«Скотина сама по себе хороша, но человек, который стал скотиной – катастрофа»

«Жили-были дети»

Тема: «Собачье сердце»

Передача 2

АУДИО + ТЕКСТ

 

М.Михайлова:

Здравствуйте, дорогие радиослушатели! С вами радио «Град Петров», программа «Жили-были дети». И сегодня у нас в гостях Маша, Ксюша, Ольга Антипова и Марина Михайлова. И мы сегодня продолжаем разговор о повести Михаила Афанасьевича Булгакова «Собачье сердце».

 

Маша:

Я хотела спросить: а какую роль в повести играет Швондер?

 

ММ:

Швондер играет роль самую что ни на есть отвратительную. Потому что вы, наверное, помните, что этот странный домовой комитет – это люди, которые сначала песни поют, а потом все вокруг начинает разрушаться. У них какая-то очень странная психология: они считают, что нужно все отнять и поделить, а работать необязательно. Надо просто найти, у кого можно отнять и поделить.

И это, как мне кажется, очень важная для Булгакова вещь, потому что, если что было категорически чуждо Булгакову, так это представление о том, что можно просто наглостью, нахрапом и силой что-то захватить и раздать. В другом его романе Маргарита говорит: «Как я люблю людей, которые что-то умеют делать хорошо». И вот Булгаков сам был таким человеком. Когда он был врачом, он старался лечить хорошо; когда он стал писать книги, он их старался писать как можно лучше. И он не понимал, как это можно носить в душе такую мелкую зависть, ненависть и какое-то категорическое нежелание заниматься трудом, а вместо этого просто осуществлять какие-то социальные реформы. Поэтому у Булгакова вот этот домовой комитет – такие довольно несимпатичные ребята.

 

Маша:

Я вообще не понимаю, кто он, что он, этот Швондер. Пришел, поругался с профессором. Он не прав, но, с другой стороны, профессор тоже неправ. Потом этот Швондер ушел и больше вообще не появлялся. Но подбивал Шарикова на какие-то гадкие поступки, какие-то внушения ему делал. И это он ему имя придумал «Полиграф Полиграфович».

 

ММ:

Они это в календаре прочитали.

 

Ксюша:

Еще детей каких-то к нему маленьких приводили, и это тоже как-то странно.

 

Маша:

Он какой-то бес…

 

ММ:

Да, бес. Но ведь это же Достоевский, когда-то еще в XIX веке, написал роман «Бесы», героями которого были русские революционеры. То есть Достоевский считал, что в евангельские времена были бесы видимые, которые населяли человека, и этот бедный бесноватый бился в гробах. А сейчас тоже есть люди одержимые этими невидимыми бесами, и это – демоны революции, демоны терроризма, это новые идеи.

Кстати, тоже – откуда родилась вот эта страшная революционная стихия? Она была спровоцирована во многом сочинениями очень благопристойных людей – Маркса, Энгельса, русских анархистов, которые сами не были такими хамами, какими были Швондер и Шариков. Но однако же именно они выпустили джинна из бутылки, и им было интересно: а что будет, если они напишут всякие книжки? А книжки довольно страшные. Если вы почитаете эти книжки, то там тоже много интересного. Например, когда Энгельс говорит, что вообще-то лучше всех детей у родителей отнимать и сдавать их в воспитательные учреждения.

 

Ольга:

Что и произошло, собственно, и плоды чего мы сейчас имеем. И что происходит все в большей степени, чем дальше мы продвигаемся. Почему потерялась традиционная культура? Потому что появился детский сад, и мамы разучились воспитывать детей, и дети разучились быть в семье. Последствия чего мы постепенно все дальше и дальше имеем.

 

ММ:

Да, и эти персонажи, которые такие вот «советские», они и есть, как Маша сказала справедливо, какие-то бесы, которые появляются на страницах повести. И становится понятно, что, если бы этих бесов-подстрекателей не было, то Шариковы бы сидели себе тихо и делали то, что им сказано. И никакие бы калоши не таскали и туалетом пользовались уверенно. Но сейчас все можно, и им все время объясняют, что «вы же пролетарии, вы ведь главные на этот свете, а что там эти профессора, которые в университетах учились…»

 

Ольга:

Именно Шариков с его невысоким интеллектом горячо и с выгодой для себя принимает это учение. Совершенно на примитивном уровне – отнять и поделить. С готовностью становится благодарным слушателем и последователем этого Швондера. Там еще, по-моему, говорится, что Швондер не понимает, как опасен и для него в том числе этот Шариков, потому что он ни за кого, он никому не готов служить, кроме самого себя. И пока ему приятно слушать Швондера, он будет слушать Швондера. Помните про армию, когда ему говорят: если что, пойдешь, послужишь.

 

ММ:

Да, он говорит: нет, я не пойду.

 

Ольга:

Да, и «мне вообще «белый билет» полагается, у меня вся голова исполосована, я инвалид». И Швондер с изумлением пытается как-то его вразумить: «Вы что – анархист-индивидуалист?»

 

ММ:

Тогда получается какая-то удивительная вещь. Понятно, что Швондер и его поющая компания однозначно несимпатична. Что касается этого прекрасного профессора Преображенского, то мне как-то не хотелось бы с ним находиться вместе. Потому что если ты презираешь всех этих обезьяноподобных людей, то тут надо определиться: или презирать, или служить им. А он хочет и зарабатывать на них, и в то же время…

 

Ольга:

Служить науке. Он ведь говорит: «Я же это делаю не ради них». Так говорит он Борменталю. «Я занимаюсь наукой, а попутно еще и этим». И это так замечательно, и выгодно.

 

Маша:

То есть для него все люди такие же подопытные животные, как те животные, обезьяны, собаки, от которых он берет органы.

 

ММ:

Да, и при этом еще у него все это так удачно совпало. Ведь он же не дурак, Филипп Филиппович. Что нельзя про него ни в коем случае сказать, так это то, что он глуп. Получается, что человек живет в какой-то очень сложной системе стандартов и ориентиров. С одной стороны, он служит «чистой науке»; он такой жрец науки. «К берегам священным Нила». С другой стороны, он просто успешный бизнесмен, которые умеет продавать ту медицинскую технологию, которую он создал. И при этом никакие нравственные ограничения для него просто не существуют. Он готов – пожалуйста, если надо, и нет никаких вопросов.

 

Ольга:

Помните, в книжке сказано, какое действие, кроме «Аиды», самое любимое, которое обставлено с каким-то наивысшим пафосом? Еда. Практически это священнодействие. Он так говорит как, где и что с чем нужно есть, что это нужно уметь. И практически никто не умеет. И что при этом делать, что читать и что говорить, а что не делать ни в коем случае. То есть для него это прямо-таки священнодействие. А что самое важное для Шарикова? Или еще для Шарика? Тоже еда. Еда на помойке и где угодно.

То есть по сути это абсолютно верно – он и сам стоит в той же цепочке: от пса до профессора Преображенского. Хотя внешне кажется, что это какие-то полярные миры. Но получается, что это просто крайние звенья одной и той же цепочки. Конечно, профессор такой культурный, такой утонченный, такой вежливый, он умеет говорить. Это не Шариков, который ругается последними словами и просто какой-то малоразвитый человек. Но по сути их ценности совершенно одинаковые. А разница только в том, что один родился в семье культурной. А другой вырос на помойке. А к чему они оба стремятся? Поесть хорошо.

 

ММ:

Да, у каждого, правда, свои представления об этом.

 

Ольга:

Но и эти представления сформированы уже средой.

 

ММ:

Хорошо. А что же тогда рисует нам автор? Мы видим, что картина абсолютно безрадостная и унылая. И зачем же все это нам Булгаков рассказывает? Про что эта книжка?

 

Маша:

Про то, как не надо поступать.

 

ММ:

А как не надо?

 

Ксюша:

А сколько там дается отрицательных персонажей – как Швондер, как Шариков, как Преображенский.

 

ММ:

А как поступать по-другому?

 

Маша:

Наоборот.

 

Ольга:

Что же делать и что – не делать?

 

Ксюша:

Вот, Шариков такой грубый…

 

ММ:

А Преображенский такой утонченный. И что же?

 

Ксюша:

Шариков, несмотря на то, что он весь такой противный в общении, и Преображенский, который весь такой хороший и вежливый, они к окружающим относятся почти что одинаково. «Я тут самый умный. Я профессор (или: Я – пролетариат)…»

 

ММ:

«А вы все – для меня».

 

Ксюша:

Да.

 

Маша:

Да, и еще, Ксюша, если ты захочешь пересадить кому-то органы – не делай этого…

 

Ольга:

Ксюша, может быть, и не будет. Но то, что сейчас делается в науке – ведь это такими вещами сейчас большая наука и занимается, и этим всерьез озабочена. И тратятся огромные суммы, и это ужасно актуально. Какие-то эксперименты с клонированиями, какие-то пересадки органов – и все это именно для омоложения, что самое интересное! Ведь это разновидность борьбы со смертью, с Богом и так далее.

 

Маша:

Бог создал людей, чтобы они прожили, допустим, девяносто лет. Так ты и проживи девяносто лет. Но нет – меня должно быть восемь, и я хочу прожить сто пятнадцать лет.

 

Ксюша:

Но это как у Брэдбери, он ведь тоже в будущее заглядывал. И, получается, что Булгаков тоже предупреждает.

 

Ольга:

Да, это все проблема научной этики, которая очень остра в наши дни. Просто она лежит в более далеких от нас сферах, и мы только иногда по телевизору или в каком-то журнале видим какие-то странные научные эксперименты. А на самом деле все это действительно происходит.

 

Маша:

А вот еще о Преображенском. Когда его спрашивают насчет того, чтобы пересадить собаке гипофиз Спинозы, он так странно отвечает: «Ну зачем, они же сами рождаются у обычных женщин». А что же, Шариковых меньше? Такое ощущение, что как будто гении рождаются каждый второй, а таких вот хамов очень мало.

 

ММ:

Ему просто ведь хотелось проверить, возможно ли это. Получится ли, выживет ли пациент, которому пересадили этот орган. Мне кажется, что это было чисто экспериментальной задачей.

 

Ольга:

Он ставил себе задачу посмотреть, как влияет пересадка гипофиза на его совершенно конкретные научные и денежные цели: операции по омолаживанию. А потом оказалось, что результат получился немножко другой.

 

ММ:

Что есть побочный эффект.

 

Ольга:

И он тогда увидел, что побочный эффект очень важный, и что потом еще приходится иметь дело с этой новой личностью, которая, кроме всего прочего, еще и на квартиру твою претендует.

 

ММ:

Я вам хочу сказать, что в любой книжке еще очень важны читательские ощущения. На самом деле этот Шариков всех – не только Зину с Дарьей Ивановной, не только Преображенского с Борменталем, но и всех читателей так мучает. Это совершенно реально чувствуешь, как тебе уже невыносим этот персонаж, его хамство, его грубость, его какие-то тупые разговоры. Вот чем он еще очень утомляет – глупостью своей. И эта глупость агрессивная. Помните, как он что-то начинает говорить, очень уверенно, а профессор ему говорит: «Послушайте, здесь перед вами два человека, которые закончили университеты, а вы им с таким пафосом начинаете говорить какую-то полную ерунду».

И мы, читатели, мы тоже в конце концов просто устаем от этого Шарикова. И когда мы, наконец, поняли, что сейчас его вернут обратно, когда профессор говорит: «Закрыть двери!», когда перерезали звонок: «Никого не пускать! Нас нет дома!» Вот тогда мы все вздохнули с невероятным облегчением. Потому что мы понимаем, что да, быть может, этот самый Преображенский не очень хороший человек, а Борменталь так и вполне хорош – это человек, у которого есть такое благороднейшее почтение ученика к учителю, и он готов ради профессора даже в одной комнате с Шариковым жить, только чтобы защитить своего любимого учителя – то есть у меня, например, к Борменталю нет ни единого вопроса; что даже если они и не совершенны, но с ними можно жить рядом. Потому что они нигде не гадят, ничего не рушат, умеют вежливо разговаривать, и, в общем-то, даже свои чудовищные научные эксперименты никому не навязывают. Кто к ним пришел за обезьяньими частями тела – тому они их и вмонтируют. А так, если это просто твой сосед по лестничной клетке – то никаких проблем. А Шариков плох тем, что он агрессивно распространяет свою «плохость» вокруг.

То есть Булгаков не говорит нам, что хорошо. Но из двух зол он нам очень убедительно показывает худшее. Да, Преображенский – не ангел, но с ним рядом жить можно. С Шариковым находиться рядом – нельзя. Нет?

 

Ольга:

Мне кажется, что нет. Во-первых, хочу напомнить самый конец повести. Вот этот Шарик лежит – пусть он не какой-то там собачий герой, это просто собака. И вот сидит этот волшебник, седой волшебник и делает какие-то страшные, ужасные вещи с этими мозгами, не успокаиваясь, продолжает свои безответственные научные эксперименты, которые еще не понятно, к чему могут привести. Шарик сейчас уже опасности не представляет ни для кого, а он продолжает что-то творить…

 

ММ:

Я вам только скажу простую вещь: «блажен муж, иже не иде на совет нечестивых». Если у меня Преображенский над головой сидит и что-то злоумышляет свое, мне от этого не горячо и не холодно, потому что я никогда туда не пойду. Но если у меня живет Шариков – там будет такая красота, и «Светит месяц» на балалайке с утра до ночи.

 

Ольга:

Да, это вопрос культуры.

 

ММ:

В том-то и дело, что Булгаков, видимо, подустал именно от отсутствия культуры, от разрушения культуры. У него была довольно тяжелая жизнь, он жил в коммунальных квартирах, в каких-то очень мрачных условиях, писал свои вещи на краешке кухонного стола. И, видимо, его шариковы мучили намного больше, чем профессора преображенские.

 

Маша:

А вот такой вопрос: почему «Собачье сердце»? Все-таки не сердце же пересаживали? Или это с характером как-то связано?

 

ММ:

А они оба – собачьи. В том-то и дело, что, например, для меня мрачность этой книги заключается в том, что собака Шарик, бедная, несчастная, которая появляется в начале и в финале, и вот эти русские, так называемые, простые люди, Клим Чугункин – это одно и то же. Булгаков так это написал. Я не хочу сказать, что это так и есть. Во-первых, мне кажется, что и животные намного лучше, и, во-вторых, люди намного интереснее и в них больше всего есть. Но вот этот отчаявшийся Булгаков, умученный уже восемью годами советской власти, написал то, что он написал.

То есть «Собачье сердце», что это значит? Ведь потому и революцию так радостно подхватили, что у нас сердца-то не человеческие пока еще, а собачьи. Нам бы где пожирнее да поспокойнее, и чтобы батарея грела. А уж за это мы продадим все, что угодно. Вот как Шариков – эта собака Шарик говорит: «бей меня и пинай, а я все равно за тобой поползу. Потому что у тебя в кармане колбаса». Если бы мы были другими, то тогда бы и история наша была другой. И это тоже такая тема очень горькая, о которой есть смысл подумать.

 

Ольга:

Да, и я еще хочу сказать, что вот эта ответственность: Шарик-собака и Шариков-человек. Почему, мне кажется, черты, которые нас не так раздражают или пугают в собаке, так начинают ужасать в Шарикове – потому что они развиваются у него и доходят до каких-то чудовищных высот. Собака гоняется за кошками, и это нормально. Шариков становится председателем организации, в которой мучают, удушают этих котов – то есть это уже невероятная жестокость.

 

ММ:

Да, и это тоже тема для размышления, потому что человек, который венец творения, который обладает такими возможностями, что ему оскотиниваться никак нельзя. Скотина сама по себе хороша; человек, который стал скотиной – это катастрофа.

Что же, спасибо вам, мы очень интересно поговорили.

 

Дорогие слушатели, с вами была передача «Жили-были дети». Мы прощаемся с вами. Всего доброго!