Патриарх Сергий (Страгородский) (1)

Цикл лекций протоиерея Георгия Митрофанова

«Русская Православная Церковь ХХ века в личностях Патриархов»

Передача 6

Патриарх Сергий (Страгородский)

(часть 1)

АУДИО + ТЕКСТ

А.Ратников:

У микрофона Александр Ратников, здравствуйте!

В православном просветительском центре при храме Феодоровской иконы Божией Матери профессор Санкт-Петербургской Духовной академии протоиерей Георгий Митрофанов прочитал цикл лекций на тему «Русская Православная Церковь ХХ века в личностях Патриархов». Сегодня я предлагаю вашему вниманию первую часть лекции «Патриарх Сергий».

Протоиерей Георгий Митрофанов:

Мы продолжаем наш цикл лекций «Русская Православная Церковь ХХ века в личностях Патриархов». И сегодня мы будем говорить о Патриархе Сергии (Страгородском).

Патриархом ему довелось стать в самые последние годы своей жизни, в очень сложных, как вы помните, условиях. Но наш с вами разговор об этой, действительно, то ли судьбоносной, то ли роковой личности в истории Русской Православной Церкви должен начаться с рассказа о его истоках. Действительно, и смысл наших лекций заключается в том, чтобы сквозь обстоятельства жизненного пути того или иного патриарха попытаться понять его личность. Не тот трафаретный образ святителя, переходящего в первосвятителя, а потом оказывающегося на лоне Авраамовом, как мы обычно размышляем о наших предстоятелях, а именно живой, конкретный, немощной человек, в силу обстоятельств, по произволению Божию, несущий на себе бремя возглавления Церкви.

Я не знаю, какое впечатление у вас осталось от личности святого Патриарха Тихона. Но личность Патриарха Сергия (Страгородского), безусловно, должна вызвать у вас гораздо более противоречивые чувства. И, может быть, в этой парадоксальности, внутренней противоречивости Патриарха Сергия и заключается, может быть, даже большая значимость и глубина его в истории Церкви.

Начнем мы с его детства, с того самого детства, которое нам трудно представимо. Ибо он родился, кстати сказать, подобно многим нашим архиереям, в семье провинциального священника, семья которого, так же, как, впрочем, и семья будущего Патриарха Тихона, как будто символизировала собой эту незыблемость и нерушимость православного церковного уклада русской жизни. Он родился 11 января 1867 года, в миру Иван Николаевич Страгородский, родился он в городе Арзамасе Нижегородской губернии, олицетворявшей собой, с одной стороны, такую типичную русскую провинцию, а, с другой стороны, где церковная жизнь развивалась довольно выразительно. Неслучайно его отец, довольно образованный для своей среды той эпохи священник, был духовником Алексеевского женского монастыря. Это всегда свидетельствовало о незаурядности священника – быть долгое время духовником женского монастыря. Трудно представить более тяжелое и душевно-вредное для пастыря служение, чем пребывание в качестве окормителя душ женской монастырской общины. И, тем не менее, он нес это послушание, нес, не теряя интереса к жизни, к культуре.

Это происхождение из семьи образованного провинциального священника нам даже сейчас не представить. У нас если священник провинциальный – значит, необразованный, иногда, впрочем, и городской необразованный; если образованный – то уж никак не провинциальный. Но тогда такого рода чудеса бывали. И вот эта полученная в семье еще глубокая привычка к культуре проявила себя, в частности, в том, что пройдя традиционное для любого поповского сына Арзамасское духовное училище, он успешно в 1886 году закончил Нижегородскую духовную семинарию, которая была одной из лучших провинциальных семинарий. Закончил он семинарию по первому разряду, и вот в этом первом разряде его уже проступила очень важная черта его личности в будущем – быть первым, всегда и во всем. Он, действительно, был способен, был честолюбив, был, можно сказать, талантлив.

Его обучение продолжалось в Санкт-Петербургской Духовной академии в 1886-90 годах, в то самое время, когда наша академия переживала период своего подлинного расцвета благодаря руководству сначала в качестве инспектора, потом в качестве ректора будущего митрополита Антония (Вадковского). И здесь происходит его встреча со своим старшим товарищем, а потом и учителем, будущим митрополитом Антонием (Храповицким). Здесь перед ним в качестве идеала пастырства проходит фигура Михаила Грибановского. Здесь вместе с ним учится будущий Патриарх Тихон, и здесь же учится одновременно с ним человек, который всей мощью своего духовного авторитета и своей мученической кровью, по существу, на мой взгляд, вынесет самый суровый приговор всей последующей жизни и деятельности митрополита Сергия (Страгородского) – будущий священномученик митрополит Кирилл (Смирнов). Все они были  собраны в стенах Санкт-Петербургской Духовной академии тогда.

Конечно, он учится блестяще – иначе не умел. И, конечно же, принимает постриг на последнем курсе Духовной академии. Постриг и пресвитерский сан, что, казалось бы, знаменует собой типовой путь ученого монаха через несколько церковно-административных должностей к архиерейству. Он защищает кандидатское сочинение на тему «Православное учение о вере и добрых делах», которое потом очень творчески и вместе с тем очень дипломатично преобразует в свою магистерскую диссертацию «Православное учение о спасении».

Но уже на этом этапе своей жизни он повел себя очень неординарно и принял назначение на служение в Японскую православную миссию. Это сейчас мы представляем себе Японию как страну, которая живет по высшим бытовым стандартам. Это сейчас мы представляем, что православной миссией в Японии руководил святитель Николая Японский. А тогда это было назначение весьма даже непрезентабельное. И вот то, что молодой иеромонах Сергий (Страгородский) решил отправиться в Японскую православную миссию, свидетельствовало, конечно же, об одном: он, действительно, хотел послужить своей Церкви. Послужить своей Церкви в условиях подчас экстремально-сложных, и в то же время с осознанием себя в качестве носителя определенного рода миссии. Он приехал в одну из немногих ведомых ему языческих стран, в которых языческая вера цементировала древнюю цивилизацию и древнее государство. Напомню, что ведь японские императоры почитались как живые боги и почитаются таковыми японцами до сего времени. Он служит в древней японской столице Киото, конечно же, живо отзываясь своей очень чуткой, тонкой душой на все величие и всю чуждость этой языческой страны, языческой истории. Он преподает догматическое богословие в Токийской духовной семинарии. Это громко сказано – духовная семинария; в ней студентов было меньше, чем вас, сейчас здесь сидящих. Но преподает он уже на японском языке – поразительная способность к языкам ему была свойственна.

Так проходит три года. Три года, когда молодой иеромонах с обязательной для каждого нормального человека долей идеализма вступает на свое служение. Это сейчас кажется, что нужно быть здравым и прагматичным уже, наверное, с семилетнего возраста. Но в те времена человек обязан был быть идеалистом и оставаться им, по крайней мере, лет до тридцати. Если этого не происходило – значит, это была какая-то аномалия души. Тем более, если человек был ярким и выдающимся.

Таковым был Сергий Страгородский. Он действительно ощущал себя продолжателем тех великих миссионеров, которых, кстати сказать, не так уж много было в Русской Православной Церкви. Собственно, как наша страна развивалась так незаметно – было Московское царство, а неожиданно появилась Российская империя, вобравшая в себя огромные пространства; так мы и миссионерствовали, живя бок о бок с инородцами, незаметно приобщая их через семейные узы, через смешанные браки к православной вере. Не любили у нас миссионерствовать. Потом мы будем говорить об этом как о проявлениях нашей терпимости, толерантности – а за этим часто стояли косность и равнодушие к собственной вере. Вот он таковым не был; он ориентировался на великих миссионеров прошлого.

Но служение его продолжалось недолго. В 1893 году его отзывают, как это, увы, часто имело место в нашей Церкви по отношению к ученым монахам, на преподавательскую работу в Санкт-Петербургскую Духовную академию. Проходит буквально несколько месяцев, и далее следует поразительное назначение: его, 26-летнего игумена, назначают инспектором Московской Духовной академии, в которой ректором является 27-летний архимандрит Антоний (Храповицкий). Это был очень интересный эксперимент, поставленный в тех условиях, казалось бы, такой стабильной синодальной церковной жизни, когда двум молодым энтузиастам была дана возможность преобразовать одну из ведущих Духовных академий. И они отчаянно бросились в эту свою новую миссию.

Тут нужно было бы сказать несколько слов об Антонии Храповицком. Это был, действительно, поразительный человек, в своем роде харизматичный. Он видел будущее Церкви в доминировании в ней вот таких молодых образованных монахов, которые, в отличие от всегда обремененных, как казалось Антонию Храповицкому, суетными семейными житейскими заботами женатых священников, самоотверженно поведут Церковь по пути ее преображения. Антоний Храповицкий терпеть не мог ту традиционную академическую профессуру – как он говорил, «пиджачников и сюртучников». А ведь большинство профессоров Духовной академии были мирянами, которые, готовя будущих священников, сами не знали, ни что такое священство, ни что такое монашество.

И Антоний мечтал о такой спаянной монашеской корпорации Московской Духовной академии, призывая всех практически, мало-мальски талантливых студентов идти вслед за ним по пути монашеской жизни. Более того: начал он свою деятельность с того примечательного факта, что собрал всех профессоров-мирян Московской Духовной академии и поставил им условие в течение нескольких лет либо принять духовный сан, если они женаты, либо принять монашество, если они были одиноки – если, конечно, у них не было для этого канонических препятствий. Иначе, утверждал он, они не имеют права преподавать в Московской Духовной академии. Нужно себе представлять эту профессуру – часто это были ученые с европейскими именами, которые уже многие годы совмещали свое преподавание в Московской Духовной академии с Московским университетом, например. Там были член-корреспонденты и академики. Вот такого рода вызов молодого архимандрита. Впрочем, интересная деталь: с одной кафедры он не позвал преподавателей, видимо, понимая, что их никакими ультиматумами не возьмешь в их заскорузлом убеждении, что лучше быть мирянином профессору. Это с кафедры церковной истории. Это была кафедра самая непримиримая, ее никакими идеалами уже невозможно было увлечь. Они действительно хорошо знали церковную жизнь прошлого. И, кроме того, там был академик Евгений Евстигнеевич Голубинский, который мог и закурить в присутствии молодого архимандрита, давая ему понять, что благочестие в этой жизни бывает весьма многообразным. Напомню вам, что он преподавал в Московской Духовной академии и при этом несколько томов его «Истории Русской Церкви» были запрещены церковной цензурой. Вот такая мера свободы была, на самом деле, даже в Духовных академиях тогда.

Кончился этот эксперимент тем, что сам Антоний Храповицкий через несколько лет отправился в Казанскую Духовную академию. И здесь можно говорить о том, что профессорско-преподавательская корпорация смогла себя защитить от такого рода монашеских импровизаций юного ректора. Но за это время Антоний Храповицкий сумел вдохновить Сергия Страгородского, куда более осторожного, куда более склонного к компромиссам, на преобразование своей кандидатской работы в магистерскую диссертацию. «Православное учение о спасении» стало вызовом господствовавшим тогда догматическим стереотипам в духовных школах. Это действительно был очень серьезный, радикальный шаг. Но будущий Патриарх Сергий (Страгородский) сумел так написать свою магистерскую диссертацию, что это заметили только те, кто хотел заметить. Защита прошла блестяще, и лишь немногие обратили внимание на то, что молодой игумен, по существу, вслед за своим духовным наставником Антонием Храповицким вступает в полемику с маститыми профессорами Духовных академий.

Я сейчас не хочу вдаваться в специфику этой работы; речь шла о том, что он подвергал очень жесткой и аргументированной критике проявления сотериологического учения самые крайние, юридические, в духе такой схоластики Средних веков. Первые люди согрешили, поэтому они, естественно, исполнены греха, первородного греха. А раз они грешны, то в принципе, каждый из них может попасть в ад. И это существует, пока существует мир. И Бог вынужден принимать эту позицию дьявола, потому что, раз уж дал свободу воли человеку, а человек злоупотребил своей свободой, то уж не удивляйся, что злоупотребившие своей свободой люди стали грешны и попадают в ад. И вдруг – такая неприятность: смерть принимает Безгрешный, хотя и Бог, но все-таки и Человек – Христос. Да еще и в ад спускается. После этого у дьявола уже нет возможности на паритетных началах с Богом распоряжаться людьми. Смерть Богочеловека на кресте становится наживкой, которую заглатывает дьявол и лишается тем самым возможности безусловно распоряжаться посмертными судьбами людей уже после того, как Безгрешного принял в свои объятия.

Я говорю, может быть, в достаточной степени афористично и образно, но я хочу, чтобы вы почувствовали, что в этом подходе отсутствует самое главное – переживание того, что Христос прежде всего из любви к человеку не оставил его ни в чем, в том числе и в смерти. И эта способность Христа преобразить все уровни мироздания, даже ад, сделала уже невозможным победу дьявола над людьми. Сергий предлагает, может быть, нарочито этическое толкование догматов. Но это было неважно. Важно было то, что он действительно блестящую работу защитил, был оценен по заслугам и получил новое назначение – опять-таки в Японскую православную миссию, уже в качестве помощника начальника миссии. Это было такое промежуточное административное назначение, предполагавшее дальнейший карьерный рост.

Он опять отправляется в Японию. Во время путешествия по Японскому морю он сильно простудился, у него возникло воспаление среднего уха. И потом постепенно он стал глохнуть, и слух постепенно пропадал у него практически в течение всей жизни. Кажется, пустяк. Наоборот: человеку, прожившему трудную жизнь, бывшему пастырю, кажется, естественно поменьше слышать и видеть на склоне своих лет, чтобы не печалиться. Но если мы вспомним эту страшную ночь с 3 на 4 сентября 1943 года, когда на встрече со Сталиным он должен был улавливать своими, почти ничего не слышащими, ушами интонации этого самого косноязычного лица кавказской национальности, который говорил с ним о новых условиях существования Церкви. Он ведь знал, что в деспотиях важно не то, что говорит деспот, а как он говорит. Это было великое испытание. Но тогда он еще не предполагал, что ему, уже очевидно заявившему о себе как о богослове, преуспевающему архимандриту придется через многие годы, почти что через пятьдесят лет, держать урок у недоучившегося семинариста в кремлевских стенах.

Итак, он помощник начальника Японской миссии. А затем с 1889 года инспектор, а вскоре – ректор Санкт-Петебургской Духовной академии. Ректорская должность предполагала возведение в сан епископа, и 25 февраля 1901 года здесь, рядом, в Троицком соборе он был возведен в епископа Ямбургского. По всем стандартам это был выдающийся карьерный успех: за год до исполнения ему канонического возраста, когда можно рукополагать в епископы – 35 лет, его в 34 года рукополагают в епископский сан.

А далее он становится не просто ректором Санкт-Петебургской Духовной академии, не просто профессором кафедры истории и разбора западных вероисповеданий, но и одновременно одним из наиболее известных в Петербурге церковных иерархов. Потому что с 1901 года председательствует на религиозно-философских собраниях, которые проходят недалеко от Сенной площади, в здании Географического общества, и ныне там существующего, в течение более чем двух лет. Это был, действительно, уникальный опыт общения русской интеллигенции, интеллигенции в высоком, в подлинном смысле этого слова – Мережковский, Гиппиус, Розанов, Минский, Бакст, с представителями духовенства, с представителями духовного образования, с представителями православного богословия мирянского. Разнообразно и интенсивно развивавшаяся русская культура в лице этих представителей интеллигенции потянулась в сторону Церкви. И Церкви нужно было на должном уровне отвечать на запросы этих взыскующих умов. И вполне уместно было председательство на этих собраниях епископа Сергия (Страгородского), который умел действительно явить нашим богоищущим интеллигентам пример выдающегося богослова, выдающегося церковного интеллигента. Конечно, Зинаида Гиппиус, естественно, нашла нелицеприятные слова по отношению к своему современнику, называя его довольно средним буддистом по своему мироощущению. Но факт остается фактом, что вот этот опыт действительно символизировал собой возможность и способность Церкви говорить с представителями нашего Серебряного века на самом высоком уровне.

Я не могу здесь не отвлечься и не вспомнить эпизод, который имел место в 2001 году, когда исполнилось сто лет с момента открытия религиозно-философских собраний. Собрали конференцию по этому поводу в музее истории религии в его новом уже помещении. Пришло несколько представителей нашей Духовной школы, представители современной философской науки, в основном, бывшие научные атеисты, преобразившиеся в религиоведов. Пошли какие-то доклады, и когда очередь дошла до меня, я не мог не провести параллель между нашим собранием и тогда еще свежим в памяти учредительным съездом партии «Наш дом – Россия». Я посмотрел на них, посмотрел на нас и процитировал Черномырдина: «Какую партию не начнешь создавать, все равно получается КПСС». Кем были мы и кем были они на фоне тех, кто тогда собирался в здании Географического общества, и что же произошло за эти сто лет с нашей страной? Что мы могли сказать друг другу, что мы могли сказать тем, кто религиозно взыскует в нашей стране сейчас? Если гораздо более правильные и высокие слова были сказаны на этих собраниях, и далеко не всеми, даже можно сказать, почти никем не были услышаны?

А для Сергия Страгородского это был выход в мир петербургской элиты, которая оценила его достаточно высоко как современного мыслящего образованного иерарха. Затем, уже в процессе работы религиозно-философских собраний, он становится председателем комиссии при Синоде по старокатолическим и англиканским вопросам. Речь шла о диалоге со старокатоликами и англиканами на предмет воссоединения их с Православной Церковью. Это был не какой-то политизированный, никого и ни к чему не обязывающий экуменический диалог; это была, действительно, творческая богословская работа, в ходе которой многие выдающиеся наши профессора, действительно, обогащали русское, да и не только русское  богословие своими размышлениями о важнейших догматических вопросах.

Далее Победоносцев закрывает религиозно-философские собрания. Но репутация Сергия Страгородского от этого не страдает. Наоборот, он приобретает то, что особенно ценилось в России того периода времени – он становится почти оппозиционером, почти опальным, при этом сохраняя хорошие отношения с Победоносцевым, оставаясь на должности ректора. То есть он имеет и  как бы официальное признание церковных и светских властей, и одновременно неофициальное признание русской интеллигенции как тот, с кем можно говорить как с равным.

6 октября 1905 года в разгар революционных событий он получает новое назначение и становится архиепископом Финляндским и Выборгским. Уже, заметьте, не епископом, а архиепископом. Эта епархия не будет у него отнимать столько усилий, сколько она в свое время, например, отнимала у митрополита Антония (Вадковского). Большую часть времени он будет проводить не на своей кафедре, ибо в Великом княжестве Финляндском было очень мало православных христиан. Незначительная часть финнов из Карелии, и в основном русские чиновники довоенные, которые располагались там. То есть действительно паства была небольшой. Но его главной задачей в это время будет, конечно же,  участие в подготовке Поместного собора.

В 1905 году вопреки сопротивлению Победоносцева митрополиту Антонию (Вадковскому) при поддержке председателя Комитета министров Витте удалось оживить дискуссию о созыве Поместного собора. И пытавшийся опереться на оппозицию епархиальных архиереев Победоносцев обязал Синод издать указ о том, чтобы каждый епископ представил в Синод свое мнение о целесообразности или нецелесообразности созыва Собора. Все епископы, за исключением трех, высказались за необходимость созыва Собора, за восстановление Патриаршества. То есть Победоносцев потерпел здесь полное поражение; епископат пошел против него, за восстановление в Церкви каноничного управления. И надо сказать, что когда мы анализируем отзывы епархиальных архиереев, мы видим поразительную картину по глубине восприятия, по искренности выражения многих проблем русской церковной жизни.

Когда читаешь отзыв архиепископа Сергия, поражаешься тому, как этот, в, общем-то еще достаточно молодой, но уже во многом ощутивший обаяние огромной власти архиерея, пастырь честно писал о многих проблемах церковной жизни, предлагая их подчас весьма радикальное решение. Действительно, много он предлагал такого, что впоследствии даже Поместный собор 1917 года не решится ввести в оборот церковной жизни.

Например, интересную процедуру избрания приходских священников; рукоположение архиереев по преимуществу из белого духовенства без принятия ими монашества; второбрачие вдовых священников, которые овдовели до 45 лет; упрощение церковно-славянского языка и предоставление права приходам служить на родном языке. Это была очень радикальная программа.

Другое дело, что многие другие архиереи предлагали не менее радикальные предложения по преобразованию церковной жизни. Вас это может даже удивить: как же так? Может ли такое быть, когда, например, полтора десятка архиереев предлагало перевести все богослужение на русский язык? Когда, например, епископ Евлогий (Георгиевский) предлагал самую радикальную постовую реформу – среды и пятницы и Великий пост сохраняются; Рождественский пост уменьшается до недели; Успенский пост до одного дня, а Петров пост отменяется вообще. Вот такого рода самые радикальные предложения, с самых разных сторон предлагались архиереями, причем архиереями, которые происходили из потомственных семей духовенства, которые в отличие от нынешних «ревнителей древлеправославного благочестия», часто не понимающих Апостола, который читают на богослужении, но ратующих за церковно-славянский язык, даже не отредактированный – чем больше ошибок, тем подлинней, потому что уж совсем не понять… Так вот эти люди, взращенные в атмосфере живой церковной жизни, знавшие это благочестие сызмальства, готовы были на серьезные церковные преобразования, печалясь о том, что многое из того, что составляет богатство церковной традиции, недоступно их современникам или же просто не реализуется. Ну кто же всерьез у нас соблюдал монастырский пост? Его не соблюдали вообще как монастырский, разве что в монастырях, да и то не во всех. Кто же мог отстаивать подобного рода жесткую постовую дисциплину в Церкви, где большинство чад соблюдали лишь Страстную седмицу Великого поста? И вот это понимание того, что канонические нормы либо должны соблюдаться, либо должны изменяться, было характерно для многих архиереев, и Сергий Страгородский шел в этом же направлении.

Обратим внимание на то, насколько сейчас вот те вопросы, по которым спорили тогда архиереи, кажутся уже неразрешимыми. Разве можно ставить вопрос не то, что о переводе на русский язык богослужения,  но даже о серьезном редактировании книг? «Народ этого не поймет». Разве можно сокращать посты, которые, конечно же, не соблюдаются, но которые должны же даже в своем несоблюдении напоминать нам о том, что мы грешные, раз мы их не соблюдаем. Вот такое парадоксальное мышление наших современников архиереям той поры казалось совершенно диким.

И вот что интересно: никому не приходило в голову, например, обличить Сергия Страгородского в ереси, что наверняка было бы сделано сегодня разного рода православными изданиями и братствами. Однако, как вы знаете, отзывы епархиальных архиереев легли в основу работы Предсоборного Присутствия, которое работало в 1906 году, и это был период больших надежд многих, в том числе и самого архиепископа Сергия, который возглавлял один из семи отделом Предсоборного Присутствия.

Предсоборное Присутствие завершило свою работу к концу 1906 года; Поместный Собор был подготовлен и, наверняка, архиепископ Сергий размышлял о том месте, которое он займет на этом Соборе. Ему было что сказать Церкви, ему было что предложить своим собратьям-епископам. Но Собор, как вы знаете, был отменен. И резолюция императора звучала очень выразительно: «Собор пока не созывать». Так он написал весной 1907 года на представленных ему материалах Собора. И это «пока» продлилось до 1917 года; и собрали Собор уже когда император находился под домашним арестом в Александровском дворце Царского Села. Собрали не благодаря ему, а, по сути дела, помимо него. Собрали тогда, когда уже, возможно, поздно было созывать церковный Собор.

Для многих это нежелание собрать уже подготовленный Поместный Собор стало очень сильным психологическим ударом. Это многих разочаровало в государе – я имею в виду священнослужителей, именно тех, кто видел в нем первого русского государя, который, наконец, признал право Церкви жить по канонам. Ведь двести лет нельзя было ставить вопрос о созыве Поместного Собора. И вот вопрос был поставлен, и император признал, что Собор необходим. И вдруг, в последний момент, как, увы, нередко бывало с последним государем, проявил нерешительность. А надо иметь в виду, что наши архипастыри, хотя и были православными архипастырями, но были еще и русскими людьми. А русский человек загорается и гаснет очень легко. Наступил период апатии, наступил период, который, в общем-то, побуждал многих из них погрузиться в текущую, рутинную жизнь.

Но не таков был Сергий Страгородский. Поняв, что провести необходимые для Церкви преобразования с помощью Собора невозможно, он взялся за то, к чему чувствовал всегда вкус и в отношении чего он обладал большим талантом – он взялся за такую незаметную административно-бюрократическую работу, дабы осуществить без Собора то, что должен был бы осуществить Собор.

В 1907 году он инициирует создание и возглавляет Особое совещание при Святейшем Синоде по выработке общего проекта организации приходов. Попросту говоря, он создает Совещание, которое разрабатывает новый приходской устав. И этот устав будет принят в 1914 году, и активно будет способствовать развитию нашей приходской жизни, хотя опять-таки все это будет довольно запоздало. Это был очень правильный выбор Сергия Страгородского – без активного, живого прихода не может быть активной живой церковной жизни вообще.

В 1911 году опять-таки по его инициативе начинает работать Особое совещание при Святейшем Синоде по вопросам внутренней и внешней миссии и по исправлению церковно-служебных книг. Сергий любит не только инициировать какие-то проекты, но и возглавлять управление ими. И вот это совещание, совершенно незаметно, готовит серьезную редакционную правку богослужебных книг. То есть он начинает идти по тому самому пути, который Патриарха Никона привел к конфликту со своими друзьями, ставшими потом старообрядческими лидерами. Он правит церковные книги, и до революции незаметно происходит правка Постной и Цветной Триодей. Правка очень аккуратная, на очень хорошем научном уровне осуществленная. То есть речь идет о том, что имеющие немало ошибок церковно-славянские тексты исправляются таким образом, что не только ошибки, но и меняется часто порядок слов, соответствующий греческой грамматике и затрудняющий восприятие нами смысла произносимых фраз. Эта легкая правка очень сильно прояснила содержание этих двух выдающихся богослужебных книг. И никто почти ничего не заметил. Только стало лучше, яснее восприниматься – тот же самый Покаянный канон Андрея Критского, например. Можно сказать, что в большинстве случаев у нас почему-то читают по неправленным Триодям  – то есть не по той, которая была издана в 1914 году, а по другим, которые издавались до них и потом переиздавались Московской Патриархией.

То есть опять мы видим его, осуществившего очень важное начинание, начинание, не у всех вызывавшее понимание, но для Церкви необходимое и осуществленное таким образом, что он не только не вызвал критику в свой адрес, но даже приобрел гораздо больший авторитет. Вот почему с 1911 года он становится самым молодым бессменно заседающим на Синоде архиереем. Вот это поразительное умение Сергия Страгородского добиваться для Церкви очень важных успехов, при этом достигая успехов собственных, личных.

В 1912 году он уже председатель Предсоборного совещания, которое почти ничего не сделает, но активизирует процесс подготовки Поместного Собора. Он награжден при этом бриллиантовым крестом на клобуке. С 1913 он председатель Учебного комитета. Кстати, подчиненным ему будет статский советник Петр Федорович Полянский, будущий Патриарший Местоблюститель, который и назначит его, во многом роковым для себя образом, своим заместителем. Будущий священномученик митрополит Петр (Полянский).

Как видите, перед нами один из самых известных и успешных архиереев Российской Империи. В 1915 году он награждается орденом святого Александра Невского. В 48 лет получить орден Александра Невского означало по сути дела подняться на самый высокий уровень архиерейской статусности. Теперь ему осталось только получить орден Андрея Первозванного. Напомню, что когда Витте отправляли в отставку с поста премьер-министра, ему дали орден святого Александра Невского. Казалось, все у архиепископа Сергия получается прекрасно. Главное особенностью его жизни в это время становится вот эта поразительная способность делать успешную карьеру, но при этом добиваться, действительно, нужных для Церкви побед. Действительно, легко можно было обольститься собой – он может все. Он может все, успешно осуществляя вот это манипулирование через церковно-административный аппарат людьми и идеями – но при этом все во благо Церкви.

В 1915 году происходит срыв – первый, способный оказаться серьезным неудачным эпизодом его карьеры момент. Когда епископ Варнава (Накропин), ставленник Распутина на Тобольской кафедре, провел самочинно канонизацию святителя Иоанна Тобольского, совершенно недопустимым образом поправ элементарные нормы проведения канонизации, на Синоде самые разные архиереи возмутились происходящим, понимая, что их возмущение может быть чревато для них осложнениями. Возмутился один из самых дремучих и мракобесных наших членов Синода – архиепископ Никон (Рождественский). Возмутился самый либеральный член тогдашнего Синода – епископ Агафангел (Преображенский), будущий священноисповедник. И возмутился архиепископ Сергий (Страгородский). Они не допустили признания этой канонизации.

А далее обиженный Григорий Ефимович Распутин пожаловался императрице, а императрица написала весьма лаконичное письмо, которое не пристало цитировать в широком кругу – такие оценки она давала членам Синода, требуя от государя убрать из Синода вот этих самых непослушных архиереев. И, действительно, убрали. Агафангела (Преображенского) и Никона (Рождественского). А Сергий остался и здесь. Трудно сказать, каким образом удалось ему в этом ситуации сгладить впечатление, но он сумел это сделать.

Далее – отречение государя, приход к власти Временного правительства. Обер-прокурор Владимир Николаевич Львов начинает активно вмешиваться в дела Синода, который с такой легкостью простился с государем. Когда многие монархисты сейчас говорят о том, что не может существовать Церковь полноценно без монархии, монархия нам нужна, и Церковь всегда бок о бок существовала в нашей стране с монархией, всегда была сторонницей монархии, хочется достать для них послание Синода от 9 марта 1917 года – послание, которое начинается словами: «Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни». И так далее. И ни слова о монархе в нем не говорится.

Показательно, что послание это было написано членами Синода, назначенными еще государем. И нельзя сказать, что все они только и мечтали, чтобы оставаться в Синоде при новом Временном правительстве. Они просто поступали так, как их приучала государственная власть поступать веками. Они славословили монархию, пока монархия была, ибо таково было распоряжение начальства. Но когда сейчас законное Временное правительство, глава которого был назначен последним государем, признало отсутствие монархии как данность и получило в свои руки всю полноту власти, Синод готов был принять это как проявление воли Божией.

Но вот когда Временное правительство по завершении зимней сессии Синода решило изменить его состав, члены Синода возмутились и дали слово не входить в новый состав Синода, даже если кого-то из них туда назначит новый обер-прокурор. Синод весной собрался вновь, и как вам нетрудно догадаться, единственным членом прежнего Синода, который оказался в членах нового Синода, был архиепископ Сергий (Страгородский). Это был поступок, который в значительной степени уронил его престиж среди епископата, но очень скоро многие забыли ему эту непоследовательность. Ибо в составе нового Синода он стал очень активно работать в Предсоборном совете, стремясь как можно скорее в условиях все более и более распадающейся власти созвать Поместный Собор.

Вообще, нужно сказать, что тогда в Поместном Соборе стали многие видеть вообще единственное средство спасения страны. Вот соберется Поместный Собор, изберет он Патриарха, и в стране, где нет ни царя, ни твердой власти, в стране, которая ведет тяжелую войну с внешним врагом, сразу наступит мир и покой. На самом деле ситуация, как вы знаете, развивалась иначе. Этот Собор ожидали тогда многие, в него верили очень многие. И архиепископ Сергий (Страгородский), действительно, очень умело строя отношения со Львовым, а потом с его преемником Карташевым, шел по пути подготовки этого Поместного Собора, который в августе и открылся.

А далее произошел эпизод, который должен был бы архиепископа Сергия заставить насторожиться. По инициативе Временного правительства Синод принял еще недавно не вмещавшееся в головы русских архиереев решение о том, что епископы на кафедры должны избираться голосами мирян и представителей духовенства на епархиальных собраниях. И по всей стране прошли выборы, выборы епархиальных архиереев. Это был очень интересный эпизод в истории Русской Церкви.

Надо сказать, что выбор епархии был, как правило, очень правильным. Почему? Сразу оговорюсь. Не потому, что весь наш церковный народ проявил поразительную сознательность и ответственность. А потому что большая часть нашего церковного народа эти выборы просто игнорировала. 15-ти миллионная армия, уставшая от войны и распадавшаяся на глазах; толпы солдат-дезертиров, бежавшие с фронта в свои деревни делить землю – вот что было гораздо важнее. За какими политическими демагогами пойти, а не кого избрать на кафедру – вот это был главный вопрос для очень многих.

Вспомните опыт со Страстной седмицей перед Пасхой 1917 года, когда в вооруженных силах отменили обязательное причащение для православных воинских чинов, и причастилось уже  не 97%, как в 1916 году, а 10%.

И получилось так, что в выборах епархиальных архиереев участвовала только малая часть русских православных христиан, но именно тех, кто подходил очень ответственно, осмысленно к церковной жизни. Результаты получились прекрасные. На нашу кафедру был избран митрополит Вениамин, очень известный викарный епископ, которого, действительно, воспринимали как настоящего пастыря. На Московскую кафедру был избран архиепископ Виленский Тихон. Самое интересное произошло на Харьковской кафедре, с которой сместили в марте месяце Антония (Храповицкого) как правого монархиста, и которого избрали, даже в его отсутствии, вновь на эту кафедру. Вот это был настоящий архипастырский триумф Антония (Храповицкого). Потому что всем нам хорошо известно, что подавляющее большинство архиереев радостно встречают в епархии и еще более радостно провожают. Здесь произошло нечто неожиданное. Он, с его сложным характером, с его тяжелым нравом, управляющий этой епархией в течение нескольких лет и убранный из епархии властями, был снова избран на свое архиерейское служение.

Ну а что касается Сергия (Страгородского)? Он впервые в своей жизни потерпел два провала и в первый раз провалился на выборах в Петрограде, проиграв митрополиту Вениамину. Причем, провалился именно потому, что здесь выяснилось очень интересное обстоятельство – его никто не знал как пастыря; его знали как ректора, его знали как постоянного члена Синода, его знали как царедворца – как символа вот этой прошлой имперской государственной Православной Церкви. Но как пастыря его не знал никто. И поэтому предпочли простеца, архиепископа Гдовского Вениамина, ему, вот такому выдающемуся церковному политику и богослову.

Только на Владимирской кафедре ему удается быть избранным – и то, потому, что, в общем и целом, не было сколь бы то ни было значительных конкурентов. Вот тут-то ему и нужно было задуматься. За плечами выдающаяся карьера, известность, авторитет. Но основан этот авторитет был не на том, что составляет суть служения любого священнослужителя – не на его пастырской деятельности, а на его поразительном умении быть церковным политиком, впрочем, весьма успешным; быть выдающимся богословом, впрочем, уже достаточно давно забывшим свое былое богословие в суете административной деятельности; было основано на его реноме человека, символизировавшего вот этот нерушимый союз Православной Российской Церкви и уже не существовавшей тогда православной российской монархии. Именно представители правых монархических кругов и голосовали за него, представители русской аристократии, чиновничества – но они оказались в меньшинстве.

Ну а далее следует период Поместного Собора, где он получает совершенно заслуженный сан митрополита и избирается в Священный Синод. Гражданская война. Пребывание в тюремном заключении кратковременном. И далее – зловещий эпизод, когда 16 июня 1922 года, когда Патриарх Тихон всего лишь месяц как в заточении, власть в Церкви захватили обновленцы, епископат в сомнениях, в раздумьях. И вдруг Сергий Страгородский с двумя другими, менее известными архиереями, признает обновленческое Высшее Церковное Управление и призывает всех пойти по его пути. Как это было прекрасно – увидеть, что впереди выдающийся иерарх, выдающийся богослов идет по пути, который, может быть, приведет к тихой заводи в этом бушующем богоборческом море, каким стала Россия.

А.Ратников:

Вы слушали первую часть лекции о Патриархе Сергии из цикла

«Русская Православная Церковь ХХ века в личностях Патриархов». Автор цикла – профессор Санкт-Петербургской Духовной академии протоиерей Георгий Митрофанов. Аудиоверсию подготовил Александр Ратников.

Текст: Ольга Суровегина