«Пропали – и пропали?»

Программа Марины Лобановой

«Встреча»

Гость: Виталий Викторович Семенов, главный редактор «Альманаха ГенЭкспо», основатель «Архивного дозора», проекта «Военкомат» и руководитель генеалогического форума «ГенЭкспо»

Эфир 3 апреля 2021 г.

АУДИО

…

Марина Лобанова:

— Вы готовите такую, можно сказать, сенсацию, Альманах «ГенЭкспо» номер два, который выйдет вы скажете когда, он будет полностью посвящен вопросу поиска пропавших без вести. Это часть генеалогического поиска и это сегодня уже часть такого острого вопроса истории нашего Отечества во время Великой Отечественной войны, и, мне кажется, что редко кто говорит 9 мая о пропавших без вести. Разве мы слышим вообще это словосочетание?

Виталий Семенов:

— Я 9 мая вообще стараюсь ничего не слушать, я эти дни, как правило, стараюсь максимально отключаться от всех видов сетей, чтобы не воспринимать то, что говорят, потому что для меня это каждодневная работа.

Марина Лобанова:

— Расскажите тогда с самого начала: что такое этот термин «пропавший без вести» и почему это огромная проблема, которая касается миллионов современных жителей нашей страны?

Виталий Семенов:

— Это касается большинства жителей бывшего СССР по двум причинам, во-первых, пропавшие без вести – очень часто это не пропавшие без вести объективно, это, скажем так, те люди, о судьбе которых государство не захотело, по каким-то причинам именно не захотело, сообщить его родственникам, или родственники не захотели знать, иногда это было в две стороны, второй вариант был гораздо реже, надо сказать. Следующий момент, почему это важно, это то, что ни государство, ни общество после того, как война закончилась, не поставили вопрос о поиске пропавших без вести, об определении судеб, и, в общем, этот вопрос не поставили и сослуживцы тех людей, которые служили, то есть ветераны его не поставили, и, на мой взгляд, это стало одной из причин развала СССР, потому что некоторая такая мировоззренческая штука – она была нарушена, те люди, чьими жизнями государство это было сохранено и просуществовала до 91 года, им не вернули очень существенный долг: долг памяти. В том числе не вернули этот долг, это право на память, и их бывшие сослуживцы. Потому что, если мы посмотрим, кто зародил поисковое движение в России, это было не поколение фронтовиков, это было поколение уже даже не детей, а уже внуков очень часто фронтовиков. Поисковое движение началось в конце семидесятых и в восьмидесятых годах, и это было так называемое «джинсовое поколение», люди, которые сами как раз непосредственного опыта войны не имели. Единственное, что их от нас отличает – они имели непосредственный опыт (вот у меня он ещё был) именно общения с живыми фронтовиками. Я тут разделяю: не ветераны, а именно фронтовики. Когда это общение происходило неформально, то есть, имеется в виду, это не ветераны, которые приходили в школу, то есть общественники, а это именно, скажем, частный разговор с человеком, которого они могли видеть повседневно. Вот таких людей тогда было ещё очень много, и это вот тот опыт, скажем, связи с войной, который у них был. Именно эти люди впервые начали заниматься темой пропавших без вести. Государство не то что не занималось – оно всячески и после войны продолжало наращивать катастрофу, оно продолжало наращивать список пропавших без вести. Ну то есть, если тут взять такой момент, что, в принципе, даже в небольших деревнях, в селениях небольшие захоронения так или иначе они были устроены, какие-то были таблички временное сделаны и так далее, но это ж всё было снесено в шестидесятых годах, при хрущёвской… и я тут обязательно хочу выделить, что виноват в этом не только Сталин, в этом ровно также виноват Хрущёв, то есть при Хрущёве эта политика продолжалась, при Брежневе эта политика продолжалась, то есть что это означает: при переселении из малых деревень в большие захоронения вчерашние и бывшие переносились в общее, и списки не составлялись или составлялись отвратительно, имена на новые захоронения не переносились или переносилась только их треть, либо иногда просто даже захоронение чисто формально переносилось из одной могилы в другую, никто с этими костяками не связывался. Это было сделано специально. То есть государство, советское государство, на этом настаиваю, никакой задачи поиска пропавших без вести не ставило.

Потому что в СССР (и мы сейчас, к сожалению, это в чем-то продолжаем, хотя во многом изжили) государство взяло на себя право делать так, что человек сегодня есть, а завтра его нет. То есть, имеется в виду, помнят себя или не помнит тебя – это привилегия, а не право человека. То есть, условно говоря: вот ты пошёл на войну, пропал, от тебя ничего не осталось, и государство будет решать – будет о тебе память существовать или не будет. И такой же подход был и в случае с репрессированными, и точно такой же поход в случае с теми людьми, которые погибли в результате войны.

В тридцатых годах, с разрушением церквей, с разрушением христианства, с вытеснением христианства из жизни, произошла эрозия памяти. Прежде всего, была сознательно совершенно, в силу совершенно осмысленной риторики, разорвана связь поколений, то есть говорилось о том, что нынешнее поколение является не продолжением предыдущего –  вообще ни разу оно не продолжение предыдущего, а оно является «новым». И уже Сталину во время войны пришлось, поскольку это работало, от этих слов фактически отказываться, говорить что нет, нет, мы без сомнения являемся продолжателями тех самых побед русского оружия и так далее… играть с национальной памятью. Мы это видим в оформлении метро, например, посмотрите как оформлены станции метро тридцатых годов и сороковых годов. И то же самое относительно памяти. То есть государство сказало: если я хочу, я могу стереть память о вашей семье, об этом человеке – в песок, и вы никогда о нём ничего не узнаете. А тебе надо заслужить, чтобы тебя помнили, тебе надо заслужить, что ты не превратишься в ничто. Это происходило и относительно раскулаченных, это происходило и относительно переселенных народов, и относительно репрессированных, и относительно пропавших без вести. Понимаете? То есть государство вообще не воспринимало это своим долгом, то есть куча народу пропала – и никто не предъявил ему счет и не сказал: «а куда они пропали?». Мы же вам отдали этих людей, где они? А государство вообще так вопрос не ставило, оно говорило: это была такая народная война, это так получилось само собой. Сейчас, когда мы архивы смотрим, мы понимаем, что это получилось абсолютно не само собой, это получилось совершенно осознанно. То есть когда мы видим, что в пятидесятые, шестидесятые, семидесятые годы те документы, на которых, на основании которых можно было восстановить кучу имен, они уничтожались, они уничтожались не специально, в отличие от могил, но они уничтожались, потому что людям никто не поставил вопрос: подождите, не уничтожайте, их когда-то будут искать. Никто даже так вопрос не ставил. Пропали – и пропали.

И этот вопрос, как ни странно, он возник только когда СССР подошел к своей естественной смерти. То есть, фактически, теми, кто погиб тогда, занялись в государстве, за которое эти люди не воевали, они воевали за Советский Союз, а искать их уже начали в Российской Федерации, так вот в полной мере получается.

…

Полностью слушайте в АУДИО.

ФОТО — russianmemory.ru, vitalysemionoff, genexpo.pro, arhizorro.ru

…

ГенЭкспо — ВезВести

См. также: