, когда приехал сюда Жуков, порядка полутора-двух тысяч дезертиров. Можете себе представить, это огромное количество людей, и с какой скоростью слухи распространялись – и о превосходстве немецкой военной техники, и всякие разные небылицы. Все это влияло на настроение, безусловно, все это надо иметь в виду. Плюс немецкая пропаганда, достаточно активная. Немцы были мастерами пропаганды. Они использовали пропаганду как оружие с начала Второй Мировой войны против Польши, против Чехословакии, против Франции и других стран. И это оружие было достаточно серьезным. Инструментами этой так называемой социальной демагогии немцы владели блестяще. Они утверждали: мы воюем не против русского народа, мы воюем против большевиков и евреев. Все беды русского народа от этого. Вот этот нерв, чрезвычайно чувствительный, был задет. Не только из-за немецкой пропаганды, а и от других причин в городе стал распространяться антисемитизм. И об этом существует достаточно много свидетельств не просто на уровне каких-то дневников или отдельных высказываний, а на уровне решения районного комитета партии, предположим, Кировского района, было принято решение в конце августа об антисемитизме и об антисоветских слухах и о мерах борьбы с ними. Жданов выступал на ленинградском партактиве в конце августа месяца, заявляя о том, что необходимо бороться с антисемитизмом, что это традиционная пропаганда врага: «бей жидов, спасай Россию», и безусловно, нужно по-революционному относиться к подобному роду агитации и не давать ей распространяться. «Ленинградская правда» неоднократно обращалась к этой проблеме в сентябре-месяце. То есть это серьезная угроза, это серьезная идеологическая альтернатива, это объяснение причины неудач. Видимая внешняя причина, та, которую немцы, нацисты пытались навязать населению Ленинграда, плюс разного рода идеи выхода из кризиса: идея открытого города. Немцы пропагандировали эту идею. Они говорили: посмотрите, что произошло с Парижем, который был объявлен открытым городом – город удалось сохранить, гражданское население удалось сохранить. Посмотрите, что было с Варшавой: листовки публиковались, смотрите, Варшава оборонялась, она полностью разрушена. Мы знаем, что Варшава действительно была полностью разрушена. И вот эта дилемма, вот этот лозунг действия, как говорили немецкие пропагандисты, предлагался ленинградцам. Был определенный отклик, часть населения с этим согласилась. Некоторые женщины даже собирали подписи, с тем чтобы идти к Жданову, к командованию и просить принимать эту идею. Не потому, что они не любили родину, не потому, что не понимали стратегического значения города. Что домохозяйка может понимать в стратегическом значении города? Она могла даже и не знать, какое количество предприятий здесь находится, какое количество кораблей. Это дело высокой политики, не конкретного человека. О немцах как о варварах, человеконенавистниках знали очень мало.

 

Протоиерей Александр Степанов: Ведь только что были союзниками. Объясняли, что это наш лучший друг.

 

Никита Андреевич Ломагин: Да, только что были союзниками. Всякая антинацистская пропаганда была прекращена после подписания пакта Молотова-Риббентропа в самом конце августа с 23 августа 1939 года. С другой стороны, непосредственного соприкосновения с немцами не было, был миф о немцах как об эффективных военных. Да, они доказали свою эффективность тем, что они были под стенами Ленинграда. И кроме того, понимаете, в сознании людей, особенно старшего поколения, да и не только старшего, было знание о том, что однажды с немцами подписывали похабный мир, Брестский мир, в марте 1918 года. Вот это большевистское учение о компромиссах, о том, что мы можем пойти на компромисс ради сохранения власти, ради сохранения революции, достижений революции. Оно было в сознании людей, его никуда нельзя было деть. В кратком курсе, который преподавали в в вузах, об этом говорилось. С одной стороны, мы не знаем по большому счету ничего о немцах, того, что мы узнали потом. И вот этот миф о немцах, он существовал. Миф о том, что с ними можно договориться, миф о том, что они действительно предлагают выход, по крайней мере вывезти нетрудоспособное население, и недооценивать этого нельзя. Посмотрите, опять же «Ленинградская правда» как зеркало страхов власти. Передовые статьи в «Ленинградской правде» и те материалы, которые они публиковали, свидетельствуют о том, что эти настроения существовали, поскольку с ними велась практически открытая полемика. Я советовал бы тем, кто интересуется историей, обратиться к «Ленинградской правде» с этой стороны, посмотреть, о чем она писала. Какие страхи были у власти, и по всей видимости, эти страхи имели под собой основания. Они имели под собой основание в виде спецсообщений в НКВД, управлению наркоматом внутренних дел, партийные сводки, те материалы, которые готовились политотделами, политорганами армии и флота в целом. Определенные тенденции, с которыми нужно было бороться.

 

Протоиерей Александр Степанов: Вот вы говорите, что какие-то люди собирали подписи, готовы были идти к представителям власти с такими предложениями. Казалось бы, довольно странно предположить, что это делал народ, который уже был здорово придавлен всеми предшествующими годами советской власти, когда вообще всякая политическая инициатива, которая исходила снизу, была уголовно наказуема. Тем не менее, находились такие смельчаки, или не понимали, или ситуация была немножко все-таки другая.

 

Никита Андреевич Ломагин: Во-первых, речь шла о ситуации критической. Речь шла о том, что первая попытка эвакуации детей из Ленинграда закончилась неудачно. Детей эвакуировали навстречу немецким войскам, и вы знаете, что на некоторых узловых станциях эти составы с детьми были разбомблены немцами, женщины бросились спасать своих детей. Это было еще в июле 1941 года. То есть проблема эта существовала. В городе осталось огромное количество нетрудоспособного населения, в том числе и из-за ошибок начального периода войны, первых недель войны, связанного с направлением… Кто мог предположить? Ведь наши уже думали, что мы будем вести войну на чужой территории и наше планирование исходило из того, что мы будем воевать там, поэтому никто не думал, что эвакуация в сторону Новгорода может быть опасна. А женщины прекрасно понимали свою ответственность, в первую очередь перед своими детьми. У каждого человека есть несколько идентичностей, есть несколько функций: есть ответственность перед страной и есть ответственность перед собственной семьей. И это тот выбор, с которым люди всегда сталкиваются; собственно, героизм, наверное, в том и состоит, что человек готов пожертвовать собственной жизнью во имя страны, но дети тут при чем? Если был компромисс раньше, если он был возможен, если мы ничего не знаем о немцах, то почему этот компромисс невозможен еще раз? Я бы не хотел, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что практически все ленинградцы как один выстраивались подписывать эти письма. Нет, конечно же, это просто тенденция, явление, о котором мы раньше не говорили. В августе 1941 года немцы представляли собой альтернативу слабеющей власти, по крайней мере, для части населения. Традиционным отношением к власти были высокие ожидания, патернализм, но на смену слабеющей власти может прийти иная власть или, по крайней мере, те, с кем можно договариваться. Да, эти настроения были достаточно быстро купированы. Естественно, наркомат внутренних дел, секретно-политический отдел, да и практически все оперативные отделы пытались с этим бороться. Эти люди выявлялись, те люди, которые писали анонимные письма в органы власти. Количество анонимных писем такого критического антисоветского содержания достаточно резко увеличилось – 150 писем в месяц в сентябре. Вроде бы, ну что такое полторы сотни писем для города, где только по официальным данным без беженцев, без дезертиров находилось на начало блокады более 2,5 миллионов человек? — да ничего. Но для НКВД это существенный рост. До войны количество анонимных писем в месяц примерно 30, а тут 140, а в июле 280 – это в 7 раз больше. Конечно же, мы не должны быть с вами заложниками этих цифр, но то, что какие-то ожидания, какое-то недовольство достаточно быстро выплеснулось, это тоже надо иметь в виду. И поэтому вот эти проявления настроений, рассуждения о выходе из кризиса вполне естественны. Мы не должны говорить о том, что это не патриоты. Мы мало знали о немцах, мы мало знали об их планах, о том, что они из себя представляют. И кстати говоря, узнавали достаточно долго. Это не касается, конечно, Ленинграда. Ленинградцы поняли сущность нацизма быстро, когда началась собственно блокада, когда начался голод и началась массовая смертность. Но надо иметь в виду, что в этом обвиняли не только немцев. И власти, и нераспорядительность власти. Что еще появилось? Религиозное чувство. Существовал такой Союз воинствующих безбожников, который работал в тесном контакте с партией и с соответствующим отделением секретно-политического отдела, проводилась регистрация людей, которые посещали религиозные праздники, Пасху, прежде всего. На начало войны по данным этого союза в Ленинграде было примерно 50000 человек, которые посещали церковь во время религиозных праздников. Начиная с сентября, начиная с периода этого кризиса происходит резкий рост религиозных настроений. Я бы даже сказал, сначала фатализма. А постепенно, постепенно, происходит и пробуждение религиозного чувства. Люди чаще стали посещать церковь, поскольку они увидели слабость собственной власти. На кого можно было надеяться? Конечно, кризис стимулировал интерес к Церкви. Это тоже чрезвычайно важное обстоятельство, о котором редко говорили и до сих пор немного пишут. Есть хорошие публикации, есть книги Михаила Витальевича Шкаровского о Русской Православной Церкви в годы войны. Но по большому счету изучения настроений, в том числе религиозных настроений до сих пор нет. Мало источников.

 

Протоиерей Александр Степанов: Как дальше развивались события и настроения людей? Вот вначале было такое сомнение в возможностях собственной власти, некоторые надежды на то, что можно каким-то образом договориться с немцами, сдать город на каких-то условиях, и так далее.

 

Никита Андреевич Ломагин: Я думаю, что наверное речь не шла собственно о сдаче города, речь шла о достижении некоего компромисса с тем, чтобы вывезти людей. То есть можно было продолжать сопротивление, но прийти к какому-то разумному компромиссу с тем, чтобы спасти нетрудоспособное население. Это разные вещи. Я понимаю, что мы можем сейчас говорить о нюансах и говорить о том, какие факты у нас есть для этого, достаточны ли они. Но по крайней мере как одна из тенденций.

 

Протоиерей Александр Степанов: Почему власть не откликнулась на такую возможность, попытку договориться?

 

Никита Андреевич Ломагин: Нет, это было просто исключено идеологически. Но надо сказать, что и немцы абсолютно не были готовы к этому. Сейчас есть дневник боевых действий фон Леба, который перевел Юрий Михайлович Лебедев и опубликовал в одной из своих книжек. Леб прямо пишет, что не было у него никакого решения на случай обращения населения или командования. Немцы не могли прокормить, у них не было собственных ресурсов.

 

Протоиерей Александр Степанов: А дать вывезти?

 

Никита Андреевич Ломагин: Куда вывезти?

 

Протоиерей Александр Степанов: В глубь страны.

 

Никита Андреевич Ломагин: Немцы говорили об этом только в том случае, если была бы капитуляция. То есть для них должна была быть капитуляция сначала. По крайней мере как пишет Леб, сначала должен город капитулировать, а только потом можно говорить об условиях этой капитуляции и так далее. И кстати говоря, Гитлер говорил о том, что нельзя никакую капитуляцию принимать. То есть о чем говорил Леб, о чем Леба спрашивали командиры дивизий: что делать, если будут прорываться из заблокированного города? И немецкое командование говорило: расстреливать, стрелять.

 

Протоиерей Александр Степанов: То есть уничтожать мирное население…

 

Никита Андреевич Ломагин: Выхода не было на самом деле. Выхода немецкая сторона не предлагала никакого. То есть эти все рассуждения носили, конечно же, умозрительный характер, они носили характер предположений. Леб на допросе в период Нюрнбергского процесса говорил том, что у нас для этого не было просто никаких ресурсов. И ахиллесова пята не только группы армии Север, но и всего Вермахта состояла в том, что это транспортное плечо было очень большим. Транспортные коммуникации были очень уязвимы и с точки зрения необходимости их оборонять, и по пропускной способности железных дорог. Всего этого было крайне недостаточно. Почему? Кстати говоря, Вермахт уже с 1942 года особенно перешел к так называемым экспроприациям продовольствия у местного населения, чем вызвал недовольство населения оккупированных территорий. И вместо системы колхозов немцы предложили ту же самую систему экспроприации. Поскольку и цель войны-то собственно была захватнической. Мы всегда упускаем это из виду, когда пытаемся обсуждать какие-то другие материи, в том числе социальные. Цель-то была другая – освоить «большой пирог». Так Гитлер говорил, уметь им распорядиться с тем, чтобы успешно закончить войну и против Англии и обеспечить экономическую безопасность, стабильность Великой Германии. Так вот, в сентябре началась блокада и, конечно, же с сентября одним из важнейших факторов стал голод. Поэтому неслучайно, что управление наркомата внутренних дел по ленинградской области стало фиксировать изменение настроений в связи с голодом. Огромный том документов есть в архиве ФСБ, который посвящен этой проблематике. Кстати говоря, мы уже публиковали эти документы. Это сводки о настроениях в связи с изменением продовольственного снабжения. И здесь конечно органы НКВД регистрировали нарастание так называемых негативных настроений, нарастание преступности среди обычной категории граждан, которые никогда раньше не были замечены в совершении каких-либо преступлений, прежде всего хищения. Это, начиная с декабря-месяца, каннибализм, который не носил массового характера, но случаи каннибализма регистрировались, о них докладывалось советскому руководству. Берия о них знал, и Сталин. И массовая смертность. Это то, что влияло на настроение в наибольшей степени. Военный фактор присутствовал конечно же, немцы бомбили город. И конечно же вот этот миф о немцах постепенно развенчивался. Они не только организовали блокаду, но они наносили мощные бомбовые удары, особенно в сентябре, подвергали город артиллерийским обстрелам, терроризировали население. И конечно же, отношение к немцам достаточно быстро изменилось. Ленинградцы поняли, что немцы никакого избавления принести не могут. Во-первых, они не хотят штурмовать город и не хотят решить проблему так или иначе. По крайней мере те, кто рассчитывал на немцев, в этом убедились. Кстати говоря, советская власть эксплуатировала эту идею, что немцы не собираются брать город. Нечего ждать. Самое главное – это массовая смертность населения в результате этой блокады и террор посредством бомбежек и артиллерийских обстрелов. Еще чрезвычайно важный новый фактор, который стал оказывать воздействие на настроение населения, это прекращение деятельности большинства ленинградских предприятий. Когда вы работаете, вы думаете о той пользе, которую приносите государству. Вы участвуете в реальной борьбе с врагом, который к вам пришел, который пришел на вашу землю. Вы производите оружие, вы шьете одежду для красноармейцев, у вас есть чувство сопричастности, оно чрезвычайно важно. Так вот в ноябре-декабре ресурсы были практически истощены, не было энергии, не было горючего для того, чтобы предприятия ленинградской промышленности работали. Это привело к тому, что население утратило это чувство сопричастности, и многие писали в своих письмах: вы называете нас героями. Какие же мы герои? Мы были героями тогда, когда мы боролись, когда мы рыли траншеи, когда мы работали на заводах, а сейчас радио молчит, и газет мы не получаем. Мы ничего не знаем, что происходит. Понимаете, вот это чувство того, что я ничего не могу сделать, чувство бессилия, оно, безусловно, оказывало негативное воздействие на настроение населения. И неспособность власти прорвать кольцо блокады тоже была весьма очевидна. Население видело посеревших бойцов, которые были здесь в составе ленинградского гарнизона, около 50000 человек. Видело, что они тоже плохо обуты, плохо одеты, что они просят хлеба, что достаточно высокая смертность среди тех, кто в шинелях защищает Ленинград, это, безусловно, тоже оказывало определенное воздействие. Поэтому постепенно рождается новый миф о новой альтернативе. Он получает распространение где-то в феврале-марте 1942 года – о том, что Ленинграду будет дан новый международный статус. Что якобы где-то ведутся переговоры между союзниками и немцами о том, чтобы дать Ленинград под контроль то ли Англии, то ли Америки. Миф. Немецкая власть как потенциальная власть обанкротила себя той политикой, которую она реализовывала в отношении Ленинграда. Мы не можем ничего сделать сами, не можем проврать кольцо блокады, а даже по данным НКВД, официальным данным в январе-феврале умирало по 100 тысяч человек в месяц. На самом деле эти цифры намного больше. То есть все видели эту массовую смертность, все понимали, что действительно в этом смысле происходит гуманитарная катастрофа, о которой никто и никогда подумать не мог. И совершенно естественно, что рождаются мифы о выходе: а что может быть, какая может быть альтернатива? У нас есть союзники. Но что, какой толк от них? Может быть вот это, и причем эти разговоры велись и среди военных, и среди краснофлотцев, и среди гражданского населения.

 

Протоиерей Александр Степанов: Продовольствие все-таки каким-то образом распределялось? Было что-то, что распределять, какие-то граммы хлеба в этот период?

 

Никита Андреевич Ломагин: Безусловно, мы должны иметь в виду то, что, во-первых, работала Дорога жизни. По ней осуществлялась доставка продовольствия. Но этого было мало. Все-таки город многомиллионный. Огромный город, огромная армия, я вам сказал про полмиллиона человек, на самом деле несколько больше. 2,5 миллиона только зарегистрированных горожан, плюс беженцы примерно 3,5-3,7 миллиона человек, которых надо кормить. А пропускная способность Дороги жизни, к сожалению, не была очень большой. Да и машины, которые выделялись, изначально были не самыми надежными. Все самое лучшее отдавалось армии, как вы понимаете. Организовать эту работу было чрезвычайно сложно, и надо сказать, что мы должны отдавать должное тем людям, кто смог это сделать, кто организовал снабжение Ленинграда. Коммуникации сыграли исключительно важную роль.

 

Протоиерей Александр Степанов: А когда заработала Дорога жизни?

 

Никита Андреевич Ломагин: В конце ноября, фактически в декабре. Но на полную мощность в январе-феврале. И именно тогда и удалось повысить норму выдачи хлеба. Но, к сожалению, процессы дистрофии уже приняли во многих случаях необратимый характер, и эти прибавки в продовольствии не повлияли существенным образом на улучшение самочувствия ленинградцев. Был не только голод, был и холод чрезвычайный. Не было топлива в городе. Социальная система была вся фактически разрушена. Плюс не работали заводы, большая часть заводов, не было возможности вот этого горизонтального общения, и был чрезвычайно тяжелый, самый тяжелый период во времени. И немцы в своих материалах разведки, службы безопасности военной разведки писали о том, что в Ленинграде с конца августа развивается апатия. Что единственный вопрос, который беспокоит людей, это продовольствие. Это совершенно понятно. Мы все люди, люди, которым нужно выживать, которым нужно кормить детей. Но опять же, мы с вами должны иметь в виду, что те люди, которые имели возможность трудиться, они трудились исключительно самоотверженно. Я обнаружил в Мемориальном музее обороны Ленинграда на Соляном переулке дневник рабочего Евдокимова. Человек, который не уходил, как и многие другие рабочие, из цеха. Он работал на одном из оборонных предприятий, естественно. И 15 февраля он был удостоен ордена Красной Звезды. Боевой орден. Орден, которым мало кого награждали за трудовую доблесть. За то, что его труд способствовал продолжению обороны за Ленинград. То есть конечно же те, кто мог трудиться, трудился, но ситуация была абсолютно нечеловеческая.

 

Протоиерей Александр Степанов: Спасибо, Никита Андреевич. Время нашей передачи подошло к концу. Мы вынуждены, к сожалению, прерваться на этом драматическом моменте блокады Ленинграда, но в следующей нашей программе мы продолжим рассказ об этих трагических событиях и, надеюсь, доведем их до конца. Я благодарю Никиту Андреевича Ломагина, доцента Экономического факультета Санкт-Петербургского Университета, историка, автора книги «Неизвестная блокада» за рассказ и прощаюсь с вами, дорогие слушатели, до следующей передачи.