«Сейчас это самый распространенный тип людей»

«Жили-были дети»

Тема: М.А.Булгаков. «Собачье сердце»

Передача 1

АУДИО + ТЕКСТ

 

М.Михайлова:

Здравствуйте, дорогие радиослушатели! С вами радио «Град Петров», программа «Жили-были дети». И сегодня у нас в гостях Маша, Ксюша, Ольга Антипова и Марина Михайлова.

Давайте мы сегодня поговорим о книге, которую предложили для обсуждения сами наши дети. Это книга «Собачье сердце» Михаила Афанасьевича Булгакова.

Эта книга, не скажу, чтобы совсем детская. Но, с другой стороны, хорошая литература тем и отличается от всякой другой, что это книги для любого возраста, которые можно читать и в детстве, и в юности, и в старости, в любой момент жизни.

 

Ольга:

Мне кажется, что вы в прошлый раз очень удачно говорили о книге «451 градус по Фаренгейту», и очень много в ней было актуального для сегодняшней жизни, хотя книжка была написана давно. И, может быть, по какой-то аналогии эта книга Булгакова, которая написала еще «давнее», чем «451 градус по Фаренгейту» тоже очень актуальна в наши дни. И поэтому ее, действительно, интересно обсудить.

 

М.Михайлова:

Что же вам в этой книге показалось актуальным и интересным?

 

Ксения:

Образ Шарикова.

 

ММ:

Почему?

 

Ксюша:

Потому что это вообще самый распространенный тип людей.

 

ММ:

А какие свойства характеризуют этих шариковых?

 

Ксюша:

Абсолютное отсутствие этикета, правил поведения.

 

ММ:

То есть они о вежливости не только не слышали, но и слышать не хотели. А еще?

 

Ксюша:

Какое-то пренебрежение нормальными людьми.

 

Маша:

Шариков ведь считает себя представителем новой России, новых людей передовых взглядов. И поэтому Борменталя с Преображенским он считает людьми других, старых порядков и к ним относится безо всякого уважения.

 

ММ:

А он вообще к кому-нибудь способен относиться с уважением?

 

Маша:

По-моему, нет.

 

ММ:

Я напомню – вдруг среди наших слушателей есть те, кто не читал «Собачье сердце».

Это книга, в которой рассказывается о жизни русской, то есть уже советской в 20-е годы прошлого века. Книга вышла в 1925 году, и это эпоха НЭПа, «новой экономической политики», когда после революции, довольно жесткой и с самого начала установившей террор, следовал период некоторого послабления – потому что, по-видимому, большевики поняли, что если продолжать только воевать и всех расстреливать, то скоро будет совсем нечего есть и все просто помрут с голоду. И тогда они разрешили людям заниматься мелким бизнесом, какой-то мелкой торговлей, и чуть-чуть вроде бы стало полегче.

Но, с другой стороны, это «полегче» имело свою оборотную сторону, потому что это было очень похоже на то, что было у нас в 90-е годы. Самыми преуспевающими людьми стали люди ловкие, которые умеют где-нибудь что-нибудь разыскать и продать, или украсть и продать, и хорошо потратить. И об этом Булгаков пишет просто открытым текстом. И вот в это такое сложное время процветает один профессор. Профессора зовут Преображенский. Он занимается тем, что делает разные операции по омоложению людей. И, конечно, к нему приходят люди стареющие, которым очень хочется омолодиться. За счет этого он имеет возможность жить, как будто бы не замечая революции и советской власти. Он ездит в оперу, ему подают ужин на серебряной посуде, он живет в большой квартире, и все у него замечательно. Пока однажды он не проводит научный эксперимент: он пересаживает от погибшего человека некоторые части собаке, и собака превращается в такое странное существо, природу которого как раз и должен определить читатель.

Шариков – он животное или он все-таки человек? Вот об этом мы должны подумать. А дальше этот Шариков развертывается во всей своей красе, он совершает массу замечательных деяний, он свинячит в этой профессорской квартире как умеет, все вокруг крушит, оскорбляет всячески людей, вступает в сговор с местной коммунистической ячейкой, в которой начинает занимать должность председателя по очистке – что означает, что он должен отлавливать кошек и их уничтожать. А это мечта всякого плохо воспитанного пса – загнать кота на дерево, а лучше разодрать его. И вот Шариков осуществляет глубинное желание своего собачьего сердца. И кончается все это тем, что однажды его деяния превышают меру всяческого терпения, и тогда Преображенский ставит на место те самые части тела. И мы видим, как это существо возвращается обратно в собачье состояние.

Сюжет, понятное дело, абсолютно фантастический. Но в то же время в русской литературе всегда было так: фантастика позволяла показать какие-то стороны реальности, и показать их таким образом, чтобы здесь эксперимент был доведен до предельной точки. Потому что в действительности все это немножко размыто – вот человек хам, но он ведь все-таки человек, и нам его все равно немножко жалко, и мы начинаем думать: а, может быть, у него детство было тяжелое, и его мама по головке не гладила, и поэтому он получился такой. А здесь получается, что у Шарикова нет такого человеческого прошлого, человеческой истории. А есть только настоящее.

Так вот, давайте побеседуем про Шарикова, а потом про других героев, потому что Шариков все-таки, наверное, в центре.

 

Маша:

С одной стороны, он – это как бы и не он. По своей собачьей природе – там ведь была замечательная собака, очень умная и ко всем относилась хорошо. А став человеком, он перестал быть самим собой, каким он есть, а стал Климом Чугункиным, ужасным пьяницей, который подрабатывает тем, что на балалайке в притонах играет. Мне кажется, что это какое-то странное продолжение жизни Клима Чугункина.

 

ММ:

А чья же это жизнь? В том-то и дело, что в этой книге очень интересная ставится задача: нам все время нужно решать, кто в данную секунду говорит – Клим Чугункин или Шариков, то есть собака Шарик? Кто действует?

 

Ксюша:

По-моему, от собачьего у него осталось только – гоняться за котами и прочие инстинкты, которые в человеке выглядят просто ужасно. А душевных каких-то качеств у него не осталось.

 

ММ:

От собачьих? А была ли хороша та собака?

 

Ксюша:

Ну, как может быть хороша собака, то хороша.

 

ММ:

Но ведь у собак тоже ведь бывает очень разный характер. И в зависимости от своей жизни, от своего воспитания и происхождения, они тоже разные. Шарик – это такой уличный пес, который готов на все ради того, чтобы ему бросили кусок колбасы. То есть, это собака, если уж на то пошло, не из благородных. Это не сенбернар и не шотландская овчарка. Это дворовый такой пес, который всех ненавидит. Он говорит: все вокруг негодяи и сволочи.

 

Ольга:

Не согласна – он не всех ненавидит. Есть люди, которых он жалеет. Он ненавидит кого? Тех, кто ненавидит собак, тех, кому жалко бросить какую-нибудь кость дворовой собаке и тех, кто стремится, наоборот, ей какую-нибудь гадость сделать. Конечно, он их ненавидит, и это вполне понятно. Но есть ведь люди, которых он, действительно, жалеет. Какие-то несчастные, которые питаются в общепите, поражается, как им тяжело жить…

 

ММ:

Да, это какое-то «Общество нормального питания»…

 

Ольга:

Да, и они вызывают искреннюю жалость даже у такого пса, который сам питается на помойке.

Потом вот эта несчастная машинистка, которая тоже его жалеет в ответ. Вот если задуматься: лежит в подворотне собака, которая умирает от холода, голода и ран, нанесенных ей человеком, в общем-то, просто так, можно сказать, из забавы. И эта умирающая собака видит проходящую мимо себя довольно бедную, плохо одетую, несчастную и жалкую эту машинисточку, без всяких шансов начать какую-то более достойную человеческую жизнь. И он ее жалеет. Вот этот умирающий пес находит в себе какие-то силы на кого-то посмотреть – извините, по-человечески. И жалеет ее. И она, надо сказать, такая же несчастная и грустная, жалеет его в ответ. Какое-то ему доброе слово говорит. И между прочим, Шариком она его первая называет.

 

ММ:

Хорошо, согласна. Но вот другие вещи: «Знаю, в правом кармане шубы у него колбаса. Он надо мной. О мой властитель, глянь на меня! Я умираю. Рабская наша душа и подлая доля». Пес пополз как змея на брюхе, обливаясь слезами». Мы можем его пожалеть как угодно, но он – раб по определению. Рабская душа и подлая доля.

 

Ольга:

Да, он принужден всю жизнь, действительно, пресмыкаться из-за куска хлеба. И, думаю, многие живые существа, оказавшиеся в таком положении, они тоже будут очень рады, если им кто-то что-то даст.

 

ММ:

Да, хорошо.

Но вот его уже покормили, полечили, вот его уже взяли домой. И, казалось бы, уже все хорошо. Но помните, что он делает? Он раздирает сову, он всякие безобразия творит в этой квартире. Когда профессор его запирает в ванной, он говорит: «Ну погоди, профессор, я тебе уже сожрал две пары калош, завтра сожру третью. Будешь знать, как собак в ванной запирать». То есть у него такая крайняя и абсолютная униженность тут же сменяется наглостью. А на чем основана наглость? Он говорит: «Наверное, я не похож на других собак. Я какой-то прекрасный и замечательный, и я имею право жить у этого божественного человека в его чудесной квартире и объедаться обрезками». То есть, как только его пригрели, он обнаглел. И начал в доме все крушить и портить.

 

Ольга:

Но все-таки он какое-то чувство благодарности, пусть неразвитой, на какой-то низшей ступени, все-таки испытывает к этому профессору. Помните, в начале, когда ему кидают колбасу, он лижет руки – ему ничего другого не остается. Он еще не знает, что его берут в дом и пригревают совсем не ради него самого, и не потому, что его стало жалко. Прошел бы мимо профессор, если бы этот пес не был нужен для опытов. Ведь его берут для опытов, совершенно не жалея. Более того: предполагая, что почти  наверняка этот пес в результате опытов сдохнет. Он ведь никому не нужен и никому его не жалко. Но он все-таки имеет какое-то минимальное чувство благодарности.

А этот Шариков – он, по-моему, не имеет абсолютно никакой благодарности ни за какой кусок хлеба, ни за какую квартиру и т.д. У меня такое ощущение всегда, что в превращении в Шарикова развились и усилились какие-то плохие черты Шарика или даже возникли какие-то новые плохие черты. А вот что-то хотя бы небольшое, но все-таки какое-то симпатичное, что хоть как-то присутствовало в этом псе, оно как бы заглохло. Такое впечатление, что Шариков гораздо хуже Шарика. Страшнее и хуже, чем этот пес. И когда он вновь превращается в пса, даже с некоторым облегчением видишь опять какие-то простые, безобидные собачьи мысли.

Вот, кстати, показательно: когда Шарик лежит у профессора в этой его смотровой, и приходят такие ужасные, несимпатичные пациенты этого профессора, вызывающие у любого нормального человека чувство гадливости. И профессор их совершенно спокойно, стоически принимает, зарабатывает деньги, что-то там делает, общается с ними. А вот этот самый пес помоечный в этом случае имеет какую-то здоровую реакцию. Он говорит: «Фу, какая гадость. Ну и похабная квартирка, какие-то гнусные люди…»

 

ММ:

Да, но если ты остаешься в этой похабной квартирке, ты принимаешь правила ее игры.

 

Ольга:

Но это ведь пес, собака…

 

ММ:

Там есть такое место, где он говорит: «Эх, мне бы сейчас на свободу, в поля». Он вспоминает свое детство, пустырь, усыпанный блестящими бутылочными осколками – и он честно говорит: «Нет, я уже туда не пойду». То есть понимаете, это очень многое говорит о нас: мы все время оправдываем его тем, что у него тяжелое детство, а что делать бедной собаке и т.д. Но дело в том, что как только мы ту же самую схему поведения переносим на Шарикова – ведь Шариков действует точно так же, который говорит: «Да, я пролетарий, мы в университетах не обучались, а квартиры у меня в семь комнат нет, потому подвиньтесь все». То есть он ведет себя как этот пес практически, но почему-то в человеке  то, что мы готовы терпеть в собаке, жалея ее и умиляясь в чем-то ей, в человеке это становится абсолютно непереносимым.

 

Ксюша:

Может быть, потому что у собаки возможностей меньше…

 

Ольга:

Да и спрос с нее меньше, чем с человека.

 

ММ:

Нас никто не поставил и с людей-то спрашивать, а только с самих себя мы можем спросить. Но я согласна, что собаки, да и коты, да и другие животные, они очень сильно зависят от людей, их жизнь во многом определяется человеком.

 

Маша:

А вот почему у профессора фамилия «Преображенский»?

 

ММ:

Он там где-то говорит: потому что ее папаша был кафедральный протоиерей, настоятель кафедрального собора.

 

Маша:

Но странно, что его отец – не только верующий, но священник, а он сам у мертвеца, покойника, вместо того, чтобы его похоронить по-христиански, вырезает кусок мозга и вставляет собаке – чтобы посмотреть, а что с собакой этой будет.

 

Ольга:

И потом – чем вообще занимается сын кафедрального протоиерея Преображенского? Он занимается омоложением. А омоложение, если довести эту ситуацию до логического конца, это что такое?

 

Ксюша:

Победа над смертью, уход от старости и смерти?

 

Ольга:

Практически это богоборческая деятельность. Кстати, это то, о чем мы говорили, когда обсуждали Брэдбери. Цивилизация, которая пытается идти вразрез с тем, что ей дано. Как это – старость? Как – это смерть? Вот мы сейчас все это победим, нам наука поможет и подскажет. И вот у нас есть такое светило – профессор Преображенский, он нас всех омолодит, по крайней мере, тех, у кого на это деньги есть. И мы будем молодые, здоровые и прекрасные всегда. Помните, у него есть пациент с зелеными волосами: «Вы бы еще научились, профессор, волосы омолаживать!» «Подождите, не все сразу». Он не говорит ему: «Ну что Вы несете!» Он говорит: «Не все сразу».

 

ММ:

Это, кстати, интересно, потому что там в самом начале книжки не совсем понятно, чьи мысли текут – собачьи или авторские. Там все время такое тонкое проникновение разных голосов друг в друга. И понятно, что собака такой умной и ироничной быть не может. Судя по всему, это автор говорит, что «все эти председатели наворовали, и теперь изощряются всячески, потому что эта жизнь коротка, а другой не будет». И примерно так же, как ни странно, ведет себя этот профессор Преображенский. Потому что папаша его – кафедральный протоиерей, у него особой симпатии не вызывает по ряду причин, о которых мы не знаем, а сам он живет так, как будто Бога нет. «Ах, посмотрите, какая еда, как хорошо поют в опере. И мы любой ценой заработаем кучу денег, и мы самые умные – потому что мы умеем, а другие нет». То есть логика у профессора, конечно, потоньше, чем у этого председателя, который просто нахапал. Профессор все-таки научился, он создал свои способы лечения, омоложения, он продвинулся в науке. Но, кстати, Булгаков эту тему – ответственности людей науки за то, что они делают – он ее регулярно разрабатывал. И «Роковые яйца», и многое другое.

Но есть в этой книжке персонажи, которые нам однозначно симпатичны?

 

Маша:

Борменталь, конечно, более-менее человек.

 

ММ:

Да, и скорее более, чем менее. Мне всегда он нравился больше других. Он какой-то верный и мужественный.

 

Ольга:

Да, он жалеет профессора, например, когда он видит, как ему тяжело живется с Шариковым, пытается как-то ему помочь и на себя какие-то тяжелые стороны взять – общения с Шариковым, внушений ему, каких-то разговоров. Ходил с ним в цирк, спал с ним в одной комнате – с этим чудовищем, чтобы приглядывать за ним. Пытался помочь. Вступался за этих бедных кухарок, которых обижал Шариков, и вел себя достаточно достойно. Если не поднимать вопрос научной этики и того, как он восхищался и какое горячее участие принимал во всем, что делал профессор Преображенский. Для него вопросы экспериментов с людьми, я уж не говорю с животными – они у него не вызывали никакой этической проблемы, никаких вопросов, абсолютно. Они – служители науки. Один – рыцарь науки, Борменталь, а другой – такой прямо-таки, жрец науки, профессор Преображенский.

 

Ксюша:

А вот ее вопрос: почему профессор все время поет «К берегам священным Нила»?

 

Ольга:

И это последние его слова, книжка заканчивается на этих словах…

 

ММ:

Любит он эту оперу, «Аиду». Слишком простой ответ?

 

Ольга:

Мне кажется, что здесь еще вот что. Ведь он любит только «Аиду», вот что интересно.

 

Ксюша:

И еще «От Севильи до Гренады».

 

Ольга:

Да, он поет «От Севильи до Гренады», это «Дон Жуан», и «К берегам священным Нила», это «Аида». И там еще есть такая фраза, что если в Большом не ставили «Аиду» и не было какого-то там заседания врачей, то профессор оставался дома и как-то проводил вечер дома. То есть как будто он ездил только на «Аиду», не просто на оперу – а на «Аиду».

 

Маша:

Я не думаю, что это просто так.

 

ММ:

А что тогда?

 

Ольга:

Ведь эти слова «К берегам священным Нила», это слова жреца, это ария жреца из оперы «Аида». Властного жреца, невероятно могущественного, который может вершить судьбы людей и разбирается с этими влюбленными совершенно запросто. Это непререкаемая воля, скала, авторитет. Вот профессор именно его, эту жреческую арию поет.

И там еще все время есть такие сравнения, например, салфетки на столе – как митра. А когда он этот свой колпак надевает перед операцией, то этот колпак похож на патриарший куколь. Там так это и говорится. То есть он все время сравнивается с каким-то священнослужителем.

 

ММ:

А вот что же это за божество, которому он служит? Я согласна, что он такой немножко даже зловещий жрец.

 

Ольга:

Да, и в глазах пса он такой волшебник…

 

ММ:

В глазах пса – он просто хозяин. Потому что эти внутренние монологи пса: «Вот свезло мне, так свезло, просто неописуемо свезло. Утвердился я в этой квартире. Окончательно уверен я, что в моем происхождении нечисто. Тут не без водолаза. Утвердился. Правда, голову всю исполосовали зачем-то, но это заживет до свадьбы. Нам на это нечего смотреть». То есть у собак все-таки бывают разные характеры. Это такой вариант…

 

Ольга:

Благородством не пахнет…

 

ММ:

Абсолютно. Дворовая собака. Без всякого представления о собачьей чести.

А профессор-то? «Седой волшебник сидел и напевал», это самый конец повести. «К берегам священным Нила». Пес видел страшные дела. Руки в скользких перчатках важный человек погружал в сосуд, доставал мозги. Упорный человек, настойчивый, все чего-то добивался в них, резал, рассматривал, щурился и пел «К берегам священным Нила».

 

Ольга:

Такое зловещее, я бы сказала, описание…

 

ММ:

Какому же богу служит этот профессор?

 

Маша:

Науке.

 

ММ:

Науке… А еще?

 

Ксюша:

Какая-то странная наука, когда он вырезает у обезьяны что-то там и вставляет людям, чтобы они омолодились. То есть, если собака, которой пересадили человеческий орган, становится человеком, то человек, которому пересадили орган обезьяны, наверное, становится обезьяной? Он делает из людей обезьян? Каких-то животных? Это очень странная наука, не во благо людей.

 

ММ:

То есть он преступает какие-то границы человеческого. Он разрушает те пределы, которые поставлены Богом. Он вторгается в природу человека. И это, конечно, безнаказанно пройти не может. И самое интересное это то, что, когда его эксперимент с Шариковым заканчивается  столь катастрофически и ужасно, это его ничему не учит, это его не останавливает. Он продолжает свои эксперименты.

 

Ольга:

У него есть такая интересная фраза в начале повести, после погрома, учиненного собакой Шариком, когда еще только пытаются перевязать его раны, и Шарик пугается этой смотровой, пугается медицинского запаха и подозревает, что с ним сейчас будут делать что-то нехорошее и устраивает там погром. И потом спрашивает Борменталь: «Как Вам удалось подманить такого нервного пса?» И профессор отвечает: «Лаской. Только лаской. Террором ничего сделать нельзя с животным, на какой бы ступени развития оно не стояло. На человека и на животное можно воздействовать только внушением». Получается, что человек для него – это просто высшая ступень животного. Там еще есть где-то такое у Борменталя в дневнике: «от пса до химика Менделеева», какая-то грандиозная лестница. То есть для них, людей, укорененных в таком сознании и отношении, для них, действительно, нет никакой разницы. Это абсолютно одного порядка вещи: пес, обезьяна, человек, это просто ступени одной лестницы. Поэтому они спокойно оперируют этими органами, пересаживают одно другому. Границы-то нет.

 

Ксюша:

И, главное, они при этом себя к собакам не приравнивают.

 

ММ:

И к людям даже не приравнивают. Вот этот знаменитый разговор, когда он говорит: «Что? Я должен есть в столовой, а вы меня заставляете есть в кабинете, оперировать в спальне?» То есть ему все равно, как живут остальные люди. Ему важно, чтобы он жил так, как он считает нужным. Конечно, это совсем не значит, что все должны подвинуться и поселить Шарикова со Швондером в своей квартире. Дело не в этом. Дело в том, что его вообще не интересовало никогда, а что делается с людьми. Его занимало только то, что делает сам он: моя еда, моя водка, моя опера.

 

Но на этом мы на сегодня должны закончить, времени уже не остается. Но поскольку еще много интересного, о чем можно побеседовать, осталось, мы, наверное, продолжим рассмотрение повести Булгакова «Собачье сердце» в следующий раз.

До свидания! Всего доброго!