«Он понимал, что для Церкви будущее в ее прочных позициях в области просвещения, внешнего свидетельства и внутренней молитвенной настроенности». Прот.Владимир Сорокин о митрополите Никодиме (Ротове), защитнике Церкви в годы хрущевских гонений.

Прот.А.Степанов: Здравствуйте, дорогие братья и сестры! У микрофона протоиерей Александр Степанов. Сегодня мы находимся вблизи даты 5 сентября, когда Церковь празднует память владыки Никодима, митрополита Ленинградского. Наверное, многие из вас слышали это имя и знают, что оценка этого человека в современной церковной печати, в церковных и околоцерковных кругах неоднозначна. Для кого-то владыка Никодим – это камень преткновения, человек, который вел и, может быть, открыл широкий диалог с инославным миром уже в советское время, активно участвовал в деятельности Всемирного совета Церквей. Это и всемирный защитник Церкви в годы хрущевских гонений, отстоявший петербургские духовные школы, воспитатель целой плеяды наших ныне действующих архиереев. Человек, который оставил в душах людей, которые близко его знали, очень глубокий след. И для того, чтобы разобраться и составить более точное представление о жизни и деятельности этого выдающегося архиерея нашей Церкви, мы пригласили сегодня в нашу студию протоиерея Владимира Сорокина, настоятеля Князь-Владимирского собора, профессора Петербургской духовной академии. Отец Владимир долгие годы был одним из ближайших помощников владыки Никодима и сохранил верность его памяти до сегодняшнего дня. Отец Владимир, может быть, прежде всего, Вы расскажете нам, как впервые встретились с владыкой Никодимом? Какое первое впечатление он на Вас произвел?

Прот.В.Сорокин: Добрый день, дорогие братья и сестры. Я рад возможности побеседовать с вами о столь дорогом для меня человеке, каким является для меня владыка Никодим, потому что он меня рукополагал и в дьяконы, и в священники. 15 лет я с ним трудился в то время, и Господь как раз благословил меня с ним трудиться, и начиналось это действительно каким-то необычным образом. Я сначала учился в Киевской духовной семинарии, и ее закрыли. Потом нас перевели в Одесскую духовную семинарию, я там четвертый класс закончил и поступал сюда – это был 1961 год – в Духовную академию. Это были очень тяжелые годы для Церкви: Академия и Семинария должны были быть закрытыми. Я подал документы и довольно долго ждал, не было ответа, и потом, когда я получил ответ где-то в августе, что можно приезжать на экзамены, когда я приехал сюда, то узнал, буквально летом, в 1961 году, что Ленинградские Академия и Семинария висели на волоске. Газета «Смена» опубликовала статью на целую страницу под заглавием «В городе трех революций гнездо контрреволюции», в которой говорилось, что все нужно убрать, потому что «мы строим светлое будущее», когда Хрущев сказал, что он скоро уже коммунизм построит и все прочее. Но, однако ж, не закрыли, приняли нас на первый курс. В то время был митрополит Гурий здесь, когда Лавру закрыли, ведь епархия была в Александро-Невской Лавре – при нем как раз тогда закрыли Лавру, я очень хорошо это помню. И в городе царила, знаете ли, такая паника: храмы закрывались, взрывали, на Сенной площади взорвали тогда храм. Я помню, греческий храм взрывали. Это ж жуткое такое время было. Но потом вскоре перевели митрополита Гурия на другую кафедру, туда был переведен митрополит Пимен, впоследствии Патриарх. Тогда уже епархия была в здании Духовной академии, в нескольких комнатах она там располагалась. Потом некоторое время прошло, и, наверное, в 1963 году назначили митрополита Никодима туда. Я очень хорошо помню это время, когда его назначили. Какой-то такой вздох облегчения прошел среди учащих, учащихся, хотя время было тогда тоже очень сложное. Но все-таки затеплилась у людей какая-та надежа, мы почувствовали: все-таки он – председатель отдела внешних церковных сношений, человек влиятельный. Тогда уже его имя, так сказать, было на устах у многих людей, с ним как-то считались. 1965 год. Я заканчивал академию, мне нужно было распределение, а я поступал из Петроградской епархии. Он уже с год-полтора был у нас в Петербурге, в Ленинграде в то время, он с выпускниками беседовал, устраивал беседы и всегда всем помогал, давал даже деньги, чтобы как-то устроиться. А тогда ведь ситуация была очень сложная в каждой епархии, потому что приходов закрывалось много, и пытались действительно закрыть очень много. Просто жуткое время было. И я помню, когда я пошел к нему на прием: туда много учащихся ходит, он всех выпускников по очереди принимал, беседовал. Я ему сказал, что вот мне нужно ехать в Кировоградскую епархию. А в Кировограде был архиерей, довольно странная личность, даже сегодня я вспоминаю с ужасом, не хочу об усопших ничего такого плохого говорить, но человек был своеобразный. У меня были с ним свои проблемы. Я на зимних каникулах пришел к нему на прием, говорю: «Я заканчиваю Академию, буду иметь направление в Вашу епархию». Вы знаете, страшный ор был: «Какой дурак послал тебя в Академию сегодня, когда на заводах нужны электромонтеры?! Строить надо новую жизнь! Что Вы говорите такую ерунду?! Как Вы можете такие вещи говорить?» Я, говорю, направлен архиереем, и все такое прочее… Ну вот в таком духе. «Не надо: у меня лишних своих священников…» В Кировограде было тогда 260 приходов.

Прот.А.Степанов: Большое количество по тем временам.

Прот.В.Сорокин: А потом осталось 60. Представляете? У меня, говорит, полно священников, у меня никакого места нет. И я владыке Никодиму это сказал, что вот такая ситуация. Я, конечно, поеду по направлению, но поймите, что это какое-то нездоровое все-таки в Церкви явление. Такие архиереи на кафедрах сидят, что это за архиереи такие? Он меня постарался, так сказать, как-то вразумить, успокоить: «Ну подожди, посмотрим, разберемся». Сказал мне: «Думаешь, что мы все сильные, что ли? Мы тоже не можем (он в синоде был уже в то время). Ну, посмотрим. Я бы хотел, чтобы часть вашего выпуска осталась здесь в Ленинграде». Потому что Академию и Семинарию он все-таки удержал, он ее спас. Каким образом? Он как председатель внешних церковных сношений несколько иностранцев из Африки командировал сюда. А тогда власть ведь ориентировалась на экспорт нашей революции и наших идей в Латинскую Америку, в Африку. Ну, если здесь иностранцы есть, то все – вопрос пред правительством снят. Но мало того сохранить, надо же было наполнить кадрами, чтобы можно было что-то делать дальше. И вот он тогда мне предложил остаться здесь временно на преподавательской должности, но сначала в виде профессорского стипендиата (я сразу не был преподавателем). И я действительно остался, хотя и жить негде было, ситуация очень сложная была. Но, все равно, я остался, год прошел, и дальше уже он стал более таким влиятельным человеком. Он очень умный был человек, дипломат. И я вот сегодня, анализируя, я думаю, что то, что о нем говорят, мне тоже интересно и слышать, и читать. Некоторые переходят за грань, даже я бы сказал, дозволенного. Я думаю, что о нем как о личности спорить можно очень много. И я уверен (я сам уже столько времени прожил в Церкви, все время смотрю), Вы знаете, каждому времени своих воинов Господь воздвигает со своими особенностями. Ведь тогда, когда он был митрополитом как раз в силе, тогда стояла для Церкви задача – выжить. Вот сегодня стоит задача развиваться. Сегодня есть возможности – деньги, я не знаю, люди, инициатива, здоровье – пожалуйста, делай. А тогда действительно все было направлено к тому, чтобы зажать, сузить, перекрыть все, так сказать, возможности – вот, система умерла. И он для этого времени оказался с его талантом, с его способностями, с его умом, с его тактом, с его умением говорить с властями (все-таки время такое было), что его задача стояла в том, чтобы Церковь не умерла, не ушла в подполье. Это очень важный момент был. И вот те, кто сегодня критикует, что вот, знаете ли, он там общался с мировыми какими-то лидерами, с другими религиями… Тогда не только Православная церковь пыталась выжить: у мусульман такая же проблема стояла, у буддистов, у католиков, у протестантов – тех, которые у нас традиционны были, потому что система… Вот сейчас мы уже, анализируя все, понимаем, что действительно система в каких-то конвульсиях была: она хватала, так сказать, любого, кто рядом стоял еще, кто пытался дышать, и давила. И вот в это время, мне кажется, его тактика, его стратегия, она была все-таки правильная. При нем не закрылись приходы. Я очень хорошо помню, как боролись за храм на Лесном проспекте. Вот в сторону Пискаревки когда ехать, там он сейчас на заводе стоит, этот храм. Ох, как долго за этот храм шла борьба! Так митрополит Никодим пошел на такой шаг… Вот сейчас на Шуваловском кладбище два храма рядом. Вот почему они рядом оказались – не просто ж так? Как раз результат вот этой борьбы – сохранить храм, сохранить общину. Он не мирился с тем, что вот из списка его приходов исчезнет храм, исчезнет община. И он согласился: пусть будет рядом два храма, но община должна быть, не сдался. Я помню, как мучительно было, все это было, так сказать, тяжело. Но вот это – один из примеров, когда он держался принципа. Он увидел знамение своего времени – сохранить то, что он получил. Развивать пытался, там, где возможно было, он развивал, но невозможно было так просто, знаете ли, как сегодня: создавай и благотворительные какие-то общества, и миссионерские, и богословские, создавай учебные заведения. Я думаю, что для своего времени он сделал действительно очень много. И у нас тогда осталось несколько человек в Академии, и он организовал и хор из молодых, и протодьяконские составы. У нас был протодьяконский состав очень серьезный. Он из них хор сделал, они потом ездили и действительно своим пением доказывали, что красота Православия в этом состоит. Я помню, при нем пластинки начали эти выпускать. Тогда это было просто редчайше, если где-то приобретете возможность… Патриарх ведь лично раздавал пластинки как что-то такое самое дорогое. Вот я сам получал от патриарха Пимена. Был на съезде, на ассамблее. И вот он дорогим гостям, так сказать, давал такие пластинки. Сегодня это ничто. Вот потеряло, прошло время, и, мне кажется, так и люди: каждому времени свой талант, своя тактика и своя стратегия. И критиковать с точки зрения сегодняшнего дня, что, знаете ли, он там с католиками общался, с мусульманами или там, во Всемирном совете церквей… Это было время, когда мы могли участвовать в борьбе за мир, тогда это была самая главная тема. Борьба за мир – это как раз то, где Церковь может для общества сделаться доступной. Я очень хорошо помню, однажды проходила ассамблея. Тогда каждые четыре года по инициативе Патриарха Московского и Всея Руси, в то время Пимена, созывались конференции, они назывались «Всех религий за сохранение священного дара жизни». Конечно, шли большие деньги туда, финансировалось все из церковного кармана. Однажды я был свидетелем, когда говорят: ну что это, столько денег на это все идет, а вроде как-то мало звучит. И владыка ответил. А как раз тогда ведь по телевидению и по средствам массовой информации просто отмалчивались, а тут в программе «Время» целых три минуты рассказывали о Церкви, об этой конференции и показывали Патриарха. Я помню, как он сказал: «Знаете, для того, чтобы на Чукотке или в Сибири в какой-нибудь деревне (а тогда все-таки телевидение уже было) верующие увидели своего Патриарха, я думаю, что это стоит тех денег. Потому что миллионы людей смотрят, я думаю, это стоит сделать за эти три минуты, заплатить, чтобы люди увидели, что есть Патриарх…»

Прот.А.Степанов: Живой, настоящий!

Прот.В.Сорокин: … живая Церковь, что она занимается хорошим делом, и что нынешняя власть о Церкви (раз она на телевидение пропустила) говорит в положительном смысле! Вот, я считаю, это та тактика, та стратегия, которая была для того времени характерна. Это стоило очень дорогого, и благодаря этому, я думаю, Церковь тогда и авторитет ее поднимался. И у него был такой талант, что он и с властями находил общий язык, и с верующими, и с молодежью, и с инославными. Он же был на международном уровне очень высоком, в общем.

Прот.А.Степанов: Отец Владимир, я думаю, не все наши слушатели хорошо представляют себе биографию владыки Никодима. Может быть, Вы кратко расскажете о ней?

Прот.В.Сорокин: Это очень интересно. Он сам из Рязани родом, причем он очень этим всегда, так сказать, по-своему гордился. «Вот мы рязанцы, мы простые, но мы принципиальные». Родился он в 1929 году. Вы знаете, для Русской православной церкви 1929 год – это какой-то такой особенный год. Это вот год рождения патриарха Алексия Второго, год рождения нашего митрополита Никодима, год рождения владыки нынешнего. И в 1929 году как раз поколение родилось, и как-то его Господь вывел на это служение Церкви. Он в Ярославле прошел свою основную такую монашескую школу-закалку у местного в то время архиерея. И это надо только подумать! – в советское время он в 16 лет был пострижен в монашество, был тайным монахом, постриженный своим архиереем, ходил в миру, где-то учился в институте, а уже был монахом. Вот я очень рекомендую верующим почитать книгу – второе издание уже вышло – «Человек Церкви», здесь мама его вспоминает. А у него отец ведь был коммунист, были родители, так сказать, советские, и мама, и папа были людьми такими современными. И вот в этой книге много воспоминаний, очень хорошая книга, здесь владыка Ювеналий так подробно говорит, много людей вспоминает. Мы же как-то привыкаем ведь к людям, а после кончины взвешиваешь или смотришь на человека, как-то его действительно Господь отмечал каким-то особенным знаменьем. Вы знаете, я, когда совершаю Таинство крещения, в молитвах там фраза есть такая, что вот крещается такой-то человек для того, чтобы «он видел вокруг себя знамения и чудеса Божии», чудесность вот мира, чудо вокруг. Вот митрополит Никодим как раз, у него была такая особенность его характера. Он даже сам сколько раз говорил…. Мне часто приходилось с ним и ужинать, и в поездках бывать, и потом я все-таки был при нем инспектором Духовной академии, проректором. Бывало, он с «Красной стрелы» приезжает, в 8.30 она тогда приходила, он уже где-то в 8.50 у Академии был, и первый, кто должен был встречать, это инспектор. Я его встречал, и он мне сразу же, войдет в покои (у него там храм Успения Божьей Матери), всегда споем «В Рождестве девство сохранила еси», «В молитвах Неусыпающую…». «Ну, говори (по телефону ведь не все, можно сказать, позволишь) говори мне сразу, что в Академии, где какие проблемы». Я должен был ему в течение пяти или десяти минут сказать наиболее горячие точки, потому что на него сразу будут выходить уполномоченные, он должен был сразу сориентироваться, где какие проблемы. Вот, что касается моего, так сказать, участка, Академии и Семинарии, я должен был ему сказать, где какие у нас проблемы, с каким студентом. Тогда очень сложная борьба была, особенно за тех студентов, которые имели высшее образование, это ужасно было, это доходило до ЦК КПСС в Москву, если с высшим образованием. Даже сейчас я помню несколько историй. В ЦК должны были рассматривать вопрос, может ли физик, окончивший физический факультет, как же он с высшим образованием в Семинарию – он с ума сошел! Его надо или в психушку упрятать, или… А наше дело было защитить. Вот я всегда Владыке должен был, так сказать, вовремя сказать, где какие точки, и уже он сразу, так сказать, схватывал, ориентировался. И он, бывало, значит, в субботу, в воскресенье… Иногда в воскресенье вечером уезжает на «Красную стрелу», в 23.30 он уже должен выходить, и все тоже в молитвах Неусыпающей быстро шел в храм к иконе «Знамение Божьей Матери», спускался. Если у него не хватало времени, со мной еще какие-то оставались моменты, я садился с ним вместе в машину. И вот неслись на страшной скорости на вокзал, дабы не опоздать на поезд, за это время успевали еще как-то, я говорю: здесь так, здесь так, здесь так. Архиерей стратег был! Руководством создавалась какая-то такая, знаете ли, ситуация, которая помогала всем держаться на плаву. И мы уже знали, где какие подводные камни, откуда чего ждать. И действительно, благодаря тому, что у него был большой авторитет, он очень многое спас, многим людям помог: и пройти и в Семинарию, и в Академию, и удержаться многим приходам. Ну, и, кроме того, при нем все-таки стали считаться, что Русская Православная Церковь, Санкт-Петербургская епархия – это определенная нравственная сила, с которой так просто уже нельзя поступать. Потому что при нем очень много ездило сюда иностранцев, причем самого высокого уровня и ранга. Я помню, приезжал, значит, епископ Макариус с Кипра, президент. И вот он приехал, а у владыки Никодима в Академии же была резиденция, храм, и мы все сделали так, а там же по регламенту идет, все нормально, все прошло хорошо. Потом уже когда кончается программа, он уезжает. И вот, я сейчас забыл фамилию, то ли Пономарев был тогда или кто-то из ЦК был: «Ну, у вас и отработано все». Владыка Никодим говорит: «Так мы ж две тысячи лет это отрабатываем!» Его сразил. Он с ним был находчив. У нас все попало в часы, все везде вовремя, и все на уровне. Макариус уехал довольный: «Ну, вы знаете, у вас и поставлено!» Вот в этом отношении, я вам скажу, действительно талант имел, знал, где нужно вовремя поставить какой акцент. Это тоже очень важно. Можно ведь быть великим, так сказать, в своих каких-то делах, а здесь вот он именно делал так, что ставил акценты там, где они должны были прозвучать в пользу Церкви. Вот в этом отношении для меня он, конечно, человек того времени, и я действительно сохранил самое большое уважение к нему. Потому что я был в то время, конечно, молодым человеком, и мне было очень важно как-то почувствовать, что можно в одном таком послушании чувствовать себя. Но он, конечно, был человек своеобразный. Я с ним довольно часто и спорил. Не скажу, что он был, так сказать, всесовершенный человек, у него были свои недостатки. Вот он говорил всегда: «Я самого лучшего протоиерея не отдам за самого плохого монаха, не поменяю». Я говорю: «Владыка, как Вы можете такие вещи говорить?!» Монахов любил, но вот открывать монастырь тогда нельзя было. Но он держался очень твердого принципа. Сам был монах и всегда говорил: монах не должен спать долго, он должен все время быть занят. Он должен так работать, чтобы пришел в келью, упал, заснул, проснулся и опять. Вот у него такой ритм жизни был. Ему многие говорили: «Как Вы можете выдерживать?» Вот он до двенадцати, до часу ночи здесь принимает. Потом утром на службу идти надо. Он же правило еще почитает. «Сколько ж Вы спите, как Вы так можете?» Ведь он вот в 49 лет скончался из-за того, что подорвал здоровье. Он сказал, что «я иначе не могу», монах должен быть все время на послушании у Бога, и расслабляться нельзя, иначе… Ведь его мучил диабет бедного, он же диабетом так страдал: ему есть все подряд нельзя было, поэтому сидел на диете. Врачи вечно с ним, близко, потому что с ним иногда действительно бывало плохо. И говорил: «Монахи все должны учиться». Тогда в Семинарии монахи учились в обязательном порядке. Вот сейчас у нас в Семинарии очень немного монахов. А тогда он заставлял монахов учиться и требовал, чтобы училось духовенство, он хотел, чтобы оно было грамотным. Он понимал, что для Церкви будущее в ее прочных позициях в области просвещения, внешнего свидетельства и внутренней, духовной такой молитвенной настроенности. Он же служил. Вот почитайте в этой книге, как все говорят… Вот он запомнился как вот «службист», он любил служить. Вот на Успение служба Погребения Божьей Матери у нас всегда в Александро-Невской Лавре заканчивалась в половине одиннадцати вечера, в 6 часов начинали. Он любил эти распевы, сам стоял, пел, потом крестный ход делал.

Прот.А.Степанов: У него был голос хороший.

Прот.В.Сорокин: У него голос был, дикция. Любил служить. И вот Господь сподобил ему ведь кончину в отдание Успения Божьей Матери. Он так любил праздник Успения, просто какое-то вот знамение какое-то. Действительно надо уметь видеть эти знаменья. Когда, я говорю, при крещении читаешь эти молитвы… Посмотрите на все его этапы жизни. Они как-то связаны всегда с каким-то таким духовным праздником. Память у него была великолепная, с ним было говорить удивительно интересно.

Прот.А.Степанов: Возвращаясь вот к его биографии, значит, в 16 лет он принял монашество…

Прот.В.Сорокин: Да, очень в раннем возрасте.

Прот.А.Степанов: …и затем где он учился?

Прот.В.Сорокин: Сначала он кончил один или два курса Педагогического Рязанского Университета, а потом все-таки потянуло его в Церковь. Вот мама тоже пишет, что это был шок для родителей.

Прот.А.Степанов: То есть, родители тоже не знали, когда он принял монашество?

Прот.В.Сорокин: Ну, они знали, конечно, и сокрушались. Да и по себе знаю. Я, правда, на 10 лет моложе владыки Никодима, но у меня тоже было, когда родители узнали, что я иду в Семинарию, то, хоть у меня и простые родители, деревенские, но это для них был шок. После того, что пережили люди верующие, увидев, как священников убивали, как церкви разрушали. Потом-то это проходит, но сначала-то это для родителей тяжело. Дальше он в Ярославле служил иеромонахом, в деревне был, в глухой дерене сначала служил. Его сначала туда послали, потому что тогда, как я понимаю, митрополит не мог, так сказать, молодого человека возле себя держать. А потом в Ярославле он служил, после Ярославля он уже как-то стал у архиерея секретарем, потом попал в Иерусалим начальником духовной миссии. Он там очень многое приобрел, там изучил языки. Но я не скажу, что он в совершенстве знал языки, но на уровне вот такого простого разговора, я так смотрю, с немцами – по-немецки, с французами – по-французски, английский, арабы приедут – арабские возгласы говорит. А я, говорит, все в Иерусалиме. Там он был начальником миссии – у него там было время. Он там и работал, писал по иерусалимской миссии. Потом в Академии на заочном учился у нас. Затем уже он стал ярославским архиереем, потом его перевели в Минск, а из Минска он уже попал в Петербург, в Ленинград в то время. Спорить с ним можно, с каждым из нас можно спорить и даже, я бы сказал, нужно. Апостол Павел не случайно говорит, что между вами должны быть и разногласия, и споры, и все. Нужно, чтобы не выводили его из того контекста времени и не переносили его в наше время, когда наше время диктует совершенно другие условия, другие требования. А тогда было требование – сохранить. Да, можно с точки зрения сегодняшнего дня критиковать, что, вы знаете ли, много времени уделялось миротворческому движению. А других возможностей не было. Много внимания уделяли контактам – да, митрополит Никодим использовал. Когда вся страна, так сказать, и все правительство смотрит на Латинскую Америку и на Африку, то он очень умело использовал: хорошо, вы смотрите, вам нравится, вот вам семь человек угандийцев и пару кенийцев, так не закрывайте, мы тоже можем тоже можем туда устроить. Я понимаю, затратили какие-то средства, но стоило того. Эти африканцы стоили тех затраченных средств, чтобы за счет этого сохранить Семинарию и Академию. Сохранилось здание, сохранилась библиотека, сохранилась вся система. Вы представляете, если б закрыли? Это значит, здание не весть куда, библиотека расползется, преподавательский состав, все разрушится. Создавали-создавали, и все разрушить. А действительно ведь в семинарии, когда я пришел в 1961 году, в первом классе чуть ли не 5 или 6 человек сидело. Запрещали уже, Академию намерены были просто закрыть. И, конечно, сегодня можно сказать, что, знаете ли, может быть, можно было по-другому. Вот если б можно было, так надо было тогда жить и действовать. Другого не дано было.

Прот.А.Степанов: Конечно.

Прот.В.Сорокин: Это в свое время было.

Прот.А.Степанов: Отец Владимир, вот Вы уже довольно много говорили о Духовной академии, а поскольку Вы были ближайшим помощником владыки Никодима именно в духовных школах, то, может быть, немножко расскажете о той атмосфере, которая была тогда и которая, наверное, во многом определялась личностью нашего митрополита.

Прот.В.Сорокин: Да, я Вам скажу, действительно было такое непростое время. Я ведь не случайно сказал, что митрополит после «Красной стрелы» сразу же узнавал у меня обстановку в Академии. У нас были преподаватели… Лев Николаевич Парийский, он был секретарем митрополита Вениамина, прошел тюрьму, тоже нелегко им было, терпели. А по конституции у нас был Александр Федорович Шишкин такой, ну, такой живой человек, очень интересный. Вот мы всегда спрашивали: «Александр Федорович, ну что же храмы-то закрываются, почему ж храмы закрываются, как же так?! Неужели нельзя отстаивать как-то, что-то делать?» А он так любил говорить: «Братцы, храмы не закрываются, а укрупняются». Представляете? Не надо, так сказать, паники. Вот как колхозы укрупняются, заводы, знаете ли, так легче ему, большому храму. Да нет, мы-то все понимаем. Но мы все-таки понимали, что демонстрациями или какими-то такими лозунгами такого характера… Вот тогда начинались это диссидентское движение, проникало оно и в наши, так сказать, стены, и я был студентом и знаком был со многими из них. Но я не разделял, и до сих пор не разделяю этой мысли, и, я думаю, что во многом мне помог разобраться владыка Никодим. Он говорил так: «Церковь существует не для того, чтобы противопоставлять себя внешнему миру, и иноверцам, и неверующим, а Церковь существует для того, чтобы люди имели возможность сопоставить. Не противопоставить, а сопоставить». Вот здесь Православная церковь, вот здесь священники, вот здесь миряне, вот они так живут, они – то, чем первые христиане завоевали. А вот есть коммунистическая идеология, вот есть коммунистические, так сказать, принципы, есть коммунисты. Вот, пожалуйста, вот есть люди неверующие, вот есть там мусульмане, есть иудеи. Но Церковь должна так в лице своих представителей и священнослужителей, и мирян, и всех, чтобы люди при сравнении, при сопоставлении сказали бы: вот действительно они все-таки нормальные люди, они хорошие, такие, как первые христиане. Почитайте Юстина Философа, вот первых христиан – там же все время говорили, что христиане занимаются Бог знает чем, какую только клевету на них не возводили. А всегда шли по принципу, то, что Господь свел: приди и виждь. Приходите и посмотрите. И вот я помню, он хорошо очень использовал Пасху. Значит, привел в Никольский собор, и везде, в Академию вот приходили консулы. Это даже все было так модно, так интересовались так, знаете ли. Потом из правительства кто-то придет, и все: ох, как красиво, ох, как интересно, вот как хорошо, понимаете ли. С одной стороны Церковь закрывали, а задача была – открыться. И вот студенты как раз, мы как-то настраивались на то, что нужно как-то сделать так, чтобы сделаться доступными, чтобы можно было говорить. К нам, я помню, приходили студенты с философского факультета нашего Университета, и мы внизу, в вестибюле, целые дискуссии устраивали. Тогда, видите ли, уже, когда Гагарин, особенно, полетел в космос. Первым делом – Бога не нашел – это для них аргумент появился. Это ж для молодежи университетской, такой, знаете ли, зажигательный момент был. А пришли эти люди: физики там, химики – и они стали доказывать. Я вот сам участвовал в этих дискуссиях. Нашли формулу любви, формулу счастья нашли. Уже все. «Куда ваша религия?» «Вот вы там любовь проповедуете. Ну, а что, вот вы дадите ему таблетки, и он уже в сердце, так сказать, уже любит? И все, и милосердный, и там, знаете ли, любвеобильный, и счастливый, и все, все нормально – наркотик? Вот религия, вы пытаетесь утешить человека, вы пытаетесь, так сказать, как-то, вывести вроде за грани, как они говорили, в иную перспективу, в иной мир. Нет. Вот уже есть физика, химия, мы уже на пороге открытия, разгадан человек. Счастье, любовь, вера, есть формула веры, формула надежды»… Мы, я помню, очень здорово с ними спорили. Причем, это ж наивный очень разговор.

Прот.А.Степанов: Да, конечно.

Прот.В.Сорокин: Наивный! А тогда это как-то было… Вот полетел Гагарин в космос, и это была в газетах целая… Я помню в «Ленинградской правде» была даже статья, что, мол, Гагарин не первый полетел, потому что пророк Илья был первый космонавт, потом сам Иисус Христос на горе – видимо, люди не понимали, не знали и назвали Преображение. Целый разворот статьи, ученые, видите ли , доказывают, что, мол, Гагарин… Вы знаете, вот проходит время, это уже настолько кажется каким-то таким, знаете ли, наивным. А тогда это было нормально. И вот таким образом шли дискуссии. Но владыка Никодим очень, конечно, любил со студентами беседовать, он приходил…

Прот.А.Степанов: Встречался часто, да?

Прот.В.Сорокин: Встречался, на лекции ходил, сам пытался читать историю Русской церкви. Знал по истории очень много. Вот сегодня мы живем во времени… Вот я сейчас тут занимаюсь мартирологом, 3062 человека нашел. Иди в ФСБ, пожалуйста, следи, только если есть время, копайся, так сказать, во всех этих делах, ищи все, что надо. Тогда ведь это всё, в советское время, должно было представить только в идеальном таком свете. И вот осторожно владыка Никодим и время патриарха Тихона охарактеризовал, и обновленцев. И из-за того, что он в авторитете был, ему говорить это можно было. А вот нам молодым уже как-то… Прежде всего, он был в выгодном положении, мне тогда было трудно говорить, потому что я не видел источников, было очень мало информации. А так что-то говорить, знаете ли, из уст чьих-то сложно. А ему Господь даровал такую возможность, что он, будучи за границей, со многими зарубежниками встречался с глазу на глаз, с участниками очень многими. У него очень была богатая возможность общаться с людьми, которые были участниками каких-то соборов, каких-то там постановлений, свидетелями каких-то разговоров. Представляете, человек времени был. Я помню, как я его просил, и однажды он просто сдался, почувствовал. Я ему сказал, что, владыка, Вы должны записать, Вы – единственный человек, который вот в это время сумели застать еще то поколение. Он такие сведения говорил интересные, важные. И да, действительно, согласен, Вы должны на неделю как-то отключиться и записать все это дело, а иначе все пропало. Втащили мы ему стол, всё, он согласился. Всё, стал там чего-то писать. Ну, какое там? Звонок из Москвы, какая-то там делегация, куда-то надо ехать – «я потом, потом». И пока не скончался. Я считаю, что вот то, что он не выполнил… Ну, вот почитайте, воспоминания даже того же владыки Василия (Кривошеина), как они спорили. Там же даже есть такие моменты у владыки Василия, которые действительно, с его точки зрения, кажутся такими, может быть, необычными. И он беседовал со многими иерархами за рубежом. Владыка Антоний об этом, кстати, довольно часто вспоминает, как он с ним говорил. И нельзя говорить, что вот там митрополит не заботился о благе и об авторитете Русской церкви. Как раз он, говоря с людьми и прося выступить кого-то в каком-то ключе, может быть, он какие-то моменты пытался смягчить. Но зато выступления того или иного человека с его подачи здесь воспринимались с пользой для Церкви. Вот владыку Антония полезно в этом отношении почитать, послушать.

Прот.А.Степанов: Но владыка Никодим был, я понимаю, таким очень творческим человеком. И даже, по-моему, богослужебные какие-то он тексты сам составлял, писал акафисты.

Прот.В.Сорокин: Он был человеком творческим. Он канон преподобного Андрея Критского русифицировал, он любил составлять стихи, знал тропари всем святым наизусть. Вот во время вступительных экзаменов входит студент сдавать экзамен. «А какой у тебя святой?» – «Такой-то». А он ему тропарь сразу. «Правильно?» – «Да, правильно». Тому не надо уже больше отвечать: владыка уже улыбается. Но, с другой стороны, человек был дисциплины. Я помню, однажды летом в храме Кулич и Пасха заболели священники – служить некому. Он мне звонит из Москвы, говорит: «Служить там некому, надо тебе поехать». Хорошо, я поехал. Я смотрю – там люди, всё. Вот «Пресвятую Пречистую Преблагословенную Славную Владычицу нашу Богородицу и Приснодеву Марию со всеми святыми помянувши всю жизнь нашу Христу Богу предадим». «Весь живот наш» – верно? А все как-то норовил сказать всю жизнь. А в самом все-таки как-то произвол же все-таки – верно? Вот позвольте мне употреблять не «живот», а «жизнь». Хотя он был, как известно, за русский язык. Паремии на русском языке при нем читали, и всё. Он мне сказал: «А что меня спрашиваешь? Знаешь, что должно быть постановление Собора. Вот когда будет постановление соборное…» Дисциплина Церкви, у Церкви должна быть дисциплина – не имеешь права без соборного постановления. Вот будет соборное постановление – пожалуйста, а пока что я на себя такую дерзость не возьму. Вот я когда что-то – это я отвечаю, а вот так вот благословлять кого-то на какие-то, мол, начала… Я говорю: «Это ж не такая уж какая-то революция». – «Есть дисциплина», – он сказал. И от студентов, и от преподавателей, и от студентов он требовал такой дисциплины, не спускал. Я считаю, что для своего времени, для Церкви он сделал очень много. И я очень рад, что меня Господь сподобил увидеть его в деятельной жизни. Очень мне жаль было, когда услышал, что он скончался. Это была очень большая потеря. Это ж был 1978-79 год – тяжелое очень, такое переходное время. У него речей очень много осталось, правда, то, что в отделе писали, он всегда очень серьезно редактировал. Сколько раз он там переделывал, я не знаю! И даже у него был одно время референдум в отделе – он делал какую-то общую такую схему. А он начинает вставлять, переписываешь, а он опять. Какой-то неугомонный творческий процесс. Вот он уже прочитает речь на каких-то там конференциях, берет ручку потом, сидит за столом, сидит и опять все время правит, все время правит, все время. Все время у него работала эта мысль, работала, работала. Не знаю, наверное, Бог дает каждому свой талант. Царствие ему небесное и вечный покой.

Прот.А.Степанов: Отец Владимир, большое спасибо за интересный рассказ. Я думаю, что для многих наших радиослушателей сколько-то прояснится образ этого человека, такой светлый, такой богатый, человека, прожившего такую насыщенную и в общем драматичную жизнь.

Прот.В.Сорокин: Спасибо большое! Я надеюсь, что это действительно интересно.