«Самый лучший из всех нас». Судьба Семена Чельцова, сына новомученика

Программа Марины Лобановой

«Встреча»

Гости: Анатолий Васильевич Чельцов, внук новомученика протоиерея Михаила Чельцова, автор книги «Мы вправе знать»; Екатерина Владимировна Чиркова, автор программы «Ходим в архивы. Читаем документы»

Тема: неизвестный документ, касающийся биографии Семена Михайловича Чельцова

Программа из архива радио «Град Петров», 2017 г.

АУДИО

 

Марина Лобанова:

Сегодня у нас программа «Встреча» посвящена исторической встрече. Дело в том, что я много месяцев мечтала, чтобы такая встреча в нашей студии состоялась, и сейчас мне приятно представить моих гостей: Анатолий Васильевич Чельцов, внук священномученика Михаила Чельцова. Анатолий Васильевич, здравствуйте.

 

Анатолий Чельцов:

Здравствуйте, Марина Николаевна.

 

Марина Лобанова:

Вы не просто внук священномученика (а на самом деле это такое близкое родство! Сейчас правнуки у нас только в основном, да, а вы – внук, это очень ценно), а вы автор книги «Мы вправе знать». Об этой книге мы говорили в нашем эфире. И вы не просто храните память семейную, а вы открываете для церкви наследие вашей семьи, которое стало нашим общим церковным наследием. Наследие священномученика, одного из самых видных, выдающихся пастырей Петербурга-Петрограда-Ленинграда, и, конечно, одного из самых значимых наших новомучеников (отец Михаил был расстрелян в Рождество 1931 года). Спасибо вам за то, что эта книга существует. Про наших новомучеников надо читать.

 

 

И вот произошло событие, потрясающее событие – Екатерина Чиркова (у нас с Екатериной тоже будет цикл программ) нашла документ, который и на Екатерину произвел впечатление, и на меня произвел впечатление, и, мне кажется, этот документ потрясающий. Это два листа, две страницы… но, я надеюсь, что Екатерина сегодня расскажет нам, как она их нашла. Этот текст существенно дополняет и житие священномученика Михаила Чельцова, и, наверное, нашу историю в целом, не говоря уже – семейную историю, конечно. И здесь мы сейчас будем обмениваться, наверное, эмоциями: Анатолий Васильевич и Екатерина Владимировна встретились впервые в нашей студии.

 

Анатолий Чельцов:

Да, это так.

 

Марина Лобанова:

Какое впечатление произвел этот документ, расскажите. Вы много занимаетесь историей своей семьи, и биографией вашего дедушки, новомученика, и вот вы получается такой документ… Расскажите о своих эмоциях.

 

Анатолий Чельцов:

Первое ощущение – это чувство просто удивления. Удивление, потом радость, а потом более, конечно, глубокие чувства, чувство благодарности. Прежде всего благодарили Бога за такое удивительное доказательство, что всё тайное становится явным. И, конечно, мы очень много слов говорили в знак благодарности уважаемый Екатерине. Ее доброжелательность, трудолюбие (ведь это не каждый человек, увидев какой-то «чужой» документ, позвонит на радио Марине Николаевне, правильно? А вот она это сделала, что говорит о ее добром сердце). Еще раз спасибо. Вот такой у меня ответ на ваш вопрос.

 

Марина Лобанова:

Я хочу все-таки зачитать несколько строк из этого документа. … Прямая речь сына священномученика Михаила Чельцова Семена Михайловича Чельцова, и эта прямая речь поражает людей какой-то силой и глубиной личности этого человека. Его обвиняют в том, что он скрывал, что он сын священнослужителя. Вот здесь перед нами его портрет, его открытое, такое молодое лицо, он погибнет молодым, и, в общем-то, погибнет вот за этот текст.

 

 

Тов. Грачеву [Грачев – парторг факультета механики ЛТА им. С.М. Кирова]

Тов Грачев. При обмене союзных билетов я сознательно не хотел менять его.

Причина. Я скрывал до этого времени и продолжаю скрывать и сейчас среди товарищей свое социальное происхождение.

Я сын служителя православного культа (священника или, как Вы называете, «сын попа»).

Мне больно, если отец, которого я глубоко уважал и любил (которым я, по совести сказать, гордился как человеком замечательно умным и тактичным), будет неизбежно подвергаться оскорблениям на собрании, где я сказал бы о своем происхождении.

Отец священник….. и с 28 года я начинаю это скрывать. Это естественно: больно видеть, как оскорбляют любимого человека. В 28 году, когда мы шли с отцом, девчонки-комсомолки вертелись вокруг своей вертикальной оси и чуть не плевали на нас (точнее они плевали нам под ноги). Каждая, с позволения сказать, сволочь считала своим долгом нанести материальное или моральное оскорбление.

Отец, уважаемый в свое время такими людьми, как В.А. Косяков; за которого хлопотал Луначарский, когда во времена красного террора были арестованы профессорский персонал и служащие Института гражданских инженеров; который был уважаем как человек и «умница» среди массы ученых: академиками Ухтомским и Павловым, проф. стр. матер. Эвальдом и т. д. – этот отец (хороший семьянин и общественный в свое время деятель) подвергается оскорблениям.

В 30-31г. 7/1 отец трагически умирает. Обстановка его смерти неясная. Ясно одно: он умер как герой с песней рождественского тропаря, когда его вели на расстрел. Я, моя мать и все, кто его знал, глубоко убеждены в его «невинности». Такой лояльный и передовой человек, как он, никогда не мог быть контрреволюционером.

Когда, после первых приступов страшного горя, стали доискиваться причин его смерти, стали создавать множество гипотез:

1  Человек, как видный, он естественно, должен был пострадать при борьбе большевиков с религией (только сейчас на стран. «Правды» пишут о том, что «попов» надо оставить в покое и религия сама потухнет, что нечего делать из попа «мученика»).

2  Смутно ходил слух, что якобы он был у какой-то бывшей графини; она сбежала за границу, опубликовала там, что имела беседу с таким видным священником, как М.П. Чельцов. Эта версия имеет под собой почву в том отношении, что когда в России в 1918 или 19 году был голод, мы получали в числе других сотрудников Академии Наук посылки АРА. Я сам ездил за этими, правда, не частыми, посылками сгущенного молока и какао. Помнится, даже Папа Римский (глава католической церкви) как-то прислал поздравительную открытку отцу. Отец был известен как знаток и противосектантский миссионер, а также организатор малых собраний ещё по дому при Институте гражданских инженеров по поводу унии церквей.

Зная всю эту обстановку в НКВД и неоднократно интересовались, как я отношусь к Советской Власти. В период высылки за пределы Ленинграда «подозрительной» публики там достаточно удовлетворялись моими ответами, что питать враждебных чувств к СССР и правительству, партии не могу, но и восторженно орать, как другие, по поводу успешной политики не могу (сочувствующий, мол), ибо «притесняют нашего брата».

Мне возвратили паспорт и приглашали самому заходить на собеседование.

В военном комиссариате я тоже начисто сказал: «Буду честно выполнять свой долг, а насчет геройства в военной обстановке видно будет в деле».

Директору Мельникову о скрытии социального происхождения подавал письменный рапорт, ещё до постановления о «лишенцах» и Сталинской Конституции.

Ничего я так не боюсь, как издевательства и насмешки. Репрессии вроде расстрела или ссылки мне не страшны. Боюсь насмешек и издевательства большой массы собранной коллективом.

Люблю эту массу в труде, который уважаю, ибо несколько лет был сам и чернорабочим, и каталем, и бетонщиком, и лебедчиком и привык уважать труд.

Остаюсь с заявлением своих верноподданнических чувств и с просьбой не исключать из союза, а оформив новую союзную книжку, внести в нее выговор.

 

 

Когда он это написал? «…когда мы шли с отцом, девчонки-комсомолки вертелись вокруг своей вертикальной оси и чуть не плевали на нас (точнее они плевали нам под ноги). Каждая, с позволения сказать, сволочь считала своим долгом нанести материальное или моральное оскорбление. … Отец трагически умирает. Обстановка его смерти неясная. Ясно одно: он умер как герой с песней Рождественского тропаря, когда его вели на расстрел. … Питать враждебных чувств к СССР, партии и правительству не могу, но и восторженно орать, как другие, по поводу успешной политики, не могу».

 

Анатолий Чельцов:

В 37-ом.

 

Марина Лобанова:

На самом деле это очень сильный текст. И вот тот абзац, который бесценен для истории нашей церкви, в 1931 году, 7 января, это Рождество, «отец трагически умирает, обстановка его смерти неясная, ясно одно: он умер как герой с песней рождественского тропаря, когда его вели на расстрел». Написать такое в 37 году –  это нужно быть самому и героем, и исповедником. Безусловно. Вот этот текст доказывает, что Семен Михайлович Чельцов – исповедник.

И я прошу Екатерину рассказать, действительно, как вот вы не прошли мимо этого документа, занимаясь в архивах своими изысканиями.

 

 

Екатерина Чиркова:

Вы знаете, когда я впервые попала в архив, это был архив Кировской области, и не партийных документов, в 2009 году, и с тех пор я сделала вывод, что в архиве надо быть вообще очень внимательным, потому что то, что тебе может на первый взгляд показаться вообще неинтересным, может оказаться очень интересным, очень важным и совершенно неизвестно для чего нужным, и так далее. Поэтому вообще я стараюсь быть просто очень внимательной, и я смотрю всё, я смотрю фамилии, я смотрю всякие сюжеты интересные. Я просто пришла к выводу, что без этого ты просто зря потратишь в архиве время, ты пропустишь, а будешь думать, что ты это дело смотрел, а на самом деле ты там пропустил… Поэтому я просто смотрю внимательно.

 

Марина Лобанова:

Что вас тронуло? Сам текст или фамилия Чельцов? Что зацепило внимание?

 

Екатерина Чиркова:

Я обратила внимание изначально, конечно, на фамилию Чельцов. Хотя, я даже не скажу, что я видела сначала: подпись «Чельцов» или текст. Наверное, текст, потому что на первой странице фамилии нет, она есть только в конце. Это было всё настолько мгновенно. Во-первых, я просматриваю тексты, потому что в этом деле, по-моему, были какие-то доносы… сейчас уже не помню. Я так по диагонали просматриваю текст и я поняла, что тут что-то про священника, что это сын священника. А потом я увидела: Чельцов. Когда я увидела подпись «Чельцов», я уже прочитала поподробнее. Я поняла, что это нужно передать родственникам.

 

Марина Лобанова:

То есть этот документ почему-то сам, действительно, захотел найтись.

 

 

Анатолий Чельцов:

Немножко о тех событиях, которые предшествовали его появлению, и о последующих событиях. В 1933 году на моего отца, тогда студента Ленинградского технологического института, был написан донос. Это донос все годы лежал в отделе кадров Технологического института, и только уже в начале девяностых годов отделы кадров стали открывать свои архивы. А я, волей судеб, окончив Авиационный институт, в аспирантуру поступил Технологического, там защитил все возможные степени, и там был председателем государственной комиссии. И однажды на заседание комиссии мне приносят газету «Технолог», издаваемую в этом институте, где прямо портрет моего молодого отца и донос. Мой отец Василий – родной брат Семена. Я текст этого доноса поместил в своей книжке, о которой вы говорили. И, если вы обратили внимание, донос заканчивается тем, что кляузник и доносчик в конце пишет: а еще нужно обратить внимание на младшего брата, Семена Михайловича Чельцова, которые учится в Институте гражданских инженеров… Обратите внимание!.. У меня это напечатано в книжке. Обратили внимание. И обоих изгнали из институтов. Моего отца с формулировкой: за то, что он сын врага народа, занимавшегося контрреволюционной деятельностью, и, я думаю, что Семена с такой же формулировкой. Мой отец старше Семена на 4 года и к моменту учебы в Технологическом институте он уже кончил Педагогический институт, это единственный институт в городе, спасибо ему, который принимал в число студентов детей духовенства, мальчиков не хватало традиционно в педагогических институтах и там смотрели сквозь пальцы на их социальное происхождение. Поэтому мой отец после изгнания из Технологического (у него была мечта быть инженером, химиком-технологом) возвращается на преподавательскую работу и преподает в другом институте, кажется, он был имени Покровского. А Семен оказывается без средств существования, без каких-либо надежд. Семен вынужден работать чернорабочим, он перечисляет свои специальности в этом тексте… И как рабочий он вступает в профсоюз рабочих, и как уже рабочий поступает и в этот самый институт – Лесотехническую академию. В 1936 году, год принятия сталинской конституции.

 

 

Как только приняли Конституцию – провели операцию по обмену профсоюзных билетов. Какая разница, когда ты меняешь одну бумажку на другую? Никакой. А главная цель этого обмена была – выявление личностей, которые, так сказать, либо из кулаков… Социальное происхождение всех членов профсоюза и их изгнание. От каждого такого-то, в кавычках, провинившегося требовали покаяния, отказ от отца, отказ от родителей, и многие так поступали. Причем это выглядело так – проводилось собрание членов профсоюза, ты должен был публично выйти на трибуну и рассказать, какой у тебя был плохой родитель. Семен категорически отказался от этой процедуры. Тогда его заставили писать это объяснение в письменном виде. Видите, он пишет на имя секретаря партийной организации института, Лесотехнической академии. Он пишет, на мой взгляд, очень сильный текст. Но именно за вот такой независимый, свободный, самостоятельный ум он и был арестован. Осужден на 10 лет. Арестован он был в возрасте 26 лет. А в 30 лет он погибает на архангельском лесоповале.

Сохранились очень интересные воспоминания еще более младшего брата, Георгия Михайловича, который посещал в лагере Семена.

 

 

Марина Лобанова:

Как раз был вопрос к вам: что в вашей семье помнили о Семене?

 

Анатолий Чельцов:

Прежде всего, конечно, все как один говорили одно: это был самый лучший из всех нас. Самый лучший: самый добрый, самый отзывчивый, самый ласковый. И очень жалко, что вы не на телевидении работаете, вот фотография дореволюционная, это 1915-1916 год.

 

Марина Лобанова:

А сколько у отца Михаила всего детей?

 

Анатолий Чельцов:

Семеро. Но здесь шестеро, потому что самый младший. Георгий, еще не родился. Это гувернантка, занимавшаяся детьми. Это вот наш герой Семен Михайлович.

 

Марина Лобанова:

С медвежонком.

 

 

Анатолий Чельцов:

Это мой отец Василий Михайлович. Это три сестры. А это старший Павел. Все они пострадали, все до одного.

И, конечно, они очень боялись. Поэтому, с одной стороны, они понимали, какой Семен хороший человек, а с другой стороны, рассказывать особенно не было возможности. Павел уже погиб на войне, в 1942 году. Георгий сидел в тюрьме, на 15 лет был приговорен, 10 лет сидел. Мой отец воевал. И поэтому в нашем детстве мы, в основном, прислушивались к мнениям тетушек, сестер Семена Михайловича, и все говорили одно, какой это был добрый, хороший, славный человек.

 

Екатерина Чиркова:

Они не рассказывали про его смерть, наверное, это было невозможно в те-то времена?

 

Анатолий Чельцов:

Только один. После выхода из лагерей Георгий Михайлович, очень, так сказать, он не любил рассказывать о своей жизни в лагерях, не любил эту жизнь, но о своем визите к Семену в лагерь рассказывал. Я сейчас этот рассказ повторю.

Сам Георгий Михайлович не попал под кровавое колесо в 37 году, потому что он был еще мал. Мой отец не попал, потому что после изгнания из института он перешел на завод, стал работать рабочим, и так рабочим был до начала войны, а потом пошел воевать. А Георгий окончил тот же Инженерно-строительный институт и был распределен в Казахстан, в тот город, на месте которого сейчас находится Астана, Акмолинск он назывался тогда. Захолустный, провинциальный город. Он распределен был туда. Он закончил институт весной 1941 года. Еще война не началась. Он решил навестить своего брата. Собрала семья ему скромную продуктовую посылку. Знал он его адрес из небольшой переписки, которая существовала до того времени, и приехал в лагерь, Архангельский лагерь. Очень такой наивный, сильный, смелый человек. Подходит к лагерю, видит через забор, что в лагере никого нет, все на работе. Подходит к пропускному пункту и просит свидания с братом… И он вынужден свою скромную продуктовую посылку отдать охране. Дело в том, что в то время голодали ведь не только заключенные, голодала и охрана. Ему говорят, что сейчас начальство наше всё где-то в отъезде, и в лагере никого нет, все на лесозаготовках, но, тем не менее, под его просьбами согласились посмотреть больничный барак, может быть, вдруг Семен там. Долго ждал Георгий. Привели его брата. Такой, знаете, потрепанный, желтый, еле тянущий ноги старик. Дядя Юра даже не сразу его узнал. Но, тем не менее, бросился его обнимать, целовать. Настолько было сильное потрясение от встречи, что он впал в какое-то такое состояние транса, дядя Юра. Семен успел только одну фразу сказать: «Юрка! Я скоро умру». Только одну фразу. Юра, уже возвращаясь домой, бежал по лесу, плакал, кричал… Он рассказывал: я был совершенно в таком непонятном состоянии, от этой несправедливости, от насилия, которое совершили над братом.

 

 

Через некоторое время дядя Юра едет в Акмолинск, едет с женой Ниной Михайловной, и к их семье прибивается какая-то семейная пара, молодой энергичный такой Виктор, начинают дружить, вместе работают на стройках. Они не заключенные, они прорабы на стройках. И однажды, возвращаясь со стройки к своему месту жительства около Акмолинска, этот Виктор неожиданно падает откуда-то, падает или через дерево неудачно перелезает, и, как выясняется в последующем, ломает себе ногу. До поселка еще 2 километра, уже вечереет, делать нечего, и Георгий этого Виктора на плечи себе кладет и выносит из леса. Шли они, конечно, с большим количеством остановок. И вот на одной из таких остановок этот Виктор говорит: «Эх, Юрка, Юрка, знал бы ты, какую ты сволочь несешь». Через некоторое время арестовывают Георгия Михайловича, обвиняют его во вредительской деятельности поповского сына, и главным, одним из основных обвинителей по этому делу был этот Виктор, который все это время, что они были знакомы, систематически доносил о существующих и несуществующих поступках дяди Юры.

Дядю Юру, конечно, били, конечно, выбрасывали в одном нижнем белье на мороз, и в конце концов дали 15 лет лагерей. Прямо из этого Акмолинска он и поехал в лагеря. Выпустили его только в 1955 или в начале 1956 года.

 

 

Я сначала долго думал, что это по амнистии хрущевской, оказалось не так, оказалось, что он был приговорен к 15 годам, но последние пять лет в связи с особо тяжелыми условиями содержания на сибирском лесоповале там шел год за два, и получалось, что он отсидел полностью срок. А так как у него еще была наказание-ссылка, то хрущевская амнистия его не коснулась, а в 1956 году он отправился досиживать, в ссылку. Ссылку он отбывал в городе Пскове. Его дочь, внучка священномученика Михаила, Елена Георгиевна, маленькой девочкой тоже была в ссылке вместе с отцом, он взял в ссылку свою семью.

А когда он вернулся, вот тут, собственно говоря, он начал заниматься главным делом своей жизни – сохранение и восстановление памяти отца Михаила.

…

Когда говоришь о нашей семье, то слова «лагерь», «тюрьма», «пересылка» – без этих слов не обойтись. Я взял с собой фотографии вот этих братьев…

 

Марина Лобанова:

Правильно ли я понимаю, что в семейной памяти прямой речи Семена почти не осталось? Только вот эти слова младшему брату: умру я скоро, Юрка. Остается образ, впечатление, что это самый хороший из детей…  И вот только последние слова: я скоро умру… И вдруг появляется целая речь, на двух страницах… Его прямая речь, и там виден и характер, и мысли, и какой-то вызов…

 

 

Анатолий Чельцов:

Когда он это писал, ведь ему всего 26 лет. Я, конечно, интересовался у своих тетушек, мне тетя Аня, это старшая сестра, рассказывала о содержании писем, которые он писал из заключения, но так как самих писем у меня нет, я, естественно, в книгу их не помещаю. Я решил в книгу помещать только то, что документально подтверждено. Вот поэтому ваш, Екатерина, вклад – он бесценный.

 

 

 

Полностью слушайте в АУДИО.

 

См. также: