«Теряются старинные названия – традиция обрывается»

«Возвращение в Петербург»

Программа о современной петербургской топонимии

Андрей Борисович Рыжков рассказывает о телепередаче «Литературный вторник» (Ленинградское телевидение, 1966 год). Часть 2

Эфир 29 января 2018 г., 13:30

АУДИО + ТЕКСТ

См. также:  Анонс   Часть 1

 

 

«Hа протяжении вот уже многих десятилетий с большим рвением искореняются старинные, колоритные, поэтичные названия городов и улиц…»

 

Мы продолжаем рассказ о легендарной передаче Ленинградского телевидения «Литературный вторник», вышедшей в эфир 4 января 1966 года и посвященной русскому языку, русской речи, русскому слову.

 

В студии вели беседу видные деятели русской литературы и языкознания, и примечательно, что большая часть передачи была посвящена актуальным вопросам топонимики: наименованиям, переименованиям, возвращениям исторических названий.

 

Для участников передачи было само собой разумеющимся то, в чем порой надо убеждать наших современников: названия городов и улиц, когда-то низведенные до роли простых агиток, на самом деле являются ценнейшим пластом родной культуры, как и весь русский язык. Первым топонимическую тему применительно к проблемам языка затронул Д.С.Лихачёв, и собеседники активно поддержали и развили ее…

 

Но, конечно, содержание беседы к одной топонимике не сводилось. Очень горячо и интересно говорил о современном русском языке поэт и писатель В.А.Солоухин. Крестьянский сын с Владимирщины, он был наделен острым языковым чутьем, и его наблюдения ни в чем не уступали мнениям «потомственных интеллигентов».

 

 

Солоухин: …Ремесленническое, так сказать, произведение, поделка литературная — она не может быть написана сочным, ярким, красивым языком…. Более того, я из своего опыта… мне иногда приходилось, я, так сказать, по молодости лет брался иногда за темы, которые мне чужды по духу, по всему, не свойственны, допустим, ну там заказы. Понимаете, хочется написать, выполнить заказ, и куда-то деваются слова. Садишься за страницу — нет слов, нет ни одного слова, ничего.

… Мы вынуждены через себя пропускать ежедневно огромное количество информации, которая приходит к нам из газет, из радио, из журналов, из книг. И очень много, очень много такого газетного, информационного западает в наше сознание, западает настолько, что потом писатель как бы свое уже, понимаете ли, на страницу это выносит. И получается штамп. Ну значит, «еще шире и глубже», «претворим в жизнь», понимаете, «развязать инициативу масс» — все такие штампованные. …Нужно думать об обогащении своего языка, чтобы убирать из своего сознания, из своего лексикона эту вот пустую породу.

 

…За несколько десятилетий наш язык чудовищно засорился всевозможными уродливыми, нелепыми сокращениями… чуждыми совершенно духу нашего русского языка.

Конечно, человек ко всему привыкает. И мы ко многому привыкли и считаем, что так и надо. Но все-таки, все-таки бывают привычки дурные и бывают привычки хорошие.

Вот например, как лучше сказать: ГАБТ или Большой театр. Я считаю, что Большой театр все-таки лучше. В Ленинграде есть такое понятие ГАТОБ, театр оперы и балета.. ГАТОБ, понимаете, какая вещь.

…Например, ДОБИ. Вы, наверно, думаете, что это собачья кличка или еще что-нибудь. Нет, это Детский обследовательский институт всего-навсего. Или ГАМ, ну, не птичий гам, это не тот, оказывается, гам и шум. Это Государственный антирелигиозный музей, ГАМ.

Есть ДНО… Дивизия народного ополчения, есть КУР — не тот кур, который в ощип попал, а который комендант укрепленного района. Есть КОШАКО. Оказывается, копатель шахтных колодцев…. Ну и так далее.

И потом эти всякие  ГАФ, ГАУ, КАФ, ГАМС, так сказать, какое-то лаяние получается, понимаете, лаяние.

… Многое из того, что я, конечно, перечислял, мы в быту не употребляем, в повседневной разговорной речи, вот даже ГАБТ, но мы говорим ГВФ, привыкли, говорим МХАТ, говорим ВЦСПС, говорим ВДНХ, там РСФСР, ведь дело дошло до того, что однажды Качалов Василий Иванович покойный, когда увидел слово ВХОД, в таком длинном коридоре, то он стал расшифровывать. И так уж расшифровал: Высшее художественное объединение. Обыкновенное русское слово «Вход».

 

 

Припомнили  потом Солоухину и «покушение» на РСФСР…

 

 

…Еще один, частный тоже вопрос, но, как мы выяснили, все вопросы общие в языке. Вы знаете, я однажды задумался, что у нас из языка ушло интимное обращение друг к другу. У нас есть прекрасное слово «товарищ», такое официальное, партийное слово. Естественно, когда меня остановит милиционер и скажет: «Гражданин, ваши документы». Но если я сижу за столом, в интимной обстановке и как я вот женщине скажу: «Гражданка, не хотите ли салату» или «Товарищ, не хотите ли…» И во всех странах есть обращения: «синьор», «синьорина», «мадам», «месье», «пан», «пани» в наших демократических странах и т.д. И вот я написал в статье: поищем слово, потому что пустоты не может быть. Мы заменяем, заполняем эту пустоту уродливыми тоже всякими вещами, например «девушка». Мы всех называем «девушками», независимо от возраста… «Мамаша», «папаша», такая фамильярность совершенно непонятная. Или там «шляпа», «борода».

 

Реплика: «Начальник».

 

Реплика: Или просто «начальник», или просто: «эй», даже «эй», понимаете?

 

Солоухин: Я предложил вернуться к старинному русскому слову «сударыня» и «сударь». Получил я огромное количество писем. Там, конечно, были всякие предложения. Например, давайте будем называть «дружба» всех. (Смех).

Было предложение, давайте будем называть всех «лада». Давайте всех будем называть «советин», «советина». Было такое предложение. Ну, «уважаемый» там предлагалось.

Потом иностранные ввести обращения: «мадам» или еще что-то, я не помню, всякие смешные, но и более или менее деловые предложения были. Но процент был такой, что из четырех писем три было за мое предложение… за «сударя» и «сударыню». Ну, правда, были такие, против, ну, например, один человек написал, что если меня назовут «сударем» на улице, я возьму палку, ударю этого человека и не буду отвечать. (Смех).

На чем основывались аргументы против этого слова? Основной аргумент был таков, что в слове «сударь» и «сударыня» слышится «государь» и «государыня». Это их пугало. Ну как же «сударь», мы боролись, революция была, и вдруг снова «государь». Тогда я написал в ответной статье, что тогда давайте откажемся от слова «государство»: государственный университет, государственная пенсия, государственный экзамен, где тоже звучит «государь». Мы все этого не боимся.

… И потом, не надо бояться, ведь действительно человек привыкает… Мы не могли себе представить таких слов, как «офицер», «погоны», «генерал», «министр». Но сейчас совершенно спокойно этими словами оперируем. И все в порядке… Я конечно, не думал, что сейчас сразу все и начнут говорить «сударь» и «сударыня», но мне хотелось бы возбудить к этому интерес. Если вы найдете лучше чего-нибудь, пожалуйста. Давайте поищем все вместе. Новое слово нужно. Слово нужно. В этом нет никаких сомнений. Мы не можем больше быть «девочками», «эй», «бородами» и так далее. (Смех).

Мне рассказывала одна читательница: «Да. Правильно, я слушала, как на чехословацкой фабрике директор сказал уборщице: «Пани, уберите тряпку с прохода». С достоинством. У нас бы сказали: «Нюрка, ну-ка убери».

Конечно, надо, чтобы прежде слова был жест… сударыня, ну-ка подвинь авоську. А если говорить «сударыня» — это значит, что внутри у меня какой-то должен быть жест сначала.

Так давайте мы будем вежливы внутренне, вежливы, обходительны. И тогда, может быть, и слово «сударыня» нам легче будет друг другу произносить.

 

 

 

Владимир Алексеевич тончайшим образом подметил ту причину, по которой и в XXI веке обиходный русский язык не вернул себе «универсальное» вежливое обращение к человеку. Видимо, мешает этому какая-то подспудная настороженность к незнакомцу, быть может, даже скрытая агрессия, которая иной раз чувствуется на улице, в общественном транспорте… А языку не прикажешь, он реализует общественный запрос. Или не реализует, если запроса нет… Но посмотрите, как эта языковая тяга к пробуждению собственного достоинства совпала с годами оттепели!

 

И вот наконец в разговор вступает В.С.Бушин, московский литературный критик. Его усилиями, поддержанными и ленинградцем Л.В.Успенским, обсуждение твердо встало на топонимические рельсы. И, забегая вперед, надо сказать, что именно выступление Бушина вызвало наибольшее раздражение среди партийных чиновников…

 

 

Бушин: Это вам я тоже и хочу сказать — о старых названиях и о новых названиях. Я хочу продолжить некоторые мысли ваши, Дмитрий Сергеевич, и твои, Володя. Тот конкретный пример обеднения русского языка, который ты привел, он, к сожалению, отнюдь не единичен. Обеднение нашего языка происходит и из-за того, что на протяжении вот уже многих десятилетий с большим рвением искореняются старинные, колоритные, поэтичные названия городов и улиц. Делается это бесхозяйственно, безответственно, а главное, без всякой на то нужды. Мне довелось в конце октября прошлого года в «Литературной газете» опубликовать статью «Кому мешал Теплый переулок». Статья вызвала многочисленные и весьма заинтересованные отклики читателей.

 

 

Владимир Сергеевич, как и почти все присутствующие на передаче, ни тогда, ни впоследствии вовсе не был диссидентом, и возможно, искренне не понимал той действительной надобности, по которой властью искоренялись старинные названия. Но те, кто смотрели передачу из высоких московских кабинетов, прекрасно это понимали и расценили приведенные Бушиным многочисленные примеры сознательного уничтожения памятников старины (не только топонимических!), как злобный антисоветский выпад… Добавили масла в огонь и процитированные им письма читателей, горячо откликавшихся на топонимическую тему.

 

 

Товарищ Куприяновский из Иванова пишет: «Чехарда с переименованиями — это не игра и не безвинное занятие. Нередко это проявление нигилизма и равнодушия к прошлому, к исторически сложившемуся укладу жизни. Это эгоистическое самоутверждение современников, которым нет дела ни до пращуров, ни до своих потомков«.

 

Ленинградский инженер Добросердов пишет: «Родину, родную землю, стремятся выбить у меня из-под ног необдуманными переименованиями. Задумываются ли люди, заменяющие устаревшие, по их мнению, названия новыми, о том, что наступит время, когда эти новые названия тоже станут старыми. И если следовать подобному правилу, они тоже будут переименованы. Что же, после таких бесчисленных переименований останется исторического?»

 

 

Да, для Ленинграда этот вопрос был более чем актуален! Чуть больше десяти лет прошло с момента безжалостного уничтожения в 1954 году сотни старинных городских имен именно под предлогом их «устарелости», а на самом деле – для сознательного унижения культурной самобытности Ленинграда. Но и в 1960-х годах то тут, то там с карты исчезали исторические названия — новых улиц не хватало для топонимического увековечивания выдающихся людей!

 

 

Профессор, доктор технических наук ленинградец Синевский пишет: «Только тем, что у мудрости есть пределы, а противоположность ее безгранична, можно объяснить переименование таких городов, как Тверь, Вятка, Пермь, Нижний Новгород, Самара, — городов, стоявших у истоков русской истории«.

 

История поставила на свои места почти все эти имена — Пермь к тому времени уже утратила название Молотов (в 1957 году), а в конце 1980-х вернули Тверь (Калинин), Нижний (Горький) и Самару (Куйбышев). Не повезло только древней Вятке…

 

Старый большевик Трофимов, тоже ленинградец (здесь письма, я старался, чтобы ленинградцы были), пишет: «Это переменование городов напоминает их раздачу. Помните, в исторической песне «Ой и делалось в Орде…»:

 

Сидит там царь, Озвяг Таврунович,

Царь дарил городами стольными,

Василья — на Плессу,

Гордея — в Вологде,

Охромея — в Костроме».

 

Но и он, добавляет товарищ Трофимов, отдавая эти города на прокорм, не калечил их имен.

 

 

Что ж, наблюдение «старого большевика» – не в бровь, а в самый глаз! Но и другие письма читателей, процитированные Бушиным, были ничуть не слабее.

 

 

Кандидат наук ленинградец Каттархельд: «Разве можно оправдать такое неуважительное отношение к русской истории, к ее памятникам, с примерами которого во все возрастающем количестве приходится сталкиваться, например, и ленинградцам. Чем можно оправдать предпринятые административными органами переименования в последние двадцать лет многих исторических, всемирно известных ленинградских пригородов, улиц, проведенные к тому же без участия широкой, в частности научной, общественности? Кто теперь ответит нам за варварское уничтожение в Москве Сухаревой башни или Храма Христа-Спасителя, который строился 42 года на народные деньги, был изукрашен известными художниками и посвящен был благороднейшей цели — победе над наполеоновским нашествием. Кто ответит нам за разрушения целого ряда неповторимых по своему облику старинных русских соборов и церквей в городах Поволжья и других вдохновенных деяний русского человека, стертых с лица земли не рукою русского неприятеля, не ходом неумолимо бегущего времени, а рукою ретивых и, увы, безликих администраторов?«

 

 

Ленинградец не ограничивается топонимическими потерями в родном городе и естественно объединяет ценность названий-памятников с ценностью памятников материальных…

 

 

Читатели приводят живые и, так сказать, конкретные примеры этой административной ретивости. Вот старый писатель Перегудов сообщает, что была под Москвой станция Обираловка. И она не шокировала даже такого эстетически тонкого человека, как Толстой. Он мог бы избрать местом для своей «Анны Карениной» какое-нибудь более благозвучное, так сказать, место. Но Анна Каренина погибает на железнодорожной станции Обираловке. Так вот теперь железнодорожную станцию Обираловка назвали Железнодорожная. Это, так сказать, административный восторг в его чистом, ничем не замутненном виде.

Или, например, там же, недалеко от Обираловки, пишет товарищ Перегудов, была станция Кудиново. Хорошее, простое русское слово Кудиново. Так ее назвали, не поверите, ее назвали Электроугли. Это же издевательство просто над русским языком и над людьми, которые там живут. Ну, как это: я живу в Электроуглях?

 

Да, ленинградец тоже, доктор физико-математических наук Бабич рассказывает, что вот в Пскове был мост. По легенде, будто бы в этом месте когда-то встретились Ольга и Игорь, и вот, по этой легенде, был там построен, в соответствии с легендой, мост, который назывался Ольгин мост.

И вот в некий час псковский, значит, администратор оглядел своим недреманным оком всю нашу страну и увидел, что на всю Россию Ольгин мост один. И он, конечно, перепугался. Он прежде всего живет под девизом: «Вперед не суйся и сзади не отставай». Для него неприемлемо все, что выходит за рамки привычного. Ну, и Ольгин мост назвали мостом Красной Армии.

Но на этом не успокоились. Когда Красную Армию стали называть Советской Армией, мост соответственно назвали мостом Советской Армии, таким образом скрыв его имя под двойным напластованием.

 

 

Это наблюдение удостоилось особого внимания на последующем партийном разборе. Бушин устами своего читателя покусился сразу на два священных принципа советской топонимической политики! Не оценил «сакральное» значение советских переименований, в соответствии с которым никакая тысячелетняя история не имела ценности при необходимости лишний раз обозначить на местности «святое» понятие нового времени. Ведь мост был переименован к 5-летнему юбилею Красной Армии… Да еще в неподобающих выражениях упомянул вполне естественное для «топонимической стенгазеты» злободневное обновление названия! К счастью, имя Ольгина моста в Пскове ныне восстановлено (в форме Ольгинский).

 

 

Доцент Винницкого педагогического института товарищ Попов пишет: «Мне, как языковеду, особенно хочется подчеркнуть, что новые названия почти всегда хуже старых в чисто языковом отношении. Исконные названия восходят к глубокой древности. Они вживались в язык, вступали в словосочетания, обрастали производными от них словами, и их отмена не проходит безболезненно для языка, потому что такое искусственное вмешательство задевает целые гнезда слов, рвет живые языковые связи«.

 

Профессор одного из московских институтов товарищ Лавров пишет: «Как хорошо бы начать кампанию за восстановление исторических красочных названий«.

«Это подействовало бы отрезвляюще на любителей переименований«, — подхватывает мысль его коллега, доктор технических наук профессор Колосов.

 

Москвичка Морозова пишет: «В Москве должны быть площади Театральная, Кудринская, Калужская. Должны быть улицы Тверская, Поварская, Моховая, Остоженка, Пречистенка«.

 

…Вот передо мной еще одно письмо. Его заключительные строки таковы: «Считая, что прежнее название нашего города ничем не опорочено, а, наоборот, вошло в историю как принадлежащее городу с большим революционным прошлым, мы, старые коммунисты-самарцы, выступаем за то, чтобы вернуть нашему городу его прежнее имя Самара«.

И под этим письмом 33 подписи старых коммунистов, в основном это члены партии с 17-20-х годов, а есть даже среди них член партии с 1904 года, и есть среди них член партии с 20-го года, Герой Советского Союза Конев.

 

 

(Это был не прославленный маршал Иван Степанович Конев, а его тезка, генерал-майор Иван Никитич Конев). Оказывается, по отношению к историческим названиям люди не делятся на коммунистов и антикоммунистов. Они делятся на тех, кто понимает собственную культурно-историческую ценность традиционного названия, богатство связанных с ним ассоциаций — и тех, для кого название всего лишь способ наглядной агитации, недорогого увековечивания… Пусть задумаются те противники исторических возвращений, которые загодя объявляют восстановление старинных имен «покушением на память» увековеченных, или просто оскорблением всех ветеранов!

 

 

И мимо таких писем, мимо таких людей пройти спокойно и равнодушно нельзя. Причем, скажем, вот товарищи самарцы говорят, что от этого память Куйбышева вовсе не должна пострадать, они глубоко чтут память Куйбышева, многие с ним работали. Но есть иные средства, иные способы для того, чтобы почтить память выдающегося деятеля. И не обязательно переименовывать города, иначе, как пишут многие, настанет такое время, когда на обширных, но, однако же, имеющих предел просторах нашего Отечества попросту не останется не переименованных городов, а люди, увы, будут по-прежнему умирать. И что же тогда начнется? Начнется новая волна переименований.

 

Успенский: Второй круг.

 

 

Действительно, меняя название исторического места в честь конкретной, пусть даже трижды достойной персоны, переименователи не задумываются: а что, если этот город или улицу прославит когда-нибудь персона еще более достойная и безупречная? Но в этом один из парадоксов топонимического увековечивания: ставя целью «вечную память» о конкретном человеке, оно всегда злободневно. И есть такие «увековеченные» в топонимике люди, сведений о которых не найти уже и в архивах. А современники полагали, что это имя или фамилия, помещенные в название, настолько общеизвестны, что ни в каких пояснениях не нуждаются. Бывает и такое: появившийся впоследствии более знаменитый «однофамилец» как бы перетягивает на себя увековечивательные ассоциации. Примером тому — улица Жукова в Калининском районе или известная в Ленинграде шутка об улице «не того Бродского».

 

Однако отношение к историческим названиям — не единственная актуальная проблема нашей практической топонимики. Не меньшее культурное, языковое значение имеет тот топонимический слой, который создается прямо сейчас, с чистого листа. Бушин не оставил без внимания и этот вопрос.

 

 

Бушин: … И сейчас строится город под Москвой, под Серпуховом, — газета «Московская правда» объявила конкурс на лучшее название этому городу. Сама по себе идея вроде бы неплоха, только мне казалось, что нужно не конкурс проводить, а просто обсуждение деловое. Ну вот подумайте, какие, так сказать, колоритные, какие своеобразные имена преобладают в этих предложениях: Крылатогорск, Лучезарный, Прогрессград, Славтруд, Светлогорск, Романтика, Радость, Весноград, Счастливый, Мечта.

Нечему удивляться, что такие предложены слащавые…

 

Реплика: И безвкусные.

 

Бушин: И безвкусные, да, названия. Я думаю, что нечему удивляться, потому что, ну что же вот, возьмите, скажем, поэт Евгений Долматовский с сожалением писал на страницах «Литературной газеты», что нет в Москве улицы Радости, улицы Счастливой, улицы Юности. Я думаю, что слава богу, что нет таких названий… потому что их именно сейчас хоть пруд пруди, везде и всюду. Или вот еще взять пример. Есть такой, значит, кандидат философских наук, эстетик, ленинградец товарищ Харчев. Ему не нравятся, скажем, такие названия, как Подлесное, Заречье, Луговая. В деревнях Тамбовской области — они носили действительно какие-то ужасные названия и им дали вот такие имена. Ему это решительно не нравится. Он говорит: нравственное воздействие таких названий ничтожно. Что они могут сказать уму и сердцу людей? Ему не нравятся такие названия, как Междуреченск. Я думаю, что это достойное, простое, скромное имя..

 

Реплика: Если город стоит между речек…

 

Бушин: Да, если он не между гор стоит, а между рек, то название вполне подходит. А ему это не нравится. Что же он предлагает? Он предлагает такие давать названия: Трудославль, Вешнеград, Надежда, Разум. Представляете, Разум! Город Разум! Ведь его…

 

Успенский: У нас Разум такая дыра…

 

 

Лев Васильевич буквально одной этой фразой подписал приговор чрезмерному «топонимическому пафосу», который, к сожалению, до сих пор популярен среди наших сограждан. Часто вспоминается гневное письмо в газету читательницы, которая протестовала против возвращения названия Малой Морской улицы, заявляя: «Что такое Морские улицы — никто не знает! А Гоголь известен всему миру!» Тут, конечно, сказались те десятилетия, в течение которых любое название должно было пропагандировать и прославлять — не только конкретных личностей, но и отвлеченные понятия… И это сказалось и до сих пор сказывается на восприятии сравнительной ценности «простых», безыскусных имен и торжественных, выспренних (не обязательно даже мемориальных). Люди подсознательно относят топонимику к сверх-официальной, казенной сфере языка и поэтому им зачастую кажется, что «простые» названия неуместны, а именовать надо только пышно и «со значением». Предложение о наименовании воспринимается как приглашение на «топонимическую трибуну», c которой нельзя говорить обычным языком, а только казенными штампами, и непременно с «высоким смыслом» и «нравственным воздействием». Помните, как персонаж Ильфа и Петрова вместо того, чтобы просто поздравить земляков с запуском трамвая, полчаса говорил о международном положении?

 

Добивающий удар по пафосным устремлениям эстета Харчева нанес Бушин:

 

Бушин: Вы меня простите, товарищ Харчев, но, скажем, могут найтись люди, которым его фамилия тоже покажется не очень эстетичной, но ведь ему же никто не предлагает, и он, очевидно, не согласится сменить свое имя и взять, скажем, фамилию Разумный. Поэтому, конечно, не приходится удивляться, что.. если, так сказать, эстетики такие предлагают имена, то с простых людей что же, как говорится, и спрос совсем не тот.

 

 

А вот важное замечание, напоминающее внимательному слушателю, что в 1960-е годы не только обострился интерес к русской старине, к духовному наследию в том числе и церковного происхождения, но возобновились и гонения на Церковь. Совсем как в 1920-30-е годы, сносятся уцелевшие храмы и меняются названия… Бушин проводит остроумную параллель между исторической топонимией и антропонимией:

 

 

С особым тщанием уничтожаются названия, имеющие, так сказать, религиозное происхождение. В Москве комиссию по переименованиям возглавляет секретарь исполкома Моссовета товарищ Пегов. Он печатно провозгласил намерения этой комиссии: истребить в Москве все улицы, напоминающие о церквах. Но если товарищ Пегов так боится всего лишь словесного напоминания о церквах, то ему, если он хочет быть последовательным, надо бы прежде завершить уничтожение в Москве самих церквей — Кремлевских соборов, Василия Блаженного, Новодевичьего монастыря, Андроникова. Потом ему следовало бы добиться принятия закона об обязательной смене фамилий религиозного происхождения, ибо людей с такими фамилиями несравненно больше, чем улиц с аналогичными названиями. Один Олег Попов чего стоит. Его имя…

 

Солоухин: Вознесенский.

 

Бушин: Вот и я хочу сказать. Его имя на устах у миллионов, имя Олега Попова. Под действие этого закона попали бы, помимо Олега Попова, скажем, поэт Андрей Вознесенский, Роберт Рождественский и ваш ленинградский поэт Рождественский. Попал бы под действие этого закона и присутствующий здесь писатель Успенский… Только после принятия этого закона, и не раньше, есть смысл приняться за улицы и переулки. Только после этого.

 

 

Но такая наглядная демонстрация абсурдности буквального восприятия «значения» имени человека или улицы, увы, не убеждает людей, зараженных вирусом «звериной серьезности» и видящих пропаганду в каждом слове. Это сразу же подтвердил «живым примером» Л.В. Успенский.

 

 

Успенский: Так, ну что ж, меня опередил мой сосед и соратник по топонимическим вопросам. Должен сказать, что он только предполагал, что, может быть, вот товарищ Пегов когда-то придет к этой мысли. Месяца три-четыре тому назад мне пришлось напечатать в журнале «Наука и религия» статью на тему: можно или нельзя современным писателям в своих произведениях или поэтам употреблять некоторые слова, скажем, божество, божественный, ей-богу, слава богу, боже сохрани и тому подобное. Хотели бы даже заменить, скажем, у Пушкина, или Некрасова, или у Тютчева такие слова, если они там попадаются, и тем более предлагается действительно всем нам, носящим почтенные интеллигентские фамилии Рождественский, Вознесенский, Преображенский, Троицкий, Успенский, которые давным-давно перестали быть религиозными и стали типично интеллигентскими фамилиями, разночинскими фамилиями, предлагается всерьез их заменить.

 

По этому поводу я написал статью и говорить не буду. Я сказал, что мне хотелось, о мыслительных способностях людей, которые так думают. Я не видел сам, но мне говорили, что они на страницах того же журнала выступили и меня весьма осуждали за нежелание мою фамилию заменить на какую-нибудь более такую благозвучную, по-видимому… Сказано: это было бы то же самое, что Успенский, но это было бы куда благозвучнее.

 

Ну, имена и фамилии людей — это дело маловажное. А вот все-таки то, что нас с вами ближе всего трогает и волнует топонимика, название мест, — это дело гораздо более существенное, и поэтому я, когда сейчас думаю о культуре русского языка, потому что я пишу, вернее, писал книгу на эту тему, я думал прежде всего о том, что делается в области уничтожения и невыявления потери огромного количества древнерусских имен. В 20-х годах один исследователь установил, что в Московской области свыше 1300 урочищ, речек не имеют никакого названия. Что значит не имеют, то есть так они никогда и не имели? Нет, они, конечно, имели, и их знала какая-то очень небольшая группа людей, живущих на берегах этих малых речек и ручьев. Но они утрачены. Они нигде не зафиксированы, никто их не записал, и теперь их не узнают. К нынешнему времени количество этих речек возросло намного. Забывают эти старые названия, им дают новые… А ведь старое-то название они могли сохранить. Сохранить чрезвычайно ценные для нас и, может быть, нигде, ни в каких других источниках не зафиксированные данные. Ведь хорошо, что мы знаем, что город Льгов — это Олегов-град, вот того самого Олега Гориславича. Брянск — мы можем восстановить, что это Дебрянск, это город, окруженный дебрями, лесными дебрями… а сколько таких мест, которые были забыты и которые свидетельствовали о каких-нибудь стычках на московских рубежах с татарами, может быть, какой-то Татарский ручей, какой-нибудь Татарский брод…

 

 

Далее Лев Васильевич приводит классический пример того, как топонимика помогает делать открытия в смежных дисциплинах.

 

 

Только таким образом французы, встретив название Сюсак в Нормандии, которое напоминает имена поместий галло-римской эпохи (после, правда, некоторых усилий убедить в этом археологов, об этом свидетельствует Доза — крупнейший топонимист французский), сделали там раскопки и обнаружили действительно виллу галло-римской эпохи, от которой на поверхности оставалось только одно имя Сюсак. И мы могли бы тоже так же делать. А мы теряем эти имена.

 

 

Правда, не всегда и топонимисты, и языковеды могут сразу сказать, каково происхождение древнего названия. Но это не повод бездумно его уничтожать! Успенскому довелось вступаться и за такие имена…

 

 

Примерно полтора года назад в «Литературной газете» я прочел статью Марии Белкиной, фельетон такой, очерк о том, как она дважды попала в одно и то же место в Сибири, на новостройку, расположенную как раз на границе между Кемеровской областью и Красноярским краем, которая носит название Кия-Шалтырь.

«Один раз в 1960 году, тогда можно было долететь только самолетом, но мне запомнилась тайга, избушки-розвальцы, река такая глухая, таежная, а второй раз я приехала туда уже в 1963 году по шоссе, которое само под колеса автобусу стелется, и все оказалось по-новому. Уже избушек-розвальцов нет, стоит прекрасный по тем местам город, двухэтажные, трехэтажные дома, гостиница, парикмахерская. И только когда я вылезла из автобуса, мои ноги охватила та же самая грязь, про которую мне еще тогда говорили так образно, что эта грязь — силурийская глина крепости два-три. Я говорю — это Кия-Шалтырь, а мне рассказали, что приезжала комиссия из Кемеровской области и переименовала из Кия-Шалтырь в Белогорск.»

 

… Пока был таежный поселок и назывался Кия-Шалтырь — никому до него дела не было. А теперь в Академии наук знают, что там нефелины, и во всех книгах он будет как Кия-Шалтырь, а что это значит? А вдруг на каком-то языке это значит «пошел ты к черту». Конфуз получается. Тут возможны разные варианты. Надо было выяснить, что такое Кия-Шалтырь, а проще простого просто переименовать. Рядом Белая гора. Ну, пускай будет Белогорск; шут с ним, что в Крыму уже есть Белогорск, что в Казахстане уже есть Белогорск, что тут же, в соседней области, есть Белогорск. Белогорсков прорва, зато спокойно, тихо и мирно.

 

 

Может показаться, что тут противоречие с ранее высказанными доводами в защиту «простых» названий. Но все дело в сравнительной ценности! Если бы поселок строился вообще на пустом, безымянном месте, думаю, и Успенский не возражал бы против Белогорска. Но губить ради него уникальное старинное название — неправильно! Даже если неизвестно, что оно означает.

 

 

Но не так-то просто было выяснить, что такое Кия-Шалтырь. И я испытал муки адовы. Я обращался ко всем, ну, думал, очевидно, здесь тюркские какие-то элементы должны быть, в этой части Сибири. Ко всем тюркологам Ленинграда обращался. Люди осторожные, ученые, они говорили, мы ничего не знаем, мы не топонимисты, обратитесь к тому-то и тому-то. До Кононова включительно. Это верховный в Ленинграде тюрколог, который тоже сказал, что он не может это разъяснить.

 

Меня направили наконец в Томск, где сидит Андрей Петрович Дульзон, и вот-то он мне и дал эту самую нить. И я хочу прочесть его письмо: «Название населенного пункта Кия-Шалтырь образовано, вероятно, от названия речки Кийский Шалтырь, правый приток реки Кия, протекающий вблизи населенного пункта; вторая часть этого названия Шалтырь — тюркского происхождения. Происходит от наречия хакасского языка, имеющего значение «блеск», «блестеть» (по-хакасски «салтырь»). Название реки Кия вошло в русский язык тоже из тюркского, а именно из чулымо-тюркского языка, где оно употреблялось в форме кысу и кы, просто чаще всего кы, русские заменили непривычный звук ы после к — на и, добавили окончание я, подводя, таким образом, название реки под название русских рек женского рода. Называется река Блеска — для реки, на которой стоит нефелиновый завод, для производства алюминия, по-моему, прекрасное название«.

 

И если бы это можно было выяснить, то и надо было бы его оставить…

 

 

Рискну добавить — даже если бы это было невозможно выяснить, надо было бы его оставить! В конце концов, что означает слово Москва, мы так в точности и не знаем до сих пор… Пример с Кия-Шалтырем — наглядное доказательство сложности научных топонимических разысканий, для которых необходимы одновременно исторические, географические и языковые познания, причем не только в области существующих ныне языков и наречий! (и по поводу происхождения названия реки Кия тоже есть различные версии). И посмотрите, как Успенский отмечает дополнительный аспект ценности «местных» названий — это живые свидетели огромного количества культурных влияний. И их отбрасывание под предлогом «нерусскости» и непонятности противоречит всей традиции русской топонимической и языковой цивилизации!

 

 

… А ведь, кроме того, выясняется, что селькупы здесь еще вмешались, это селькупское по происхождению, значит, какая гроздь культурных влияний... И вот одним ударом все это упраздняется. Я напечатал об этом в нескольких газетах, и вот в результате в редакцию газеты «Советская культура» пришел ответ:

 

«… Кемеровский облисполком полностью разделяет мнение писателя Льва Успенского о бережном отношении к названиям населенных пунктов, улиц и площадей наших городов и рабочих поселков, изложенное в статье «А как с красотой?» Одновременно сообщаем, что Кия-Шалтырский поселок и рудник строился на территории Кемеровской области, но Красноярским краем, и название поселку дано Красноярским краем«. (Смех).

 

Вот я и пользуюсь случаем выступления по телевидению, чтобы призвать Красноярский исполком пошевелиться в этом отношении и вернуть Кия-Шалтырю его старое доброе название.

 

 

К сожалению, Красноярский край так и не пошевелился, и поселок до сего времени называется Белогорск. Однако железнодорожная станция при нем с момента постройки носит имя Кия-Шалтырь — практичные железнодорожники не любят менять названия станций, особенно если на смену предлагается повторяющееся, неоригинальное название — во избежание путаницы.

 

На этом большое топонимическое обсуждение завершилось, но передача о русском языке продолжалась. Нотку оптимизма внес Вяч.Вс.Иванов, снова проявивший большую тонкость и в иллюстрации традиций русского языка, и в упоминании мастеров русского слова…

 

 

Иванов: Я после таких печальных разговоров о том, как теряются старинные названия, как старая традиция обрывается, хочу еще раз сказать о том, как много из старой традиции сохраняется, и прежде всего сохраняется в поэтическом слове. Наши большие поэты часто обращали внимание на то, как поразительно стоек народный язык и язык народных песен; я хочу привести одно из последних свидетельств. У меня хранится письмо Бориса Пастернака, которое я от него получил десять лет назад. Я хочу его просто показать и прочитать из него отрывок, который касается записи русских песен, сделанной Ричардом Джемсом. Борис Леонидович мне писал: «Самым интересным в тетрадях были для меня сведения о первой лексикографической описи русских речевых богатств в конце XVI века. Эта попытка Джемса составить русско-английский словарь, равно как и обстоятельства его записи песен и разговорной речи на пороге Смутного времени поразительны! Сверхъестественной кажется эта возможность проникнуть в отдаленную тремя с лишним столетиями жизнь, как бы еще текущую, на всем ее ходу и во всем разгаре, ошеломляющую, как нескромное подглядывание! И как мало изменился язык за столько времени! Видимо, только ссорящиеся бояре каждое десятилетие изобретают новые формы сакраментальной витиеватости, а ими управляемые веками выражаются приблизительно одинаково.»

 

Я хочу как иллюстрацию привести хотя бы начало одной из этих песен, записанных Джемсом. Подумайте, как это по-современному звучит: «Бережок зыблется, а песочек сыплется, а ледочек ломится, добры кони тонут, молодцы томятся…«

 

Давид Самойлов эту песню вставил в свою пьесу, недавно напечатанную. И я думаю, многие читатели поражаются, какая современная внутренняя рифма: молодцы — ломится… Как это хорошо придумал Самойлов. И действительно, это укладывается в нашу большую новую поэзию. Большой писатель наш — это как артезианский колодец, который уходит в такую толщу народной речи, которая действительно веками не меняется. И речь, которая объемлет и богатство нашего языка, и богатство других языков, сообщавшихся с нашим, как когда-то Достоевский в речи о Пушкине говорил о таком всеобъемлющем характере нашей культуры, то же верно и в отношении нашего языка. И, как писал Мандельштам,

 

Слаще пенья итальянской речи

Для меня родной язык,

Ибо в нем таинственно лепечет

Чужеземных арф родник.

 

 

Емельянов: … Мне бы хотелось привести имя другого русского крупного писателя, Бунина, который, говоря в 1927 году, вспоминая, вернее, дворовых людей… Он говорил о том, как удивительно, удивительно много старинных слов сохранил живой русский язык.

 

… Анализируя неравномерность, так сказать, заслуг города и деревни в развитии языка, чувствуешь, что все-таки основной цитаделью национального русского языка продолжает оставаться русская деревня. Я по роду своей работы довольно часто езжу в экспедиции… Общая закономерность бывает такова, что человек, много знающий произведений всяких, наиболее талантливый исполнитель — он является в то же время и наиболее талантливым носителем языковой традиции… и народной языковой культуры.

 

 

До сих пор дискуссия не касалась одной из важнейших частей русской культуры, но этот пробел восполнил О.В.Волков, смело напомнивший о значении русской духовной музыки, что ему впоследствии не преминули поставить на вид:

 

 

Волков: Конечно, есть язык словесный, но есть язык музыки, язык звуков. И он имеет громадное значение, несомненно, для передачи традиций. Я хотел бы сказать о значении нашей духовной музыки, прежней. Ведь раньше устраивались ее концерты. Все мы знаем, что наши крупнейшие композиторы все черпали из этой сокровищницы, создавая свои произведения… И вот мне кажется, что мы если слушаем баховскую музыку, католическую музыку, духовную, мы могли бы свои концерты послушать, послушать так же, как мы смотрим или куда-нибудь в музей ездим, в города, видим памятники церковного зодчества, отчего нам не услышать в концертном зале фрагменты, скажем, «Литургии» Чайковского или рахманиновской «Вечерни»?

 

 

Передача подходила к концу, и Д.С.Лихачёв посчитал необходимым, резюмируя обсуждение, обозначить несколько принципиальных положений, с его точки зрения, весьма важных для правильного понимания смысла дискуссии. Ведь в памяти еще были свежи безобразные явления 1940-50-х годов, когда под видом защиты и приоритета «всего русского» преследовались «недостаточно русские» представители культуры и науки и родился грустный анекдот про «Россию — родину слонов». Ни одного намека на подобный подход не прозвучало на завершающейся передаче (и даже наоборот!), но все же Дмитрий Сергеевич решил расставить все точки над i (что, впрочем, не спасло участников от обвинений в «славянофильстве»…)

 

 

Лихачёв: Мы здесь говорим не только о русском языке, мы говорим о любви к русскому языку. И вот как я мог бы обобщить, сказал бы так: что любовь к русскому языку связана с любовью к нашей стране, к нашим городам, к селам, к ее пейзажам, с ее природой связана. Так что любовь к русскому языку, она неотделима от нашего патриотизма.

 

Но что мне хотелось бы отметить особенно. Что патриотизм, настоящий патриотизм — это нечто прямо противоположное шовинизму. И вот об этом надо напоминать, потому что иногда путают эти два понятия — патриотизм и шовинизм, потому что патриотизм основан на любви к своей стране, а шовинизм основан на ненависти к другим народам. И из ненависти к другим народам никогда не получится любовь к своей стране, особенно к такой, как русская страна, как советская страна, которая многонациональна по своей природе. И русская культура с ее русским языком — это культура очень многих народов…

 

В русскую культуру вложили какую-то свою долю участия и греки, и финны, и болгары, и татары, и народы западноевропейские, скандинавские, французы, англичане, и, главным образом, конечно, те народы, которые живут в пределах Российской Федерации, в пределах нашей Родины. И в частности, с конца XIX века большую долю в сложение русской культуры вложили евреи — и писатели, и художники, Левитан, и так далее…

 

Таким образом, русская культура — это культура, которая, в сущности, не может быть определена ни расово, ни паспортно…

 

 

Завершилась же передача глубокой мыслью ведущего:

 

 

Вахтин: … С языком, с человеческой речью шутить нельзя, потому что словесная речь человека — это видимая, осязаемая связь, союзное звено между телом и духом.

 

 

И ведь так же точно топонимия, например, городских улиц – связующее звено между внешним обликом города и его неосязаемым уникальным духом, существование которого, однако, представляется несомненным, особенно если мы говорим о Петербурге.

 

Знакомясь с этой дискуссией, под конец просто забываешь, что она проходила в 1966 году, настолько актуальны сейчас все затронутые темы и высказанные мысли. Но если ее участники, увлекшись, возможно, в иной момент и забывали, какое у нас «тысячелетье на дворе», то и им, и организаторам передачи об этом напомнили очень быстро. Подробности партийного «разбора полетов» мы осветим в следующий раз, а пока просто приведем письмо Д.С.Лихачёва О.В.Волкову («коллеги» по Соловкам сдружились именно после этой передачи).

 

 

23 1 1966

Дорогой Олег Васильевич!

Дело обстоит так. С Фирсовым я разговаривал, просил извинения от нас всех. Он не очень огорчен. Держится бодро и находит даже хорошие стороны в том, что произошло. Хорошая сторона для него в следующем: он перешел из заочной аспирантуры в «очную» (в университете) и имеет теперь возможность закончить диссертацию. Ему 35 лет, и в следующем году его уже не приняли бы в «очную» аспирантуру. Изменять что-либо в своей судьбе он не хочет. Думает, что диссертацию он напишет и пойдет теперь по научной части. Вид он имел веселый.

Копылова переведена на ту же должность на Радио.

Муравьеву я имел возможность устроить в библиотеку АН или в издательство «Наука», но она отказалась, так как ей не хочется ходить на службу на целый день. Она ждет появления у нас в Ленинграде нового журнала, в котором ее обещали устроить редактором. Она журналист и пишет, стаж ее не прерывается. Кроме того, ее ведь не уволили, а сняли с должности, то есть она еще продолжает получать зарплату на Телевидении.

Жалко очень цензора. Но ясно, что его вернуть на ту же должность нельзя. У него служебная промашка есть.

Сразу после передачи я подал объяснительную записку в отдел пропаганды Обкома КПСС, в которой сообщил, что редакторы передачи не могли предусмотреть наших отступлений от плана передачи и не могут за это нести ответственность (я Вам, кажется, об этом уже говорил?)

Затем, мы вместе с Б.Б.Вахтиным написали письмо на эту же тему первому секретарю обкома. Ответа мы не получили.

Б.Б.Вахтин считает, что новое письмо надо писать спустя некоторое время, когда все успокоится, и Муравьева тоже поступит на работу.

Я сам несколько сомневаюсь в целесообразности подачи совместного заявления. Ведь как раз подозревали, что мы сговорились так выступить. Между тем с половиной участников передачи я, например, познакомился только в студии ( с Вами, с Бушиным, с Вахтиным, с Солоухиным, а с другими был знаком плохо, виделся только 2 или 3 раза). Совместность заявления может ухудшить дело.

Сейчас важно, как мне кажется, чтобы об этой передаче перестали говорить в городе (уж очень много вокруг нее разговоров вредных и для дела, с общественной точки зрения, и для нас лично) и чтобы острота вопроса спала. На это нужно время. Подумайте, пожалуйста, и Вы на эти темы.

Мы с женой выедем в Москву 2-го вечером. Вернемся 9-го в Ленинград. Шлю Вам всяческие приветы.

Д.Лихачев

 

 

(Продолжение следует…)