«Раннее детство я провела на сундуке»

Программа Людмилы Зотовой

«Россия. Век XX»

Людмила Викентьевна Михеева-Соллертинская

Передача 1 (из 6)

АУДИО

Запись сделана в 2015 году

ТЕКСТ (фрагмент) – Екатерина Киселева

Людмила Викентьевна Михеева-Соллертинская родилась 4 апреля 1933 г. в Самаре. В 1958 окончила теоретико-композиторский факультет Ленинградской консерватории, в 1962 – там же аспирантуру (рук. М.С.Друскин). В 1960-1964 редактор Ленингр. отделения издательства «Советский композитор». В 1964-1971 редактор Ленинградского отделения издательства «Музыка». Автор статей по вопросам теории музыки. В 1961 году вступила в Союз композиторов. Редактор, автор книг о музыке, посвященных разным композиторам, среди которых Григ, Малер, Направник, Шостакович, Дунаевский, Кабалевский, Матвеев, Кравченко. Автор справочника «В мире оперетты», книги для детей «В мире оперы», а также книг «Жизнь Дмитрия Шостаковича» и «И.И.Соллертинский. Жизнь и наследие». Автор ряда справочников-путеводителей по разным музыкальным жанрам: опера, симфония, увертюра, оратория. Автор музыкального энциклопедического словаря для школьников.

«…Итак, до 18-го года семья жила достаточно спокойно, в 1918 году революционные раскаты до Самары не так уж долетали. Естественно, все знали, что царя уже нет, но там были белые, там была своя власть, было свое правительство. А все ужасы начались в 18 году, когда белые (кстати, там был Чешский корпус) отступили, вошли красные и установили свою власть.

Первое, что было сделано – это, естественно, им в квартиру «вселили». Причем, надо сказать, что в Самаре не было жилищного кризиса и такого наплыва людей откуда-то, как было в Петрограде и в Москве, когда подвальные жильцы занимали барские покои. Там были обычные квартиры, как правило, не очень большие. Самара ведь была городом купеческим и там не было больших барских особняков. Но вот обязательно нужно было вселить, причем не кого-нибудь просто, не с улицы человека, а своего, чтобы люди знали, что они под присмотром…

…Первые мои воспоминания относятся как раз к этой квартире, потому что когда мама вышла замуж за папу им бабушка с дедушкой выделили одну комнату, в которой жили не только мама, папа и я, но и еще папина мама. И мое первое воспоминание — это именно мое место на сундуке. Я должна была сидеть, играть и вообще проводить свою жизнь на сундуке. Может быть потому, что на полу дуло, может быть для того чтобы я не ходила по всей квартире. Потому что порядки были строгие. И то, что я помню очень отчетливо, кроме сундука – это посредине комнаты стояла обыкновенная кухонная табуретка и на ней чертежная доска, к доске приколот лист толстой белой бумаги – ватмана, лежала рейсшина, лежали угольники. Это папа делал дипломную работу. И это место было святым и его надо было обходить подальше.

Еще одно мое из одних самых ранних воспоминаний. Года в три воспоминание было такое. Яркий солнечный день. Почти лето, но это было 1 мая. В то время в Самаре был резко континентальный климат, пока еще Волгу не перегородили гидростанциями, поэтому там была очень морозная зима и очень жаркое и рано наступавшее лето. Так вот яркий солнечный день, всюду флаги, транспаранты, шарики. Отовсюду с каждого угла звучат из репродукторов громкие речи. Я сижу у папы на плече и думаю: «Какая же я счастливая, что родилась в такой замечательной стране». Это был 1935 или 1936 год. Это показывает, до чего была сильна и навязчива эта самая пропаганда. Чтобы такому ребенку, крошечному, могло прийти в голову такое.

В 1935 году папа окончил институт. Его оставили при институте. Дело в том, что это был индустриальный институт, только что открытый. И папа был его первым выпускником. Не в первом выпуске. А именно первым выпускником, потому что то ли один год, то ли два года закончил экстерном и потом преподавал у своих же бывших однокурсников. И ему дали, как молодому специалисту, жилье. Две сугубо смежные двенадцатиметровые комнатки в трехкомнатной квартире, потому что в третьей комнате обязательно должен был кто-то жить и кто-то все-таки присматривать. К счастью, мы из этой квартиры довольно быстро выбрались. Папа сумел поменять на большую, где мы и жили последующие 20 лет. В ней уже было две комнаты в 42 метра, но кроме нас было еще двое жильцов, из них одна совершенно точно была стукачкой.

Что мне еще запомнилось из раннего детства. Это человек, который приходил, как мне казалось, в гости ко мне. Именно ко мне. Высокий, стройный, всегда в шапке. Не снимавший высокую баранью шапку. И он со мной играл в кубики. Я и не помню, чтобы он общался с кем-то кроме меня. Его все звали Асанбек. И я его звала Асанбек. И мне казалось, что это мой друг и он ко мне приходит. А потом вдруг перестал приходить. И как-то, когда я смотрела семейный альбом, я помнила, что там была фотография, на которой был он, была бабушка и между ними красивый, холеный мальчик в матроске. Это был мой папа. А тут, когда я стала смотреть в очередной раз альбом, вдруг оказалось, что карточка обрезана. У нее не осталось полей. И там всего только двое – бабушка и папа. И когда я спросила, что случилось с фотографией, мне сказали: «Что ты. Что ты. Она всегда такая была». И об этом как-то перестали говорить.

Вообще в доме разговоры были только на абсолютно нейтральные темы. Очень любили обсуждать проблемы языка. Где ставятся ударения, как склоняется то ли иное слово. Когда какое слово употребляется. Вот об этом говорили. Говорили о музыке. Папа очень любил музыку. Покупал пластинки и ноты. Кроме того, у нас весь дом был заполнен книгами. Каждый месяц, с каждой зарплаты папа покупал книги. У нас были редкостные книги: Шиллер, Байрон. У нас были многие издания, тогда очень хорошо работало в Ленинграде издательство «Академия». И вот у нас были оттуда книги: Дидро, Вольтер, Мольер, Расин. В общем, библиотека была совершенно изумительна. Смешно кому-то слышать, но я до 10 класса не могла понять, зачем существуют публичные библиотеки. И только в 10 классе я поняла, что библиотеки нужны, чтобы читать советскую литературу. А из советской – у нас был только том Маяковского и несколько томов Горького…

Однажды мы с бабушкой шли гулять, мне было лет 7, бабушка встретила свою знакомую, они разговорились, и вдруг я слышу: «А она о дедушке знает?». И вдруг я поняла, что Асанбек – мой дедушка. Служащий персидского консульства в Самаре. В 1924 году его обвинили лишенцем. И они с бабушкой развелись…

1938 год… Мне 5 лет…

Мой дедушка Асанбек – «исчез». Сестру мамы, мою тетю Нелли, с годовалой девочкой посадили в тюрьму как «члена семьи врага народа» (ее мужа расстреляли в 1937). И первые детские воспоминания моей кузины – это тюремная камера…

Годы войны для нас прошли, наверно, более благополучно, чем для очень многих. Папу в первый же месяц мобилизовали, но не успели никуда отправить, тут же спохватились и вернули обратно, потому что он снова оказался незаменимым, но уже не в институте. Дело в том, что (многие этого, наверно, не знают и не помнят) ведь немцы шли очень быстро. Очень быстро. Еще не был захвачен, во всяком случае, под угрозой оказался Донбасс, который в основном снабжал всю страну углем. А на угле работала не только вся железная дорога, работали все предприятия. Нефть шла вся на фронт, потому что нефть – это бензин, это керосин, это мазут, то есть это самолеты, это танки, это тягачи артиллерийские. Нефти для тыла категорически не было. И угля не хватало. А папа был одним из первых специалистов по сжиганию газа. До этого газ вообще как топливо не учитывался. Это была такая попутная фракция, которую выпускали в воздух, и чтобы она не очень засоряла – жгли. Горели факелы везде, где были нефтеразработки, и где добывали нефть – рядом горели эти бесконечные факелы, которые сжигали этот газ. И папа был одним из первых специалистов, который разрабатывал горелки для газа, который переводил всю промышленность на газ. То есть он всю войну мотался по Куйбышевской, Оренбургской и Ульяновской областям.  Потому что все предприятия надо было перевести с угольного топлива на газовое. Ему принадлежат авторские разработки газовых горелок разных типов. По его учебнику потом учился, в частности, премьер Черномырдин. И папа был совершенно незаменим. Вот как я помню его в эти военные годы. Он никогда не ходил один. С ним рядом всегда был некий человек, которого папа, со свойственным ему чувством юмора, называл Лев Николаевич Толстый. Потому что он действительно был Лев Николаевич и был довольно объемным. Он был в полувоенной форме, с кобурой на боку. И, в общем, нельзя было понять, охрана это или конвой. Может быть, и то, и другое, потому что все-таки папа был на подозрении как родственник репрессированных. В то же время он был незаменимым специалистом, практически, он и несколько его коллег весь этот довольно большой регион перевели на газ».

Продолжение следует…