«Религия воплощает собой врожденную тягу к Красоте»

«Пастырский час»

Программу ведет протоиерей Александр Рябков

Прямой эфир 4 января 2018 года, 20:30

АУДИО + ТЕКСТ

Образ тьмы рождественской ночи, в которой Христа искали пастухи и мудрецы, имеет два разных смысла. Самый понятный – это ночь нашей греховности, в которой так мало божественного света.

Грех искажает личность и ее глубинную жизнь. Силы души ослабевают в путанице капризов и их хитросплетений, в которые вовлекает нас враг. Свойства души меркнут, не отражая божественного света и заменяя его опьяняющим самолюбием. Личность со всеми своими силами, свойствами, качествами и устремлениями становится как бы облезлой, примитивной и потерявшей осознание правильного целеполагания. Человек вступает в туманную область темной игры страстей, где развитие их трудно остановить и трудно что-либо в них понять, уяснить и разглядеть. Чтобы смерть души не наступила, надо внести свет в наше сердце, как в комнату, где хаос назревает до уровня преступления против самого себя. Божественный свет приходит с покаянием и молитвой, предотвращая тяжкие повреждения и неисправимые последствия для души.

Духовная жизнь – это не новый спектакль с переменившимися декорациями и бутафорией. Духовная жизнь, по мнению румынского богослова протоиерея Думитру Станилоэ, зиждется на любви к Богу и диалоге с Ним. Большую важность также имеет и то, что человеческая личность обладает реальностью бытия, превосходящей нашу природу. Это тот самый Образ и Подобие Божие, о котором мы слышим и читаем, открывая первые страницы Библии. Этим фундаментом личности объясняется наше особое положение в творении. Им обусловлено наличие сил, вложенных в нас при творении. Эти силы вытесняют нас из нашей действительности и природы в иную действительность и иную природу.

Вера в Бога в своем основании имеет Любовь. Сама Любовь является основанием бытия, и потому религия воплощает собой врожденную тягу к Красоте. Бытие и жизнь – это пространство, в котором личность постоянно ищет дорогу к Первоисточнику всего сущего. На этом пути к Добру, Истине и Красоте душа должна оставлять оттиски этих понятий во всех возможных видимых и невидимых формах, иначе к этим абсолютным прообразам она никогда не прорвется, поднимаясь по лестнице временной и земной жизни.

Отец Думитру Станилоэ об этом писал так: «Наша обязанность познавать свойства вещей. Гнозиса без практики не бывает. Мы призваны не только искать встречи с Богом в себе, но и в существовании наших детищ (и людей, и произведений)».

Известный европейский религиовед и философ Йоан Петру Кулиану писал: «Любящий – это прежде всего философ. Обладающий мудростью, то есть искусством возвыситься до Истины, которая есть в то же время Добро и Красота, выказывая свою отрешенность от мира».

Отец Думитру Станилоэ Саму Святую Троицу называет кульминацией смирения и жертвенной любви. Мы не можем познать Бога рационально, здесь наш рассудок смиренно осознает свою ограниченность. Но душа во всей своей многосторонности может чувствовать Бога. То, что темно для рассудка, ясно для чистой души. Она в смирении становится открытой для Бога. Бог проникает в личность человека и личность человека сопрягается с Богом. Это взаимопроникновение происходит без смешения Бога и человека.  При всей апофатичности святоотеческого богословия Бог открывается человеку не как Что, но как Кто.

Когда царь Соломон построил храм и левиты внесли ковчег завета во Святая Святых, тогда дом Господень наполнило облако славы Божией. «Тогда сказал Соломон: Господь сказал, что Он благоволит обитать во мгле» (1 Пар. 6. 1).

Святой Дионисий Ареопагит писал: «Божественный мрак – это тот неприступный свет, в котором, как сказано в Писании, пребывает Бог. А поскольку невидим и неприступен Он по причине своего необыкновенного сверхъестественного сияния, достичь его может только тот, кто, удостоившись боговедения и боговидения, погружается во мрак, воистину превосходящий ведение и видение, и, познав неведением и невидением, что Бог запределен всему чувственно воспринимаемому и умопостигаемому бытию, восклицает вместе с пророком: Дивно для меня ведение Твое, не могу постигнуть Его».

Здесь становится понятным и другой смысл образа мрака ночи Рождества. Речь в этом ключе идет о смирении, а также о покаянии, сопряженном с трудом аскезы. Это, говоря иными словами, есть черная работа по очищению себя от скверны греха.

Божественный мрак и погружение в него рассеивает морок нашей действительности. Прекращается бредовый сомнамбулизм суеты с ее вечным оптическим обманом для отвода глаз, который ради легкого разрешения трудных вопросов рабски принимается нами. Безбожная жизнь – это ложь, но и смерть, завершающая ее – это неправда. За пределами земной жизни и телесной смерти есть выход в иную жизнь. Там источник нашего бытия, для приобщения к которому необходимо покаяние, изменяющее сознание. Тогда вопрос о вечной жизни принимает иной смысл, ибо противоречие между жизнью и смертью упраздняется. Господь победил смерть Своим воскресением не как одна сила подчиняет другую, а как больший объем включает в себя меньший.

Как нам достичь этой мощи? Ссылки на писателей-аскетов часто натыкаются на непонимание, исходящее из установки, что пример жизни подвижника не только недоступен, но и попросту чужд современному христианину. Но об аскезе писали не только отшельники. Обитатель Парижа Эмиль Мишель Сиоран писал: «Беспредельна мощь человека, способного к отказу. Любое побежденное желание делает сильней. Мы растем, борясь со своими склонностями. Всякий раз, как ты не сумел себя победить, ты потерпел поражение. Умерщвляя себя, копишь силу для взрыва». Сиоран пишет, что неутоленное желание ведет к святости, но в его афоризме есть и обратная сторона. Ее можно истолковать так, что если эта энергия не направлена по нужному руслу, то она ведет к беснованию. Риск отказа от желаний есть, но он оправдан сопротивлением надвигающейся духовной летаргии, жертвой которой становится отдавшийся безволию человек.

Царство Божие усилием берется (Мф. 11. 12). Но иго Христово легко и благо (Мф. 11. 30). Усилия необходимы, ибо зло отнюдь не бессильно. При этом всю основную тяжесть последствий греха в человечестве взял на себя Христос. Нам своим усилием должно усвоить Его дар спасения.

Другой парижанин, Жорис Карл Гюисманс, писал: «Церковь еще ясней Шопенгауэра объявила, что на этом свете нечего желать, нечего ожидать, но там, где философ заканчивал свое следствие, она шла дальше, переходила чувственные границы, обнажала цель, указывала на средства. Да ведь если подумать, хваленый довод Шопенгауэра против существования Творца – ничтожество и несправедливость мира – не так уж, разобравшись хорошенько, неотразим: ведь мир не таков, каким его создал Бог, а таков, каким его сделал человек. Прежде чем обвинять небеса в наших бедах, следовало, конечно, посмотреть, через какие добровольные падения, через какие свободно принятые состояния прошла тварь, пока не оказалась в том зловещем мороке, по котором плачет».

Действительно, весь мир заключен в личности человека и в его сознании. Данте по этому поводу писал, что человеку надо «обладать добродетелью, превращающей в благородное все, что охватывает его взор».

Человеку требуются не правила игры, а правила жизни. Но при наличии заповедей не стоит искать только готовых решений. Христианство не отвергает индивидуальности. Готовых решений и шаблонов нет. То, что окончательно решено, уже потеряло динамику. Богообщение беспредельно и чуждо мертвой окостенелости. Перед человеком стоит задача вести поиск и наводить мосты между реальностями и природами. Этот труд как всякая работа одинаково исключает и совершенную пассивность, и абсолютное своеволие. Нельзя выбрать только крайнюю точку: магическое рабство обряду или анархо-революционное попрание традиции. Крайность в религии характеризуется всегда фанатичной одержимостью идеей фикс, касающейся какой-нибудь частности. Отсутствие объективного взгляда проявляется твердой уверенностью в правильности только своего пути, по которому должен протекать бодрый и стройный всеобщий марш. Одержимость не дает передышки и потому не позволяет задуматься, что бодрость может оказаться только припадком экзальтации, а стройность – духовным лунатизмом.

Что такое жизнь без Бога? Жизнь без веры – жизнь увядающая. Она увядает от своего обособления. Она расточительна в круговороте бессмысленной сутолоки. Она постоянно опаляема вспышками хаотических увлечений, в которых желают забыться. Призраки прошлых идолов или миражи новых бесплодных мечтаний не наполняют ее. Ставка на самого себя ведет к кораблекрушению на рифах внешней жизни. Необходимо создать и сохранить внутреннюю цельность. Фундамент этого внутреннего храма – Христос. Стены – вера в Вечность. Без этого даже земная жизнь при любых ее обстоятельствах превращается в тягостное представление, где значение человека ограничивается или ролью праздного свидетеля, или ролью беспомощной жертвы обстоятельств. Хуже, если помрачение души приведет человека к роли прямо демонической.

Разве являются столпами жизни слава, успех, выгода? Леон Блуа о жизни человека, помраченного корыстолюбием, писал: «О, ужас несчастной души! Ни чтения, ни одной благородной мысли, ни утешительных воспоминаний, никаких стремлений – только продолжить назавтра вчерашние грязные делишки. Даже те, кто все потерял кроме своих слез, могут утешиться книгой, добрым словом, лаской бедного животного, какой-нибудь скромной игрушкой умершего ребенка, любой мелочью, способной вызвать скорбное или радостное воспоминание, ничего не стоящим пустяком, на который никто не польстится, чтобы благоговейно хранить его до гроба, как святыню. Именно об этом плакал Иисус у гроба умершего Лазаря». Эти строки, написанные слезами от утрат, Леон Блуа завершает евангельскими словами: «Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам».

Каков наш путь в этой жизни? Эрнст Юнгер после двух мировых войн описывал человеческое общество как ландшафт, усеянный руинами и обломками культуры ушедших эпох. Он писал: «Мы – свидетели конца, сравнимого по своим масштабам с геологическими катастрофами. Поэтому не стоит попусту тратить время, решая, к кому примкнуть – к побежденным, раздавленным пессимизмом, или к победителям, лучащимся наносным оптимизмом. Нам следует осознать, что мы рождены в ландшафте изо льда и огня. За прошлое уже нельзя ухватиться, а становящееся таково, что к нему невозможно приспособиться. Наше время богато безвестными мучениками, ему свойственна такая глубина страдания, на которую не проникал еще ни один взор. Добродетель, приличествующая этой стадии, есть добродетель героического реализма, духовная позиция, которую не может поколебать ни перспектива гибели, ни осознание тщетности собственных усилий».

Убежать от реальности невозможно. Это всегда будет побег от себя и побег в никуда. Роберт Льюис Стивенсон писал: «В судьбе человека есть элемент, существование которого не может отрицать даже слепой: нам не суждено никогда достигнуть того, к чему мы стремимся; постоянные неудачи – вот наш роковой жребий».  Неудачи – это неотъемлемое явление нашей жизни, пройдя через личный опыт которых, человеком познается более глубокий смысл жизни. Поэт Райнер Мария Рильке писал: «Все, что мы побеждаем, – малость. Нас унижает наш успех». Разумеется, речь идет о внешних атрибутах жизни, которые составляют реноме обывателя.  Хотя неуспех бывает нужен и в духовной жизни. В нашей невидимой брани мы испытываем не только нашу силу, но и нашу слабость. Мы лучше узнаем свою ограниченность и не позволяем себе самим себя обожествить. Поэтому сильнее жаждем Бога и обожения как дара. Но здесь нет безучастности. Радость, порожденная горькой правдой, намного прочней всяких дурманящих иллюзий. В чем эта Радость? Это вызревшая внутренняя цельность. Это радость духовного возмужания. Это отстоявшееся счастье, очищенное от всех ложных примесей.

Томас Карлейль писал: «Счастливы смиренные. Счастливы неизвестные. Написано: «Ты желаешь себе великих вещей? Не желай этого». Живи, где ты есть, но живи умно, деятельно».