Рыли щели и спасали архивы: жизнь и смерть историков во время Блокады

Совместная программа радио «Град Петров» и Санкт-Петербургского Института истории РАН

«Архивная история»

Гость: Елена Константиновна Пиотровская, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Санкт-Петербургского Института истории РАН

Тема: 120-летие Ксении Николаевны Сербиной

Эфир: 29 января  2024 г., вторая часть

АУДИО

Елена Пиотровская:

Ксения Николаевна дружила с Дмитрием Сергеевичем Лихачёвым, очень дружила в нашем институте с руководительницей моей и академика Игоря Павловича Медведева Еленой Эммануиловной Липшиц, и была в круге ее общения и Мария Ефимовна Сергеенко.

Научная деятельность Ксении Николаевны с 1927 года продолжалась до 1938 года, когда она была арестована, а ее мужа историка Владимира Николаевича Кашина расстреляли. Потом её вызволили из Карлага и восстановили на работе – но только до середины августа 1941 года. Когда началась война, тогда наш институт располагался в библиотеке Академии наук, потому что после того, как Николай Петрович Лихачев пострадал в связи с Академическим делом, здесь, в доме Лихачева на Петрозаводской, уже были другие учреждения. Архивы его были перевезены в помещение библиотеки Академии наук. В то время все были заняты упаковкой архивов, чтобы переместить это в цокольный этаж библиотеки Академии наук. Сотрудники института мало того, что рыли щели на Марсовом поле, но они еще были отправлены, чтобы делать оборонительную линию в районе Мги. И там они чуть не попали в окружение. И только благодаря Митрофану Васильевичу Левченко они смогли выйти к станции, чтобы поезд привёз их в Ленинград. Так вот, как только началась Великая Отечественная война, по Академии наук в связи с вот таким вот таким положением военным было проведено сокращение штатов, и Ксения Николаевна была уволена. Перед началом Блокады Ленинграда она уже не числилась в штате института.

Многие сотрудники института эвакуировались, можно сказать, самостоятельно, и оказались в разных местах в эвакуации.

Когда в самую страшную блокадную зиму многие умерли от голода, уволенную из института Сербину в марте 1942 года восстановили на работе. Из коллектива института, который насчитывал к моменту начала войны 40 с небольшим человек (из них три академика), 24 человека умерли от голода и 2 человека погибли на фронте.

Часть сотрудников умирали дома, потому что не могли дойти до работы, кто-то умирал в институте, за рабочим столом, кто-то умер, когда его вывезли из блокадного города, вот как Сергей Александрович Аннинский, хранитель западноевропейской секции, очень большой знаток, его с поезда сняли, не смогли спасти, он умер. Близкая подруга Ксении Николаевны Мария Ивановна Стеблин-Каменская умирает в 1943 году, как раз когда случается прорыв блокады. Академик Сергей Александрович Жебелёв – так до сих пор неизвестно, как он умер, такая молва была, что где-то в сугробе, видимо, у Тучкова моста.

Работы было столько, что они должны были отвечать на запросы наших сотрудников, которые находились в эвакуации, найти какую-то справку, найти какие-то работы, которые остались, и люди, кто находился в эвакуации в Казани и Ташкенте, смогли там завершить свои научные труды. Потом всё это воплотилось в издание книг, защиты диссертаций и сохранение вот такого научного сообщества. Посещать даже квартиры… по-видимому, это было такое тогда распоряжение, я так думаю, что когда кто-то умирал из учёных, нужно было дойти до его квартиры и забрать архивные материалы, с которыми историк работал. И вот как-то на саночках или в рюкзачках принести в хранилище. Таким спасением архивов, спасением рукописей занимались и другие историки в Ленинграде. Брат Марии Ивановны Михаил Иванович Стеблин-Каменский тоже занимался сбережением таких архивов, Нина Викторовна Пигулевская тоже спасла часть восточных рукописей, бумаг, архивов востоковедов именно во время блокады.

Кроме того, нужно было посещать занятия воздушной обороны, потому что все залезали на эти крыши, и залезать на крыши надо было, и знать правила, как потушить, как быть сандружинницей… У Ксении Николаевны сохранились документы, справки блокадные за 41-44 год. И вот здесь, например, когда она как раз жила на Фурштатской, это уже 1944 год: о том, что она прошла подготовку на санинструктора. «Предписание»: «1 декабря 1942 года решением трудовой комиссии Дзержинского района посылается на уборку щелей» по адресу Мойка, 12. Или вот – 17 ноября 1941 года явка в 9 часов утра и работа до часу. Через неделю – явка опять к 9 утра, и это всё уборка дворов, и здесь вот полный график расчистки. Справка, что она является мобилизованной в группу самозащиты дома через райвоенкомат, «в настоящий момент Сербина является командиром санитарного звена и проходит обучение как инструктор».

Иногда нужно было во время Блокады совершать переход в 10 километров, это было очень трудно. А за водой ходили к Литейному мосту, это тоже приличный квартал, а ещё надо было принести эту воду. Дома о войне, о вот этом страхе, о еде и холоде – не говорили, а читали «Войну и мир».

И в такое сложное время они думали, как будет написана история Великой Отечественной войны, и какова роль нашего города в этом. И они специально запрашивали издания газет для архива нашего института.

Её воспоминания, где она приводит списки, кто умер в блокаду и кто не вернулся, она пишет уже через несколько десятилетий.

Вот эти списки блокадные, которые у нас есть, они ведь выверены по книгам домовым – кто когда умер. Но мы не знаем мест захоронений. И у многих погибших в Блокаду – «место захоронения неизвестно». Почему во многих учреждениях сохраняются вот эти памятные доски или какие-то памятные знаки, портреты… потому что мы даже не знаем, где они, и мы не знаем, остались ли у них родственники, и некуда прийти положить цветок.

См. также: