«Соловей» при дворе российского императора: личная переписка Прасковьи Бартеневой

Программа Марины Лобановой

«Встреча»

Тема: «подпольные письма» из архива знаменитой русской придворной певицы Прасковьи Арсеньевны Бартеневой

Гость: Анна Валентиновна Конивец, старший научный сотрудник Государственного Эрмитажа

Эфир: 23 января 2021 г.

АУДИО

 

Марина Лобанова:

Когда мы записывали передачу «Книжное обозрение» про издание серии книг «250 историй про Эрмитаж», то я узнала про интересный сюжет, вот уже прижилось его название «подпольные письма фрейлины», недавняя находка в Эрмитаже архива фрейлины Прасковьи Арсеньевны Бартеневой. Оказывается, в Эрмитаже до сих пор находят предметы, которые остались от прошлых жителей этого дома. Как эти письма были найдены в Эрмитаже?

 

Анна Конивец:

Это такая счастливая случайность, если можно сказать, но, опять же, закономерная, потому что когда в зданиях музея что-то реставрируется или что-то ремонтируется, и что-то при этом находится, то эти вещи никогда не выбрасывают. Потому что найти можно всё что угодно, находили во время ремонта Главного штаба битую посуду времён Петра, какие-то изразцы, монеты. А на этот раз во время очередного ремонта в Зимнем дворце нашли пачку писем, уже, естественно, порченых временем, некоторые уже в пятнах, попала, может быть, вода, но они сохранились достаточно прилично, то есть практически всё можно было прочитать. Конечно, есть какие-то куски, которые уже невозможно разобрать, но в основном всё-таки при долгом изучении можно разобрать содержание.

…

 

 

Марина Лобанова:

Как они попали под пол и там сохранились?

 

Анна Конивец:

Я могу предположить только такой вариант, что эти письма все принадлежали Прасковье Арсеньевне Бартеневой, одной из самых известных певиц XIX века, ученицы Глинки, ей посвящали свои стихи Пушкин, Лермонтов, Евдокия Ростопчина, Козлов, в общем, кто только не посвящал…

 

Евдокия Ростопчина

ПЕВИЦА

П.А. Бартеневой

Она поет… и мне сдается,

Что чистых серафимов хор

Вдоль горних облаков несется,

Что мне их слышен разговор.

…

Она поет… и сердцу больно,

И душу что-то шевелит,

И скорбь невнятная томит,

И плакать хочется невольно.

…

Она поет… и так умеет

И грусть и чувство выражать,

Что сердцу, кем тоска владеет,

Немудрено ее понять!

1831

 

Упоминали о ней очень многие, она дружила со многими известными людьми, аккомпанировали ей братья Виельгорские и композитор Львов, автор российского гимна, то есть она была человеком очень известным в своей эпохе. И как раз всё пушкинское окружение, все фамилии, которые мы знаем, люди, которых мы очень хорошо представляем, они так или иначе с ней были знакомы, она со всеми с ними общалась. Поэтому это, конечно, удивительная совершенно находка.

 

 

Письма датируются 1835 годом, это год, когда она появилась в Петербурге. Её мать Федосья Ивановна, урожденная Бутурлина, отец Арсений Иванович Бартенев – москвичи. Имение у них было в Калужской губернии. И уже в 1830 году, когда Прасковье Арсеньевне было 19 лет (она 1811 года рождения), она уже была очень известна в Москве благодаря своему прекрасному голосу. А если верить газете «Молва», которая рассказывала о разных событиях светской жизни, то в 1833 году во время приезда царской четы в Москву она выступала на одном из концертов, в доме генерал-губернатора Голицына, и произвела огромное впечатление, в частности, на императрицу Александру Фёдоровну. В Москве её уже в это время звали «московским соловьем» или «русской Зонтаг». Здесь надо сказать про Генриетту Зонтаг, знаменитую немецкую певицу, которая была необыкновенно популярна, успех у неё был совершенно баснословный, она приехала в Петербург в 1833 году, потом приехала в Москву, и масса была воспоминаний разных людей, они говорили, что это божественный голос. Кстати, портрет Генриетты Зонтаг работы Делароша можно видеть у нас в постоянной экспозиции в Главном штабе.

 

 

Марина Лобанова:

Прасковья Арсеньевна Бартенева – фрейлина, жила в Зимнем дворце, это и её дом. А чем фрейлины занимались, как они жили, в каких условиях?

 

Анна Конивец:

Она была приглашена в качестве придворной певицы, потому что Александра Фёдоровна, которая очень любила музицировать, любила устраивать небольшие концерты у себя в гостиных, приглашала к себе, ко Двору очень хороших певиц. И случилось так, что одна из её любимых певиц, Настенька Бороздина, выходит замуж и покидает дворец, становится княгиней Урусовой. И, как писала великая княжна Ольга Николаевна, «мамá стала искать даму с хорошим голосом и ей посоветовали Полину Бартеневу из Москвы». Александра Фёдоровна уже про нее слышала и даже слышала ее пение великолепное, и «Соловья» Алябьева в ее исполнении. И таким образом Полина оказалась в Петербурге. Но тогда она фрейлиной ещё не была. Фрейлиной пожаловали ее только в июле 1835 года, об этом даже сообщала газета «Северная пчела». А когда она приехала в Петербург, то, естественно, ее поселили в императорской резиденции, в Зимнем дворце, и тогда она именовалась в документах, если мы посмотрим записи камер-фурьерского журнала, который фиксирует все события придворной жизни, там она именовалось «девица Бартенева». А с июля 1835 года – уже как фрейлина. Дали ей там небольшое жильё, это называлось тогда «комната с удобствами», то есть это были маленькие квартирки. Если мы почитаем воспоминания, скажем, Россет-Смирновой, эти квартирки фактически состояли из одной комнаты, удобств так называемых, и небольшой передней, и маленькая комната для прислуги. Как правило, прислуга была одна на две такие крошечные квартирки. Они располагались в третьем этаже Зимнего дворца в районе камер-юнкерского коридора, то есть это сторона дворца, которая выходит к Адмиралтейству ближе, со стороны Адмиралтейства и площади, либо на третьем этаже надворная половина тоже со стороны площади. Но это, опять же, надо делать оговорку, что это было до пожара, это 1835 год. В 1837 году, как известно, дворец сгорел, потом восстановлен, и кое-что перестраивалось. Но практически эти фрейлинские комнаты там и оставались до 1917 года. Если сейчас человек, который пришёл в музей, придёт на третий этаж, там, где у нас сейчас экспозиции отдела Востока, третий этаж окнами в сторону Адмиралтейства и во двор, то это как раз помещения, где располагались фрейлинские комнаты вдоль камер-юнкерского коридора. Ещё они назывались иногда «номерá». Но сейчас они, конечно, перестроены, из этих маленьких комнаток сделаны музейные залы.

…

 

 

А когда уже Полина стала камер-фрейлиной и также при Дворе уже были три её сестры, то они уже поселились в комнатах, которые выходили на площадь, это тоже третий этаж.

 

У Полины, судя даже по вот этим письмам, было две горничные. А в ее обязанности входило везде сопровождать императрицу. Если почитать камер-фурьерский журнал, то ее фамилия очень часто встречается. Скажем, императрица едет в какое-нибудь учебное заведение, или сиротский институт, или куда-нибудь в театр, то ее сопровождают, как правило, одна или две фрейлины. У фрейлин бывали дежурства, когда они должны были быть всё время рядом и должны были сопровождать императрицу. А Полина еще, естественно, участвовала в концертах.

…

Великая княжна Ольга Николаевна писала в своих воспоминаниях, что у Полины был такой голос, что она могла брать самые высокие ноты на головокружительной высоте. Многие писали, что она могла бы выступать прекрасно на профессиональной сцене, но, естественно, в силу ее положения для нее это было невозможно. Поэтому она участвовала очень часто в благотворительных концертах, когда в Филармоническом обществе устраивались концерты, скажем, в пользу каких-то артистов заслуженных, либо в пользу раненых, либо в пользу каких-то нуждающихся семей… очень часто устраивались такие концерты и сборы шли на благотворительные цели.

 

 

А про Полину, конечно, очень много стали говорить, сама вот эта история её многих и удивила, и вызвала большой интерес, потому что Федосья Ивановна, ее маменька, была дамой довольно странной, как про нее тоже вспоминали многие. Она очень любила всякие приёмы, балы, любила танцевать, и брала везде своих детей, а их было 9 человек. Все сажались в большую карету и раскатывали на этой карете по Москве. И пока маменька танцевала, дети сидели в карете и ждали ее. И был такой даже случай, который описан в воспоминаниях, что когда она в очередной раз веселилась в доме князя Голицына, то кто-то сказал из прислуги, что там дети пищат в карете (там были маленькие совсем еще), и Дмитрий Владимирович Голицын, генерал-губернатор (сын, кстати, «пиковой дамы», Натальи Петровны Голицыной) распорядился принести этих детей к себе в кабинет, где уложил их спать. Такие истории о Федосье Ивановне Бартеневой ходили по всей Москве. И поэтому когда Полина оказалась во дворце – это была новость, которую многие рассказывали друг другу.

Вот, кстати, пишет Надежда Осиповна Пушкина в письме дочери, Ольге Сергеевне, датируется это письмо 6 апреля 1835 года: «Еще новость. Помнишь ты Фишет Бартеневу? – (Фишет – Федосья на французский манер). – У нее теперь одиннадцать детей, – на самом деле девять, – они едва что не в нищете. Старшая дочь поет как Зонтаг. Императрица, услышав о ее таланте и печальном положении семьи, вызвала их сюда. Барышня взята ко Двору, живет как Королева, она проводит время с Императорской Фамилией, обедает с  ними, Императрица не расстается с ней ни на минуту, здесь только и разговору, что о  Полин Бартеневой, которая совершенно очарована, ей кажется, что это сон. Говорят, она не хороша, но она производит фурор». То есть это такая новость, что Надежда Осиповна посвящает целый абзац в своем письме, чтобы ее сообщить.

 

Марина Лобанова:

То есть как Золушку ее воспринимали?

 

Анна Конивец:

Естественно, что сначала как Золушку. Но талант у нее был настолько очевидным, что, конечно, все его признавали. Лермонтов в канун 1832 года на балу в Москве вручил ей мадригал, в ее честь написанный.

 

Михаил Лермонтов

БАРТЕНЕВОЙ

Скажи мне: где переняла

Ты обольстительные звуки

И как соединить могла

Отзывы радости и муки?

Премудрой мыслию вникал

Я в песни ада, в песни рая,

Но что ж? — нигде я не слыхал

Того, что слышал от тебя я!

1831

 

В Пушкинском доме мне посчастливилось держать в руках её альбом, который там хранится, потому что там помимо записей собственноручных Лермонтова, Козлова, Вяземского, рисунков Григория Гагарина, там есть ещё и строчки, написаны рукой Пушкина, из «Каменного гостя»: «Одной любви музыка уступает, но и любовь – гармония».  Хотя в печатном варианте в «Каменном госте» – мелодия.

 

Марина Лобанова:

В найденном архиве – о чём эти письма?

 

Анна Конивец:

Например, письма от матери Федосьи Ивановны к дочери Прасковье, которую она звала Полиной. Есть и письма, и записки, адресованные к матери. Как мы уже поняли, Федосья Ивановна Бартенева любила светскую жизнь, везде ездила по гостям, любила всякие встречи, концерты и прочие праздники, и её письма – это очень подробные истории о том, кого она встретила, куда она ездила, с кем она говорила. И, в частности, одно письмо, очень тоже длинное, про то, как они наблюдали, как от Английской набережной отходит пароход, который тогда назывался пироскаф и который курсировал между Петербургом и Кронштадтом. Она упоминает всех, кого она там встретила, а это практически весь великосветский Петербург и всё пушкинское окружение. Всё в подробностях описано. Ещё одно ее письмо посвящено балу у Голицыной, тоже всё очень подробно – кто в чём был одет, что им давали, чем они там лакомились (как она пишет), какие засахаренные фрукты они ели, как она потеряла шаль, которую потом нашли… То есть вот такие мелкие бытовые подробности.

Сложность была в том, чтобы понять, о ком идёт речь. Потому что, скажем, несколько Голицыных упомянуто.

В этом архиве есть две записочки княгини Голицыной, маленькие записочки, как у Онегина:

 

Бывало, он еще в постеле:

К нему записочки несут.

Что? Приглашенья? В самом деле,

Три дома на вечер зовут:

Там будет бал, там детский праздник.

Куда ж поскачет мой проказник?

С кого начнет он? Все равно:

Везде поспеть немудрено.

 

 

Маленькая записочка в крошечном конвертике, адрес поставлен – в  Демутов трактир с Мойки, госпоже Федосье Бартеневой (то есть матери Полины). Она останавливалась в 1835 году в Демутовом трактире, это Мойка 40. Подпись на этой записочке – княгиня Наталья Голицына, то есть надо было понять, кто это. По времени это могла быть, с одной стороны, Наталья Петровна, с другой стороны, Наталье Петровне Голицыной уже было тогда почти 90 лет и вряд ли она могла приглашать куда-то Федосью Ивановну. Скорее всего, как мне показалось, это могла быть ее внучка, урожденная Апраксина, Наталья Степановна Голицына, но это, опять же, были догадки. Но догадки были только до тех пор, пока в Публичной библиотеке в Отделе рукописей я не нашла письмо, адресованное Алексею Николаевичу Оленину за подписью как раз княгини Натальи Степановы Голицыной, – и подпись совпала с подписью на нашей записке.

 

Марина Лобанова:

Эта записка, как я понимаю – переговоры двух великосветских дам о том, как они пойдут в музей, и музей этот – Эрмитаж.

 

Анна Конивец:

Да. Там две записки, одна записочка – она приглашает ее на домашний концерт, и там сказано, что если Полина придёт, то я позову ещё и Рубини (Рубини – знаменитый тенор того времени, итальянец, который тоже с огромным успехом гастролировал здесь и даже одно время пел в театре).

 

«Скажите мне только, дорогая г-жа Бартенева, могу ли я надеяться на то, что в пятницу у меня к обеду будет м-ль Полина; потому как без нее не хочу приглашать ни Рубини, ни княгиню Кочубей. Пожалуйста, скажите мне, точно поедет она к [неразб.] или нет, и приедет ли она и Вы с м-ль Мари к обеду. Прошу вас также попросить м-ль Мари захватить вышитую пелерину м-ль Хвостовой, если она ее еще ей не вернула. Вся ваша, кн. Наталия Голицына».

 

А вторая записочка, крошечная тоже: «Отложим до утра пятницы, любезная г-жа Бартенева, наш поход в Эрмитаж; сегодня именины г-жи Мятлевой и мне нужно поздравить её сегодня утром. Кн. Наталия Голицына». То есть они собрались в Эрмитаж, но планы поменялись и Наталия Степанова отправилась поздравлять свою двоюродную тётку Мятлеву, которая жила в доме на Исаакиевской площади. Кстати, её сын Иван Мятлев был близким приятелем Пушкина. А сама Мятлева – дочка сестры «пиковой дамы»…

…

Существует путеводитель по Эрмитажу 1838 года и там даже есть план музея, можно было посмотреть, конечно, и картинную галерею, можно было посмотреть и галерею драгоценностей. Часть большой коллекции – в галерее, которая вдоль Зимней канавки. Входили они, скорее всего, в Старый Эрмитаж. Попасть туда было не так просто, нужно было иметь какое-то приглашение, которое обычно брали в Придворной конторе, а так просто нельзя было прийти.

 

 

Марина Лобанова:

Меня поразило письмо управительницы имения (это женщина!) – удивительный язык, совсем другой, чем, скажем, у мамы или у других великосветских дам, или у отца Полины Бартеневой. Расскажите и о таких тоже документах.

 

Анна Конивец:

С одной стороны, в чём-то было проще с ними разобраться, потому что если те письма написаны по-французски с вкраплением русского и иногда русский читается очень сложно, то здесь всё написано по-русски, причем очень красивым почерком, но прочитать очень сложно было, потому что написание совершенно другое. Вместе предлоги написаны, знаков препинания практически нет, поэтому надо несколько раз читать, чтобы понять. Вроде того, что «казнить нельзя помиловать» – такие бывали моменты. И здесь, кстати, очень помог мне опять же Александр Сергеевич Пушкин, потому что я взяла как раз его переписку именно этого же времени, письма его управляющего из Болдина. Схожие очень моменты описываются: как лес продают, как занимаются какими-то хозяйственными делами. Потом, например, сначала было непонятно и не могла даже прочесть, и только благодаря письму управляющего Болдиным выяснилось, что разговор идет о зимней трети, то есть об оброке, который должны были крестьяне заплатить, и потом эти деньги управляющий отправлял хозяевам. И сам язык очень похож управляющего Болдиным Пеньковского на язык вот этой Селиверстровой. Не могу точно сказать – управляющая ли она была, должность ли это её, но раз речь идет о хозяйственных делах и она даёт полные отчеты финансовые, то, скорее всего, это был человек, который занимался именно всякими хозяйственными делами, и финансовыми в том числе. И она собирала деньги, она высылала их и в Москву, и в Петербург, когда Федосья Ивановна находилась в столице. То есть это подробный отчёт о жизни имения. И на что потрачено, какие деньги, и что еще нужно, сколько она может получить, и о планах каких-то, и как они лес продают, как они готовят документы, чтобы продать это имение.

 

Иван Козлов

РУССКАЯ ПЕВИЦА

…

И слушал я душой моей

Твое пленительное пенье…

…

Я в неге счастья, я в слезах,

Мое упорно сердце бьется

И, сжатое земным, несется

Дышать любовью в небесах.

С какою ты волшебной силой

Играешь пламенной душой,

Когда любви напев унылый

Пленяет сладкою тоской!

Как может быть прекрасней море

В тревоге мрачных синих волн, —

Так наша жизнь звучнее в горе;

…

И веет тайной дум высоких,

И упоеньем чувств младых,

И прелестью певиц далеких,

И песнями долин родных.

…

1836

 

Есть ещё несколько писем самой Полины. Это письма к матери, и как раз вот эти письма прочитать было самым трудным. У нее жуткий почерк, совершенно немыслимый. Как она сама пишет в одном из писем, где просит прощения «за свои каракули». Это действительно по-другому не назвать. Разобрать очень сложно, если ещё учесть, что это смесь –  несколько фраз по-французски, потом кусок по-русски, и вот этот русский кусок прочитать неимоверно сложно. А язык – абсолютно современный.

…

 

Марина Лобанова:

Я думаю, многих заинтересуют письма, которые показывают, что к таким людям, как Прасковья Арсеньевна Бартенева, всё время обращались с просьбами. С просьбами помочь. Вот два таких сюжета уже опубликованных. Например, письмо, где бабушка просит за внуков, детей декабристов.

 

Анна Конивец:

Это уже более позднего времени письмо, письмо Екатерины Фёдоровны Муравьёвой. Она пишет Полине, которая уже тогда была камер-фрейлиной, и просит в память о дружбе с её маменькой, покойной уже к тому времени, помочь ей. Потому что вернулась Софья, дочка декабриста Муравьёва (ее звали Ноннушка в семье). После смерти родителей она вернулась в Москву и её отдали в Институт благородных девиц. А по правилам воспитанницам было запрещено ездить домой, они должны были находиться в этом институте и иногда их могли посещать родственники. И вот просьба Екатерины Фёдоровны в том, чтобы как-то обратиться, может быть, через Полину, на Высочайшее имя, чтобы ей разрешили внучку принимать дома, потому что, как она пишет, я уже не в силах ездить туда и, может быть, последний раз её смогу увидеть. Трогательная очень история. Это длинное письмо, оно на нескольких страницах. Но можно сказать, что Полина, как всегда, старалась как-то отвечать. В нашем архиве среди найденных писем есть ещё одно письмо, без подписи, не можем сказать, кто это пишет ей «секретное» письмо («не называем имен» – говорится в письме). Он хочет устроиться на работу в Министерство финансов и просит Полину помочь ему через «графиню Канк.» (думает, что никто не догадается, но понятно, что это Екатерина Захаровна Канкрина, супруга министра финансов Егора Францевича Канкрина). И видно, что Полина какие-то справки навела, потому что есть приписка там, на письме: «к сожалению, как мне сообщили, должность уже занята князем Львовым». Видно, что она попробовала посодействовать.

…

 

Марина Лобанова:

Такая талантливая, такая красивая, всем помогала, а сама так и не вышла замуж.

 

Анна Конивец:

Это часто бывало. Из сестер Бартеневых (еще три сестры: Наталья, камер-фрейлина, Вера, тоже камер-фрейлина, Надежда, тоже камер-фрейлина, последняя, кстати, скончалась в 1902 году) – только одна, Мария, вышла замуж. За Нарышкина, брата знаменитой красавицы Зинаиды Ивановны Юсуповой, кстати, подруги Полины. Судя по всему, вот эти письма, которые до нас таким чудом дошли, пережив пожары, революции, войны, скорее всего, они передавались от одной сестры к другой. И, как мне кажется, последней владелицей была вот эта Надежда Арсеньевна, которая в 1902 году скончалась, опять же, можно предположить, что после ее смерти, когда освобождалась квартира, а всегда не хватало помещений во дворце, может быть, когда делали ремонт для того, чтобы туда поселился кто-то другой, просто эти письма были брошены куда-то под пол. Это тоже, кстати, была такая практика, когда вот эти пустоты иногда каким-то, как считалось, мусором заполняли. И могли просто их выкинуть, потому что вряд ли Полина их держала так просто, наверняка они были в какой-нибудь шкатулке. Но вот факт, что до нас они дошли в таком виде, но всё равно мы имеем возможность их прочитать и узнать про эту жизнь.

 

См. также: