«Основной механизм Рождества»

«Жили-были дети»

Стихи Иосифа Бродского о Рождестве Христовом

Эфир: 11 января 2016 г.

 

М.Михайлова:

Здравствуйте, дорогие радиослушатели! С вами радио «Град Петров» и программа «Жили-были дети». И сегодня  в нашей программе участвуют Ксюша, Маша, Соня и Ника. Здравствуйте, девочки!

 

Все:

Здравствуйте!

 

Марина Михайлова:

Я рада, что мы все сегодня здесь собрались, и сегодня мы будем говорить о Рождестве, потому что наступило время поговорить о нем. И мы поговорим о Рождестве, размышляя о нескольких стихотворениях, которые довольно известны, и очень многие люди их знают. Но эти стихи, как мне кажется, всегда хорошо перечитать. И прежде всего, это стихотворения Иосифа Александровича Бродского.

Иосиф Александрович Бродский – это удивительный человек, который не ждет подарков от Бога на Рождество, а сам делает Ему подарки. Я не знаю больше таких людей – хотя, возможно, они существуют. А Бродский каждый год на Рождество обязательно писал стихотворение, посвященное вот тому самому Младенцу. При этом он был человек не церковный, неизвестно, насколько и как верующий, но, без всякого сомнения, для него Христос был очень важным Человеком в его жизни. И, конечно, он Его любил и всегда на Рождество писал Ему стихи в подарок. Когда его спросили, почему Вы это делаете, при том, что Вы в церковь не ходите, постов не соблюдаете, на Литургии Вас не видно, он сказал в ответ: мы Богу всем обязаны, и нет такого человека, который был не получил подарок от Бога, потому что сама наша жизнь – это дар. А что мы Ему подарили?

И вот Бродский писал эти стихи. А Бродский – это великий человек, самый, может быть, удивительный поэт второй половины ХХ века, который был изгнан из России и который потом стал лауреатом Нобелевской премии, и тогда ему предложили вернуться и читать лекции… Но он сюда уже не приехал больше никогда, хотя он любил Россию, даже, может быть, больше всего на свете. Он умер в Венеции и там похоронен на кладбище на острове Сан-Микеле.

И вот давайте поговорим про стихи Бродского о Рождестве. Ксения, ты хочешь прочитать?

 

Ксения:
В Рождество все немного волхвы.
В продовольственных слякоть и давка.
Из-за банки кофейной халвы
производит осаду прилавка
грудой свертков навьюченный люд:
каждый сам себе царь и верблюд.

 

Сетки, сумки, авоськи, кульки,
шапки, галстуки, сбитые набок.
Запах водки, хвои и трески,
мандаринов, корицы и яблок.
Хаос лиц, и не видно тропы
в Вифлеем из-за снежной крупы.

 

И разносчики скромных даров
в транспорт прыгают, ломятся в двери,
исчезают в провалах дворов,
даже зная, что пусто в пещере:
ни животных, ни яслей, ни Той,
над Которою – нимб золотой.

 

Пустота. Но при мысли о ней
видишь вдруг как бы свет ниоткуда.
Знал бы Ирод, что чем он сильней,
тем верней, неизбежнее чудо.
Постоянство такого родства –
основной механизм Рождества.

 

То и празднуют нынче везде,
что Его приближенье, сдвигая
все столы. Не потребность в звезде
пусть еще, но уж воля благая
в человеках видна издали,
и костры пастухи разожгли.

 

Валит снег; не дымят, но трубят
трубы кровель. Все лица, как пятна.
Ирод пьет. Бабы прячут ребят.
Кто грядет – никому непонятно:
мы не знаем примет, и сердца
могут вдруг не признать пришлеца.

 

Но, когда на дверном сквозняке
из тумана ночного густого
возникает фигура в платке,
и Младенца, и Духа Святого
ощущаешь в себе без стыда;
смотришь в небо и видишь – звезда.

 

Марина Михайлова:

Да, вот это стихотворение 1971-го года. Написано 24 декабря 1971-го года. Давайте поделимся теми чувствами, мыслями, состоянием, которое вызывает в нас это стихотворение. Про что эти стихи?

 

Ксюша:

Про то, как Рождество превратилось в бытовой праздник.

 

Ника:

Про то, что люди забыли, чей это праздник.

 

Марина Михайлова:

Да, вы точно уловили главную тему стихотворения. Действительно, Рождество превратилось в бытовой праздник, и мы забыли, Кто вообще родился, Чье это Рождество. И я вам могу рассказать, что не было даже и Рождества настоящего в советское время, мы все праздновали только Новый год.

И сейчас тоже люди скорее празднуют Новый год, чем Рождество. Про Рождество, которое празднует весь мир, вечером 24 декабря, вообще особенно никто не помнит. Помнят только те, у которых какие-то родственники, друзья католики или протестанты. А так как-то и не вспоминают, хотя весь мир празднует Рождество Христово с 24 на 25-е декабря, причем не только католики и протестанты, но и многие православные. Календарь, которого мы придерживаемся, это календарь, принятый в Русской Православной Церкви, в Иерусалимском патриархате, в Сербской, по-моему, Православной Церкви и, кажется, все. Или, по-моему, еще Грузинская Церковь придерживается этого календаря. А все остальные – православные греки, болгары, румыны, поляки, американцы, французы, огромное количество Православных Церквей – все они празднуют Рождество с 24 на 25 декабря. И когда мы говорим «Православное Рождество» о дате 7 января, это не совсем так.

Так вот мы даже сейчас празднуем Новый год больше, чем Рождество – я имею в виду наше общество в целом. А в советское время вообще не помнили про это самое Рождество. И когда Бродский про это говорит, то он, собственно говоря, описывает такую, скорее, предновогоднюю суету. Вот все стоят в очереди за продуктами. Вы это не помните и не знаете, к счастью, даже не можете себе этого представить. А люди старшего поколения, например, родители ваши, они помнят, что в магазинах ничего не было; и чтобы купить каких-нибудь мандаринов к Новому году, нужно было отстоять огромную очередь. «Сетки, сумки, авоськи, кульки, шапки, галстуки, сбитые набок…» Казалось бы, такая сцена не очень-то интересная. Но вдруг, смотрите: «запах водки, хвои и трески, мандаринов, корицы и яблок». Водку с треской мы можем отминусовать – хотя из песни слова не выкинешь. А что же получается потом? Хвоя, мандарины, корица и яблоки. Это ведь какие-то невероятные ароматы, нежные ароматы наполняют мир.

А что еще? Он говорит: «каждый сам себе царь и верблюд». Ведь это тот праздник, в котором мы призваны участвовать разнообразно: сначала каждый сам себе верблюд, потому что надо ведь купить продукты, притащить все это домой, приготовить праздничный стол. А потом каждый будет сам себе царь – потому что мы сядем за этот стол с теми людьми, кого мы любим, кого мы хотим видеть. И мы будем праздновать.

Все время в этом стихотворении, с одной стороны, «водка и треска», а, с другой стороны, мандарины, корица, яблоки и этот нежный хвойный запах. С одной стороны, верблюд, а, с другой стороны, царь. То есть Бродский все время показывает, что да, людей можно сделать хуже, это даже совсем не трудно. Но уничтожить в них красоту человеческую все равно невозможно. Так же, как невозможно уничтожить красоту Рождества, несмотря на то, что с этим праздником проделали люди в этом мире.

Смотрите, все время в этом стихотворении возникает не призрак, но тень Присутствия – и Богородицы, и самого Младенца. Практически в каждой строфе. Вдруг раз! – и такой золотой луч!

 

Соня:

«Пустота. Но при мысли о ней
видишь вдруг как бы свет ниоткуда…»

 

Марина Михайлова:

Да, конечно. Вот, казалось бы, пещера пуста:

 

«Пустота. Но при мысли о ней
видишь вдруг как бы свет ниоткуда…»

 

Вы помните эту историю с Иерусалимским храмом? Во время разрушения храма в VI веке пропал ковчег Завета, и некоторые говорят, что он хранится где-то, в каких-то дальних странах – возможно, в Эфиопии, как некоторые рассказывают, или еще где-то. Но возможно, что он просто исчез, потерялся и разрушился, такое тоже может быть. И вот после этого Святое Святых Иерусалимского храма – это была пустота. Когда построили второй храм, то в центре его находилось пустое пространство. Оказывается, что священные предметы можно потерять или разрушить, но вот эту пустоту – с ней уже ничего не сделаешь. С ней ничего сделать невозможно.

И Бродский, как мне кажется, очень хорошо пишет о том, что память о Боге из сердца человеческого не устранить, что бы ни проделывали с людьми. И даже если мы знаем, что пещера пуста, что в храм пойти невозможно, что все запрещено, что Рождество превратили в Новый год и так далее, и так далее – но все равно остается эта священная пустота, потому что место Бога никто занять не может: «И при мысли о ней видишь вдруг как бы свет ниоткуда».

 

И дальше он как раз об этом самом:

 

«Знал бы Ирод, что чем он сильней,
тем верней, неизбежнее чудо».

 

Можно устранить все внешние признаки праздника, но из-за этого человек все равно еще сильнее будет чувствовать приближение какой-то неведомой силы.

Я иногда вспоминаю эти наши советские праздники Нового года. Что тогда с нами происходило? Я не знаю, потому что мы не слышали про Бога ничего, мы не знали, Кто такой Христос, не знали, по какому поводу все эти елки и подарки. Но мы все равно чувствовали всегда, что открывается какое-то другое пространство. Возможно, это достигалось за счет вот этого порога во времени: вот, кончается старое, наступает новое. Но все равно у всех у нас было ощущение того, что как будто мы приближаемся к какой-то невидимой черте, за которой начинается другой мир. И именно в этот момент, в эту новогоднюю ночь переступить через эту черту возможно.

Вот это мои воспоминания, а вы мне расскажите про свои, может быть, совсем детские переживания Рождества. Что для вас этот праздник, чем дорог, какие-то ваши истории про Рождество?

 

Маша:

Когда я была маленькая, я обычно отстаивала только половину рождественской службы, но все равно на следующее утро ощущала какой-то необычный прилив сил, какой-то очень непривычный для маленького ребенка. А когда я стала постарше, я очень полюбила ходить ночью в храм на службу, потому что так много людей, и все вместе молятся, и это такое единство, и становится очень-очень радостно.

 

Ксюша:

Да, по-моему это самое прекрасное, когда ты приходишь в храм – и просто гора людей, и ты стоишь как селедка в бочке, и молишься вместе со всеми. А потом причастие – и до самого утра праздник. И папа нам говорил, что первая звезда, которая покажется ночью – это Вифлеемская звезда, и мы всегда с Петей искали на небе эту звезду.

 

Соня:

В детстве я ходила утром на службу, и это тоже было очень здорово, потому что на этой службе было как-то особенно хорошо, а потом и весело, потому что уже наступило Рождество. А когда я стала побольше и стала ходить на ночную службу, это тоже было очень радостно – вот ты постоишь полночи, и кажется, что тяжело, но потом так радостно. И вот ты после службы возвращаешься домой – а там елка. Я очень люблю Рождество…

 

Марина Михайлова:

Да, но вот есть же еще ночная служба на Пасху. Чем-то эти службы отличаются друг от друга? Что же все-таки в Рождестве такое особенное?

 

Ника:

Для меня в Рождестве есть какое-то тепло, какое-то ощущение единства всех, как Маша сказала. Какие-то все краски теплые. А на Пасху – все более торжественно, все такое яркое, открытое, как будто флаги на ветру развеваются. А Рождество – вот, под елочкой, так тихо, так спокойно, так тепло. Конечно, эти праздники отличаются.

 

Марина Михайлова:

Да, конечно, и то, и другое – это великие праздники, но все-таки очень разные. Вот ты очень красиво сказала: как будто по ветру развевается такое победное знамя. Когда Христос воскрес – это такое торжество до неба! А когда Господь рождается – это ведь очень тихая радость, правда? Это такое событие, которое нас погружает в особое состояние – как будто наш взгляд обращается внутрь, в какую-то глубину.

И у Бродского в этом стихотворении тоже есть такая таинственность и сокровенность. Произошло какое-то событие, которого мир, в общем-то, не заметил. И на самом деле ведь это так и было, потому что если мы вспомним, как мир праздновал тот день, когда родился Христос? Никак не праздновал. Да, пришли пастухи, которых привели ангелы. На небе, конечно, было пение и счастье. Вол и ослик порадовались, потому что они что-то поняли. Кто еще пришел?

 

Ника:

Волхвы.

 

Марина Михайлова:
Да, волхвы пришли. Но волхвы пришли не сразу – если почитать Евангелие, то понятно, что, возможно, они пришли позже, и даже намного позже. Почему Ирод и сказал, что всех младенцев до двухлетнего возраста нужно истребить – ведь он точно не знал, когда произошло рождение Царя Иудейского. То есть пришествие волхвов не ежесекундно произошло.

И – все, больше никто не заметил этого события, все были заняты своими делами. И в стихотворении Бродского тоже что-то похожее происходит. Народ суетится, радуется, не понимая даже, почему он радуется. И Бродский так здорово говорит:

 

То и празднуют нынче везде,
что Его приближенье, сдвигая
все столы.

 

То есть, они не понимают даже, что празднуют. Но все равно наступает праздник. И дальше:

 

Кто грядет – никому непонятно:
мы не знаем примет, и сердца
могут вдруг не признать пришлеца.

 

Оказывается, что да, этот мир обезбоженный. И я согласна, что, конечно, смотреть на мир, в котором нет измерения священного, довольно грустно, наверное. Но не безнадежно. И красота этого стихотворения как раз в этом. Понимаете, Бродский мог бы написать какие-то стихи сатирические, всех заклеймить и сказать, что все такие плохие, про Бога забыли, темные неучи… Но вместо этого, как это не удивительно, автор все время к этим людям испытывает какую-то странную нежность. Они совершают какие-то просто идиотские поступки – толкаются в очередях, сдвигают столы, чтобы выпить – даже неизвестно, по какому поводу. А он все равно смотрит на них и любит их. И вот это и делает стихотворение Бродского по-настоящему христианским. Потому что не дело христиан судить мир; наше дело – любить его. Любить. И самое потрясающее в этом стихотворении – это финал:

 

Но, когда на дверном сквозняке
из тумана ночного густого
возникает фигура в платке,
и Младенца, и Духа Святого
ощущаешь в себе без стыда;
смотришь в небо и видишь – звезда.

 

Вот, как Ксюша сказала, как они смотрели с братом в небо и искали Вифлеемскую звезду. Какая там была звезда? Непонятно. Наверняка, у нее есть имя, но все равно она была Вифлеемская.

И здесь – то же самое. Непонятно, какая фигура в платке. Какая-то женщина в платке, и, может быть, она даже и не из храма идет, и вообще непонятно, что это за женщина. Но отныне, с Рождества Христова, уже любая женская фигура, покрытая платком, всегда будет нам напоминать Пресвятую Богородицу. И по-другому уже не будет, что бы ни происходило с этим миром.

И вдруг оказывается, что Бог напоминает о Себе. Да, мы Его не помним, а Он помнит нас. И Он делает так, чтобы Он все-таки присутствовал в этом мире.

Вот эти слова: «и Младенца, и Духа Святого ощущаешь в себе без стыда», это очень хорошие слова, потому что, действительно, на свете жить стыдно. Кто из нас может сказать, что он Бога любит, что для Него потрудился? Кто из нас так может сказать – как тот самый фарисей: я все исполнил? Или как тот юноша из притчи о богатом юноше? Господь говорит ему: «исполняй заповеди». А он отвечает: «я всегда их исполняю, с детства, я такой праведный». И понятно, что все эти истории не про нас. Может быть, они и были хороши, эти люди. Но это не наш случай.

А вот когда Господь прикасается к сердцу, то становится нестыдно за свою жизнь, потому что Младенца и Духа Святого ощущаешь в себе без стыда. Потому что для каждого из нас родился Христос.

Так что стихотворение совершенно чудесное, и я рада, что вы именно с него и решили начать. Потому что в каком-то смысле это стихотворение про наш мир. Про то, что мы видим сейчас вокруг – эта праздничная суета и то, что на самом деле очень важное происходит.

 

Но давайте еще одно стихотворение рассмотрим. Я его прочитаю.

 

Волхвы пришли. Младенец крепко спал.
Звезда светила ярко с небосвода.
Холодный ветер снег в сугроб сгребал.
Шуршал песок. Костёр трещал у входа.

Дым шёл свечой. Огонь вился́ крючком.
И тени становились то короче,
То вдруг длинней. Никто не знал круго́м,
Что жизни счёт начнётся с этой ночи.

Волхвы пришли. Младенец крепко спал.
Крутые своды ясли окружали.
Кружился снег. Клубился белый пар.
Лежал младенец, и дары́ лежали.

 

Я хочу обратить ваше внимание на то, что в этом стихотворении есть два типа движения – либо это такое круговое движение…

 

Маша:

…кружился, клубился..

 

Марина Михайлова:

Да-да. Потом «крутые своды ясли окружали», круглая пещера.

 

Ксюша:

«огонь вился крючком»

 

Марина Михайлова:

Конечно. И так далее. Но здесь еще и устремленное движение: «никто не знал круго́м, что жизни счёт начнётся с этой ночи».

И еще здесь есть неподвижная фигура – того самого Младенца: «лежал младенец, и дары́ лежали». И свет звезды, который словно направлен прямо на этого Младенца.

Получается, что этот Младенец – даже просто по динамике стихотворения – это точка отсчета. Вот неподвижный Младенец, над ним неподвижная звезда. А дальше мир либо вращается вокруг Него, и это мир природы. Потому что природный мир, в каком-то смысле, не знает истории. Мы с вами твердо уверены, что сейчас зима, а потом наступит лето, что сейчас вечер, а наступит утро. И так далее. И это очень здорово, потому что если бы этот порядок сбился, мы бы начали нервничать, и начались бы всякие сбои в нашей жизни. И это очень хорошо, что в природе все всегда повторяется, и все идет всегда по одним и тем же путям.

Но кроме этого есть еще история, другое движение: «никто не знал круго́м, что жизни счёт начнётся с этой ночи». Мы понимает, что счет нашего времени, европейского исторического времени начинается с Рождества Христова. И с этим ничего сделать невозможно. Даже если Бог нам чужой – мы-то Ему не чужие, потому что мы живем в Его времени, в том времени, которое Он запустил.

И в этом стихотворении еще что очень красиво – это такое шуршание и шорох, на уровне даже фонетики, на уровне просто звуковой структуры. Очень много здесь шипящих, свистящих звуков – мы просто слышим, как ветер гонит снег, песок по этой пустыни, и как шелестит что-то. То ли это костер трещит, снег ли это шуршит. Но в любом случае это шум времени – похоже на это?

 

Давайте еще третье стихотворение почитаем.

 

Ника:

Про рождественскую звезду?

 

В холодную пору, в местности, привычной скорей к жаре,
чем к холоду, к плоской поверхности более, чем к горе,
младенец родился в пещере, чтоб мир спасти:
мело, как только в пустыне может зимой мести.

Ему все казалось огромным: грудь матери, желтый пар
из воловьих ноздрей, волхвы — Балтазар, Гаспар,
Мельхиор; их подарки, втащенные сюда.
Он был всего лишь точкой. И точкой была звезда.

Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,
на лежащего в яслях ребенка издалека,
из глубины Вселенной, с другого ее конца,
звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца.

 

Марина Михайлова:

Давайте посмотрим на это стихотворение – это 1987-й год, и на предыдущее, о котором мы говорили – это было стихотворение, которое называется «Рождество 1963-го года».

Скажите мне, что изменилось? Вот, прошло четырнадцать лет. Что изменилось внутри самого поэта? Чем отличаются эти стихи?

На первый взгляд, они очень и очень похожи. Вот чем они похожи, и что здесь все-таки передвинулось – давайте посмотрим. Вдруг нам удастся что-то понять…

 

Ника:

Мне кажется, в первом стихотворении больше какого-то погружения внутрь вертепа, а в «Рождественской звезде» какой-то более широкий взгляд.

 

Марина Михайлова:

Да, но давайте попробуем так посмотреть: откуда идет повествование, из какой точки, в стихотворении «Рождество 1963-го года»?

 

Ксюша:

Это момент, когда пришли волхвы.

 

Марина Михайлова:

А кто смотрит на это событие? Младенец крепко спал. А тот повествователь, тот автор, который говорит – он ведь просто на Младенца смотрит со стороны. Младенец спит, и все.

А во втором стихотворении? «Ему все казалось огромным: грудь матери, желтый пар из воловьих ноздрей, волхвы — Балтазар, Гаспар, Мельхиор; их подарки, втащенные сюда». Нам вдруг рассказывают о том, как Младенец видит мир, как Он видит этого дышащего бычка, как Он видит материнскую грудь, эти фигуры волхвов.

Потом дальше: «младенец родился в пещере, чтоб мир спасти». Вообще-то, больше этого никто не знает.

И вот, в первом стихотворении Бродский говорит: «никто не знал кругом, что жизни счет начнется с этой ночи». А здесь – кто может знать, что Он родился, чтобы мир спасти? Только Он сам на этот момент. И в этом стихотворении 1987-го года происходит довольно удивительная вещь, потому что поэт вдруг делает такую попытку представить себе, как этот Младенец, Богомладенец может смотреть на мир. Если раньше была очень красивая, очень значительная, очень нежная картина – и нам напомнили, что история человечества отсчитывается от Рождества Христова, то здесь-то все совсем по-другому. Во-первых, человечество Христа вдруг оказывается выражено – как смотрит Младенец, что Он видит?

Но и на этом Бродский не останавливается. Вдруг в этом втором стихотворении оказывается самым важным вот этот двойной взгляд: звезда и глаза Ребенка, только что рожденного Младенца.

В «Рождестве 1963-го года» тоже были и звезда, и Младенец. Но там они еще не смотрели в глаза друг другу. Звезда просто входила в пейзаж: «звезда светила ярко с небосвода». А здесь что происходит? «Он был всего лишь точкой, и точкой была звезда». И вот через эти две точки проводится такая прямая человеческого взгляда:

 

Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,

на лежащего в яслях ребенка издалека,
из глубины Вселенной, с другого ее конца,
звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца.

 

Вдруг возникает какая-то удивительная богословская картина. Вот этого богословия в ранних стихах еще не было, а в 1987-м году оно появляется. Что-то происходит с самим поэтом, и мы видим, что в этих стихах углубляется и углубляется его понимание Бога, происходит его приближение к Богу.

 

Ника:

Какой-то духовный рост?

 

Марина Михайлова:

Можно и так сказать. Потому что в 1963-м году это просто красивая картина и напоминание о том, что отсюда идет отсчет истории. В 1971-м году он вдруг смотрит с любовью на людей, которые толкаются в очереди за мандаринами – и это уже совершеннейшее христианство. А в 1987-м году, еще по прошествии многих лет, он вдруг видит какие-то другие вещи, и это уже высокое богословие. И мы с вами видим, что Бродский проходит какой-то путь, и этот был тот путь, который, без сомнения, приближал его ко Христу.

И можно только пожелать всем нам, чтобы для нас тоже каждое Рождество было не просто возобновлением чего-то хорошего: вот было одно Рождество, а потом второе, третье… И все они такие милые, хорошие, теплые, нежные. Но пусть бы для нас тоже это происходило – чтобы мы каждый год делали еще один шаг навстречу Богу.

Вот этого хотелось бы нам друг другу и нашим слушателям пожелать в перспективе Рождества Христова.

Ну что же, спасибо всем, кто нас слушал, и спасибо всем, кто участвовал.

До свидания!