Иван Шмелёв: «Рвёте самую память России, стираете имена-лики, самое имя взяли, пустили по миру безымянной, родства не помнящей»

Программа Марины Лобановой

«Возвращение в Петербург»

Гость: Светлана Всеволодовна Шешунова

Тема: русские писатели о топонимике, И.С.Шмелев и А.И.Солженицын (передача 1)

2012 г.

 

М.Лобанова: Здравствуйте, дорогие друзья! В студии радио «Град Петров» Марина Лобанова. Сегодня в программе «Возвращение в Петербург» мы будем беседовать с одним из постоянных авторов нашей радиостанции Светланой Всеволодовной Шешуновой. Светлана Всеволодовна, здравствуйте!

 

С.Шешунова: Здравствуйте, Марина Николаевна! Здравствуйте, дорогие радиослушатели!

 

М.Лобанова: Светлана Всеволодовна – автор двух биографических циклов, посвященных двум очень значительным русским писателям, произведения которых уже много лет занимают достойное место на волнах нашего радио: Иван Шмелев и Александр Солженицын. Мы выпустили биографические диски, чем очень гордимся. То есть эти циклы вы можете услышать не только на волнах нашего радио, но вы можете приобрести их в виде аудиокниги, познакомиться с жизнью, с биографическими данными, и с жизнью автора сквозь художественные произведения, потому что писатель для нас – это прежде всего его книги.

Так получается, что оба эти человека касались той темы, которой посвящены наши передачи. Это, если так обобщать, след какого-то человека в истории, в частной истории и в общественной. Но, наверное, больше всех этот вопрос волновал Солженицына, он вообще размышлял над личностью, над ролью личности, может быть, даже в каком-то мистическом аспекте. Вот хочется спросить: есть ли у этих двух писателей – у Александра Исаевича Солженицына и у Ивана Сергеевича Шмелева – есть ли у них, в их творчестве, в их произведениях, в их размышлениях, в их творческой авторской позиции, затрагивали ли они тему топонимики напрямую – названия улиц, площадей, городов, набережных? Это их волновало, людей, которых очень многое волновало в нашей жизни?

 

С.Шешунова: Да, еще как волновало! Но это, наверное, не может не волновать любого человека, которого волнует Россия, сама судьба России. И Шмелев как раз был едва ли не первым, кто обратился вот к этой теме – тотальной смены названий городов и улиц. В его книге, которая потрясла Европу, даже мир, «Солнце мертвых» (она была сразу переведена на десятки европейских языков, когда вышла в 1923-м году в Париже), он первым об этом писал, о том, что большевики, новые хозяева жизни, дальше процитирую: «расточают собранное народом русским». И Иван Сергеевич обращается к ним: «Рвете самую память России, стираете имена-лики, самое имя взяли, пустили по миру безымянной, родства не помнящей». Так он о России пишет: «Самое имя ее взяли». И Ахматова, кстати, этого касалась. В одном из писем своей чешской знакомой она писала: «Была Россия, все ее любили. Стало СССР. Как я могу любить это скопление согласных?» А Шмелев в «Солнце мертвых» откликается на одно из первых переименований, о котором мы теперь даже и забыли: «Ялта, сменившая янтарное, виноградное свое имя на… какое! …издевкой пьяного палача – Красноармейск отныне». Мы сейчас уже и не помним, что Ялта была какое-то время Красноармейском, так же, как Гатчина была Троцком. Но Шмелев это и эти многие другие обобщения сопоставляет с тем, как оскверняются гробы святых, как оскверняются мощи, оскверняются иконы. Почему он здесь ставит дефис между словами имена и лики? Потому что, как Вы сразу и сказали в начале этой передачи, имя очень связано с личностью, и имя страны с личностью этой страны. Если мы воспринимаем страну тоже как некий индивидуальный образ, и имена городов, безусловно, и лишение имени – это лишение памяти, это потеря себя, это очень важный рубеж, как первым Шмелев и отметил в «Солнце мертвых».

И Солженицын, конечно, много этому посвятил произведений. Проблема топонимики у него звучит и в рассказах и в романах. Но вот начну, пожалуй, с позднего его рассказа «Настенька», мало кому этот рассказ, может быть, известен, он в середине 1990-х годов написан. Там Солженицын возвращается к эпохе 1920-х и такое описывает родственное явление – смену имен не улиц, а людей. «Перед большим портретом Ильича ребятишек, поступающих в пионеры, переименовывали из Мишек и Машек – в Кимов, Владленов, Марксин и Октябрин. Ребятишки сияли от радости переменить имя, повторяли свое новое». Вот такая цитата. Солженицын показывает, что это действительно был процесс такой очень сознательный, на уроке литературы Настенька, героиня рассказа, учительница, предлагает школьникам выучить наизусть современное стихотворение. Там не указан автор, но я скажу – это очень популярный ныне поэт Владимир Луговской, а стихи – где есть строки: «Хочу позабыть свое имя и званье, на номер, на литер, на кличку сменять…» Сменить имя значит проявить самоотверженность ради общего дела, ради строительства вот этого небывалого коммунистического будущего. Поэтому люди меняют свои имена, те, которые когда-то им дали родители, поэтому меняются имена городов и улиц.

В других произведениях у Солженицына подчеркнута тотальность этой смены. Вот, скажем, в «Круге первом» – прекрасный его роман, где один из героев, Иннокентий Володин, молодой дипломат, упоминает, что его дядя живет в Твери. А девушка, к которой он обращается, его свояченица Клара, симпатичная, милая, честная молоденькая девушка с недоумением спрашивает: «Где? Где он живет?» Иннокентий объясняет: «В Калинине». И это удивительно, что для юной русской девушки имя русского города, который когда-то соперничал с Москвой, уже ни о чем не говорит. Вот это и есть то стирание памяти, вслед за стиранием имени, о котором еще Шмелев говорил. И в «Круге первом» четко выделяются персонажи, которые не признают вот этих новоназов вместо имен. Тут вспоминается Оруэлл еще с его романом «1984»; и с легкой руки этого английского писателя язык тоталитарных государств так и называют филологи – новоназом. Потому что в одном из переводов вот этот новый социалистический язык получает такое наименование. Так вот эти советские имена, пожалуй, и заслуживают названия новоназов вместо настоящих имен. И в «Круге первом» один из заключенных отказывается употреблять эти советские наименования. Когда один из обитателей тюрьмы, шарашки, сравнил куйбышевскую пересылку с кировской, то его собрат, честный собрат Илья Храбров стукнул кирпичом об пол, и «лицо его выразило боль», – это я уже цитирую, – «Лицо его выразило боль: «Слышать не могу! Говори, как человек: самарская пересылка, нижегородская, вятская. Всю двадцатку отбухал, чего к ним подлизываешься!» Это очень честный герой романа – Храбров, по словам автора, он испытывал тошноту от несправедливости, даже не касавшейся его лично, понимал побольше многих, так что его мнение в романе воспринимается как весомое. И он отказывается называть Вятку Кировом, а Нижний Новгород городом Горьким именно потому, что он так ценит справедливость.

 

М.Лобанова: Вспомнилась реплика одной из наших слушательниц. Одна слушательница сказала очень такую задевшую меня фразу, я все над ней думаю, никак не могу прийти к какому-то ответу. Может быть, Вы скажете. Вот видите, здесь у Солженицына пересылка какая. Может быть, такая реальность как лагеря, как ГУЛАГ – она именно и должна быть связана с такими наименованиями. Не русские города Вятка и Тверь, а вот эти советские деятели. Так вот эта слушательница сказала, что: Вы знаете, я, в общем-то, согласна со всеми смыслами, которые вы говорите, но я против переименований. Я хочу, чтобы имена вот этих злодеев, – а они злодеи, – хочу, чтобы они остались, и чтобы глаза мозолили, и чтобы люди помнили и думали об этом.

 

С.Шешунова: Да, знаете, ведь помним мы Батыя, помним мы Лжедмитрия, и Наполеона как посетителя Москвы мы тоже помним. Они очень яркий след оставили в нашей истории, даже пламенный, можно сказать, в прямом смысле слова – пожгли многое. Но мы же не называем города и улицы именами этих деятелей. В том-то и дело, что для психологии большинства людей, не вникающих в историю, названия городов, названия улиц именами каких-то людей однозначно откладывается в сознании или, даже скорей, в подсознании как знак качества этих исторических деятелей – если именем человека что-то названо, значит, это человек достойный прославления в веках, достойный уважения. Именно так и воспринимают. Вот спросишь какого-нибудь школьника, допустим, или даже студента: «Как ты думаешь, или как вы думаете, кто этот Володарский, например, или Войков и т.д., имена те, которые вы уже обсуждали здесь, в программе «Возвращение в Петербург». Отвечают: «Ну, я не знаю, наверное, он какой-то важный деятель, много хорошего сделал, раз его именем назвали улицу». Так просто отвечают, это естественно. Трудно даже подумать, что если улица или, тем паче, город носит имя какого-то человека, то этот человек злодей. Поэтому, боюсь, чем дальше эти имена будут мозолить наши глаза, тем больше мы, наоборот, забудем, что это злодеи, и люди так и будут думать, что это люди весьма заслуживающие внимания и уважения.

 

М.Лобанова: Но здесь ведь не просто же какой-то такой поверхностный смысл – назвали, значит, уважаем, убрали, значит, не уважаем. У Солженицына, мне показалось, гораздо глубже осмысляется и смена имени, вот он начинает со смены имени детей – даже не верится. Мы знаем, что называли при рождении, но вот как-то не попадалось сведений, что меняли детям, которые уже имели имена, то есть здесь почти религиозный какой-то смысл.

 

С.Шешунова: Да, конечно, религиозный. Имя имеет религиозный смысл, мы это знаем по Священному Писанию, сколько там эпизодов, в которых подчеркнута важность звучания имени. Мария Магдалина не могла при встрече узнать воскресшего Спасителя, пока он не назвал ее по имени. Имя, конечно, важно, и, безусловно, был, может быть, неосознанно вложен религиозный смысл в эту тотальную смену имен людей. Смысл глубокий был вложен и в смену наименований городов, это ведь знак подчинения страны, знак господства над этой страной. Скажем, крестоносцы давным-давно, когда захватывали город Юрьев, основанный Ярославом Мудрым, то они его переименовали в Дерпт, потом это стал город Тарту. Завоеватели, подчинив себе какую-то страну, давали ее городам и другим объектам собственные какие-то названия. И Ленин ведь не скрывал, что большевики Россию завоевали, он так и объявил в конце гражданской войны: «Мы Россию завоевали». И с этой завоеванной, захваченной страной они так поступили. Такой вот слом топонимической системы выражает не только политическое, конечно, но психологическое, психическое господство над страной. Потому что традиционная смена имен – об этом культурологи пишут и филологи пишут – является таким мощным оружием защиты национальной идентичности. Когда эта система уничтожается, то это всегда способствует разрушению национального сознания и подрывает способность населения сопротивляться захватчикам, а сопротивляться ведь можно не только политически, правда? Личное сопротивление, какое-то духовное сопротивление – оно тоже затрудняется вот этой тотальной сменой имен. В ваших передачах это уже звучало, и эти цифры прямо устрашают – если мы задумаемся, сколько раз повторяется на картах имя Ленина, имя Дзержинского и т.д., то мы видим, кто до сих пор является подлинными хозяевами нашей страны. Если имя Ленина господствует в топонимике, если больше пяти тысяч улиц русских носит имя Ленина, то Ленин и остается хозяином этой страны. Мы хотим, чтобы Ленин был хозяином России? – вот вопрос.

 

М.Лобанова: То, что Вы сказали про влияние языка на способность к сохранению самоидентичности нации, – какая-то необычайная значимость вообще в принципе вот этой смены языка, как бы незаметной, как принятие, скажем, другого языка. Вот допустим, представим себе, что мы говорим на русском языке, допустим, нас завоевали китайцы, ну или немцы, кто кому более представим – представьте. И мы начинаем, может быть, через 100 лет, все говорить по-китайски – все, мы забываем, теряется все. То же примерно произошло и, наверное, с большевиками – мы перестали говорить как русские люди, и стали говорить вот этими терминами. Очень хорошее произведение у Булгакова, и фильм прекрасный «Собачье сердце», там очень сильный акцент на этом новом языке.

 

С.Шешунова: На новоязе, конечно, это новояз.

 

М.Лобанова: Не понимают вот эти русские люди, о чем говорят эти пришельцы, они их языка не понимают. Все эти сокращения, все эти аббревиатуры – это создается новый язык, они его создали и заставили всех нас на нем говорить.

 

С.Шешунова: Совершенно верно. Это и есть тот язык, который впечатлил так английского писателя Оруэлла, что тот в своей антиутопии его вывел как новояз. Совершенно, абсолютно Вы правы, новый язык. Но важно, что он имеет некий такой источник – именно ненависть, ненависть к этой стране вдохновляла тех людей, которые создавали этот язык и его распространяли. Вот был такой поэт Александр Безыменский, он знаменит, в частности (очень такой почитаемый в свое время в Советском Союзе поэт), он известен такими, например, строками: «Расеюшка-Русь, повторяю я снова, чтоб слова такого не вымолвить век. Расеюшка-Русь, распроклятое слово трехполья болот и мертвеющих рек. Как же тут не порадоваться, что эта отвратительная страна околела? Умерла? Сдохла? Что же! Вечная память тебе! Не жила ты, а только охала…» Очень откровенно.

 

М.Лобанова: Да…

 

С.Шешунова: Это сейчас очень модно так говорить, удобная такая версия, что у белых была своя Россия, у красных – своя Россия, они ее просто по-разному любили, они все ее любили, но просто по-разному видели ее будущее… Да нет, совершенно откровенно в 1920-е, в 1930-е годы писали о том, что само слово «Россия» – ненавистное слово, распроклятое слово. Это же все очень легко установить, когда мы видим тексты того времени. И кстати, если говорить о названиях, этот Александр Безыменский, автор только что приведенных строк, жил в городе Владимире примерно столько же лет, сколько там жил Иван Сергеевич Шмелев, автор книги «Лето Господне» и «Богомолье», книга, которая так любима многими нашими современниками. Как Вы думаете, кто из них, из этих двух писателей, проживших определенное время в городе Владимире, входит в список почетных граждан этого древнего города и чьим именем там названа улица?

 

М.Лобанова: Неужели там нет улицы Шмелева?

 

С.Шешунова: Конечно, нет. Ни улицы, ни музея. И он не входит в список почетных граждан. А Безыменский, который писал, что Русь – распроклятое слово, он почетный гражданин города Владимира, и с 1970 года там есть улица имени этого поэта.

 

М.Лобанова: Даже не верится, что такой кошмар у нас может до сих пор существовать.

 

С.Шешунова: Еще как может существовать. И вот задумаемся, могут ли такие названия улиц воспитывать в ком-либо любовь к родной стране.

 

М.Лобанова: Но ведь не просто потому, что это несправедливо, неправильно, или как-то ужасает, если задуматься, но ведь это еще реальное влияние на человека. Вот как все-таки топоним, может быть, значение которого мы даже не знаем, ходим там по какой-нибудь улице (вот у нас все время склоняют Бела Куна, Белая Куна и т.д., ну не важно), не понимает человек и не понимает – влияет ли это на него? Как можно здесь ответить?

 

 

С.Шешунова: Вот если вернуться к Солженицыну, он противопоставляет традиционные имена и вот эти новоназы, перебирает традиционные нормальные русские имена деревень, городов, улиц в разных своих рассказах «Захар Калита», «Прах поэта», «Желябугские выселки», перебирает там ручеек Березовец, город Епифань, город Льгов и в «Матренином дворе» признается, что от самих таких названий – там перечисляются имена деревень окрестных – от самих таких названий на него тянуло ветром успокоения, какой-то естественности, гармонии. Эти имена – они естественны, они ненавязчивы, как сама природа, да, вот эти названия: Елец, Липецк, Верховье, Пачалма. А по контрасту от тех новоназов, которые утвердили на карте имена партийных функционеров, а если попросту сказать, то, как Вы совершенно точно сказали: злодеев, – от этих новых имен веет вот этими жестокими ветрами гражданской войны. Ну как же так, если имена убийц, бандитов, преступников ежедневно повторяются, пусть даже неосмысленно, конечно, они каким-то образом воспитывают людей и как-то формируют ментальность. Мне трудно поверить, что нет никакой связи между во многом печальным состоянием нашей жизни и вот этими десятками тысяч имен злодеев на нашей карте. Мне кажется, что связь тут есть.

 

М.Лобанова: Один слушатель написал в гостевой книге, что ничего не изменится от перемены названий, поэтому не нужно… Есть какие-то недостатки в нашей жизни, в том числе и нравственные, в том числе и духовные, но от смены названий ничего не изменится.

 

С.Шешунова: Интересно, как зовут этого слушателя? Если его зовут, например, Алексей или Владимир, каково ему было бы, если приходит какой-то человек, например, убивает его родителей, а его самого называет своей кличкой, например. Ведь те советские топонимы, о которых Вы говорите в передаче, это зачастую даже не фамилии реальных людей, а их клички – Володарский и прочее, Киров – это партийные клички, Ленин. Ну вот, хорошо ли ему было бы, не изменилось бы что-нибудь в его жизни, если бы он вместо своего имени носил какую-нибудь кличку – какой-нибудь пришел бы бандит по кличке Муха, вот он звался бы не Владимир, допустим, или Дмитрий, а Мухин. Имя у него такое бы было – изменилось бы что-нибудь в его жизни или нет? Наверное…

 

М.Лобанова: Не хотелось бы…

 

С.Шешунова: Не хотелось бы. Но вот ситуация именно такая, с Россией-то произошло именно это: пришли люди, убили, скажем, созидателей, хранителей этой страны и дали свои имена. Как же, как же это может не изменить нашу жизнь?

 

М.Лобанова: А какие Вы видите пути к исправлению ситуации? Потому что очень много можно говорить, имя – такая глубокая тема, и в литературе мы видим, что тоже она присутствует очень сильно и не могла бы не присутствовать. Допустим, Вы живете в подмосковном наукограде, можно так сказать, потому что город физиков так специально и строился в советское время – Дубна. И в этом городе, понятно, поскольку все это было построено в такие самые махровые сталинские времена, там же изначально не было этих прекрасных певучих названий, о которых так жалеет русский писатель, к которым так стремится. Что же делать, допустим, жителям вот такого вот города?

 

С.Шешунова: Ну, при желании эта проблема решается очень легко. Я сама жила много лет с детства на улице с названием, очень ласкающим слух: 50-летия ВЛКСМ. Кошмарное название и абсурдное по существу. В начале 1990-х годов, даже в самом конце 1980-х было такое время, когда прошла волна возвращений исторических имен, вот в Петербурге само имя Петербург, Санкт-Петербург вернулось. И у нас много оказалось желающих избавиться от этого 50-летия ВЛКСМ. Ходили, помню, люди по домам, опрашивали всех жильцов, хотят ли они изменить это название. Оказалось, что люди тогда хотели от него избавиться, и эта улица получила имя Сахарова.

 

М.Лобанова: А как так произошло? Как люди сорганизовались? Они сами ходили, опрашивали своих же соседей? И как получилось предложение нового имени, что оно всех устроило?

 

С.Шешунова: Дело в том, что в Дубне вообще много улиц и до этого были названы именами физиков. Там улица Курчатова была изначально. Улица Франка. И вот поскольку 1990-й год это еще такой год, когда Сахаров выступал довольно много по телевизору, ну в общем, это имя было на слуху и ассоциировалось как раз с сопротивлением советскому режиму. Поэтому, может быть, среди физиков вот для этой улицы было выбрано имя Сахарова. А другая улица, улица Первомайская, тоже сменила свое имя на имя Боголюбова – он тоже физик, но никак не связан ни с каким диссидентским движением. Боголюбов много сделал для того, чтобы Дубна, город, где изначально не было ни одного православного храма, свой храм получил. Вот именем этого человека тоже была названа улица, он настоял на том, чтобы восстановлен был храм в окрестностях, чтобы был действующий храм. И еще одна улица тоже в 1990 году в Дубне была переименована, эта улица носила имя советского деятеля Жданова и она получила название – Тверская. Так что все это было очень легко и естественно, и тогда ни у кого не возникало почему-то мыслей, что это страшно ударит по нашим кошелькам или что это потребует какой-то смены паспортов. Я помню это прекрасно: никакие паспорта мы не меняли, никакие документы не меняли, штамп ставили, что изменилось название улицы, но это по желанию. Совершенно не требуется по закону, чтобы что-то меняли, какие-то документы. И в общем-то, нужно всего лишь желание, нужна какая-то инициативная группа, которая собирает подписи, всего-то там несколько человек требуется, и от остальных людей просто требуется желание жить в России, жить в нормальной стране с нормальными именами и названиями, потому что большинство-то традиционных топонимов, они именно очень естественны, они естественно возникали, они отражали или род занятий жителей этой местности, или рельеф этой местности, или еще какие-то местные достопримечательности, например, как часто, мы знаем, по храмам назывались улицы, это все как-то очень естественно и натурально.

А вот эти имена, данные в честь каких-то исторических деятелей, искусственные имена, ну с ними вообще нужно быть очень осторожными. В Дубне-то просто имена физиков естественны, поскольку город создавался физиками и ради исследований в области ядерной физики, а, скажем, в Петербурге-то вообще проще простого восстановить исконные названия исторических мест, исторических улиц, площадей, и совершенно, совершенно я не согласна, что смена имени ничего не меняет. Для меня огромная разница – приезжать было раньше в Ленинград или теперь приезжать в Санкт-Петербург.

 

М.Лобанова: Или – жить на улице имени 50-летия ВЛКСМ или жить на улице академика Сахарова. Вообще это очень приятно, допустим, если писать Вам письмо, писать, конечно, понимаешь, какому человеку пишешь – исследователю творчества Солженицына, Шмелева – писать на улицу 50-летия ВЛКСМ было бы как-то нелепо, а на улицу академика Сахарова – это просто совершенно нормально

 

С.Шешунова: Ну да, Сахаров дружил с Солженицыным.

 

М.Лобанова: Да. Сегодня звонила слушательница и сказала, что она живет на улице Чекистов и что она долгое время избегала вообще писать свой адрес.

 

С.Шешунова: Очень ее понимаю…

 

М.Лобанова: То есть все ситуации, где надо было писать свой адрес, она делала максимальные усилия, чтоб только этого не делать. Еще один был отзыв, тоже такой волнительный, точнее, даже два было, которые похожи друг на друга. Если, допустим, человек живет на улице Латышских стрелков, ну зачем же говорить, что он живет на плохой улице, может быть, он не плохой человек. Или, допустим, зачем же говорить, что называться именем злодеев очень плохо. Вот у меня есть хороший друг, и его имя Владлен, понимаете, он хороший человек, он же не виноват. И вот эта ситуация – как бы с одной стороны это плохо, это злодеи, нужно переименовывать, а с другой стороны – приходит конкретный человек, простой человек и говорит: ну зачем же обижать, допустим, меня, или моего соседа, или родственника, который живет на такой-то улице?

И все-таки я хочу еще раз сказать, что невозможно исправиться, не пройдя через какую-то боль. И я сказала, что мы должны почувствовать боль и всегда чувствовать боль, когда ступаем по улице Чекистов, как вот эта женщина, которая всегда испытывала боль, когда писала свой собственный адрес. Вот это очень правильное, мне кажется, очень христианское чувство. А вот через это уже какое-то можно совершить и действие, иначе, мне кажется, мы так и не сделаем ничего.

 

С.Шешунова: Конечно. Для христианина вообще не должно составлять, мне кажется, никакого предмета для спора, для христианина-то вообще немыслимо жить на улице, названной в честь человека, уничтожавшего Церковь, человека, чья подпись стоит под смертными приговорами священникам, епископам и т.д. Проблема в том, что и христиан-то очень мало у нас.

 

М.Лобанова: Многие христиане считают, что они приходят в церковь для того, чтобы у них на душе было спокойно, мирно, гладко и чтобы вообще все вокруг было благостно и хорошо, и то есть никаких чувств, допустим, что мне за что-то стыдно, что чего-то больно не испытывать, то есть такой вот аутотренинг. А ведь дело-то не в этом.

 

С.Шешунова: Я не знаю, как это можно с Евангелием совместить.

 

М.Лобанова: Ну вот да… Трудно, в том-то и дело. Ну, давайте попытаемся не совмещать Евангелие и свою греховную природу, а соизмерять себя высшим несмотря на то, что мы в эти мерки не попадаем, может быть, что-то отрежут эти мерки, а где-то окажется пустота. Но во всяком случае другого пути у нас нет.

Время наше истекло. Еще вот остались у меня вопросы, может быть в следующей передаче…

 

С.Шешунова: С радостью.

 

М.Лобанова: Большое спасибо Вам за участие! Напомню, что в этой программе участвовала доктор филологических наук, автор двух циклов лекций, посвященных Солженицыну и Шмелеву, Светлана Всеволодовна Шешунова. Передачу вела Марина Лобанова. До свидания.

 

 

Текст: Марина Матвеева

 

 

См. также: