Советские топонимы: от жестоких убийств через пустоту равнодушия к светлому будущему?

Советские топонимы: от жестоких убийств через пустоту равнодушия к светлому будущему?  Сергей Чапнин в программе «Возвращение в Петербург»:

Мир земной – если не отражение, то напоминание и свидетельство о мире небесном.

Позиция «оставить всё, как есть», когда иконы соседствуют с пятиконечными звездами, эта позиция работает против нас самих – против русской культуры, против России.

Если мы хотим созидать дальше русскую культуру, созидать Россию – мы должны разобраться.

Духовно убедительна позиция возвращения: всему тому, что было искажено, переименовано, следует вернуть исторические названия и, по возможности, исторический облик.

Наша главная проблема – это связь с нашим прошлым, если мы безразлично относимся к прошлому, то мы как нация умираем, если для нас имеет значение только наше советское прошлое, соответственно, мы люди не русские, мы постсоветские.

Имена в названиях улиц сегодня имеют символическое значение. А символ должен быть понятен. Символическое значение должно быть объяснимым. Например, есть топоним «23 февраля», а что произошло 23 февраля? Есть такой праздник, но ничего в этот день не произошло, это бессмысленный, пустой праздник. И само празднование и наименование в честь него географических объектов – это фиксирование пустоты.

Топоним в Москве «Войковская», станция метро, это название в честь цареубийцы. Эту проблему можно игнорировать, но она останется. Память этого человека – это небрежение памятью невинных жертв. Как можно чтить убийц детей? Если кто-то считает, что это делать можно, для себя такое решение принимает, то встает вопрос: что с нами происходит?

И тогда мы поймем, что безразличие, т.е. отсутствие собственной позиции, собственного мнения – это наша основная проблема. Большевики достигли своей цели – воспитали безразличие к своему прошлому, их задача была – светлое будущее, а какая история у нас за спиной не имеет никакого значения, важно только куда мы идем и кто нас туда ведет. Сегодня мы вроде бы миф светлого будущего отодвинули, а безразличное отношение к прошлому у нас осталось.

АНОНС

В программе «Возвращение в Петербург» — интервью, которое подготовила наш московский корреспондент Елена Мартьянова. Интервью она взяла в Москве у Сергея Чапнина, ответственного редактора журнала Московской Патриархии, заместителя главного редактора издательства Московской Патриархии и исполнительного директора Международного фестиваля православных средств массовой информации «Вера и Слово».

Е.Мартьянова: Сергей Валерьевич, почему Вам кажется, что нужно менять названия? Почему бы не оставить все как есть, вроде уже привыкли.

С.Чапнин: Вы знаете, здесь есть, мне кажется, очень глубокие основания для того, чтобы мы пересмотрели наше отношение к названиям городов, улиц, площадей. Дело в том, что ландшафт, в широком смысле слова, является одной из главных составляющих наций, национальной культуры вместе с языком и общественными национальными институтами. Потому что организация ландшафта, если посмотреть глазами туриста – человек, если он едет в какое-то новое место, видит прежде всего какие построены здания, как организовано пространство, как названы улицы, города. И пусть он, может быть, не понимает смысла названий, но он неминуемо чувствует атмосферу. А если мы посмотрим еще христианскими глазами на ландшафт, мы поймем, что мир земной является отражением, или, по крайней мере, напоминанием, свидетельством о мире Небесном. Я недавно был в Венеции, и в старом городе очень характерная есть традиция: фасады храмов зажаты узкими улочками, но тем не менее они чаще всего выходят на тот или иной перекресток, маленькую площадь так, что ты все равно видишь это здание издалека. Это напоминание о том, что Церковь присутствует в мире, надо перекреститься, обратить внимание, вспомнить и мире горнем. И даже просто когда есть какие-то перекрестки, углы домов – там ставится икона. Это может быть угол дома, это стена боковая, но если на нее выходит улочка и можно именно эту часть дома увидеть издалека, там расположена икона. Это и есть материальное выражение христианского понимания священного ландшафта.

Е.Мартьянова: Там ведь и в школах распятия висят, насколько я знаю. Эта нация, действительно, ощущает себя как католическая, поэтому так и выражает. Кто мешает и нам выразить свою веру и будет ли у нас столько людей?

С.Чапнин: Совершенно верно, внутреннее пространство должно быть организовано. У нас аналогом является красный угол в доме, где есть христиане. Но если внутреннее пространство мы организуем так, как хотим, ставим мебель так, как хотим, в доме, делаем планировку, какая нам удобна. Для современного постсоветского человека задуматься об организации вешнего пространства улицы, площади – вещь достаточно редкая. Между тем об этом думать надо, ведь, по сути дела, после того, как рухнула старая Россия, наше внешнее пространство превратилось в большой лагерь. Место, где мы живем, называется «барак» практически до сих пор. Безличные огромные дома, организованные совершенно хаотично, как бы не для человека. Мы порой забываем, что там, где новостройки, там нужно построить детский сад, магазин, школу, больницу. Очень многие мучаются оттого, что они приехали вроде бы в новый микрорайон, а инфраструктуры там нет, там человеку жить неудобно. И вот это все связано с пониманием того, каким должен быть ландшафт. И есть большое обременение, обременение историей – у нас имена святых и имена достойных и великих исторических лиц России соседствуют с именами недостойными, с теми, кто, на мой взгляд, является позором России, русской культуры, русского народа. И здесь есть очень интересный момент, на мой взгляд, есть, по сути дела, всего две позиции отношения к советским именам, к советской пропаганде в названиях улиц, городов, площадей. Есть позиция примиренческая, которую можно условно сформулировать так: ну это же было в нашей истории, все, что было в нашей истории, имеет право на существование. И совершенно нет никаких проблем в том, что площадь Ленина соседствует с какой-нибудь Торговой улицей или улицей Столыпина, нет в этом ничего страшного – и Столыпин был, и купцы были, и дворяне были, и Ленин был – такой типичный постмодерн. Нет ничего плохого и хорошего, нет ничего достойного и недостойного, все что было – все наше, и мы обо всем говорим. Икона соседствует с пятиконечными звездами, или там на башнях Кремля орлы соседствуют с рубиновыми звездами, монастыри соседствуют с памятью об ударных комсомольских стройках и т.д. и т.д. Российские императоры, советские диктаторы – все находится рядом. Мне кажется, что эта позиция – оставить все как есть – она работает против нас самих, она работает против русской культуры, она работает против России. Если мы хотим созидать дальше Россию, если мы хотим созидать русскую культуру, мы должны разобраться. И историческая правда в нашем, христианском понимании должна восторжествовать.
И вторая позиция, которая, на мой взгляд, гораздо более обоснована, убедительна, прежде всего духовно убедительна, это – позиция возвращения. Все, что было искажено, переименовано – этому следует вернуть исторические названия и, по возможности, исторический облик. Потому что наша главная проблема – это связь с нашим прошлым. Если мы безразлично относимся к прошлому, то мы как нация умираем. Если для нас имеет значение только наше советское прошлое – соответственно, мы люди не русские, мы постсоветские. Мы делаем большую ошибку, когда говорим о тысячелетней истории российской государственности, о духовных традициях России. Если мы обо всем этом говорим, но для нас актуальна только наша советская история, мы сами себя обманываем. В этой ситуации мы самообманом живем последние 20 лет, потому что возвращение к истории не может происходить на материале только советского прошлого. Обязательно должно быть возвращение к истории до Октябрьского переворота.

Е.Мартьянова: Я бы сказала, есть еще одна позиция – воинственная по отношению к тем, кто хочет возвращать. То есть люди, наоборот, возвращают памятники Ленину, как недавно в Уфе возвратили на свое место. Эта позиция понятно, прокоммунистическая, и она педалируется коммунистической партией. Но есть вообще люди, которые живут на этих улицах, ради которых мы хотим актуализировать это все, наши дети, которые спросят: а кто такой Ленин? Может быть, сначала нужно каким-то образом активнее рассказывать о том, в честь кого мы хотели бы назвать эти улицы, или вешать какие-то баннеры, объявления о том, что здесь улица Белы Куна, а Бела Кун был такой-то и то-то сделал. Как Вы думаете?

С.Чапнин: Да, безусловно. Потому что проблема образов и символов… безусловно, имена в названиях улиц сегодня имеет символическое значение, конечно. Когда мы работаем с образами и символами, мы обязаны работать на понимание. Мы не можем работать на решения только формальных задач. И вот работа со смыслами прежде всего – объяснение того, кто были эти люди или какими были эти события, не знаю…, 23 февраля – ничего в это день не произошло, не связано в рабоче-крестьянской красной армией, ни с чем. Это бессмысленный пустой праздник. И само празднование и название в честь 23 февраля географических названий это фиксирование пустоты. Конечно, поскольку это пустоте уже не одно десятилетие, последующее поколение связали с этим событием какую-то свою личную историю, и здесь надо быть, конечно, внимательными и терпимыми, важно говорить так, чтобы не обидеть людей. Но не говорить нельзя, потому что если мы посмотрим – это, на самом деле, очень убедительно – если мы говорим об истории, говорим о судьбе человека и видим, что Войковская метро названо в честь цареубийцы, к этому невозможно относиться безразлично. Да, эту проблему можно отодвигать, игнорировать, от нее можно отказаться, от решения для себя лично. Наверное, можно. Но если стучаться к людям, мы говорим: посмотрите, память этого человека – это небрежение памятью невинных жертв. Как можно чтить вольно или невольно убийц детей? Что с нами происходит? Наш самый главный враг это безразличие. Отсутствие позиции, отсутствие отношения – это главная проблема. Собственно, мы видим, что сейчас большевики достигли своей цели: они пытались воспитать безразличие к нашему прошлому, задача была – светлое будущее. Что было у нас за спиной, какая история была у нас за спиной, не имеет никакого значения. Важно – куда мы идем и кто нас туда ведет. Понимаете, удивительная вещь, вроде бы мы миф этого светлого будущего, в его коммунистической интерпретации, вроде мы отодвинули, вроде мы им не руководствуемся, а безразличное отношение к нашему прошлому так же остается сегодня.
И это проблема ландшафта, я опять возвращаюсь к нему. Потому что людям кажется вот этот ландшафт, в котором они живут, неинтересным, чуждым. Это 200 метров, которые нужно пройти от метро до остановки, желательно закрыв глаза. В автобусе мы тоже едем закрыв глаза или уткнувшись в книжку, в телефон. Нас не интересует то, что вокруг нас. Если нас не интересуют здания (архитекторы строят вот эти чудовищные коробки), если нас не интересуют деревья, которые вдоль улицы посажены, если нас не интересует застройка площадей, свободного пространства – нас все не интересует, нас научили, что это не наше, мы к этому отношения не имеем, – конечно, и названия улиц здесь оказываются в этом же ряду, может быть, даже на последнем месте. Я не знаю, что с этим делать, потому что группа людей, которая озабочена этой проблемой, которая переживает о том, что ландшафт должен быть изменен, конечно, очень мала. Мала и… да, она растет, но растет все-таки очень медленно. Группа тех, кто против, наверное, тоже все-таки неоднородна, она состоит из разных людей. Есть те, кто просто занимаются строительством – это большой бизнес, большие деньги, мы понимаем, что для них осваивание средств, получение прибыли для них главная задача. Они не заинтересованы в том, в большинстве случаев, чтобы то, что они строят, было красиво, я уж не говорю о каком-то духовном содержании, о поддержании каких-то ландшафтов. Застройка новая, как правило, совершенно кричаще противоречит тому, что было построено в прежние века. Это наша естественная реакция, может быть, она чрезмерная, может, в некоторых случаях немного истеричная, но тем не менее она обоснованная, потому что мы знаем, что ничто не сдерживает людей.

Е.Мартьянова: Что вообще делает ландшафт священным? Как дорога от дома до работы может стать для человека вписанной в вечность?

С.Чапнин: Мне кажется, что очень просто. Образ пути, сам путь как образ – это, безусловно, земной путь, это как бы все-таки указание на путь духовный. Мы идем от жизни земной к жизни вечной, наш главный путь – путь в вечность. Вся атрибутика пути, безусловно, имеет духовные коннотации , это путь и духовного возрастания, и преодоление каких-то преград и препятствий, и места отдохновения, и места молитвы, места, где мы чувствуем какое-то особое присутствие Божие – это все на нашем пути должно быть. Путь из дома на работу тоже может быть символом пути вот такого духовного возрастания. Мы же каждый день должны духовно возрастать, день не должен пройти бесплодно. А какой плод? Плод, конечно, может быть материальный, ну и духовный тоже. Если у нас есть материальный плод, а духовно мы ничего не приобрели, очень может быть, что этот день мы прожили зря. Когда люди долго едут на работу – я знаю священников, духовников, которые говорят, что: а вы в это время, дома можете не читать утреннее правило или вечернее правило, читайте в метро, читайте в электричке, читайте в автобусе. То есть тем самым происходит освящение пути нашего личного. Но очень важно, чтобы это личное выражалось в общественном, публичном пространстве, во внешних знаках. Было множество разных традиций у католиков, да и, собственно говоря, в Греции – вот эта традиция размещения икон на внешней стороне дома. У нас это место заняла реклама. Что такое реклама? Реклама это иконы эпохи консьюмеризма, концентрированное выражение земной задачи человека – приобрести что-то еще, пожелать что-то еще, пожелать и приобрести. Наши желания оказываются изолированы от духовных задач, ибо духовные задачи – одно, а вот внешний ландшафт вынуждает нас замыкаться в материальном мире.

Е.Мартьянова: Уточнить хотела: в Италии и Греции, где иконы на углу – там вокруг нет рекламы? Есть ограничения, что рядом с иконой рекламу нельзя вешать?

С.Чапнин: Я не знаю, насколько это законодательно закреплено, но я ни разу не встречал рядом со священными изображениями какие-то рекламные модули, плакаты, баннеры, даже какие-то объявления рядом с иконой я никогда не видел. То есть это часть общественного договора, люди договорились, что должно быть так – и так уже из поколения в поколение продолжается. Они понимают, что задача устремления к миру духовному, рождение этой устремленности не должно быть ничем испоганено. Это пространство, вокруг которого должна быть некая тишина, в том числе визуальная тишина, ничего больше рядом быть не должно. Мы понимаем, что это совершенно естественно, в общем, можно к этому стремиться, я думаю, и у нас. Ведь задача гораздо шире. Есть такое понятие: похищение общественного пространства. Этим начали заниматься большевики – план монументальной пропаганды – в пространство, прежде всего городов, они стали внедрять свои образы и символы, и делали это достаточно эффективно. Слава Богу, они использовали плохие материалы: дерево и крошащийся бетон, и лет за 20, к тридцатым годам, практически все, что они поставили, было разрушено временем. Это продолжается, то рекламное безумие, которое мы наблюдаем в Москве, это, собственно, продолжение нашего небрежения, забвения, что пространство вокруг нас должно быть священным пространством. По Новому Арбату едешь нагромождение рекламных конструкций просто, конечно, потрясает. Это комплексная задача: мы должны свои города увидеть по-другому.

Е.Мартьянова: Если так, действительно, взглянуть широко и глубоко, получается, что смена названий улиц это самое простое, что мы можем сделать. Потому что перестроить дома, убрать рекламу – это совершенно представляется точно не делом ближайших десяти лет…

С.Чапнин: Нет, нет, почему же. Я думаю, что борьба идет, новый мэр Москвы большое количество конструкций из центра города убрал. Вопрос рекламы регулируется исключительно местной властью, поэтому как раз с рекламой разобраться достаточно просто. Реклама не должна быть… не должна заслонять, портить какие-то исторические панорамы. И если мэр, глава администрации понимает эту проблему, любит свой город и любит на него смотреть, он понимает, что есть какое-то количество конструкций, которое должно быть демонтировано. Это совершенно нормально, Москва открылась, была традиция такая последних 10, а может, 15-ти лет – завешивать полностью фасады зданий, то есть сотни квадратных метров рекламной поверхности закрывали полностью, 8-9-10-этажные здания, иногда не с одной, а с двух сторон, и не только, скажем, какие-то угрюмые фасады в новостройках, без окон, а фасады, которые выходили на большие магистрали, с окнами, со множеством квартир – и тем не менее они тоже были завешены. Там, конечно, полупрозрачные материалы использовались, но все равно это выглядело дико. Сейчас это нет практически, это снято. На каких-то исторических зданиях демонтируется реклама большая, многометровая. Это все можно сделать. Я очень рад, что в Москве это происходит, это тоже часть возвращения городу исторического лица. Внимательно вглядывание в город, чтобы настоящее сопрягалось с прошлым.

Е.Мартьянова: Хорошо, переименование улиц, возвращение названий тоже упирается, на самом деле, во власть, и те переименования, которые были сделаны в Москве в начале 90-х годов, были поддержаны – много факторов, почему власть это услышала, волна перемен, реформ, – но в том числе очень много интеллигенции поддержало эту инициативу. Вот сейчас среди Ваших знакомых много ли людей готов подписывать письма мэру, президенту, еще кому-то, чтобы переименовывать ту же Войковскую, кроме членов Фонда «Возвращение»?

С.Чапнин: 20 лет назад было, конечно, совершенно уникальное время. Это было время, когда мы могли трезво оценить наше советское прошлое и предпринять какие-то шаги для того, чтобы вернуться к исторической России, к преемству исторической России. С этим связаны переименования, которые начались. К сожалению, это был очень короткий период, всего 2-3 года. Я очень жалею, что в это время не была запрещена Коммунистическая партия, потому что если бы на уровне государства была дана оценка тому, что сделали коммунисты со страной, с нашей Россией за годы своего правления, если бы эти преступления были бы названы преступлениями и это было бы сделано на уровне государственной власти, то, конечно, проблема переименований решилась бы просто: имена преступников не могут находиться в географических названиях, это преступники, и им место совершенно в другом. К сожалению, мы это не сделали, мы думали, что будет возможность к этому вернуться, и вот, к сожалению, нет. Вот сейчас такой возможности вернуться в ту же самую ситуацию, с тем же самым осознанием, нет. Мы видим, что коммунисты достаточно значительными остаются все эти годы, это значительная политическая сила. Это видно, как лживо они интерпретируют историю, говоря, что и забота коммунистов, и забота Церкви всегда была одна – это забота о России и ее благополучии и процветании. Мне страшно сейчас читать такие тексты. Страшно, потому что мы знаем, что это далеко не так. И мне страшно то, что коммунисты сегодня решаются так говорить, то есть они как лгали нам тогда, так они продолжают лгать нам и сегодня. Это вот ремарка по поводу того, почему 20 лет назад что-то было все-таки сделано.
Что касается переименований сейчас. Да, безусловно, для того, чтобы произошли переименования, нужна политическая воля. Это вопрос не технический, это вопрос смысловой. Для чиновника смысловые вопросы это вопросы политические. Для нас, конечно это вопрос не столько политический, сколько духовно-нравственный: историческая правда должна восторжествовать, иначе мы не имеем будущего. Я думаю, формула вот такая. Что в Москве происходит, да, постоянно идут обращения и в Государственную думу, и в Правительство Москвы по переименованиям. Как правило, нет никаких ответов – они просто игнорируют эти обращения. Иногда откликаются крайне редко. Конкретных действий практически не предпринимают. Я знаю, что есть разные группы, в частности, объединенная вокруг Фонда «Возвращение», и не только, которые постоянно… сегодня отказали, хорошо, немного обождем, через год обратимся снова. Евангельский принцип: стучите – отверзнется. На что остается надеяться, вот на это, пришла новая власть – снова обратились. Промолчала – обратимся снова, используем различные поводы. Я знаю, что в районе метро Войковская есть инициативные группы. Но есть и инициативные группы коммунистов, которые как только видят, что кто-то выступает за переименование, они тут же начинают выступать против. То есть идет очень серьезная борьба на самых разных уровнях, не только на уровне высшей исполнительной власти, но и на местном уровне, даже среди жителей каких-то конкретных районов. Мы себя потеряли и нам очень трудно себя найти. Не смотря на все слова о русских маршах, о православной идеологии, об исторической памяти, об историческом преемстве. Все это пока, к сожалению, в большей степени слова, чем какие-то реальные действия, наше реальное самосознание. Надо работать с людьми всегда. Самое главное это объяснение того, что произошло. И полемика, порой жесткая. Эта полемика, даже если мы порой из нее не выходим победителями – бывает такое, потому что все-таки большие СМИ очень часто игнорируют эту проблему или бывает так, что они дают больше эфирного времени, больше печатного места противникам, а не сторонникам переименований – для многих остается не раскрытым, не осознанным то, как власть себя вела со своим народом; то, как она уничтожала церковь; то, как она уничтожала самые разные сословия Российской империи; то, как она уничтожала разные народы и народности.
Я возил несколько небольших групп, своих знакомых в Бутово. Ну казалось бы, что, расстрельный полигон в Бутово, ну давайте съездим. Люди приезжают, и через 5 минут экскурсии, рассказа о том, что здесь было, у них появляются на глазах слезы. Я возил своих знакомых, светских, не церковных людей, которые считали себя москвичами, которые считают, что они знают и любят Москву, и они признались: а мы про Бутово ничего не слышали, и мы не представляли, что такое место существует практически в городской черте. Мы говорили с ними через неделю после поездки, они говорят: мы до сих пор под впечатлением. Современного человека молодого, успешных бизнесменов, не церковных, так сильно зацепить, так сильно удивить нашей историей достаточно трудно. Не через книгу. Не через личный рассказ, а через ландшафт. Ты приезжаешь в Бутово, ты попадаешь в определенный ландшафт – и вот на этом месте, на этом месте ты понимаешь как-то все глубже, может быть, болезненней, чем если бы тебе рассказывали где-то на улице. Вот это роль организации пространства и каких-то священных мест на карте, на карте Москвы в частности. Поэтому ландшафт производит огромное впечатление, а если он не производит впечатления, если мы хотим от него отстраниться – это большая беда.

Е.Мартьянова: Завершая наш разговор о пространстве, о пути, мне бы хотелось Вас спросить: какие имена, каких людей Вы бы хотели встречать на улице, на этих табличках на Вашем пути, куда угодно, в Москве и других городах?

С.Чапнин: Это сложный вопрос. Но я бы хотел, чтобы, во-первых, места были названы в честь тех, кто с этими местами связан. Если это Москва, ну вот скажем, мы находимся сейчас на Большой Пироговке, это такой медицинский квартал Москвы, возникший в конце 19- века. Конечно, хорошо, чтобы здесь улицы назывались в честь врачей, медиков, которые внесли вклад в развитие медицины как науки или медицинской практики, и есть несколько улиц здесь таких. Мне кажется, что, вот чуть дальше Новодевичий монастырь – понятно, что он связан с историей России, был одно даже время царской резиденцией, несколько месяцев. Понятно, что здесь могли бы быть улицы не 10-летия Октября, а тех, кто связан с историей монастыря, может быть, даже и святых, может, даже игумений, а может, тех исторических лиц, которые с этим монастырем были связаны, делали вклады. Я бы очень хотел, чтобы вот такое какое-то подкрепление – скажем, строится какой-то студенческий квартал, чтобы там были имена не только, как это водилось в советское время, когда приоритет отдавался естественным и точным наукам, чтобы были и имена философов, русских философов. Ландшафт должен воспитывать. Но воспитывать он не должен через какие-то экзотические имена. Конечно, я бы очень хотел, чтобы у нас память о святых Вселенской Церкви тоже как-то отражалась в географии, но, скажем, назвать улицу какую-нибудь соседнюю именем Василия Великого было бы все-таки достаточно странно. Поэтому здесь очень важна какая-то такая естественная связь имени и места. Очень важно, чтобы мы возвращались к традиции, а не навязывали что-то новое, считая, что это возрождение традиций. Здесь очень важно действовать тонко. Я, в частности, не возражаю против того, чтобы города, которые появились в советское время, сохранили советские названия – это советские города. Конечно, хорошо, чтобы они были переименованы, потому что какой-нибудь город Дзержинск, на мой взгляд, в принципе на карте современной России нежелателен. Комсомольск-на-Амуре. В конце концов, я готов согласиться с тем, что эти новые названия могли бы остаться. Но то, чему можно вернуть историческое название, очень важно название вернуть. Это и есть осознание нашей связи с историей России.