«Нет никакой особенной детской веры»

Программа Людмилы Зотовой

«Семья»

Гость: протоиерей Алексей Уминский

Тема: детская вера

Передача записана 21 октября 2016 г.

АУДИО + ТЕКСТ

 

Людмила Зотова:

«Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное». Эти слова из Евангелия от Матфея, кажется, хорошо известны христианам. Нам, очевидно, адресован призыв к детскому доверию, к детской вере по отношению к нашему Богу-отцу. А что же такое – детская вера? Как она возникает? Как она формируется? И почему дети из семей верующих родителей в юношеском возрасте эту веру нередко теряют? Об этом мы поговорим с протоиереем Алексеем Уминским, настоятелем московского  храма Живоначальной Троицы в Хохлах.

Итак, что же такое детская вера?

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Мне кажется, что цитата, которую Вы привели, относится не к детской вере, а к какому-то иному состоянию человека, потому что на самом деле детская вера – это, чаще всего, придуманная родителями иллюзия. Мы все время говорим и думаем, что у детей, может быть, какая-то особо сильная молитва к Богу. Потому что дети – они ангелы, они безгрешны, поэтому у них должна быть «особая» молитва. Или, например, считаем, что у детей какая-то особая вера или особое чувство Живого Бога. Почему-то мы считаем, что дети особенно умеют, наверное, быть на исповеди искренними. То есть мы придаем им те свойства веры, которые хотели бы в них видеть, прежде всего.

 

На самом деле детская вера – это, чаще всего, придуманная родителями иллюзия.

 

Людмила Зотова:

А на самом деле это не так?

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Конечно, не так. В детях вера формируется, в общем, как все остальные человеческие составляющие. Вера формируется подобно тому, как формируется характер человека, личность человека, его ум, его таланты. Это процесс очень постепенный и очень-очень таинственный. Надо сказать, что никакой такой «особой» детской духовности, наверное, и нет. Это родительская иллюзия. И эта иллюзия иногда приводит к плачевным результатам. Родители считают нередко, что дети – они особенно святы.

Особенно верим в это, когда читаем в житиях святых про детство наших святых. Но настоящее детство святых нам почти неизвестно, а вот некая формула предполагаемого детства переходит из одного жития в другое. Мы, например, знаем, что преподобный Сергий Радонежский в детстве не вкушал грудного молока в среду и в пятницу. Но существует та же самая история и в житии, гораздо более древнем, святого чудотворца Николая. В одном из древних монастырей на севере Италии есть даже такие фрески, где изображен спеленутый, маленький младенец – святитель Николай, гневно отворачивающийся в руках матери от материнской груди. Поэтому бытует такое представление, что в детстве с ребенком бывает что-то такое, чего уже не будет потом никогда, и вот эта детская вера – она особенная.

 

Никакой такой «особой» детской духовности, наверное, и нет. Это родительская иллюзия. И эта иллюзия иногда приводит к плачевным результатам.

 

Нет, конечно. Нет никакой особенной детской веры. А детское поведение в храме, которым так часто умиляются родители, на которое они делают ставку, которое вызывает их родительскую гордость, возвышает их амбиции (это взгляд на ребенка чужими глазами: «посмотрите, как молится моя девочка – как ангел!» «Какой у вас мальчик, как он искренне исповедуется!»), на самом деле – это реакция ребенка на поведение родителей. Родители ожидают чего-то от своих детей, и дети с готовностью исполняют то, что нравится родителям, потому что дети всегда готовы заслужить повышенное родительское внимание. Детям нужно родительское внимание, детям нужна родительская похвала. Дети видят, что они нравятся своим родителям, и они готовы всячески это подтверждать любыми действиями. Они хорошие там, где надо быть хорошими.

Но, тем не менее, детская вера существует и она формируется. Но формируется ровно так же, как формируются в семье основные понятия: чести, честности, человеческого достоинства, мужества, благородства, правильной речи, культуры и так далее. Формирование идет одинаково, как и всего остального в семье. Если в семье эта среда существует, если сама семья живет живой верой, если в семье сбываются слова: «…где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них», тогда и детская вера формируется правильным образом.

 

Людмила Зотова:

Значит ли это, что если родители неверующие, то у ребенка не будет сформирована вера, и если потом он все же придет к Церкви, его вера уже будет с некоторыми изъянами?

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Вера с изъянами может быть сформирована и в верующей семье, если она формируется формально, и ребенок становится одним из способов манипуляции родителей ребенком. Возможна ли встреча ребенка с Богом помимо семьи? Мне такие случаи практически не известны. Но это относится к тем случаям, если, например, у ребенка нет верующей бабушки, если дети не общаются с верующими сверстниками и не ходят в их верующие семьи. Детская вера может назревать. Ребенок не может не задавать себе этих вопросов. Все дети, так или иначе, решают для себя вопрос веры в Бога. Но самостоятельным, очень детским образом.

Я помню, как это случалось в моей собственной жизни. У меня родители были настоящими советскими людьми, ни о какой вере в Бога речь не шла. Но с нами жила бабушка – крестная моего папы. И она была очень верующая, «богомольная», как ее все называли. Она ходила по воскресеньям в церковь, приходила с просфорочками, вся была счастливая и румяная, у себя в комнатке все время молилась. Мне это было совершенно непонятно. Я как маленький, просвещенный, все знающий человечек, в свои пять лет прибегал к ней в комнату и говорил: «Бог дурак». Так я надеялся объяснить «темной старушке», что Бога нет. Но она на это реагировала как-то мягко, с улыбкой, ни разу меня за это не отругала, никакого оскорбления «чувства верующих» у нее это не вызывало. Но я все-таки подумывал: здесь что-то не так! И решил сам проверить – есть ли Бог на свете. Я заперся в чуланчик и стал говорить так: «Бог! Если Ты есть, то пусть у меня в кармане сейчас будет шоколадка». Никакой шоколадки, естественно, я не обнаружил. И я после этого жил спокойно: доказательная база была четко подведена, я понял, что никакого Бога нет, успокоился и до поры до времени – до своего студенчества – я к этому вопросу больше не возвращался.

 

Все дети, так или иначе, решают для себя вопрос веры в Бога.

 

А бывает и наоборот, когда ребенок находит какое-то подтверждение своей вере. Но это подтверждение – почти языческое. Представление о Боге, о душе у ребенка складывается как у маленького, живого, настоящего чистого язычника. И тогда и вера получается вот такая. Нельзя в этом случае говорить о вере христианской, но эта вера может быть очень искренней, чистой, ребенок может по-настоящему находить для Бога какие-то слова и с ним приходить в общение. Но это очень не похоже на то, чего родители-христиане ждут от своих детей. Эта вера потом может уйти, она может совершенно забыться ребенком, когда он будет взрослеть. А потом вера им может быть найдена по-настоящему, глубоко.

 

Представление о Боге, о душе у ребенка складывается как у маленького, живого, настоящего чистого язычника.

 

Людмила Зотова:

Да, многие из нас обошлись как-то без детской веры и обрели ее уже во взрослом возрасте. В этом есть свои плюсы и свои минусы. Но своих детей и внуков мы, пришедшие в Церковь во взрослом возрасте, стараемся приобщать к вере с детских лет. Как правильно формировать в детях веру, как не навредить с первых шагов?

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Нахождение взрослыми веры – это очень сложный и далеко не завершенный в жизни человека процесс. Когда меняются условия жизни человека, когда рушатся какие-то знакомые формы жизни, знакомые формы государственности, знакомые формы отношений человеческих, социума, человек находится в странном для себя, неуютном и неуверенном состоянии. Собственно, и это иногда подталкивает человека искать для себя какие-то другие основания для своей жизни. И многие находят их в вере. По-разному люди находят веру. Кто-то находит веру через настоящий, глубокий духовный поиск, как ответ на самые главные вопросы бытия: почему я живу, что такое жизнь, что такое смерть, почему существует зло, что такое любовь. Ответы на эти вопросы, если человек мучается ими, подталкивают его к тому, чтобы искать и Бога. Потому что ответов на эти вопросы нет в плоскости человеческого бытия. По крайне мере, конечных ответов. И у Бога он их до конца найти не может. Но, по крайней мере, он может почувствовать, что если ты сейчас их там не нашел, то, в конце концов, эти ответы там все-таки есть. И кто-то находит веру так.

Кто-то приходит к вере, потому что он оказался лишенным всех других оснований, на которые можно в жизни опереться. Ему нужны, как, впрочем, и для всякого человека, настоящие базовые вещи, на которых он может дальше строить свою жизнь и, в том числе,  воспитывать детей. Но человек вместе с верой не всегда обретает Бога. Это очень важная вещь, о которой люди не всегда задумываются по-настоящему. Потому что им кажется, что если они обрели веру, они вместе с этим уже обрели Бога. А это не так. Обрести веру – это значит начать свой путь к обретению Бога. Здесь происходит подмена. Эта подмена слишком очевидна уже в таких устоявшихся, традиционных религиях, как христианство, или иудаизм, или разные формы христианства, потому что они предполагают хорошо выстроенную ритуальную систему. Человек, обретая веру, сразу входит в уже выстроенную систему, к которой он не имеет никакого отношения: ни исторически, ни традиционно. Он в ней, в этой вере, не рос, не воспитывался, он ее даже и знать не знает. Потому что, скажем, Православие как выстроенная богослужебная система, как выстроенная уставная система постов, молитв, заповедей, правил, канонов – это очень сложная, очень малопонятная для стороннего человека вещь.

 

Но человек вместе с верой не всегда обретает Бога. Это очень важная вещь, о которой люди не всегда задумываются по-настоящему. Потому что им кажется, что если они обрели веру, они вместе с этим уже обрели Бога. А это не так.

 

Поэтому, когда мы обретаем веру, по-разному ее обретаем, мы сталкиваемся с вхождением в церковную структуру. Не в Церковь как в еще не понятный нам живой организм, где человек и Бог имеют единую жизнь. Это не сразу становится понятным. А сразу становится понятным, «что можно, что нельзя», как «правильно» передавать свечку. Я, конечно, утрирую. Основное содержание веры может свестись к тому, как «правильно» передавать свечку. И вот тогда у человека появляется иллюзия, что он уже внутри веры, потому что он все делает «правильно»: он знает, что в воскресенье надо идти в храм, что в храме надо время от времени исповедоваться, причащаться, что надо молиться за своих ближних, надо читать утренние и вечерние молитвы, что в пост надо поститься и ходить в первую неделю на Великий канон. Он знает, как правильно надо праздновать Пасху, как правильно разговляться, что такое крестный ход, какая икона от чего помогает и так далее. Но оказывается, что в центре всего этого нет Самого Христа. Его может там не быть. Он как бы присутствует в жизни человека, но опосредовано, не в центре, как одна из величин твоей веры. Так же как и Евангелие – не в центре. И тогда у человека просто складывается впечатление о том, что он нашел Бога, что у него все в порядке, потому что он все делает «правильно». И когда он сталкивается с воспитанием ребенка в вере, у него возникает желание ребенка вере научить. То есть научить его правильно поступать, но не научить его встрече с Богом.

 

Основное содержание веры может свестись к тому, как «правильно» передавать свечку.

 

Вот в этих случаях родители не смогут понять, что происходит в душе ребенка. Потому что в душе ребенка эта встреча с Богом может произойти. Но он этого не сможет для себя сформулировать и осознать, потому что у него детское впечатление от всего. Он очень впечатлителен. Ему очень нравится быть в церкви, очень нравится причащаться. Он любит, когда горят свечи. Ему нравится это необыкновенное, сказочное пространство храма. У меня есть прихожане, которые по работе живут за границей, в храме они там бывают крайне редко. Но когда приезжают в Москву, они всей семьей сразу идут в храм. Младший ребенок увидел меня после богослужения, уже разоблаченным: «Ты король? Ты ведь король?»  Потому что он представил, что он побывал в прекрасном сказочном замке и увидел человека, одетого в прекрасные одежды, у которого на голове было что-то, похожее на корону, и он в руках держал золотую чашу. И этот человек, конечно, для него – король из его сказок, из его мультфильмов. И он был очень счастлив, что познакомился с королем! И вот это – тоже настоящая детская вера. Ее же нельзя разрушить. Я же не могу сказать – я не король. Я, конечно же, король. Мы – царственное священство. Все священники – цари, Церковь – народ Божий, дети царя. Конечно! Как же можно этому ребенку все разрушить или не дать ему возможность войти в этот мир? Его надо там сохранить. А родители прежде всего ищут возможность научить его правильно поступать. И вот это «правильно поступать» без внутреннего содержания, без понимания работает только на какой-то период: детям нравится нравиться своим родителям. А потом это может уйти. И когда ребенок взрослеет, когда наступает подростковый возраст, это несовпадение внешнего и внутреннего опыта просто выходит наружу.

 

У человека складывается впечатление, что он нашел Бога, что у него все в порядке, потому что он все делает «правильно». И у него возникает желание ребенка вере научить. То есть научить его правильно поступать, но не научить его встрече с Богом.

 

Людмила Зотова:

Значит, маленький ребенок, приходя в церковь, видит здесь отчасти какую-то сказку?

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Без всякого сомнения. Но и взрослый человек тоже часто приходит в храм со своей иллюзией, со своей сказкой, со своей прекрасной историей, со своим желанием встретить здесь свое чудо. Это происходит со взрослыми так же. Только для детей – это нормально и естественно, а для взрослых – это не совсем правильно.

 

И когда ребенок взрослеет, когда наступает подростковый возраст, это несовпадение внешнего и внутреннего опыта просто выходит наружу.

 

Людмила Зотова:

Поэтому в детях надо поддерживать этот сказочный образ?

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Нет, поддерживать или специально создавать его нельзя. Его просто не надо разрушать. Просто из этого состояния надо его переводить в реальность, в реальный опыт встречи человека и Бога. Но это может сделать только тот родитель, у которого реальная встреча с Богом произошла, который внутренне глубоко знает, что такое вера, в чем эта вера, что такое Евангелие.

У Лескова в одном из рассказов есть история о человеке, который был обычным государственным чиновником. А потом прочел Евангелие – и что-то с ним произошло. Он стал совсем другим человеком, таким чудаком, и все о нем говорили, повинчивая пальчиком у лба: да, дочитался до Христа. Так вот, мне кажется, что всем надо бы «дочитаться до Христа», когда мы читаем Евангелие или приходим в Церковь.

 

И все о нем говорили, повинчивая пальчиком у лба: да, дочитался до Христа.

 

Людмила Зотова:

Но если все-таки родители пока еще не «дочитались до Христа», как эту детскую веру перевести в нужное русло, чтобы ребенок, став взрослым человеком, не находился в окружении этих иллюзий, которые и нам сейчас мешают?

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Прежде всего, родителям надо самим взрослеть и понимать жизнь детей. Понимать, например, на что ребенок способен. Понимать, для чего существуют посты для взрослых и нужно ли в той же мере пост переносить для ребенка или лучше выбрать разумную форму поста, которая чему-то ребенка учила бы, что-то ему объясняла. А не просто в пост формально не давать ему чего-то съесть. То же самое и молитва. Ребенок любит молиться вместе со взрослыми. Но ведь молитва ребенка – это тоже какой-то особенный мир. И этот мир надо созидать вместе с ним. Молитва для ребенка должна быть осознанной, а не просто весело спетой песенкой вместе с папой и мамой утром или вечером. Наши православные дети, взрослея, не все понимают, что такое молитва «Отче наш», о чем она. Я уже не говорю про литургические песнопения, которые и взрослые-то не знают. И узнавать не собираются, по большей части. Что-то там успокоительно-красивое поется, что-то там колыхается, ты очень хорошо в это вливаешься, и тебя так и укачивает, убаюкивает. Прямо такая «колыбельная песенка» проходит, а потом ты, успокоенный, возвращаешься домой. А что там происходит, о чем идет речь – в общем, не всех, к сожалению, волнует.

Поэтому важно понимать, на что ребенок способен. Способен ли, например, ребенок выстоять в храме, не двигаясь, больше десяти минут? Да он и трех минут не может выстоять, не двигаясь. Но почему-то считается, что благочестиво, когда дети стоят, как свечки. Потому что ведь смотрят другие! И надо всем показать, какой у меня благочестивый ребенок. А дети, когда приходят в храм, что они видят? Ну, что видно детям?

 

Прежде всего, родителям надо самим взрослеть.

 

Людмила Зотова:

Наши ноги.

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Да, они видят только наши ноги. Маленькие дети приходят в храм, там везде стоят взрослые. Мужчины у нас считают себя обычно главными в храме, они проходят вперед, становятся стеной перед иконостасом, никого не пустят: «Вы что, не знаете, где женщины должны находиться в храме? Это наше место!» А дети вообще, неизвестно где стоят. Они между этими мужскими ногами пытаются пройти, на них все цыкают, они мешают всем. Что они видят? Что они слышат? Что они понимают? А взрослые не могут понять, что их ребенку просто в храме места нет.

Поэтому надо понимать, что если ты с ребенком пришел в храм, то ему надо видеть красоту храма, видеть иконостас, видеть священника как царя, как короля, видеть всю красоту вокруг. Это все для него. Он этим воспитывается. Значит надо искать такой храм, где взрослые более тактичны, уступают место дамам, женщинам с детьми и инвалидам, дают возможность детям пройти вперед. Кроме того, родители должны понимать, что дети не могут выстоять всю службу. Поэтому не надо приходить с детьми на всю литургию. Или, например, в те храмы, где принято долго читать записки на ектенье – минут по двадцать, громким голосом. А потом начнется проповедь батюшки минут на сорок. Все это вредно для детей, это все детскую веру убивает, высушивает. Поэтому детей в эти моменты надо из храма выводить. И если есть рядом с храмом детская площадка, то дети могут в это время в песочнице поиграть, на качелях покачаться, зимой вместе с родителями снеговика полепить. Им нужно немного отдохнуть от духоты, а потом уже прийти в храм к моменту евхаристического канона. Надо, чтобы детям было все понятно.

 

Наши православные дети, взрослея, не все понимают, что такое молитва «Отче наш», о чем она. Я уже не говорю про литургические песнопения, которые и взрослые-то не знают. И узнавать не собираются.

 

Родители должны помнить, что если они хотят, чтобы у детей была радость от посещения храма, то им нельзя ругаться между собой, когда они идут в храм вместе с ребенком. Что у нас бывает, чаще всего? Нервные родители, у которых, допустим, несколько детей, опаздывают в храм. А батюшки у нас бывают очень строгими: если ты на исповедь не пришел вовремя в храм, они тебя  до причастия не допустят. Так вы не ходите, дорогие родители, в такие храмы! Потому что это вредно для вас и для ваших детей. Вредно ходить в такие храмы, где вас с вашими детьми отказываются исповедовать и причащать потому, что вы пришли не вовремя. Нужно ходить в такие храмы, где священники понимают, что родители с несколькими детьми или даже с одним маленьким ребенком, который, может быть, не выспался, они должны прийти в храм, где им будет хорошо и удобно. И чтобы ребенок не чувствовал никакого напряжения вокруг себя. А что бывает на самом деле? Родители, наконец-то, собрались в храм, все дети здоровы, никто не болеет, они готовятся идти. Но кто-то замедлился, что-то там не получается. И они уже опаздывают, они начинают нервничать и ругаться между собой. Так ведь часто бывает. Дети это видят, дети тоже нервничают, все вспотели, они летят, прибегают в храм все нервные, взбудораженные, тут на детей начинают цыкать. И в таком нервном состоянии дети причащаются. Это хорошо? Какое впечатление остается у ребенка после вот такого посещения храма, после такого причастия?

 

Взрослые не могут понять, что их ребенку просто в храме места нет.

 

Так же бывает с маленькими детьми, которых бабушки выкрадывают у своих неверующих детей, с тем, чтобы причастить ребенка любой ценой. И ребенок в совершенной жути орет, вырывается, его сковывают, двое мужчин руки-ноги держат, третий открывает ему рот, чтобы священник в этот рот все-таки вложил святое причастие. Зачем? Для чего? Чтобы у ребенка навсегда, на всю жизнь осталось впечатление ужаса от того, что с ним  что-то сделали, чего он вообще не понимает.

Родители почему-то думают, что это хорошо, просто часто причащать детей. Поэтому они приезжают, причащают детей, а сами не причащаются. Какое впечатление остается у ребенка, которого все время так причащают? Родителям удобно причащать ребенка отдельно, а потом самим отдельно как-нибудь всю службу выстоять, чтобы благочестивенько так причаститься самим. Это приводит только к тому, что дети, когда их к чему-то подносят и говорят, что все будет хорошо, что это самое главное в жизни, это причастие, это великое таинство, ты сейчас причастишься – дети слушают-слушают, что произойдет самое-самое прекрасное, самое-самое великое, но при этом видят, что сами-то родители не причащаются.

 

Читать записки на ектенье – минут по двадцать, громким голосом. А потом начнется проповедь батюшки минут на сорок. Все это вредно для детей, это все детскую веру убивает, высушивает.

 

Ребенок не понимает глубины таинства причастия. Осмыслить этого он не может и не должен. Но когда он видит, что то, что родители называют ценным, для них ценным не является (потому что они не причащаются), ребенок замечает: значит, что-то здесь не так, значит, мне дают что-то такое, что им не нужно, раз они сами не причащаются. Об этом вообще никто не задумывается, потому что считают, что причастие должно как-то действовать само по себе. Но ничто не действует само по себе. Это не магический обряд. Здесь срабатывает простая педагогическая схема: то, что ценно для родителей, будет ценно и для ребенка. И не наоборот. И поэтому родители обязательно должны причащаться вместе с ребенком. Чтобы дети видели, как им радостно и хорошо. Только так можно научить детей любить храм и причастие. Родители ни в коем случае не имеют права ругать ребенка, даже если он в воскресный день на литургии как-то плохо себя повел: с детьми поссорился, подсвечник уронил, предположим, когда бегал по храму. Наказывать его в воскресный день, если он причащался, они не имеют никакого права. Хотя им очень хочется научить ребенка «правильно» себя вести в храме. Но не это правильное поведение в храме. Радость – вот правильное поведение в храме. Ощущение счастья после посещения храма – вот это правильное поведение. Поэтому родителям после посещения храма стоило бы, может, подумать, как им приготовить праздничный воскресный обед, на котором они посидели бы вместе с детьми, порадовались бы, съели бы тортик. Или сходили с детьми в кафе, как-то с ними провели этот день. Потому что это праздник. Воскресный день – это праздник. Мы об этом забываем, потому что к этому уже привыкли, но это праздник. И этот праздник должен существовать в душе ребенка. Дети очень реагируют на праздники. Что мы помним из своего детства? Праздники!

 

Вредно ходить в такие храмы, где вас с вашими детьми отказываются исповедовать и причащать потому, что вы пришли не вовремя.

 

Людмила Зотова:

Отец Алексей, мы поговорили о детях, которые уже ходят, бегают по храму. Вспомним и о грудных детях. Ребенок, как Вы сказали, конечно, не может понимать, что такое причастие, что там нет никакого фокуса. Может, вообще тогда не стоит причащать грудных детей? И мы в храмах, действительно, нередко видим, как грудные дети пугаются священника, чужих незнакомых мужчин, которые ребенка «скручивают». Может быть, как раз это и закрепляет в нем отрицательное отношение к таинству причастия?

 

Ребенок в совершенной жути орет, вырывается, его сковывают, двое мужчин руки-ноги держат, третий открывает ему рот, чтобы священник в этот рот все-таки вложил святое причастие. Зачем? Для чего?

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Здесь надо просто быть внимательным к своим детям, к их состоянию. Если ребенок немножко болен или он только после болезни, когда ему в ротик давали какое-то невкусное лекарство через ложечку, он это запоминает, а когда его причащают, он инстинктивно начинает защищать себя от нового лекарства. Здесь надо выдержать паузу. Такой период пройдет, у ребенка исчезнет эта ассоциация. Мать и отец должны быть в этот период абсолютно спокойными. Они должны видеть, что если ребенок нервничает, как-то агрессивно и испуганно себя ведет, то не надо его причащать в этот момент. Ничего страшного не случится. Походите, успокойте его. Если он успокоится – подойдите попозже. Попросите священника не потреблять Святые Дары, а когда служба закончится, и все уйдут – причастите его отдельно. Это, конечно, зависит от того, насколько родители принадлежат какому-то приходу, общине, где их знают, где они знают священника, где отношения между людьми внутри общины выстроены так, что все друг друга хорошо понимают и знают. В этом случае причастить ребенка отдельно не трудно. А когда это большие храмы, родители не являются членами прихода, а приходят куда-то, куда поудобнее, поближе, побыстрее, как-то случайно – то, конечно, тогда неизбежны какие-то несовпадения. Здесь просто надо быть внимательным. Детей обязательно надо с детства причащать вместе с родителями. Это же воспитание. И Христос говорит, чтобы мы допускали детей к Нему.

 

Считают, что причастие должно как-то действовать само по себе. Но ничто не действует само по себе. Это не магический обряд.

 

Людмила Зотова:

Во многих наших рамах принят такой порядок подхода к чаше со Святыми Дарами: сначала идут дети, потом мужчины, потом женщины. Как Вы относитесь к такому порядку?

 

Протоиерей Алексей Уминский:

То, что дети идут первыми, это совершенно естественно.

 

Людмила Зотова:

Были такие моменты в истории нашей Церкви, когда дети подходили в последнюю очередь.

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Были и такие моменты в истории, когда вообще не существовало понятия детства. Детство как особое явление существует только с середины XIX века. До этого дети были вообще никто.

 

Людмила Зотова:

Хорошо. Дети подходят первыми. А следующий порядок: сначала мужчины, потом женщины, как это принято во многих храмах?

 

Протоиерей Алексей Уминский:

А потом, мне кажется, все равно.

 

Радость – вот правильное поведение в храме.

 

Людмила Зотова:

А если мужчины настаивают на своем праве подходить к Чаше первыми?

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Пусть построят свой собственный храм для мужчин и ходят туда отдельно и напишут: женщинам вход воспрещен. Женщинам и детям – не входить. Молятся только мужчины.

 

Людмила Зотова:

Как все-таки подготовить ребенка к причастию? Что нужно и в каком возрасте говорить ребенку, чтобы он относился к этому как к таинству?

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Я уже говорил, что, прежде всего, подготовить надо тем, чтобы родители и дети вместе причащались.

 

Людмила Зотова:

Так, это первый шаг. А что говорить детям? Многие говорят: сейчас тебе дадут водички, дадут компотика.

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Вот водичка, компотик, медочек – этого говорить ни в коем случае нельзя. Потому что это ложь. Ничего не надо говорить. Потом, постепенно, когда дети будут расти, вырастать, родители им будут читать детское Евангелие, детскую Библию. Дети узнают о Тайной вечери, о том, как Христос это установил, узнают, как перед Своим страданием Он благословил хлеб и вино и причастил Своим Телом и Кровью апостолов. И теперь мы причащаемся Телом и Кровью потому, что так делали апостолы. Христос это заповедовал нам. И поэтому, по существу, это и есть главное счастье христианина: соединиться со своим Богом через причастие. Это же простые слова, правда? Мне кажется, ребенок может это понять.

 

Водичка, компотик, медочек – этого говорить ни в коем случае нельзя. Потому что это ложь.

 

Людмила Зотова:

Да, это доступные слова. А в каком возрасте об этом стоит начинать говорить?

 

Протоиерей Алексей Уминский:

В том возрасте, когда ребенок начинает этим интересоваться. Я думаю, что родители видят, когда ребенок начинает задавать вопросы о вере. А он начинает их задавать, если родители читают с детьми Евангелие, проходят Священную историю. Тогда ребенок начинает задавать вопросы, начинает рисовать на эти темы, ему становится интересно, что в храме изображено на иконах, кто и  почему Христа распял. Дети первыми задают такие вопросы. Они начинают переживать, когда видят распятого Христа. Они не могут этого вместить, они не могут с этим согласиться. Это первые вопросы, которые ребенок задает, когда видит Распятие в храме. Это первое, что производит на него самое большое впечатление. Первые вопросы идут, чаще всего, от этого. Это довольно быстро происходит, если дети с младенчества в храме, если они в этом храме начинают возрастать. Кроме того, если родители ходят в этот храм, в приход, у них там появляются друзья с такими же детьми, они начинают общаться, дети тоже начинают делиться своим определенным духовным опытом. Они будут делиться тем, что им рассказали о Христе родители,  так у них создается свой детский мир. Потом они обращаются с этими вопросами к взрослым.

 

Людмила Зотова:

Все происходит естественно.

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Да, конечно.

 

Людмила Зотова:

Вы сказали, что ребенку трудно долго стоять в храме, особенно, когда много народа. Ребенок не видит, что происходит, с ним лучше выходить из храма. В какие моменты на литургии все-таки Вы рекомендуете находиться в храме обязательно?

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Конечно, это, прежде всего, евхаристический канон, если дети уже достигли школьного возраста. Если дети помладше – то это, конечно, молитва «Отче наш», которая поется всем храмом. Потому что дети ее знают и в этот момент они искренне, по-настоящему вместе со всеми участвуют в богослужении. Это тот самый момент, когда дети участвуют в богослужении по-настоящему. Они вместе со всеми поют «Отче наш», потому что они с детства молитву знают и им это нравится.

 

Людмила Зотова:

И не страшно, если родители будут присутствовать тоже только на эти моменты богослужения?

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Если у них дети дошкольного возраста, то это совершенно нормально.

 

Людмила Зотова:

Отец Алексей, а если дети уже дошли до школьного возраста, к причастию у них уже прибавляется еще одно таинство: исповедь. Что такое детские грехи, что такое детская исповедь и как ребенка к этому подготовить?

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Это вообще-то такое явление странное: почему-то считается, раз семь лет наступило – надо исповедоваться. Это совершенно не обязательно. Это вполне условный возраст. Это примерно тот же возраст готовности человека к школе. Но кто-то готов к школе уже в шесть лет, а кто-то будет еще не успевать. Дети же разные. Все люди разные, и дети – особенно разные. Они сохраняют свою особенность долго. И поэтому детская исповедь должна начинаться по мере созревания ребенка. Это родители должны определить, насколько ребенок готов и способен не играть в исповедь, а исповедоваться по-настоящему.

Второе. У нас дети часто причащаются. И вот, с семилетнего возраста детей начинают подводить к исповеди еженедельно. Это вообще катастрофа. Вот тут-то и начинается игра. Потому что дети видят, что это такая вещь, которую взрослые придумали как игру с ними. Поэтому они очень быстро привыкают к такой формальной вещи: они знают, что примерно надо сказать на исповеди. Что же это? Дети всегда примерно одинаково ведут себя. Все дети шалят, не слушаются, ленятся, иногда ссорятся со своими друзьями, обзываются, говорят немножечко неправду – все это происходит ежедневно в жизни ребенка всегда. Потому что дети очень живые, они не могут контролировать себя так, как взрослые. Со взрослыми это и то происходит, а с детьми это происходит тем более, потому что они еще себя не контролируют. И это все такие вещи, которые почему-то называются грехами для детей.

 

Почему-то считается, раз семь лет наступило – надо исповедоваться. Это совершенно не обязательно.

 

Людмила Зотова:

То есть это не есть детский грех?

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Как вам сказать… Это, конечно, нехорошо: плохо себя вести, ссориться в песочнице из-за машинки, жадничать. Но этому должны учить родители, это просто момент воспитания. Но предположить, что ребенок перестанет ссориться в песочнице из-за машинки, что он перестанет не слушаться (а он очень живой и будет вырываться в разные места!), что он не будет обзываться на обидную для него обзывалку – это невозможно.

 

И вот, с семилетнего возраста детей начинают подводить к исповеди еженедельно. Это вообще катастрофа.

 

Вы только подумайте, что ребенок обо всем этом с самого начала начинает говорить на исповеди и думать, что грех – это как раз вот это! А когда происходит что-то действительно серьезное, когда ребенок лет восьми, девяти, десяти может очень сильно обидеть своего товарища, может подставить товарища, может украсть что-то, может предать (детское взросление, детская конкурентность иногда бывают очень конфликтными) – это остается незамеченным. Потому что основное содержание исповеди – другое. А до этого, главного, дело не доходит, потому что батюшка не успевает с ребенком ни поговорить, ни обсудить.

Дальше. Ребенок ведь исповедуется каждую неделю – значит, считается, у него все хорошо, все в порядке. И вот он, миленький, приходит каждую неделю на такую «исповедь», и так – до пятнадцати лет. И все. А потом ему нечего говорить на исповеди, потому что он уже не понимает, что ему еще надо говорить. А то, что ему действительно надо сказать – он к этому не готов. Он боится говорить вещи серьезные, потому что у него не сформировано представление об исповеди как о таинстве. Вот здесь огромная проблема. Поэтому вопрос: зачем исповедовать детей каждую неделю? Может быть, ему достаточно серьезного разговора со священником три раза в год? Или когда случается действительно история, которую знают родители, и которую они хотели бы разрешить вместе со священником, чтобы священник объяснил ребенку, в чем грех? Это же собеседование. Какая это исповедь, какое это таинство у детей?  Это профанация. То, что происходит, в огромном количестве случаев – это профанация детской исповеди. И это будет, конечно, влиять на дальнейшее созревание ребенка, на его отношение к себе, к греху, на отношение к Богу.

 

Он боится говорить вещи серьезные, потому что у него не сформировано представление об исповеди как о таинстве.

 

Людмила Зотова:

Здесь опять же выход такой: искать храм, в котором будут относиться к детским исповедям серьезно, так?

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Здесь, как говорится, уже просто надо «обращаться к специалистам», я бы так сказал.

 

Людмила Зотова:

Как Вы уже отметили, важно в отношении с Церковью сохранять у ребенка праздничное настроение. Нужно ли делать специальный праздник, связанный с первой детской исповедью? Известно, что такая традиция есть у католиков, например.

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Сейчас даже в некоторых православных приходах устраивается праздник первой детской исповеди. Знаю, что такая традиция есть в Нижнем Новгороде. Я не очень знаю, как это происходит, но это устраивается для детей из воскресной школы. Священник с ними до этого занимается, готовит их, все объясняет, и это очень хорошо. После этого он отдельно находит время, вне литургии, в какой-то отдельный день, когда приходят дети, уже подготовленные, волнуясь и переживая, и священник с ними вот так беседует, а потом всех поздравляет с тем, что они уже взрослые. И не потому взрослые, что они уже могут грешить, а потому взрослые, что они уже отвечают за свои поступки.

 

Людмила Зотова:

В общем-то, это задача не родителей – подготовка к первой исповеди?

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Это задача и родителей, и священника.

 

И не потому взрослые, что они уже могут грешить, а потому взрослые, что они уже отвечают за свои поступки.

 

Людмила Зотова:

Но ведь родители не в состоянии правильно объяснить, что же такое исповедь?

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Я все время говорю, что должна быть приходская жизнь. Это не может быть само по себе. Нельзя прийти с незнакомым ребенком и незнакомыми родителями к незнакомому батюшке, потому что тут готовят детей к исповеди. Это же не детская поликлиника! Это жизнь Церкви. И здесь все складывается в приходе, в общении, когда все является единой семьей. Тогда и родители, и священники – они всегда все вместе. Иначе я даже не представляю, как это может быть.

 

Нельзя прийти с незнакомым ребенком и незнакомыми родителями к незнакомому батюшке, потому что тут готовят детей к исповеди. Это же не детская поликлиника!

 

Людмила Зотова:

Значит, опять вывод один: если родители ведут по-настоящему церковную жизнь, тогда и ребенок будет включен в Церковь по-настоящему. А если для родителей это все происходит от случая к случаю, то и ребенок может не дойти до того, что есть Бог. И у него будет формироваться вера не в Бога, как Вы уже говорили, а в эти церковные правила, устои, которые призваны помогать, но могут так и не довести до самого главного.

Есть еще один очень важный момент: детский пост.

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Детство – оно длинное. Есть разные моменты.

 

Людмила Зотова:

Да. Давайте коротко пройдем по этим периодам, начиная с самого начала.

 

Протоиерей Алексей Уминский:

До какого-то момента дети, конечно, не могут участвовать ни в каких постах. Я думаю, что детский пост может начинаться в тот самый период, когда начинается детская исповедь. Когда ребенок может уже ответственно относиться к каким-то своим поступкам и делать какие-то небольшие первые шаги в своем духовном развитии. Не раньше. И то, это может быть только в Великий пост. Я не думаю, что детям надо соблюдать все церковные посты, которые есть в нашем церковном кругу. Их четыре, плюс постные дни – среда и пятница. Все прекрасно знают, что у нас постных дней больше, чем непостных. Дети не виноваты, что наша Церковь держится монашеского типикона. Эти посты, в большинстве своем, имеют позднее происхождение, как, скажем, Успенский пост. Или пост Рождественский – это XIV век. Пост Петровский в Церкви был всегда постом заместительным, то есть необязательным. Он предназначался тем, кто по каким-то причинам не мог поститься Великим постом. Уже потом Петровский пост стал обязательным. Эта система, к сожалению, уже прочно вошла в жизнь современной Церкви. Говорю «к сожалению», потому что посты – это то, что может быть и чего может не быть. Это всего лишь дисциплинарные вещи. В какой-то момент они были Церкви нужны, но насколько они нужны в таком количестве, в таком состоянии сегодня всем мирянам – это совершенно неочевидно. Особенно, когда наступает летний период, в котором есть два поста. Это период детских каникул, когда дети растут, набираются сил, им нужно хорошее питание. Поэтому я уверен, что все посты, кроме Великого, необязательны для детей. Но и Великий пост может соблюдаться очень умеренно, в зависимости от того, как дети растут. И здесь, мне кажется, важно, чтобы дети сами для себя в какой-то момент сумели выбирать форму поста. Если детям объяснить, зачем этот пост нужен, что он принесет, почему мы это делаем перед Пасхой, перед Страстной неделей, тогда ребенок может выбрать, какой собственный маленький подвиг он может совершить ради Христа, от чего он может отказаться: от конфет ли, от игр компьютерных ли, от мультиков ли – от чего угодно. Еда тут вообще ни при чем. Еда – на последнем месте. И когда ребенок сам выбирает пост, тогда он личностно за него отвечает, лично его держит: неделю, две недели, первую и последнюю неделю или только последнюю неделю, или в течение всего поста, когда он к этому становится готов и способен. Вот и все. Вот так, наверное, дети должны поститься. Еще раз хочу подчеркнуть: еда – на последнем месте.

 

Дети не виноваты, что наша Церковь держится монашеского типикона.

 

Людмила Зотова:

И так это должно идти на протяжении всего детства: у семилетнего ребенка это будет один выбор поста, у пятнадцатилетнего другой, но все равно ребенок будет сам выбирать вид поста.

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Естественно. Пятнадцатилетний, например, может в это время сказать: да, я брошу курить во время Великого поста.

 

Я уверен, что все посты, кроме Великого, необязательны для детей. Но и Великий пост может соблюдаться очень умеренно.

 

Людмила Зотова:

Да и компьютерные игры тоже очень актуальны. Отец Алексей, давайте вспомним и о детской молитве.

 

Протоиерей Алексей Уминский:

О, это вообще огромная проблема. Сейчас стали, конечно, появляться детские молитвословы, но они какие-то придуманные. Понятно, что для детей надо молитвы создавать, надо молитвы сочинять, но ведь не «сюсюжу-масюжу», понимаете?  Для каждого детского возраста, периода, должны быть тоже основания для молитвы. Мне кажется, что дети должны хорошо знать и любить молитву «Отче наш», молитву «Богородице Дево, радуйся», молитву своему Ангелу Хранителю. Вот эти три общехристианские молитвы и должны, в общем, составлять ежедневное детское правило. А дальше – уже смотреть. Потому что у нас нет, к сожалению, молитв, в которых отражались бы, скажем, какие-то нужды подростка. Есть отдельные моменты. Дети должны молиться о том, например, чтобы уметь дружить, уметь прощать. Но своими словами, а не так, как это у нас витиевато по-церковнославянски изложено.

 

Еще раз хочу подчеркнуть: еда – на последнем месте.

 

И самая большая проблема – это молитвы перед причастием. Представьте, ведь наши дети вместе со взрослыми читают: «от скверных устен», «от мерзкого сердца», «от души оскверненной»… Ну как это может быть? Нет ни одной молитвы в правиле для причастия, которая хоть каким-либо образом была сопоставима с маленьким человеком. Они вообще не про него, не об этом. Дети вообще не понимают ни слова в этих молитвах. Взрослые-то не все понимают! Правило длинное, правило непонятное, правило не понятно о чем. Хорошо, когда человек уже долго в храме, понимает церковнославянский язык, чувствует красоту молитвы Симеона Нового Богослова. Конечно, это замечательная великая византийская поэзия, но это все-таки его молитва. Она все-таки к нему имеет большее отношение, чем ко мне. А уж к ребенку-то какое она может иметь отношение? Здесь вообще полная пустыня, ничего нет.

 

Понятно, что для детей надо молитвы создавать, надо молитвы сочинять, но ведь не «сюсюжу-масюжу».

 

Людмила Зотова:

И как быть?

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Не знаю. Надо кому-то сесть, заручиться архиерейским благословением и создавать богослужебные тексты для детей.

 

У нас нет, к сожалению, молитв, в которых отражались бы, скажем, какие-то нужды подростка.

 

Людмила Зотова:

Но пока их нет, что Вы рекомендуете детям в своем приходе?

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Ничего не могу рекомендовать. Просто молиться. Просто читать молитву «Отче наш» с сокрушенным сердцем, с благоговением. Просто молитва Иоанна Златоуста, которую читает священник для всех перед причастием.

 

Людмила Зотова:

Этого достаточно? Не надо собираться всей семьей и читать длинное молитвенное правило накануне причастия?

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Кому-то надо, кому-то не надо. Я не могу дать советы, которые всех бы удовлетворили.

 

Людмила Зотова:

Отец Алексей, заканчивая нашу сегодняшнюю беседу о детской вере, о детской молитве, какие можно сделать основные выводы: как не навредить детской вере?

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Надо просто любить своего ребенка, потому что он есть. Часто родители выставляют своему ребенку некоторые условия, используя родительские манипуляции. Обычная манипуляция родителей из нецерковных семей такая: если ты не будешь есть кашу, мама тебя не будет любить. Примерно так, что-то вроде этого. Постоянные условия: я тебя люблю вот за это; я тебя люблю, потому что ты хороший; я тебя люблю, потому что ты ешь кашу. А вот не будешь этого делать – смотри у меня!

В христианской среде бывают манипуляции, связанные с отношением ребенка к вере. Это очень опасная вещь, когда ребенок чувствует, что он нужен или угоден только тогда, когда он исполняет какие-то вещи, которые ценностны в глазах родителей, но не потому, что он есть сам по себе. Его не любят самого по себе. Может быть, родители и любят, но боятся это выразить. Вот, надо не бояться любить детей такими, какие они есть. И это будет основой правильного воспитания, не только христианского, но и общего воспитания. А христианского – тем более.

 

Людмила Зотова:

И ссылаться на то, что «Богу не угодны твои поступки», тоже нельзя? Это тоже манипуляция?

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Конечно. Это чистой воды манипуляция. Богом пугать – манипуляция. «Бог тебя накажет» – манипуляция.

 

Надо не бояться любить детей такими, какие они есть.

 

Людмила Зотова:

С этим надо быть осторожнее.

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Да вообще надо исключить манипуляцию из отношений родителя и ребенка.

 

Людмила Зотова:

Отец Алексей, не так давно вышла Ваша книга о детской вере. Назовите ее, пожалуйста.

 

Протоиерей Алексей Уминский:

Книга называется «Ребенок в семье и в Церкви. Как не навредить детской вере». Не думаю, что эта книга является стопроцентным ответом на все вопросы, руководством или методикой воспитания детей в вере. Там есть, прежде всего, рассуждения на наиболее болезненные явления, которые в нашей жизни неминуемо происходят.

 

Людмила Зотова:

Спасибо, отец Алексей, до новых встреч на волнах радио «Град Петров».