«Он всю жизнь вёл себя как равный среди равных»

Программа Сергея Ивкова

«К 100-летию со дня рождения академика Дмитрия Сергеевича Лихачёва»

В 2016 году, к 110-летию Д.С. Лихачева, радио «Град Петров» повторяет цикл передач, записанных Сергеем Ивковым 10 лет назад. 

Также слушайте в нашем эфире и в Архиве вещания на сайте:

• Репортаж Светланы Ставнийчук о конференции памяти Д.С.Лихачева в Пушкинском Доме (2016)
• Интервью Марины Лобановой с внучкой академика Д.С.Лихачева профессором Верой Сергеевной  Зилитинкевич (2016)
• Репортаж о презентации биографической книги о Д.С.Лихачеве, написанной к 110-летию академика профессором В.М.Зубоком (2016)

В первой передаче в разговоре, посвящённом Дмитрию Сергеевичу Лихачёву, принимали участие: доктор филологических наук Наталья Владимировна Понырко, доктор филологических наук Олег Дмитриевич Творогов, кандидат филологических наук Ольга Андреевна Белоброва, а также некоторые другие сотрудники Отдела древнерусской литературы Пушкинского Дома.

Наталья Владимировна Понырко:

Мы пока не готовы себя ощущать в истории. Мы ощущаем в истории Дмитрия Сергеевича. Вот он от нас ушёл, и, в то же время, он всё ещё с нами. Правда же? И нам хочется, чтобы и для других он вот ещё бы – был. Поэтому я так настаиваю, чтобы звучал его голос в эфире, чтобы читались бы его воспоминания, то, что можно со слуха воспринять, и что влияло бы на людей. Чтобы был Лихачёв, а не мы. А про нас пусть уже кто-то другой, наши ученики говорят. Всё дальше и дальше Дмитрий Сергеевич уходит, и мы слышим власть имущих, как они о нём говорят, как им важно, чтобы с их именем имя Лихачёва было связано: «На фоне Пушкина снимается семейство<…> И птичка вылетает!»

В передаче также прозвучали отрывки из интервью, которое Дмитрий Сергеевич дал в начале 1990-х годов:

«У нас отсутствует воображение. Мы не можем себе представить, что такое была блокада. И если бы люди хоть немножечко, хоть на одну десятую часть понимали, что такое блокада, если бы они представляли себе, как трудно было просто передвигаться по улице, как трудно было спасать культурные ценности, особенно книги, картины, антикварные вещи у тех старых ленинградцев, которые еще хранили их с дореволюционных времен. Как это все было трудно! Как это делалось иногда просто потому, что жалко вещи, жалко книг, а не из каких-нибудь корыстных соображений. Ведь это же все были герои…

К фольклористу Колецкому пришли и увидели такую картину:  водопровод не действовал, поэтому носили по лестнице воду, расплескивали воду из ведер, и лестница вся представляла собой колоссальный ледник, по которому полз лёд. Лёд сам сползал вниз. Обледенелая лестница такая. И вот жители верхних квартир, они не могли уже спуститься и не могли закрыть дверь, потому что надо было сколоть этот лед с порога, а они не могли. И вот пришли в такую квартиру и увидели, что вся семья Колецкого лежала мертвой.

Если это всё представить себе, конкретно, как они умирали, как они читали друг другу стихи, чтобы забыться, чтобы не думать о еде, потому что самое страшное было – думать о еде. И это поразительно, что в это время творческая сила людей особенно возрастала. Значит, он и знал, что он умрет, и чтобы сохранилось от него хоть что-то, писали дневники, мемуары, архитекторы чертили фантастические здания, которые должны были быть потом построены. Художники усиленно, как Билибин, рисовали, например, перед смертью, писали картины и так далее. Усиленная творческая деятельность.

Вот если бы все это представить себе конкретно, изучить психологию умирающих людей, изучить творческую деятельность, собрать все то, что было тогда сделано великого и потом осуществлено (потом ведь осуществлялось многое из того, что во время блокады было замыслено), то тогда было бы уважение людей.

Но не хватает воображения! Люди не думают. Ведь многие, живущие в Ленинграде сейчас, не знают, кто умер в их квартире, кто жил здесь, не интересуются историей блокады. Ещё если и интересуются историей Петербурга, то Петровского времени, ХVIII веком, или ХIХ веком, но блокадой, этим поразительным феноменом культуры и умственной жизни, не интересуются. Ведь они не знают, что было во время блокады создано. Ведь это же надо было «Золотую книгу блокады» написать. Не об ужасах блокады только, а о том, что люди сделали во время блокады, какие были учителя –  поразительные, которые учили детей, как себя вести в эти блокадные дни, обходили своих учеников. Ведь учитель чувствовал себя ответственным за учеников, ходил по квартирам к ученикам своим и смотрел, кто жив, кто нет. Ободрял. Кто сейчас вспоминает этих учителей в школах? Их забыли.

А как тогда Мануйлов относился к своей работе! Он был директор Пушкинского Дома, и вместе с тем, он же был и ассенизатором, понимаете. Он чинил бачки, он сам всё делал. Он был замечательный совершенно человек, как товарищ. Когда я приехал в Ленинград, у меня украли бумажник с паспортом, с военным билетом, что было тогда очень страшно, с деньгами, со всем. И он отдавал мне часть своего пайка. Он давал мне талончики на обеды. Потом он меня отправил в командировку и выписал мне  командировочные. Таким образом, он, в общем-то, меня спас.

Или чувство товарищества, которое было у военных в армии, которое спасало нашу армию. Ведь армия спасалась не умелыми действиями генералов (мы знаем, что они были неумелы), а чувством товарищества, общности и каким-то духом, когда сама толпа военных, толпа солдат знала, куда идти, друг другу доверяли. Доверяли друг другу и выдвигали более умных, которых слушали. Вот такая атмосфера была. Я нигде об этом не читал, но такая атмосфера была в армии».

Во второй передаче прозвучали фрагменты из интервью, которые Дмитрий Сергеевич дал в начале 1990-х годов. Эти интервью были посвящены детским дореволюционным годам его жизни.

«Каждое дачное место очень отличалось от другого. Мы жили в Куоккале – это была дачная местность мало зарабатывающей интеллигенции, которая группировалась вокруг Репина. Репин был очень веселый человек и любил всякие чудачества. Поэтому он покровительствовал Чуковскому. Бесплатно построил ему дом. Чуковский тоже был очень веселый человек. Я его помню. Он разные чудачества выкидывал. Вообще чудачества, карнавалы, всё это можно почувствовать даже по Ахматовой, по ее поэме «Без героя». Сколько было карнавальных всяких затей. Это очень характерно было для Петербурга. Карнавалы, маскарады, разные авангардные театры, старинный театр. Мейерхольд на этом и выдвинулся. Он был выдумщик в театре. Каждый раз вы не знали, что вас ожидает на новой постановке. То же самое и балет. Ведь в балет втягивалась публика. В балет нужно было приходить в бриллиантах, с веерами, дамы были декольтированы. И часть балета шла при наполовину потушенном электричестве (а до того газе), потому что зрительный зал как бы втягивался в балетное действо. Это было очень характерно при постановке «Маскарада» Мейерхольдом в Александринском театре. Он просто сцену сделал продолжением зрительного зала, потому что зрительный зал там очень красивый. Покрыл оркестровую яму, и со сцены были лестницы, спускавшиеся прямо в зал. Вы чувствовали себя участником этого маскарада. Это была замечательная совершенно выдумка и постановка. После этого вошло в моду у актеров входить иногда в зрительный зал. Особенно на комических постановках».

В третьей передаче размышления выдающегося учёного о судьбе садов и парков нашего города прочитал актёр Андрей Толубеев:

«Культура прошлого и настоящего – это тоже сад и парк. Недаром «золотой век», «золотое детство» человечества – средневековый «рай» – всегда ассоциировались с садом. Сад – это идеальная культура, культура, в которой облагороженная природа идеально слита с добрым к ней человеком.

Неслучайно Достоевский мечтал превратить самые злачные места  Петербурга в сад: соединить Юсуповский сад на Садовой улице с Михайловским у Михайловского замка, где он учился, засадить Марсово поле и соединить его с Летним садом, протянуть полосу садов через самый бойкий торговый центр и там, где жили старуха-процентщица и Родион Раскольников, создать своего рода рай на земле. Для Достоевского было два полюса на земле – Петербург у Сенной и природа в духе пейзажа французского художника XVII века Клода Лоррена, изображающих «золотой век» – Лоррена, которого он очень любил за райскую идеальность изображаемой жизни.

Заметили ли вы, что самый светлый эпизод «Идиота» Достоевского – свидание князя Мышкина и Аглаи – совершается в Павловском парке утром? Это свидание нигде в ином месте и не могло произойти. Именно для этого свидания нужен Достоевскому Павловск. Вся эта сцена как бы вплетена в приветливый пейзаж Павловска».

Четвёртая передача была записана в кабинете Дмитрия Сергеевича в Пушкинском Доме, в кабинете, где в 2006 году практически всё оставалось без изменений с последних дней его работы.

В передаче принимали участие: доктор филологических наук Наталья Владимировна Понырко, доктор филологических наук Олег Дмитриевич Творогов, кандидат филологических наук Ольга Андреевна Белоброва.

Разговор на этот раз касался не столько собственно научной работы, сколько личных человеческих качеств Дмитрия Сергеевича и каких-то бытовых воспоминаний, чему, как нельзя лучше, способствовала обстановка. Начала эту беседу Наталья Владимировна Понырко.

Наталья Понырко:

Я везде говорю, что для меня самой лучшей научной школой были наши заседания по средам, которые проходили в отделе, и проходят по сию пору – в среду в 14 часов в малом конференц-зале. Это слушание докладов как сотрудников отдела, так и наших гостей из Петербурга, из Москвы, из других стран, с обсуждением, с дискуссией. Как правило, их всегда вёл Дмитрий Сергеевич. И вот то, как он их вёл, в каком духе проходили эти заседания, это достойно того, чтобы об этом рассказать.

Уже то, как начинал он вести это заседание, с какими словами предлагал докладчику зайти на кафедру, с каким лицом слушал этот доклад, как именно предлагал приступить к дискуссии, всё это было школой. Я была молодая аспирантка, я попала на первое такое заседание и я чувствовала, что я попала в какой-то особенный мир, совершенно не советский, какой-то особенный. Это чувство, что ты на острове, которое потом всё усиливалось и усиливалось, и теперь это у нас очень распространённая метафора, что мы живём на острове. Благодаря Дмитрию Сергеевичу оно тогда сразу появилось.

Сергей Ивков:

Чем особенным была эта интонация, о которой Вы сказали, и то, каким образом он вёл заседание?

Наталья Понырко:

Интонация была очень благородного и очень тихого, скромного человека, как будто бы это заседание возглавляет не светило науки, не основоположник школы, а равный среди равных. Ведь там собирались в те времена на наше заседание, кроме тринадцати человек сотрудников отдела, не только учёные, а также и студенты, просто люди, желающие послушать ту или иную тему. Дмитрий Сергеевич всегда, всю жизнь вёл себя как равный среди равных.