«Россия. Век ХХ»: Марина Александровна Митрофанова: История страны через историю семьи (часть 2)

Л.Зотова: История нашей страны складывается из историй отдельных семей, родов, поселений. Нужно ли знать историю наших предков? Нужна ли память о том, кем они были, где и когда жили? В прошлой нашей встрече мы говорили не только об истории предков вообще, но и об истории отдельного села, села Матвеево Кологривского уезда Костромской области, в котором долгие годы жили деды и прадеды Марины Александровны Митрофановой, супруги священника Георгия Митрофанова. Мы говорили о том, как жили в этом селе люди до переворота 1917 г., как менялась их жизнь в 20-е, 30-е годы. По истории этого села легко прослеживается история страны, наша с вами история. У нас есть сегодня возможность продолжить разговор с Мариной Александровной Митрофановой. Марина Александровна, до революции в этом селе, по Вашим сведениям, были ли бедные люди, или все были более-менее обеспечены? В советское время на уроках истории нам говорили, что в селах, в деревнях жили очень бедные крестьяне, которые просто голодали. М.А.Митрофанова: Мне очень сложно определенно дать ответ, потому что я наверняка чего-то не знаю. Но из того, что я знаю, бедных там не было. Например, если на 185 дворов есть 103 лошади и 185 коров – это очень много. Пусть даже у кого-то не по одной корове, а по две-три. И потом, достаточно просто посмотреть на дома. Пятистенок – это было нормально. Избы были или двужильные, то есть двухэтажные, или две избы, соединенные так называемым «мостом» – коридором, соединяющим две избы, летнюю и зимнюю. Иногда из-за недостатка места для строительства дома строились прямо в усадьбе, и иной раз строили дома такой странной конфигурации, например, буквой «Г». До сих пор этот дом стоит, хотя, конечно, он уже в жутком виде. Нормой было 5-7 окон по фасаду. Дом, который конфисковали (последний внук дедушки, хозяина этого дома, умер в 2004 г. в возрасте около 90 лет), был построен примерно в 1860 г. Естественно, он был двухэтажный, в нем было около 10 окон по фасаду. В этом доме потом был интернат, потом школа, во время войны в нем поселяли эвакуированных, то есть это был очень большой дом. Дома без дворов, без хозяйственных пристроек, где были просто жилое помещение и кухня, назывались «кельи» и строились на загумнах. Там, как правило, жили люди, которые были не в состоянии обрабатывать свой надел. Это были старухи или брошенные жены, что тоже бывало, потому что было отходничество, и случались такие ситуации, когда человек женился во второй раз в городе. Случалось это и по другим причинам. Жила там одна девица Афанасия Лякрицкая. В жизни она была очень духовно устремлена к Богу, и отец собственноручно выстроил ей на огородах, на загумнах такую келейку, где она проживала, и для нее это был такой собственный скит. До последних времен этот сарайчик еще там был, хотя она умерла, конечно, очень давно. Но основная застройка двухэтажная, все дома пятистенки. Только в деревнях могли быть не пятистенки, но в селе все пятистенки. Сейчас это все уходит, все рушится. Хозяев нет, мужчин нет уже давно, поэтому все это недолговечно. Но то, что сохранили фотографии, не поддается никаким описаниям. Когда смотришь на эти дома, то трудно представить, что там жили бедные люди. Пусть даже там леса много, но ведь строевой лес надо выдерживать, обрабатывать. Приходишь иной раз в старый-престарый дом, которому уже хорошо за 100 лет, а когда поднимаешься по лесенке в коридоре, видно, что бревна до сих пор абсолютно белые, как слоновая кость. Это видно, потому что они некрашеные и не зашитые ничем. Ну и размер большой. Изба могла быть поклеена обоями, углы промазывали глиной для тепла, были свои хитрости. На строительство дома дерево рубят в определенное время года, чтобы не гнило. Мне кажется, это требовало некоторого благосостояния, помимо наличия рабочих рук. Семьи были очень большие, и руки были, но все равно какие-то деньги были нужны. И потом, я знаю точно, что там на общественные деньги содержались такие должности, как трубочист, огородник и еще какая-то должность, связанная с дорогой. Это были люди, которых общество содержало. Трубочист всем чистил трубы за счет этих сборов. Раньше все было огорожено, и были ворота по заулкам (выездам из села), если их было 6, значит, было 6 ворот. Чтобы непредвиденные обстоятельства не нарушали общественный порядок, был человек, который, если изгородь или ворота ломались, должен был их поправлять. Жизнь была устроена очень организованно и упорядоченно. Л.Зотова: Скажите пожалуйста, Вы сейчас, когда бываете в старых избах, которые еще сохранились, видите ли там какие-то предметы старинного быта или уже ничего не остается? М.А.Митрофанова: Наша соседка Валентина, женщина 40 с небольшим лет, поехала со своими детьми в Кострому, показать им музей, кремль. Они попали в Музей деревянного зодчества, который все так любят. Там знаменитая Берендеевка, где снимали «Снегурочку». Все было замечательно. Валентина приехала и говорит: «Что там интересного? Это я каждый день дома вижу». Когда женщина ворочает ухватом чугуны, то чтобы не было нагрузки на живот, под ухват подкладывалась круглая деревянная палка с выемкой, чтобы ухват можно было катить. Такие остались вещи. Самовары вытесняются электрическими чайниками. Самовар теперь только у дачников, потому что это игра в экзотику. Местным жителям самовары ставить тяжело, потому что их тяжело поднимать, особенно если это большие самовары. У некоторых они так на полу и стоят. За самоваром надо следить, топить. Все это хорошо, когда ты приехал, посмотрел и уехал, а постоянно жить так тяжело. Когда я вижу, стоит колодец-журавль или ворот, и от него идёт женщина, которой седьмой десяток, и несет на коромысле 2 цинковых больших ведра, я всегда ужасаюсь. Сейчас все колодцы запустили, остались одни колонки, но мы ходим с небольшими пластмассовыми ведрами, потому что мне проще несколько раз сходить, чем нести столько, сколько она. Мужчины, которые там остались, с руками и помоложе, обросли всем необходимым для жизни инструментом, а у старух нет ничего. Это, конечно, старухи относительные, им едва за 70 лет, это не старухи моего детства, когда в 1967 г. бабушке исполнилось 90 лет, это была совсем другая старуха. Все равно вся утварь, весь этот крестьянский быт остается прежним. И они от этого очень страдают. Одна девочка, приехавшая туда работать медиком, которая окончила училище и была полна энтузиазма, пожив там полгода, говорит мне: «Вы знаете, я тут как медик дисквалифицируюсь, потому что здесь нечего лечить. Здесь одни хронические болезни. Их вылечить нельзя, можно только поддерживать, снимая симптоматику. А я же должна вылечить. Мне здесь нечего делать». Конечно, это очень грустное признание. По ходу дела закрылась больница, существовавшая с дореволюционных времен. Теперь уже закрылась и богадельня, как мне сейчас написали. Старухи там некоторые остались, врача нет уже очень давно. Врач, который там был раньше, это был не врач, а художественная литература. Он умер в 1979 г., не дожив до 50 лет. К сожалению, из-за такой жизни он был подвержен нашему традиционному российскому пристрастию, от этого он и умер. А врач он был просто милостью Божией. Мы вспоминаем земских врачей, описанных в литературе, которые как будто умели всё. Он был точно такой, но это было в советское время. Например, он поставил одному мужчине сердечный диагноз так, что когда тот поехал на консультацию в Москву к какому-то профессору, профессор был поражен тем, что такой диагноз поставил обыкновенный деревенский доктор. Но доктор он был необыкновенный. Сейчас его сын заведует районной больницей. У него было пятеро детей, из них двое или трое пошли в медицину и продолжают его дело. Это к вопросу о наследстве. Л.Зотова: Марина Александровна, у Вас много интересного материала. Поделитесь, пожалуйста, с нашими радиослушателями наиболее интересным. М.А.Митрофанова: В Матвееве люди были долгожители. Там долго жили и уже доживали свой век две старухи, которые были монахинями Свято-Троицкого Сумароковского монастыря. С этим монастырем связана очень интересная история. Это был поздний монастырь. Он был зарегистрирован как монастырь в 1893 г., до этого была община, основанная на средства одной помещицы. Монастырь был женский, был один храм, управляла игуменья. Таких небольших монастырей было много. Когда его закрыли, монахиням, которые были уроженками Матвеева, было куда вернуться, и они вернулись доживать свой век. И, видимо, через них у меня образовались фотографии одной совершенно таинственной личности, о которой многие слышали, но ничего конкретного не известно. Была такая замечательная матушка Вера Меркулова, она же схимонахиня Михаила. На фотографиях снята женщина с довольно волевым лицом с резкими чертами в абсолютно белой одежде. Но это не Марфо-Мариинская обитель. Это вещь совершенно непонятная. И вот об этой матушке Вере в том краю существует очень много преданий. Одна из костромских журналисток занялась таким небольшим расследованием и в архиве, где хранятся документы ФСБ по Костроме, она нашла ее следственное дело. Он говорила о том, что даже в следственном деле все непонятно. Если по монастырским ведомостям 1903 г. ее место рождения Орловская губерния, то в 1921 г. она даёт показания, что она родилась на Кавказе. А ещё спустя какое-то время она вдруг говорит, что она местная костромская уроженка из деревни Буйского района. Я могу прочитать рассказ о ней, который в общих чертах ее характеризует. «Матушка Марина, описываю Вам о матери Вере, что знаю. Она родом буйская, наша. До революции была в Галичском монастыре. После революции в монастырь поселили детей, детский дом, но она еще там была. Ее видела моя двоюродная сестра и говорила, что она была очень строгая. За ней приехал «черный ворон», так называли милицейскую машину, и ее увезли. Но перед уездом она что-то написала на дереве. Долго ее не было. Ее мучили, велели отказаться от ее прозорливости и отожгли ноги. Когда ноги горели, топились, как сало, она пела хвалу Богу. В Сумароково она приехала уже без ног, ее возили на коляске. В Сумарокове была церковь, и служба была каждый день, и у нас всегда была толпа народа. Она содержала дом престарелых за свой счет. Ее часто забирал «черный ворон», но опять отпускали. В дверях был милиционер, чтобы никто к ней не приходил. Женщины придут к окну, она скажет: «Идите, вас никто не тронет». И они пройдут, и милиционер их не увидит. Они у нее пробудут, сколько им надо. К ней приезжали за тысячи километров. Она все предсказывала. А кто недостойный, махнет рукой на левую сторону – отойди, и больше к себе не допустит. Все к ней ходили» и так далее. А по документам открываются новые имена, с ней связанные. Как только матушка Вера возвращалась из очередной ссылки или из заключения, у представителей местной администрации появлялась стойкая головная боль. Цитата: «Мне, как заведующему, неоднократно указывалось и даже ставилось в обязанность прекратить паломничество. Принимая во внимание, что: а) оставление на жительство гражданки Меркуловой не только в деревне, но и в городе неминуемо повлечет за собой паломничество к ней за советами темных масс простонародных; б) достаточных оснований для помещения ее в место заключения по обстоятельствам настоящего дела не имеется, да и не будет целесообразным, – полагал бы гражданку Меркулову препроводить в г. Москву в распоряжение 8 отдела Наркомюста для дальнейшего направления в специальное учреждение». А она опять возвращалась, и всё начиналось сначала. Только сотни посетителей превращались в тысячи. При ней в 1935 г. состояло около 20 сирот от 3 до 16 лет. Это дети высланных, арестованных, погибших. Она оказывает помощь в ремонте дома, приобретении скота, уплачивает налоги за тех, кто потерял всякую надежду и не может это сделать. Помогала тем, кто хотел покончить жизнь самоубийством, бежать, а теперь получил облегчение и избавление. Среди посетителей были крестьяне, духовенство, монашество, кулаки, разные высланные люди, иногда бывали инженеры, врачи и так далее. Нет, не хождение босиком стяжало ей славу святой, да и недолгим оно было, всего несколько лет, потому что после тяжелой болезни в 1920 г. отказала одна нога, а после побоев и издевательств в 1921 г. – вторая. После этого до конца жизни она передвигалась с посторонней помощью. Монастырь прп. Иакова Железноборовского около г. Буя был закрыт, хотя просуществовал очень долго под видом сельскохозяйственной артели, но все равно в 1923 г. его закрыли. В 1935 г. один из бывших насельников Железноборовского монастыря захотел его некоторым образом восстановить. Естественно, он был арестован и показывал на допросе: «Почитаю Веру Меркулову и называю ее матерью потому, что вижу в ней образец чистоты и преданности Православию, глубокой веры в Бога и религиозного образа жизни, испытавшей и перенесшей за это много страданий. Исходя из этого, считаю ее для себя идеалом и, как религиозный человек, принявший монашеский образ жизни, беру с нее пример». Есть замечательное письмо, написанное одному иеромонаху, который потом тоже был арестован и пострадал. Это письмо многое проясняет в образе этой женщины. Цитата: «Благодарю Бога за молитвы батюшки. Все же покойна моя душа. От всех сих попечений хватает мне этого, и желает и пламенеет душа моя. Подвигов хочу, Пашенька. Хочу, Пашенька, взять на себя подвиг: ходить бы босой мне хочется. Не благословит ли батюшка? Жду благословения и с радостью начну». Даты нет, и место отправления тщательно замазано, лишь угадывается нечто, похожее на Саров. Сразу вспоминается ее фраза из дела 1921 г.: «Подайте мне палку саровскую». Судя по тому, что письмо было изъято у иеромонаха Железноборовского монастыря Иоасафа, оно дошло до батюшки. Но потом, естественно, они все были арестованы и получили свои сроки, и далее судьба этого монаха теряется. А ее судьба очень интересна, потому что согласно тому, что о ней рассказывали старухи, «она умерла и похоронена в Костроме на старом кладбище. Там часовня и железные сетки, две могилы, ухаживает церковь. Я была на могиле, в это время ухаживал мужчина. Я его спросила: «Чьи могилы?» Он сказал: «В одной похоронена мать Надежда Костромская». А о другой умолчал. Я не могла добиться, было запрещено говорить, потому что будет паломничество». Старые люди в Сумарокове боялись много сказать, но когда я на Костромское землячество принесла ее фотографии, то была совершенно потрясена. Нашлось 2 человека, которые тут же ее вспомнили. У одной мама с бабушкой к ней ходили или ее маленькую водили. А один дед даже вспоминал какие-то случаи ее прозорливости, но такой бытовой, связано это было с бутылками, стаканами, пьянством, как она обличала. Для меня это было очень важно, значит, жива память, есть подтверждения. Если возвращаться к вопросу о наследстве, я была обескуражена вот чем. Один пожилой мужчина по фамилии Новичков очень интересно рассказывал о семье Черногубовых. У него есть фотография проводов сына Черногубовых в армию в 1914 г., это предок Ефима Честнякова. Это очень интересная семья. Все слушали, раскрыв рот, но потом прозвучала фраза: «А кому это нужно? Нужно говорить о знаменитых людях. Например, был такой художник Лодыжинский в Кологриве, он знаменит, и вот о нем надо говорить. Математики Лодыжинские знамениты, о них надо говорить. А что говорить о…?» А мне-то всегда казалось, что помнить-то надо как раз об этой «соли земли», из которой произрастают знаменитые люди. Но еще раз повторяю: это вопрос открытый. Я не знаю, нужно ли это наследство хранить. Л.Зотова: Я с Вами вполне согласна. Я занимаю Вашу сторону в этом вопросе, потому что, по-моему, простые люди, которые вокруг нас были, есть и будут, как раз и определяют… М.А.Митрофанова: У меня была такая неосуществимая мечта, чтобы каждый, сидя дома, писал, если писать тяжело – наговаривал (сейчас есть разная техника), кто что помнит. Не обязательно чтобы это был структурированный рассказ о чем-то, а просто какие-то воспоминания. Например, можно было бы собрать ушедший из нашей жизни духовный фольклор. Можно к нему как угодно относиться, но там есть совершенно замечательные вещи. Например, когда я была в селе в прошлом году, приезжал отец благочинный, довольно молодой мужчина и раздавал листочки, чтобы все пели. А что они поют? «Два ангела парили над грешною землей и тихую беседу вели между собой». Значит, все это еще не совсем умерло. И если бы каждый по возможности хоть что-нибудь записывал, а потом свести это в какую-нибудь большую книгу, то вот это и была бы история нашей страны в том виде, в котором, как мне кажется, она была бы всем интересна. У нас, к сожалению, историю как науку давно не воспринимают, а воспринимают историю как идеологическую обслугу. А историческая наука – это совсем другое. В исторической науке такие предания, устные рассказы, при всех ошибках рассказчиков, это все равно находка, может быть, даже не для историков. Я даже не знаю, кто этим занимается, ведь и литература этим не занимается, это духовное строительство. Л.Зотова: Марина Александровна, если наши радиослушатели отзовутся, откликнутся на Ваш призыв сделать звуковые или письменные записи, куда дальше с ними идти? М.А.Митрофанова: Я понимаю, что идти некуда. Для того, чтобы это издать, нужны средства, которых ни у кого нет. Мне кажется, нужно просто приносить к вам на радио, и вы будете складировать до лучших времён. Должен быть какой-то центр для этого. Документы можно отдавать в архивы, но в архиве они лежат под спудом. Личные архивы – уникальная и замечательная вещь, но о них мало кто знает, мало кто этим занимается. Л.Зотова: Главное – положить начало этому делу, а там уже как получится. М.А.Митрофанова: Да, потому что мне, например, интересно слушать не только про свою Костромскую область. Я люблю, когда люди вспоминают, потому что каждый может вспомнить очень много. Л.Зотова: Когда Вы рассказывали, я этот рассказ просто осязала. Я представляла всю ту атмосферу, и я как будто побывала в тех избах, которые Вы описывали. М.А.Митрофанова: Если бы я могла рассказать, например, историю женитьбы моего прадедушки… Л.Зотова: Расскажите, пожалуйста. М.А.Митрофанова: Это просто именины сердца. История была очень душещипательная и трогательная. Прадедушка очень любил одну девицу из состоятельного дома и, в общем, у них все было договорено и слажено. Но по существовавшим тогда обычаям за невесту жених должен был заплатить выкуп. И в последний момент, когда речь шла об этих деньгах, родители невесты сочли, что им предлагают мало выкупа. Мой прадедушка, кротчайший и тишайший человек, тут вдруг почему-то вспылил, сказал, что он и сам по себе чего-то стоит, и гордо удалился. Пришел домой и сказал, что раз там все расстроилось, сватайте любую. Родители тут же этим и занялись, ему быстренько сосватали другую невесту. А предыдущая невеста, видимо, была девица горячая, с большим характером, и когда они немножко опамятовались, она стала писать ему письма. Смысл написанного сводился к следующему, что если бы вы подумали, и мы бы остыли, и все можно было бы опять сладить по-хорошему. Но дело в том, что с новой невестой уже был совершен этот обряд, как там говорят: «невесту пропили», это как обручение. И поскольку все люди были церковно крепкие, они уже не могли это всё разрушить. Тут мой прадедушка не проявил характера, он поплыл по течению. Его обвенчали с этой самой моей прабабушкой. До самого венчания он находился в тяжелом внутреннем состоянии. После венчания родилось у них с прабабушкой сначала трое детей: две девочки умерли, мальчик остался жив. Они прожили какое-то время, и, видимо, уже невозможно было жить вместе, и он ушёл. Изначально он был принят к ней в дом, потому что она оставалась одна у отца с матерью, а он из дома, где ещё были дети. Он вернулся в дом к отцу, и 9 лет они жили врозь, существовали разные смешные истории. Прапрадедушка был церковным старостой, (он умер в 1911 г.), всё очень строго соблюдалось. Все молятся, а как служба кончится, старики стараются этого бедного мальчика поскорее увести. Всё это продолжалось довольно долго, потом прабабушке надоело, да и жизнь как-то надо было устраивать, 9 лет – это большой срок. Она решила уехать в Нижний Новгород к своей сестре, которая там работала белошвейкой. Для того, чтобы уехать, нужно было получить разрешение от мужа. Когда она пришла к нему за разрешением, он сказал, что разрешения не даёт. Под это дело все тётушки и бабушки решили, что пора их мирить. Дом, где всё это происходило, стоял до позапрошлого года. И вот, в один из праздников они отправились к одному старичку. Я сначала не поверила в эту историю, но потом нашла ей документальное подтверждение. У этого старичка была книга. Они эту книгу называли «Цветник». Книга эта на самом деле называется «Цветник духовный», она полна изречений из Святых Отцов и всяких великих людей по разным поводам. Старичок сначала подумал, что они хотят их развести, взял эту книгу и говорит: «Я грех на душу брать не буду. Я могу брак только сводить». Когда они сказали, что им только это и нужно, то дедушка им что-то там дал, что надо было замешать в стакане с водой и незаметно вылить в еду (одно с другим сочеталось дивным образом: и вера, и языческая магия), что они и сделали за пиршественным столом. Дальше рассказ был, как в сказке. Вот сидят, Иван что-то выпил или съел, и вдруг он встаёт, берёт за руку свою законную жену, и они идут к родителям, и говорят, что будут жить вместе. Они после этого действительно прожили всю жизнь вместе, народили мою бабушку и еще троих детей. Вот такая история. Я рассказываю неинтересно, мне не рассказать всё это так, как там рассказывают. А поиски пропавших лошадей, со всякими камешками, зацветшими в воде… Я Вас уверяю, в любой местности любой человек, который когда-то что-либо подобное слышал, наверняка это вспомнит, и у каждого столько всего чудесного может быть. Мне кажется, что это как воздух, без этого жить нельзя. Не говоря никаких высоких слов, это делает жизнь интересной, осмысленной, когда ты понимаешь, что ты не перекати-поле, а что ты укоренён. Состояние укоренённости очень важно человеку, чтобы он мог строить свою жизнь в будущем. Вот, например, поколение моих родителей – это люди перекати-поле, сорванные. И что в этом хорошего? Сейчас им под 80, это несчастные люди, у них нет понятий: дом, семья. Может быть, им это и не надо в осознанном варианте, но на интуитивном уровне оно нужно всем. Без этого жить никто не может. Всё должно накапливаться. Я не имею в виду вещи, хотя некоторые вещи тоже лучше, если бы оставались, но вот документы, бумаги, любые фотографии, любые письма. Вот одно письмо пролежало с 1936 г., или письма моей прабабушки, которые мы совершенно случайно обнаружили в пошлом году, написанные в 1904 г., 1908 г. Когда я вижу на этих письмах адрес: Садовая, 78, квартира 9, у меня сразу возникает желание пойти и посмотреть, что там сейчас. Или адрес, например: Мойка, каток такого-то, плотнику Михаилу Никитичу Невскому. Значит, он, как плотник, зимой делал катки и разные горы для балаганов и развлечений. А у кого-то более интересные предки. Был такой замечательный батюшка в Солигаличе, отец Иосиф Смирнов, он был расстрелян в марте 1918 г. Вообще эта история Солигаличского восстания очень интересна. У нас считается, что советская власть прошествовала триумфально, и всё было тихо. А на самом деле было не так, и в Солигаличе под предводительством уездного врача было выступление против. Оно было связано с закрытием Богородице-Рождественского монастыря. Батюшки там пострадали, как всегда, просто потому что батюшки. Они пошли крестным ходом для усмирения междоусобной брани. Среди них был расстрелян один 85-летний батюшка. С внучкой этого священника я разговаривала, встретившись с ней совершенно случайно. Она у меня пыталась выяснить что-нибудь о своём дедушке и говорила мне о том, что когда дедушку расстреляли, отец (он тоже был священником и должен был быть расстрелян) был молодой и сумел убежать. Она говорила, что её мама всю жизнь «так боялась всего этого, что я ничего не знала, но за то, что у меня был папа священник, меня не приняли в партию». Она всю жизнь проработала учительницей. Если бы она записала то, что смогла вспомнить, даже свой страх, то это было бы достойно. Из таких историй складывается энциклопедия наших жизней. А люди, у которых предки были более яркими личностями или достигшими каких-то вершин, такие истории ещё более интересны. Грустно, когда кажется, что это не нужно. Но я не сужу за это. Может быть, и не нужно оглядываться, а строить как-то иначе, только я не знаю как, но ведь люди так живут. Л.Зотова: Я недавно слышала, что до определённого возраста человек не задумывается об этом. А потом наступает такой момент в жизни, момент зрелости, когда выросли дети, и хочется побольше узнать о своих корнях. И был сделан вывод, что приходит это к каждому человеку, но он может откликнуться на этот внутренний призыв, а может не откликнуться. М.А.Митрофанова: Например, разве не интересно узнать, откуда произошла фамилия? Ну, фамилию Невский можно предположить, откуда она происходит, хотя моя маленькая сестра в детстве была убеждена, что прямо от Александра Невского. А вот, например, фамилия Альтовские, это наши родственники. Хотя Альтовских много, и были Альтовские духовного звания, но это в Кинешме, далеко от нас. На самом деле, с нашими Альтовскими всё очень просто. У нас крестьян продали в казну в 1830 г., то есть задолго до 1861 г. у нас уже не было крепостного права. Может быть, этим объясняется такая мобильность населения. Но пока Репнины владели барским домом, в XVIII веке был театр. Может быть, театр – это громко сказано, но что-то по примеру Шереметьевского Кускова они организовали. Кто-то в этом театре играл на альте, и от инструмента получил фамилию Альтовский. Сейчас я уже не знаю, есть ли эти фамилии, но ещё лет 40 назад зайдёшь, бывало в сельский магазин, кто продавец? Алябьева. Или у нас был один местный юродивый Апраксин. Пушкины это само собой разумеется. Даже Лермонтов был. Это, наверно, по владениям, потому что рядом была, например, усадьба декабриста Фонвизина. История его женитьбы – это практически «Евгений Онегин», только в живом варианте. Она была влюблена в очень богатого молодого человека, который её презрел, а потом, когда она вышла замуж … и так далее. Усадьба эта сейчас, конечно, не сохранилась. Там вообще мало что сохранилось, но край полон преданий. Это не Воркута, не Норильск. Вот там, наверное, тяжело людям, потому что там все корни начинаются с этих крестиков и палочек с табличками, и всё, там ничего не было. А это место благословенное, там всё переполнено. И надо сказать, меня умиляет и трогает то, что ведь местные жители все этим занимаются. Вы даже не представляете, на каком уровне там все занимаются этим краеведением и очень много знают. Хоть там уже почти всё разрушено, но когда собирается местная интеллигенция в библиотеке в том же Судиславле, то они устраивают такие литературные чтения с мелодекламацией, что это сделало бы честь любой столице. Судиславль – это вроде нашего Парфеньева, только стоит на большой дороге, поэтому там положение немного получше. Народ там очень интересный, те, кто сохранил самодостаточность, потому что на многих действует телевизор, средства массовой информации, и всё кажется, что у нас так тяжело, а где-то лучше. Этот бесконечный отрыв в город, не важно, жить хоть в общежитии, лишь бы уехать оттуда. А те, кто, слава Богу, этим не страдает, они живут, и у них там очень много всего интересного. Л.Зотова: Спасибо большое, Марина Александровна! Я напоминаю нашим радиослушателям, что сегодня в передаче «Россия. Век XX» принимала участие Марина Александровна Митрофанова. Мы Вам очень благодарны и надеемся на следующие встречи с Вами. До свидания. М.А.Митрофанова: Спасибо большое, до свидания.