«Непризнанный гений» — в плену своего второго «я»

«Пастырский час»

Протоиерей Александр Рябков

Прямой эфир: 21 июля 2016 г., 20:30

Вопросы слушателей:

1. Грех ли до 19 августа покупать и есть яблоки нового урожая?
2. У меня почти совсем нет веры. Можно ли как-то нарастить веру?
3. Что значит: держите свой ум во аде?
4. У меня пьющий и больной сын. Я – парализованная. Что мне делать с сыном?
5. Я ходила к колдунам и меня заколдовали. Как теперь снять колдовство?
6. Что можете сказать по поводу Православной Церкви на Украине и возможно ли, что она станет подчиняться Константинопольскому Патриархату?
7. Любовь к Богу и вера в Бога – очень похожие понятия. В чем разница?
8. Можно ли в духовной жизни тоже отдохнуть, как и в других сферах жизни?
9. Молитва – разговор с Богом и диалог с самим собой. Поясните.
10. Священник словесно меня оскорбил. Как мне быть?

Прот. Александр Рябков:

Амвросий Оптинский говорил, что Спасение совершается между страхом и надеждой. Силуан Афонский советовал держать свой ум во аде и не отчаиваться. И в том и другом случае – речь о смирении. У Чаадаева есть мысль, что только в сознании своей немощи дух наш раскроется с необычайной силой для мыслей о небе и самые высокие истины сами собой потекут в наше сердце.

Все ценное в нас – не наше. Оно дано нам свыше. Наша задача только сделать выбор в пользу Спасения. А выбор этот исходит из инстинкта самосохранения. Который у нас иной, нежели у животных. У нас на первом месте – самосохранения души. Отсюда в нас жажда правды. Не жажда справедливости как внешней правды, а именно правды внутренней. Правды как праведности. Вот основа всякого аскетического подвига.

Об аскезе и воздержании говорят не только священники. Известный психолог и философ Эрих Фромм тоже заставлял современников задумываться о смысле жизни. Разгадка этой дилеммы вынесена даже в название одной из его книг. Она называется «Иметь или быть».

Русский Писатель Георгий Витальевич Семенов как-то записал в своем дневнике: «Почему-то все думают, что иметь лучше, чем не иметь, как будто, если я буду не иметь, то я не увижу снега на ветвях зимнего леса, не услышу птиц весной, не надышусь ветром, дующим над рекой. Скорее даже наоборот! Как было раньше, когда я не имел ничего, кроме полной свободы от самого себя. А когда человек что-то имеет, он обременен этим, и ему трудно передвигаться по земле, словно на плечи ему навалили груз, который он не в силах перенести. Имеющий не имеет! Но все равно хотят только иметь, иметь, иметь».

На это можно возразить:  «Смотря, что иметь. Бездомным, голодным и без медицинского обслуживания вы вряд ли хотите быть. Некоторые базовые вещи нужны».

Но, на мой взгляд, Георгий Витальевич высказался довольно прозрачно. «Желание иметь, иметь, иметь» и евангельские слова «хлеб наш насущный даждь нам днесь» – разные вещи. Хотя люди своё «иметь, иметь, иметь…» и считают насущным, и обижаются очень сильно на Бога, что Он им не дал этого всего и сразу. И вот это недовольство, обида и ропот есть самый прямой путь и кратчайший путь в социальные низы и на дно общества.

Мы не только обижаемся на Бога, но мы обижаемся и на людей. Мы обижаемся на отсутствие сочувствия и помощи. Но не понимаем, что часто сами лишаем этого сочувствия. Мы привыкли вместо своего лица нести впереди себя афишу благополучия. Чтобы не случилось, но шоу под названием «жизнь удалась» должно продолжаться. Мы хотим, чтобы все восхищались нашей успешностью и лопались от зависти, не понимая, какие тяжелейшие духовные последствия, несет для нас это лицедейство. Мысль о том, что ты что-то имеешь просто иллюзия. Но иллюзия эта лишает покоя и разрушает мир, ибо эта иллюзия требует, чтобы человек служил ей.

Человек на самом деле ничего не имеет. Не только обладание им своим имуществом под большим вопросом, но и наличие постоянного здоровья и самой жизни. И более того, его статус тоже под большим вопросом. Я генерал, я начальник, я профессор, я священник. Все это тоже имение, которое уже диктует нам правила. Положение требует от нас внешне жить и вести себя как генерал, как начальник, как профессор, как священник.

И еще более заострим проблему. Мы говорим: я христианин. Говорим так, как будто мы обладаем этим званием. Обладаем именно званием, но не сутью и сущностью, ибо это не звание, а призвание. И человек понимая христианство как звание, начинает думать, что он должен жить как христианин. Он направляет это действие не в глубину, а вовне себя. Он демонстрирует свое христианство и поэтому скоро выдыхается. Но это призвание надо направлять вглубь себя. Надо призывать благодать освящать себя, и с ее помощью искать освобождения от иллюзии имения чего-либо. Через это постигается суть Христовой проповеди о свободе. Постигая душой, но не рассудком, эту свободу, мы переживаем каждый в своей мере и Радость о Христе Иисусе.

Святой преподобный Иоанн Кассиан Римлянин в своих собеседованиях приводит парадоксальные слова египетского аввы Даниила. Этот пустынник говорил: «Безопасность и земное счастье низвергают того, кого не могли победить несчастья».  Самоуверенность и вера в Бога – вещи друг друга взаимоисключающие.

Но не только тяжело иметь большое имущество, которое надо оберегать, приумножать, а потом еще делить между наследниками. Тяжело нести и добрую репутацию, которая свалилась на человека, или которую он, вылезая из кожи вон, достиг. Репутацию надо обслуживать, чтоб не потускнела и не стерлась из людской памяти. Хотя уже давно этому дана оценка и Экклезиастом, и другими мудрецами. «О! Как скоро проходит мирская слава»! Так восклицали в разное время и на разных языках мыслители во всем мире.

Апостол Павел, вынося оценку жизни людей, «желающих хвалиться по плоти», пишет: «а я не желаю хвалиться, разве только крестом Господа нашего Иисуса Христа, которым для меня мир распят, и я для мира».

Мы очень сильно обижаемся, если нам кто-нибудь скажет: «да ты братец пустое место». А на что тут обижаться. Пустое? И хорошо! Больше не надо обслуживать свою славу. Можно заняться духовной жизнью. Можно перестать штукатурить свою поверхность и начать ремонтировать себя изнутри. Не только тяжело обслуживать репутацию, звание и славу, имеющую реальную подоплеку, и которая стала нашим вторым я.

Но трудней всего жить со званием непризнанного гения. Хотя и жить рядом с непризнанным гением – тяжелейший крест. Вот это уж иллюзия из иллюзий. И потому тяжесть ее несравнимо больше чем тяжесть всех остальных наших имений. И это не касается только какого-то отдельного чудака или городского сумасшедшего. Непризнанный гений – очень распространённый недуг. Просто у нас у всех разный масштаб.

Чеховский дядя Ваня в ужасе, осмыслив растраченную в идолопоклонстве жизнь, кричал: «Пропала жизнь! Я талантлив, умен, смел… Если бы я жил нормально, то из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский…» Правда, в устах Войницкого это звучит далеко не комично. Из его уст это звучит трагично, ибо он – жертва непризнанного гения. Он согрешил идолопоклонством, посвятив жизнь пустому месту. Но он честный человек и потому сразу после этой реплики говорит:  «Я зарапортовался! Я с ума схожу…»

Но большинство людей не признаются себе в том, что их амбиции граничат с помешательством, и продолжают мучить ближних.  Настоящим непризнанным гением, отравляющим всем жизнь, в этой чеховской пьесе является, конечно же, профессор Серебряков. Он никогда не признается себе, что его профессорство – фикция. Никому от его учёности «ни тепло, ни холодно». Он никогда не закричит: «Я зарапортовался! Я сошел с ума!»

Как часто мы, переполненные тоской, печалью и унынием, вместо того, чтобы глубоко продумать свое поведение, свои поступки и претензии, ищем виноватого в нашем отчаянии не в себе, а вне себя. От этого мы мучаемся сами и мучаем своих ближних. Покаяние – единственная возможность обрести свободу для себя и открыть эту свободу другому.