Три лекции по истории иконоборчества

История Вселенской Церкви

Александр Леонидович Дворкин

Цикл лекций на радио «Град Петров»

.

Лекция 38

Император Юстиниан II. Пято-Шестой (Трулльский) собор. Император Лев III Исавр. Первый период иконоборчества

АУДИО

.

 

Лекция 39

Иконоборческий собор императора Константина Копронима. Преподобный Иоанн Дамаскин. VII Вселенский Собор. Преподобный Феодор Студит

АУДИО

.

 

Лекция 40

Второй период иконоборчества. Конец эпохи Вселенских Соборов. Послеиконоборческий период

АУДИО

 

 

ТЕКСТ

Первый период иконоборчества и VII Вселенский собор

 

Вопрос об изображениях был спорным в Церкви с самого начала христианства. Поэтому нельзя сказать, что основными виновниками иконоборческой ереси были императоры.

Само иконопочитание — плод системного усвоения людьми церковной веры. Ранняя Церковь не знала иконы в ее современном догматическом значении. Начало христианского искусства — катакомбная живопись — носит символический или, по определению Вейдле, “сигнитивный” характер. Это не изображения Христа, святых или разных событий священной истории, как на иконе, а выражение определенных мыслей о Христе и Церкви, причем выражение прежде всего сакраментального опыта крещения и Евхаристии, то есть двуединой “мистерии”, через которую даруется спасение.

По словам Вейдле, “в искусстве сигнитивного типа показательна не трактовка его тем (ибо как они трактованы — для его целей безразлично), а самый их выбор и их сочетание. Оно склонно изображать не столько Божество, сколько функцию Божества. Добрый Пастырь саркофагов и катакомб не только не образ, но и не символ Христа; он — зрительное ознаменование той мысли, что Спаситель спасает, что Он пришел нас спасти, что мы Им спасены. Даниил во рву львином тоже — не «портрет» Даниила (пусть и самый условный), а знак того, что Даниил спасен и мы спасены, как Даниил. Искусство это в подлинном смысле слова вообще не может быть названо искусством. Оно не изображает и не выражает: оно знаменует, и знаменует оно то самое огненное ядро, то живое солнце мистериальной веры, о котором свидетельствуют мученики и пастыри тех веков, вновь окрещенные язычники, обряд их крещения и сами враги христианской Церкви”. Но, отрекшись от искусства ради чего-то другого, эта катакомбная живопись оказалась на деле причиной “возникновения того нового, средневекового, насквозь религиозного и христианского искусства, которое постепенно утвердилось как на Востоке, так и на Западе империи. Для того, чтобы оно возникло, надо было образам и формам телесно-душевным сделаться духовными, искусству натуралистическому стать трансцендентальным. Дабы ожить и возродиться, искусству пришлось отречься от себя и окунуться, как в крещальную купель, в чистую стихию веры. Оно приняло «покаяние в жизнь» и омылось «баней пакибытия», чтобы стать «новой тварью»”.

Икона и есть плод этого “обновления” искусства, и появление ее в Церкви связано, конечно, с раскрытием в церковном сознании смысла Богочеловечества: полноты Божества, обитающей во Христе телесно. Бога никто никогда не видел, но Его полностью являет Человек Христос. В Нем Бог становится видимым. Но это означает, что Он становится и описуемым. Образ Человека Иисуса есть образ Бога, потому что Христос Богочеловек. Но если благодатью Святого Духа сам мир и его материя могут быть освящены и, питая наше тело, питать наш дух, или, вернее, “всего” человека в целостном замысле Бога о нем как о воплощенном духе; если вода крещения дарует нам прощение грехов, если хлеб и вино Евхаристии причащают нас Телу и Крови Христа, то и изображение Христа — плод человеческого искусства — может быть наполнено благодатью Его присутствия и Его силы, может стать не только “образом”, но и духовной реальностью. В иконе еще с одной стороны раскрывается глубина Халкидонского догмата, и она дает новое измерение человеческому искусству, потому что Христос дал новое измерение самому человеку.

В IV в. христианские храмы уже почти повсеместно украшаются целыми библейскими картинами и изображениями новых христианских героев, мучеников, подвижников. Об изображениях мучеников и святых говорят как о чем-то обычном святители Василий Великий и Иоанн Златоуст, блаженный Феодорит Киррский, святитель Григорий Нисский и др.

Из археологических раскопок мы знаем, что уже в середине III в. христианские церкви и иудейские синагоги, следуя моде римских зданий, расписывались ветхо- и новозаветными сценами.

Но были и противники икон. Например, арианин Евсевий Кесарийский на вопрос Констанции, желавшей найти истинный телесный образ Христа, где можно найти этот образ, ответил, что истинный образ Христа всякий христианин должен носить в своем сердце. Он писал: “Божественная природа неизобразима, но мы научены, что и плоть Его растворена славой Божества и смертное поглощено жизнью <…> Итак, кто же в состоянии изобразить мертвыми и бездушными красками и тенями издающий сияние и испускающий блистающие лучи свет славы и достоинства Его?”.

Известен и случай из жизни святителя Епифания Кипрского, который, будучи в Палестине, увидел в одной церкви завесу с вышитой на ней иконой. Несмотря на то, что он был даже не в своей епархии, святитель Епифаний, взбежав на амвон, разодрал эту завесу и отдал ее на покрытие гроба нищего, а церкви подарил новый кусок материи.

Среди монофизитов иконоборчество было весьма распространено. Но у них богословские обоснования его весьма понятны: они — в умалении человечества Христа. Филоксен Маббугский и Севир Антиохийский весьма подозрительно относились к иконам.

На Западе также постоянно присутствовала иконоборческая струя. Мы знаем, например, что на Эльвирском (Гренада) соборе в Испании (около 300 г.) было принято полуиконоборческое постановление. Мы знаем о иконоборчествующих епископах при папе святителе Григории Великом, которым он возражал, а споры, связанные с изображением Христа и святых, поднимались буквально во всех уголках христианского Запада. Но были иконоборческие настроения и в Константинополе. В конце VII в. паломник с Запада Аркульф сообщает, как в Константинополе один фанатик сорвал со стены дома резное деревянное изображение Богоматери и бросил его в отхожее место. Но тем не менее это был факт исключительный, обративший на себя внимание.

К VII в. иконопочитание было уже установившимся фактом. Засвидетельствованное многими памятниками, оно стало прочно утвердившимся фактом церковной жизни. “Начертываю и пишу Христа и страдания Христовы в церквах и домах, и на площадях, — пишет Леонтий Иерапольский, — и на иконах, и на полотне, и в кладовых, и на одеждах, и на всяком месте, чтобы, ясно видя их, вспоминать, а не забывать <…> И как ты, поклоняясь книге Закона, поклоняешься не естеству кож и чернил, но находящимся в ней словесам Божиим, так и я поклоняюсь образу Христа. Не естеству дерева и красок — да не будет! <…> Но, покланяясь неодушевленному образу Христа, через него я думаю обнимать Самого Христа и поклоняться Ему <…> Мы, христиане, телесно лобызая икону Христа или апостола, или мученика, душевно лобызаем Самого Христа и Его мученика” (ибо всякий святой — свидетель Христа, в себе являющий всю силу соединения с Ним, Его живая икона). А из этого “халкидонского” смысла икон вытекает и способ их писания, определяемый 82-м правилом Трулльского собора: “Почитая древние образы и тени, преданные Церкви, как знамения и предначертания Истины, мы выше чтим благодать и истину, как исполнение Закона. Посему, чтобы и искусством живописания совершенное было представлено очам всех, постановляем отныне запечатлевать на иконах Христа Бога нашего — в человеческом образе, чтобы через это изображение усматривать высоту смирения Бога-Слова, и приводить себе на память Его житие во плоти, страдания, спасительную смерть и происшедшее отсюда искупление всего мира”. В этом тексте уже дано и основание, и смысл иконы как свидетельства о Боговоплощении, свидетельства в полном смысле этого слова: изображения, наполненного силой Изображаемого.

Но вместе с тем иконопочитание стало огрубляться. Мы видим здесь цветение языческих форм; во многом иконопочитание приобретает идолопоклоннический характер и заменяется грубым суеверием.

“Многие думают, — писал преподобный Анастасий Синаит, — что крещение достаточно чтится тем, кто войдя в церковь, перецелует все иконы, не обращая внимания на Литургию и богослужение”. Появился обычай брать иконы в восприемники детей, примешивать соскобленную с икон краску в евхаристическое вино, причастие класть на икону, чтобы получить его из рук святых; многие служили Литургии по домам на иконах вместо престолов и т. д.; “в массе этих явлений несомненно давало себя знать грубое извращение церковного обряда, чествование икон приближалось к идолослужению и разрешалось в чествование самого вещества их” (В. В. Болотов). Иными словами, с иконопочитанием происходило то, что раньше происходило с культом святых и почитанием мощей. Возникнув на правильной — христологической основе как плод и раскрытие веры Церкви в Христа, — оно слишком часто отрывается от своей основы, превращается в нечто самодовлеющее, а, следовательно, в ниспадение в язычество.

Следует еще учитывать фактор появления и распространения ислама с его пуристским духом и запретом на изображение человеческих и сверхчеловеческих лиц. На границе христианства и ислама существовал и имел значительное влияние ряд антикультурных и антииконных по духу сект, таких как монтанизм, маркионитство, павликианство. В этом смысле ислам был понятнее, как бы “духовнее” христианства. И многие могли этой “духовностью” соблазниться.

Проблема была и в том, что императоры-иконоборцы были великолепными правителями и полководцами, пользующимися безоговорочным авторитетом в армии, а за иконопочитание выступали прежде всего монахи. Монахов в Империи было великое множество. Это вызывало ряд проблем, особенно с точки зрения императоров: шел постоянный отток людских ресурсов, денег, земель. Все это требовалось для государства во время, крайне для него напряженное. Вспомним отношение к монахам Петра I, считавшего их дезертирами, не желающими воевать со шведами. Но тут вопрос был гораздо серьезнее: решался вопрос о самом существовании Империи: новая волна арабского нашествия подобралась к самому ее сердцу. Естественно, монахи казались этим воинам-императорам если не прямо изменниками, то дезертирами и бездельниками. Так что эти политические факторы тоже подливали масла в огонь иконоборческих споров.

Интересно вспомнить, что говорил Петр I о византийской истории: “Когда греческие императоры, оставя свое звание, ханжить начали, а наипаче их жены, тогда некоторые плуты к ним подошли и в городах монастыри строить испросили. Так на одном канале от Черного моря до Царьграда не меньше 300 монастырей было, а от сего, когда турки подошли к Царьграду, ниже 6000 воинов взыскать могли”. Наверное, иконоборческие императоры думали приблизительно так же.

В. В. Болотов вообще считает, что главные причины иконоборчества были политическими, вызванными антиклерикальной политикой воинов-императоров. Не отрекаясь от христианства и Церкви, они хотели довести обрядность, внешние формы благочестия до минимума, они чтили святой крест, но отметали святые иконы.

После свержения Юстиниана за 6 лет сменилось 3 императора. Лишь в 717 г. на трон взошел самый удачливый узурпатор Лев III Исавриец (родом из малоазийской провинции Исаврия, 717–741 гг.). Он был по рождению крестьянин, в молодости оказавший важную услугу опальному Юстиниану II. Тот щедро наградил его и поставил на государственную службу. Лев проявил выдающиеся способности и сделал блестящую карьеру.

В 717 г. положение Империи вновь было критическим. Лев совершил великий исторический подвиг спасения Империи и христианской цивилизации вместе с ней. С севера и запада ее теснили болгары. С востока подошли арабы. По существу, в Империи оставался один Константинополь, и тот осажденный со всех сторон.

Осада длилась год (с августа 717 г. по август 718 г.), после чего арабы отступили, потеряв до 150 тысяч, и вернулись в Сирию лишь с жалкими 5-ю судами. Следующая их кампания была сухопутной. Война продолжалась почти все правление Льва, и лишь в 740 г. он окончательно разбил противника. В течение своего правления Лев реорганизовал всю Империю, построил новую армию, создал новую экономику, так что победа его не была случайной.

Лев проводил много времени в Малой Азии, а среди тамошних епископов создался целый иконоборческий кружок. Они получили доступ к императору, и тот нашел их идеи вполне созвучными своим. Поэтому когда в 726 г. случилось извержение вулкана на дне морском возле Крита, Лев счел это знаком Божественного гнева за идолопоклонство Империи.

Император созвал Тайный совет и сделал на нем сообщение о своих новых антииконных идеях. Однако патриарх Константинопольский святитель Герман отказался предпринимать какие-то действия без решения Собора. Поэтому Лев решил действовать постепенно. Вначале, в виде опыта, он приказал поднять иконы в церквах повыше, чтобы народ их не лобызал и не кланялся. За этим последовали другие полумеры.

Но во многих частях Империи иконоборчество было воспринято в штыки. Особенно воспротивились его введению на Западе. Повсюду начались восстания. Еще папа Григорий II писал императору: “Тут находились коммерсанты из Рима, Галлии, из вандалов, из Мавритании, из готов, словом из всех внутренних стран Запада. Прибыв на родину, они рассказали каждый в своей стране о твоих ребяческих поступках, тогда повсюду стали бросать твои портреты на землю, попирать их ногами и уродовать твое лицо…”. Папа собрал в Риме Собор в 727 г. и подтвердил на нем законность иконопочитания.

Даже в самом Константинополе иконы оставались внутри церк­вей. Лишь постепенно, по ходу замены имперскими властями иерархов, в Церкви нарастали иконоборческие настроения. В 730 г. был издан первый указ против икон и был смещен патриарх святитель Герман, отказавшийся осудить иконопочитание. К этому же году относится известный эпизод со снятием иконы Христа — “Споручник”. Это была почитаемая барельефная икона Распятия над аркой ворот на дворцовой площади. Солдат, поднявшийся на раскладную лестницу, по всей видимости, хотел отодрать изображение Тела Христа от креста, а сам крест оставить. Но когда толпа увидела, что он бьет топориком по лику Спасителя, она не вынесла такого кощунства. Лестница была опрокинута, а солдат разорван на части. В последующей за этим актом самосуда стычке с войсками появились первые мученики за иконы — 9 человек.

На место снятого образа Лев поставил крест, а под ним подпись: “Не терпя, чтобы Христос изображался в безгласном и бездыханном образе из землевидного материала, воспрещаемого в Писании, Лев с сыном юным Константином начертывает на вратах трисолнечный образ Креста, похвалы верных”.

Новый патриарх Анастасий был ставленником императора и полностью поддерживал всю его политику. Все большее количество новопоставленных епископов также занимало иконоборческую позицию. Вот так и случилось, что главным защитником иконопочитания стал гражданин другой страны — преподобный Иоанн Дамаскин (675–749 гг.) по прозвищу Мансур, то есть помощник в победе — секретарь халифа Дамаска.

По свидетельству папы Григория II, император Лев так обосновывал свою иконоборческую позицию: иконы — это остатки идолопоклонства, запрещенные второй заповедью Моисеевой и не предписанные шестью Вселенскими соборами; народ суеверно чтит материю и святых мучеников считает за богов. Израильский царь Езекия после 800-летнего почитания Моисеева медного змея из-за суеверия народного убрал его из храма; и теперь, по истечении 700 лет по Христе, Лев “как царь и иерей” вынужден сокрушить накопившееся суеверие христианского народа. Император угрожает папе поступить с ним, как с папой Мартином Исповедником.

Папа Григорий II, ответивший Льву двумя обличительными посланиями (727–729 гг.), осуждает этот царский произвол и разъясняет истинный смысл иконопочитания, указывая на то, что не все и необходимое предписано Вселенскими соборами, что чествование икон глубоко коренится в сознании народа. Он убеждал императора не вмешиваться в дела церковные, а на угрозы ответил напоминаниями, что для папы нетрудно будет удалиться под власть западных государей, где он будет в совершенной безопасности от византийских прещений. Папа возражает Льву довольно грубо: “Если ты не научился от разумных, то научись от глупых, пойди в школу, и дети тебя научат. Если ты там отзовешься непочтительно о Христе и Божией Матери, то дети закидают тебя учебными досками”.

Болотов подвергает сомнению подлинность этой переписки, но и он признает, что она основана на настоящих письмах папы Григория, скорее всего приукрашенных византийским переписчиком.

Лишь преподобный Иоанн Дамаскин мог ответить императору богословски грамотно и обоснованно. В своих “Словах” в защиту икон Дамаскин исходил из понимания иконоборчества как христологической ереси. Иконоборцы основывали свои возражения на ветхозаветном запрете кумиротворчества, по существу игнорируя Боговоплощение. В ответ преподобный Иоанн пишет следующее:

“В древности (то есть в Ветхом Завете) Бог, бестелесный и не имеющий вида, никогда не изображался. Теперь же, когда Бог явился во плоти и жил среди людей, мы изображаем видимого Бога <…> Я видел человеческий образ Бога, и спасена душа моя. Созерцаю образ Божий, как видел Иаков, и иначе: ибо он очами ума видел невещественный прообраз будущего, а я созерцаю напоминание о виденном во плоти” (“Три слова против порицающих иконы”).

Дамаскин говорит о материи как о творении Бога, а не как о чем-то презренном и низком: “…А с тех пор, как в нем вселилось слово Божие, вещество стало достохвальным, а потому вещественные образы необходимы и имеют положительный смысл”.

В полемике против обвинений в идолопоклонстве преподобный Иоанн проводит различие между служением (latre…a), подобающим лишь Богу, и поклонением, или почитанием (proskЪnhsij), оказываемым тварным вещам, к каковым относятся и иконы. Это терминологическое различие было утверждено Седьмым Вселенским собором.

Итак, сопротивление иконоборчеству было на окраинах Империи или за ее пределами. Центром сопротивления стал Рим. Император боролся с этим, как мог, но папы держались твердо. Их стойкости помогал тот факт, что Константинополь находился от Рима на солидном расстоянии и власть императоров была в Риме в значительной степени условной.

Когда до Григория II дошло послание патриарха Анастасия, папа отверг эпитет “брата и сослужителя”, который прилагал к нему Анастасий, обличил Анастасия в ереси и написал, что отлучит его, если тот не вернется к Православию. Григорий II умер в 731 г. Преемник его Григорий III придерживался той же твердой линии. На соборе в Риме, где присутствовало 93 епископа, папа постановил: “Вперед кто изымет, уничтожит или обесчестит и поругает иконы Спасителя, Его Пречистой Матери, Честнейшей и непорочной Девы, или святых Апостолов и прочих святых, да лишится Тела и Крови Господа и да будет отлучен от Церкви”. Но все послания папы об этом к императору были задержаны в пути и не допущены до адресата. Задержаны были и подобные письма, направленные по разным городам Италии. Император решил покончить с сопротивлением Рима. В 732 г. в Италию был направлен флот, но он погиб по пути в Адриатике. Озлобленный император наложил большую контрибуцию на Сицилию и Калабрию, в том числе и на “наследие апостолов”, то есть на владение римской кафедры.

Но кроме этой междоусобной войны с римским Западом, государственной и материальной, иконоборческое безумие положило на века прочный камень и для войны церковной, для раздора, борьбы и распада Церквей, римской и греческой. Подсознательно тут проявилась и разделяющая роль в Церкви национального начала. До сих пор древняя “Великая Греция”, то есть юг Италии (Апулия, Калабрия, Сицилия), где жили греки, говорившие в ту эпоху на греческом языке, а также почти весь Балканский полуостров (Ахайя, Эпир, Фессалия, Иллирия, Македония, Дакия, Моэция, Дардания), соответственно старому имперскому делению считались провинциями Западной Римской Империи и потому церковно принадлежали к Римскому патриархату. В них, однако, церковная жизнь по богослужебному языку, обрядам и обычаям текла не по латинскому, а по греческому руслу. Латинская каноника и латинский обряд только еще начинали поглощать обряд греческий на крайнем Западе, на юге Италии. Чем далее на Восток (в Ахайе, Македонии), тем незначительнее было влияние римского обряда. Но при греческом языке и греческом богослужебном чине греки этих областей считали себя церковно лояльными чадами Римского папы. Император Лев положил этому конец. В гневе на пап, без Собора, своей властью он произвел передел границ территорий Римского и Константинопольского епископов. Он силой отнял у пап церковную юрисдикцию над этой обширной территорией с сотнями епархий и епископов, и подчинил ее церковной патриаршей власти Константинопольского архиепископа. Константинопольские патриархи и все византийцы не могли не увлечься выгодами своей национальной “победы”. А Римская церковь (папы) не могла не отнестись к этому как к неканоническому насилию, грабежу “наследия (патримонии)” апостола Петра. Именно этот раздор из-за власти сыграл свою роль в расколе при патриархе святителе Фотии (IX в.) и усугубил печальный процесс разделения церквей.

А римские папы этим актом императора Льва как бы выбрасывались из пределов замыкающейся в границах грекоязычного мира Империи, отрывались от ее духа и интересов и вталкивались в объятия новых западных “варваров”. Иконоборческое безумие углубляло разделение Востока и Запада.

Император Лев умер 18 июня 741 г. после славного, с светской точки зрения, царствования и укрепления мощи своей империи. А Церковь в неделю Православия анафематствовала Льва так: “Первому злейшему иконоборцу, паче же христоборцу, зверю зловредному, прельщенному от двух псов евреев, демонскому слуге, богопротивному ратнику Божия Церкве, мучителю, а не царю, Льву Исавренину и его лжепатриарху Анастасию, гонителю Христова стада, а не пастырю, и с таинники их — анафема!”.

Продолжателем дела Льва был его сын Константин V Копроним (по-славянски это прозвище переводится как Гноетезный, по-русски — Навозоименный, 741–775). Рассказывается, что он обмарался в купели во время крещения. Но рассказывают также, что он до безумия любил лошадей, проводил все свободное время в стойлах и даже обмазывался навозом, утверждая, что это очень полезно для здоровья. Часто его называли “Константин Лошадник”, а церковные люди просто усилили это прозвище, дав ему имя “навозник”. Константин был физически нездоровый, нервный человек, к тому же содомит-муже­ложец. Но вместе с тем в его немощном теле жил неукротимый и мужественный дух — император был чрезвычайно талантливым правителем, очень способным полководцем. Константин упрочил победы своего отца, укрепил границы, остановил арабские набеги и повысил благосостояние империи. Армия боготворила его.

В нем уживалось множество противоречий. С одной стороны он устраивал оргии с каким-то монахом-расстригой, пародировавшие православное богослужение. В чем-то это было сродни “всешутей­шему собору” Петра I. С другой стороны, Константин увлекался богословием, хорошо знал Писание. В своих богословских взглядах он был строгим пуристом почти протестантского образца, отрицавшим не только иконы и мощи, но и почитание Богородицы и святых. Но Константин вполне отдавал себе отчет, что нахрапом свои идеи не проведешь, поэтому поначалу он действовал исподволь. Лишь через 11 лет после воцарения Копроним решил, что время назрело и объявил о проведении Вселенского собора, чтобы окончательно решить вопрос об иконах. Собор был назначен на 754 г., и Константин отдал все силы на его проведение.

Насколько упорно Константин был сосредоточен на созыве этого собора, видно из того, что он буквально бросил на произвол судьбы Италию, которую пядь за пядью брали лангобарды. Риму грозил захват. Папа Стефан II умолял Константина исполнить обещание и послать в Италию войска искусных полководцев, чтобы остановить наступление короля Астольфа. Но Константин отказался, всецело занятый своим иконоборческим безумием. Тогда папа вынужден был обратиться к королю франков Пипину, просить его о помощи и венчать его Римским патрицием (Patricius Romanorum). Это произошло в 754 г. Пипин отблагодарил пап за свое возвышение. Франкские короли отняли у лангобардов Равеннский экзархат и Пентаполис и подарили их римским епископам. Так появилось папское государство (Patrimo­nium Petri)и родилась светская власть папы. Еретическое безумие византийских царей само гнало прочь Римскую церковь…

Собору был отведен дворец Иериа на другом берегу Босфора, между Хрисополем и Халкидоном. Замышлялся он как “вселенский”. Но ни Рим, ни Александрия, ни Антиохия, ни Иерусалим на нем не были представлены, и вообще, в истории собор получил название “безглавый”, так как на нем не было ни одного патриарха. Константин сознательно оставил вселенский престол вдовым, как бы предлагая его “достойнейшему” с иконоборческой точки зрения кандидату. Всего собралось 338 епископов. Патриарх Анастасий перед тем умер. Председателем собора был митрополит Феодосий Эфесский, незаконный сын императора Тиверия III Апсимара (698–705 гг.). Столпами собора были: митрополит Антиохии Писидийской Василий Трикокав и митрополит Пергии Памфилийской Сисинний Пастилла. Заседания продолжались с 10 февраля по 8 августа, когда собор перешел во Влахернский храм в Константинополе. В конце концов император избрал преемником Анастасия монаха Константина, епископа Силлейского из Пергамской митрополии, и сам возвел его на патриарший престол.

27 августа на ипподроме был провозглашен орос собора и анафема всем поборникам иконопочитания: святителю Герману Константинопольскому, преподобному Иоанну Дамаскину и святителю Григорию Кипрскому. А императора Константина Копронима отцы собора величали тринадцатым апостолом и возглашали: “Днесь спасение миру бысть, ибо ты, царь, искупил нас от идолов”.

Ряд мыслей и формул ороса таков: “Из ненависти к человеческому роду, диавол, научивший людей служить твари вместо Творца, под видом исповедания христианского учения незаметно ввел идолослужение, убедив своими лжемудрованиями христиан не отпадать от твари, но поклоняться ей, чтить ее и почитать тварь Богом под именем Христа”. Но сам Христос воздвиг “подобных апостолам верных наших царей”, которые созвали вселенский собор, чтобы исследовать Писание о “соблазнительных обычаях” делать изображения, отвлекающие человеческий ум от высокого и угодного Богу служения к земному и вещественному почитанию твари, и по Божию указанию изречь то, что будет определено епископами.

Отцы собора рассмотрели вопрос о чествовании икон, согласно ли оно с учением предыдущих шести Вселенских соборов и нашли, что “употребление икон противно основному догмату христианства — учению о Богочеловеке” и, следовательно, ниспровергает все шесть Вселенских соборов.

Если икона хочет изображать Божество, то получается Божество ограниченное, “описуемое” (то есть арианство). Если изображается Божество, слитое с плотию, то выходит евтихианство, монофизитство. Если же изображается лишь человеческое, то художник впадает в несторианство. Итак, изображать неизреченную тайну единения двух естеств во Христе невозможно; следовательно, икона Христа по самому существу дела невозможна.

Да постыдятся иконопочитатели впадать в богохульство и нечестие, да обратятся и перестанут изображать, любить и почитать икону Христа, которая ошибочно называется именем — Христовой.

Но сверх того, такая икона и не нужна: ни Христос, ни Апостолы, ни Отцы не заповедали чествования Христа под видом иконы; и нет молитвы, претворяющей икону как предмет, вышедший из рук обыкновенного живописца, в святыню. Есть единственная истинная икона Христова — это Евхаристия. Из всего, находящегося под небом, не названо другого вида или образа, который мог бы изображать Его воплощение. Итак, вот что служит — для религиозного чувства христианина более чем достаточно — иконой животворящей плоти Его и этого “богопреданного образа”.

Икона эта должна быть приготовляема с молитвой и благоговением. Что же хотел сделать этим Премудрый Бог? Ничего другого, как только наглядно показать и объяснить нам, людям, то, что сделано Им в таинстве домостроительства. Христос преднамеренно для образа Своего воплощения избрал хлеб, “не представляющий собой подобия человека, чтобы не ввелось идолопоклонства”.

Но, может быть, можно изображать изобразимое, то есть писать иконы Богородицы и святых? Но если отвергнуто как ненужное первое, то ненужно и это. Христианству чужды и иудейство, и язычество, то есть и “жертвы”, и “идолы”. “Итак, если в Церкви нет ничего чуждого (иудейского и языческого), то нужно извергнуть из нее и иконопочитание как чуждое ей и как изобретение людей, преданных демонам”.

Христианству чуждо наплодившее идолов языческое искусство. “Как можно даже осмелиться посредством низкого эллинского искусства изображать православную Матерь Божию, в Которой вместилась полнота Божества, высшую небес и славнейшую херувимов? Или еще: как не стыдятся посредством языческого искусства изображать святых, имеющих царствовать со Христом, стать сопрестольниками Ему, судить вселенную и уподобиться образу славы Его, когда их, как говорит Писание, не был достоин весь мир (см. Евр 11:38). Вообще искусство неприлично Церкви, унижает ее. Недостойно христианам, получившим надежду Воскресения, пользоваться обычаями народов, преданных идолослужению, и святых, имеющих возблистать такой славой, оскорблять бессловесным и мертвым веществом”. Затем следовали ссылки на запрещение икон в писаниях Ветхого и Нового Заветов и отцов Церкви. Между прочим приводились неизвестные теперь нам строки отца IV в. мученика Феодота Анкирского. Вот они: “Мы получили наставление не лица святых изображать на иконах вещественными красками, а подражать указанным в писаниях добродетелям их. Пусть скажут устраивающие иконы, какой пользы они достигли через это и к какому духовному созерцанию приходят от такого напоминания? Очевидно, что это выдумка и изобретение пустого ухищрения”.

По всем этим мотивам иконоборческий собор опубликовал нижеследующий опрос:

 

“Итак, будучи твердо наставлены из богодухновенных писаний отцов, а также утвердив свои ноги на камне божественного служения духом, все мы, облеченные саном священства, во имя Святой Троицы пришли к одному убеждению и единогласно определяем, что всякая икона, сделанная из какого угодно вещества, а равно и писанная красками при помощи нечестивого искусства живописцев, должна быть извергаема из христианских церквей. Она чужда им и заслуживает презрения.

Никакой человек да не дерзает заниматься таким нечестивым и неблагоприличным делом. Если же кто-нибудь с этого времени дерзнет устроить икону, или поклоняться ей, или поставить ее в церкви, или в собственном доме, или же скрывать ее, таковой, — если это будет епископ или пресвитер или диакон, то да будет низложен, а если монах или мирянин, то да будет предан анафеме, и да будет он виновен и пред царскими законами, так как он провинник Божиих предписаний и враг отеческих догматов”.

 

Но… за этим следует логически неожиданная оговорка: “Чтобы никто из предстоятелей церквей не дерзал, под предлогом устранения икон, налагать свои руки на посвященные Богу вещи (сосуды, одежды, завесы), на которых есть иконные изображения. Кто желает переделать их, пусть не дерзает на это без ведома Вселенского патриарха и разрешения императора, дабы диавол под этим предлогом не уничижил церквей Божиих. И из мирских властей и подначальных мирян пусть никто не налагает рук на храмы Божии и не пленяет их, как бывало прежде от некоторых бесчинников”. Очевидно, это необходимо было оговорить при наличии крайних светских иконоборцев — секуляризаторов церковного имущества.

В заключение следовал детальный анафематизм во многих пунктах:

“Если кто замыслит представить божественный образ Бога Слова как воплотившегося, посредством вещественных красок, вместо того, чтобы от всего сердца умственными очами поклоняться Ему, превыше светлости солнечной одесную Бога в вышних на престоле славы сидящему, — анафема.

Кто неизобразимую сущность и ипостась Слова, ради Его вочеловечения, осмелится изображать в формах человекообразных и не захочет разуметь, что Слово и по воплощении неизобразимо, — анафема.

Кто осмелится начертывать на иконе ипостасное соединение двух природ и станет называть изображенное Христом и таким образом смешивать две природы, — анафема.

Кто захочет изображать плоть Христа, соединившуюся с лицом Слова Божия разделенно и отлученно от Самого Слова, — анафема.

Кто будет изображать Бога Слова на том основании, что Он принял на Себя всякий образ, изображать вещественными красками, как бы Он был простой человек, и будет отделять Его от нераздельного с Ним Божества, вводя таким образом четвертичность в Святую Троицу, тот — анафема.

Кто лики святых будет изображать вещественными красками на бездушных иконах, которые не приносят ровно никакой пользы (!), ибо эта мысль лжива и произошла от дьявола, а не будет отображать на себе самом этих добродетелей — этих живых икон, тот — анафема.

Анафема от Отца и Сына и Святого Духа и святых Вселенских соборов на того, кто не приемлет наш святый сей и вселенский седьмой собор, но в каком-либо смысле отвергает его и не лобызает с полной готовностью его определений, основанных на учении богодухновенного писания”.

В такой аргументированной богословской позиции иконоборцев есть проблема: если Божество действительно “неизобразимо”, то Оно и “несказанно”. Отсюда нужно было бы отвергнуть не только художество, но и всякое другое отображение таин боговедения, то есть слово, богословие и даже слова Писания. Тут иконоборцы были логически непоследовательными. Их узкая точка зрения сама опровергала себя и тем, что не могла дать ответа на вопрос: почему же отвергаются иконы “описуемых” святых и мучеников? И уж во всяком случае иконоборцами отвергалась положительная роль религии для человеческой культуры, что приводило к своеобразному нигилизму.

 

Что же касается евхаристических доводов иконоборцев, то они мягко говоря, некорректны. Учреждая Евхаристию, Христос не говорил: “Сие есть образ Мой”, но “Сие есть Тело Мое и сия есть Кровь Моя”. Принимая Таинство, мы принимаем Самого Христа, а не Его образ. Таким образом, по существу, иконоборцы, предвосхищая протестантизм, отвергали православное понимание Евхаристии.

После собора началось кровавое гонение на православных и особенно на монахов — главных защитников иконопочитания. Их насильно женили, не желающих жениться подвергали жестоким истязаниям и казнили. Иконы уничтожались, фрески в церквах замазывались и изображались охотничьи и жанровые сценки и орнаменты. Монахи массами бежали в Италию. Всего их там собралось не менее 50 тысяч.

Гонения продолжались до 755 г., когда Константин скончался от горячки во время похода на болгар. Вся армия оплакивала его как своего любимого вождя и патриота.

А чин недели Православия так анафематствует императора-Копронима: “Сего льваименного злого зверя (то есть Льва III) сыну, второму иконоборцу, скверному от его рода тирана, а не царю, хульнику на Вышняго, ругателю церковному, окаянному человеку, глаголю Константину Гноетесному, и с таинниками его всеми — анафема”.

Восточные патриархи, проживавшие вне империи, а следовательно, и свободные от имперского давления, также выступали против иконоборчества Константинополя и активно переписывались с папами. Те же все более укрепляли свои связи со своими новыми покровителями франками, которые, в свою очередь, культивировали эту новую близость, во всем поддерживая пап.

 

VII Вселенский собор и второй период иконоборчества

 

С 775 по 780 гг. правил сын Костантина Лев IV Хазар (сын жены Копронима — дочери хазарского кагана). Его женой была канонизированная впоследствии афинянка Ирина. Константин Копроним перед свадьбой своего сына взял с афинской красавицы клятву, что она не будет поклоняться иконам, к чему она привыкла у себя дома. Ирина клятву дала, но сердца своего не изменила. Известна история, когда муж обнаружил у нее под подушкой две иконы, и ей с трудом удалось оправдаться. Однако отношения все накалялись, и если бы Лев не скончался скоропостижно, Ирина, скорее всего, не осталась бы во дворце.

После смерти мужа она была назначена регентшей при сыне Льва Константине VI. Это было вызовом иконоборческой партии. Они попытались путем переворота воцарить сына Копронима от третьей жены. Однако заговор был раскрыт, заговорщики сосланы, а претендент и его братья были пострижены в монашество.

Укрепившись таким образом на престоле, святая Ирина отменила гонения на иконопочитание и исподволь начала подготовку ко Вселенскому собору. О необходимости его созыва говорил перед своей смертью (784 г.) патриарх Павел.

Новым патриархом был избран имперский секретарь Тарасий, который непременным условием своего согласия на принятие выбора народа постановил восстановление общения Константинопольской церкви с Православной Церковью Востока и Запада через посредство Вселенского собора. Условие было принято, и 25 декабря 784 г. Тарасий был рукоположен в патриархи. Немедленно были приняты меры к созванию Вселенского собора. С арабами в 782 г. был заключен мир, поэтому была возможность направить приглашения на собор от имени патриарха и императрицы не только в Рим, но и восточным патриархам.

Папа Адриан I прислал ответное послание императрице, в котором говорил о ненужности Собора и выдвигал ряд требований, вообще для греков непонятных и неприемлемых.

Папа усиленно призывает императрицу подражать святым Константину и Елене, которые “святую, кафолическую и апостольскую, духовную мать вашу, Римскую церковь, возвысили, и с прочими православными императорами почитали как главу всех церквей”. Обещается благоденствие и слава ”если, следуя преданиям православной веры, вы примете суд церкви блаженного Петра, князя верховных апостолов, и всем сердцем возлюбите наместника его”. В пример таких отношений к Римской церкви папа приводит легенду о крещении святого равноапостольного Константина в Риме. “Кафолическая и апостольская Римская церковь” объявляется “безупречной, безгрешной и безошибочной” (irreprehensibilis).

В послании папы были и другие требования. Адриан I требовал: а) начать дело с торжественной анафемы в присутствии его легатов, налагаемой на собор 754 г.; б) прислать ему, папе, от лица императоров, патриарха и сената, письменный акт с клятвенным ручательством, что на предстоящем Соборе будет сохранено полное беспристрастие, не будет никаких насилий в адрес папских легатов, честь их будет гарантирована, а в случае неудачи дела они благополучно будут отпущены домой; в) если императоры возвращаются к православной вере, то они должны целиком возвратить patrimonia Petri, то есть области Южной Италии, отобранные Львом Исавром в ведение Константинопольского патриархата, и возвратить папам также древнее право поставления там епископов. “Римская церковь имела первенство над всеми церквами Вселенной, ей принадлежало утверждение соборов”. г) Наконец, папа резко возражает и против обычного титула Константинопольского патриарха — “вселенский”: sed utrum per imperitiam aut schisma vel haeresim miquorum scriptum est — “universalis”. ‘Мы не знаем, написан ли титул «вселенский» (в императорском указе) по неведению или же вследствие схизмы или ереси нечестивых’. И далее: “Во всяком случае мы убедительно просим ваше императорское могущество, чтобы титул universalis не употреблялся в его писаниях, ибо он является противоречащим постановлениям святых канонов и решениям святых отцов. Ведь если кто-нибудь пишет себя «вселенским», поставляя себя выше превосходящей его святой Римской церкви, которая есть глава всех церквей Божиих, то очевидно он объявляет себя противником святых Соборов и еретиком. Потому что, если он — «вселенский», то он имеет первенство перед кафедрой даже и нашей Церкви. А это является для всех верных христиан смешным, так как во всей вселенной Самим Искупителем мира даны главенство и власть (principatus ac potestas) блаженному апостолу Петру и через этого Апостола, заместителями которого, хотя и недостойными, являемся мы, святая католическая и апостольская Римская церковь постоянно, до сего дня и во веки содержит главенство и авторитет власти <…> Эта заповедь Господа апостолу Петру об управлении Церковью никакой другой кафедрой Вселенской церкви не должна быть осуществляема в большей степени, чем первенствующей Римской, которая каждый Собор и утверждает своим авторитетом, и охраняет непрерывным руководством”.

“Поэтому, если бы кто стал, чему мы даже не верим, называть Константинопольского патриарха вселенским или соглашаться на это, пусть знает, что он чужд православной вере и противник нашей святой кафолической и апостольской Церкви”.

Какая разительная перемена по сравнению с аргументацией святого папы Григория Великого, также выступавшего против титула “вселенский” для константинопольских патриархов!

Конечно, в Константинополе все эти заявления были встречены с огромным удивлением. Однако папа был очень нужен. Ввиду шаткости положения и сильной оппозиции иконопочитанию авторитет кафедры Ветхого Рима мог оказаться решающим и перевесить чашу весов в нужную сторону. Вместе с тем в Константинополе понимали, что восточные епископы послания этого никогда не примут, и поэтому перевели его весьма выборочно, опустив все спорные моменты.

Первая попытка открыть Собор в Константинополе в 786 г. сорвалась. Армия помнила и почитала Копронима. Поэтому соборные заседания пришлось эвакуировать из столицы.

VII Вселенский собор открыли лишь в 787 г. в Никее, что было весьма символичным. Присутствовало до 350 епископов и множество монахов. Всего было 8 заседаний Собора — первое в Никее, в церкви святой Софии 24 сентября 787 г. и последнее — в присутствии императоров в Константинополе 23 октября. Таким образом, Собор был сравнительно кратким.

Два легата римского папы заседали и подписывались первыми; но фактическим председателем, руководящим ходом дела, был патриарх Тарасий. Императрица лично не присутствовала: ее представляли на Соборе два сановника, не имевшие заметного влияния на внешнюю процедуру заседаний.

Посередине заседания между сидящими было положено Евангелие. Лишь на V заседании, по предложению римских легатов, постановлено было принести икону и поклониться ей. Этот эпизод весьма характерен и показывает, насколько за годы гонений все отвыкли от присутствия икон в церквах.

Особенностью Собора было еще и то, что на нем присутствовало несколько нареченных, но не рукоположенных еще во епископов в звании местоблюстителей кафедр, а также активное участие в нем игуменов или их представителей: они подписали заключительный орос Собора наряду с епископами. Это является иллюстрацией той важной роли, которую на Соборе играли монашествующие.

Весьма важным с канонической точки зрения был вставший на Соборе вопрос о принятии в общение епископов, высказывавших еретические взгляды или рукоположенных еретиками. Это единственный случай, когда вопрос такого рода был поставлен и подробно расследован на Вселенском соборе. Замешанных в иконоборческой смуте епископов разделили на три категории.

Епископы первой категории были, по всей видимости, так мало замешаны в иконоборчестве, что принятие их не столкнулось ни с какими затруднениями. Они лишь принесли свое искреннее раскаяние, исповедовали православную веру и немедленно были приняты в общение.

Принятие второй категории обсуждалось довольно долго. Было проведено тщательное расследование. В конце концов Собор пришел к следующему мнению:

Иконоборцев-епископов, которые не были “учителями ереси” в строгом смысле, принять в общение в их сане ввиду их раскаяния; если же их обращение в Православие — обман, то да судит их Бог.

Монашествующие выразили свое согласие с этим судом Собора. Патриарх сделал все возможное, чтобы достичь сознательного консенсуса по этому вопросу. Было указано, что имеются прецеденты принятия в общение в епископском сане таких влиятельных еретиков, как Маркелл Анкирский, Ювеналий Иерусалимский, Фалласий Кесарийский, Евсевий Анкирский, Евстафий Виритский и др. — на Халкидонском соборе; что признана была действительной и хиротония, полученная от еретиков: святитель Мелетий Антиохийский — от ариан, святитель Кирилл Иерусалимский — от Акакия Кесарийского и Патрофила Скифопольского, святитель Анатолий Константинопольский — от Диоскора, Иоанн Иерусалимский — от севириан, большинство отцов VI Вселенского собора — от монофелитов.

Монашествующие удовлетворились объяснением патриарха. Собор признал вопрос о принятии рукоположенных еретиками достаточно разъясненным; епископам предложили принести покаяние и зачитать свои исповедения веры, и наконец, 28 (29) сентября состоялось их принятие в общение.

К третьей категории принадлежал лишь митрополит неокесарийский Григорий, в свое время бывший одним из отцов копронимовского Собора 754 г., упорнее остальных державшийся иконоборческих взглядов. Но, по его словам, согласие настоящего Вселенского собора произвело на него такое впечатление, что он полностью чистосердечно раскаялся и просил у Собора прощения за свои предшествующие заблуждения. После серьезного обсуждения его случая было постановлено все же поверить его раскаянию и принять его в сущем сане.

После этого Собор приступил к вопросу об иконопочитании. Была проведена серьезная исследовательская богословская работа, подготовившая основания для ороса. Каждая цитата сверялась с источником. 5 (6) октября был зачитан орос копронимовского Собора и чрезвычайно подробное опровержение на него.

13 октября, на 7-й сессии Собора епископом Таврианским (Южная Италия) Феодором был прочитан орос VII Вселенского собора. Вот он:

“И кратко сказать, мы храним ненововводно все церковные предания, установленные для нас письменно или без писания. Одно из них есть изображение иконной живописью, как согласное с рассказом о евангельской проповеди, служащее нам удостоверением подлинного, а не призрачного воплощения Бога Слова; ибо вещи, которые указывают взаимно друг на друга, без сомнения уясняют друг друга.

Поэтому мы, шествуя как бы царским путем и следуя богоглаголивому учению Святых отцов и преданию кафолической Церкви и Духу Святому, в ней живущему, со всяким тщанием и осмотрительностью определяем: подобно изображению честнаго и животворящего Креста,

полагать во святых Божиих церквах, на священных сосудах и одеждах, на стенах и на досках, в домах, и на путях,

честные и светлые иконы, написанные красками и сделанные из мозаики и из другого пригодного к этому вещества,

иконы Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, непорочной Владычицы нашей Святой Богородицы, также честных ангелов и всех святых и преподобных мужей.

Ибо чем чаще через изображение на иконах они бывают видимы, тем более взирающие на них побуждаются к воспоминанию о самих первообразах и к любви к ним,

и к тому, чтобы чествовать их лобызанием и почитательным поклонением,

не тем, истинным по нашей вере служением, которое приличествует одному только Божественному естеству, но почитанием по тому же образцу, как оно воздается изображению Честнаго и Животворящего Креста и святому Евангелию и прочим святыням, фимиамом и поставлением свечей, как делалось это по благочестивому обычаю древними.

Ибо честь, воздаваемая образу, восходит к первообразу, и поклоняющийся иконе поклоняется ипостаси изображенного на ней.

Вот таково учение Святых отец наших, то есть предание кафолической церкви, от конец до конец земли, приявшей Евангелие.

Осмеливающиеся иначе думать или учить, или согласно с нечестивыми еретиками отвергать церковные предания и измышлять какое-то нововведение, или отвергать что-нибудь из священного Церкви, Евангелие, или изображение креста, или иконное живописание, или святые останки мученика, или замышлять что-либо с хитростью и коварством для ниспровержения какого-либо из принятых в кафолической Церкви преданий, или давать пространное употребление священным сосудам или святым монастырям, постановляем,

если это будут епископы или клирики, извергать из сана, если же монахи или миряне — отлучать от общения”.

 

Таким образом, в оросе указаны: 1) основание для почитания икон — это Предание Церкви; 2) бесспорный образец иконопочитания, который не оспаривали и иконоборцы, это — почитание Креста; 3) места, где полагается изображать иконы; 4) материалы для изготовления икон (интересно, что о резных иконах в оросе ничего не говорится); 5) объекты изображения; 6) нравственный смысл почитания икон; 7) его догматические нормы; 8) и, наконец, церковные прещения на непослушных.

 

Подписав протокол, отцы восклицали: “Такова наша вера, таково учение апостолов! Анафема непримыкающим к нему, нечтущим икон, которые они называют идолами и  обвиняют за них христиан в идолослужении. Многая лета императорам! Вечная память новому Константину и новой Елене! Да благословит Бог их правление! Анафема всем еретикам, Феодосию лжеепископу Эфесскому, Сисиннию Пастилле и Василию Трикокаву. Анафема Анастасию, Константину и Никите, которые были последовательно патриархами Константинополя. Они суть Арий II, Несторий II, Диоскор II! Анафема ересиархам Иоанну Никомидийскому и Константину Наколийскому! Вечная память Герману (Константинопольскому), Иоанну (Дамаскину), Георгию (Кипрскому) — этим героям истины!”.

Свою победную песнь отцы Собора кончили словами: “и не узриши зла ктому (Соф 3:15), и мир на тя во вечное время”. Но Православию предстояло пережить еще новый период гонения от иконоборцев.

Причины воскрешения иконоборчества главным образом в том, что это движение было лишь отчасти церковным, но гораздо более политическим. Разбитое на церковной почве, оно сохраняло свою живучесть на почве политической.

Болотов отмечает, что задача церковных деятелей была очень сложна. Строя свои отношения с императорами-иконоборцами, они не должны были забывать, что императоры были влиятельной политической силой. Защитники иконопочитания при неосторожности могли оказаться в непосредственном противостоянии живому благоговению перед императорами со стороны простого народа. Они должны были решить, насколько византийский народ привязан к своим императорам. А привязанность эта была весьма сильной. И особенно в народной памяти были популярны императоры-иконоборцы, чьи славные правления воспринимались как золотой век. Особенно это было актуально на фоне неудач нынешних правителей.

Более того, восстановление иконопочитания, по всей видимости, большинством было понято и принято не как торжество только Православия, но и как политическая реставрация, как возвращение порядков до 716 г. Они стали влиятельной политической партией или, вернее, низвели себя до ее уровня. Но коли так, то и положение этой партии было не абсолютно прочным.

Иконопочитатели должны были высказывать суждения и по вопросам вполне политическим. Это расширяло круг столкновений и недругов, тем более, что иконопочитатели зачастую принимали совсем не верные политические решения.

После Собора продолжалось царствование святой Ирины. Ее пра­в­ление было не так славно, чтобы заставить византийских политиков забыть успехи времени Льва Исаврийца и Константина Копронима. Фаворитом императрицы был евнух Ставракий, который и управлял страной. В 781 г. Ирина обручила своего сына Константина с дочерью короля франков Карла Великого. Обручение (заочное) состоялось в Риме в присутствии Карла. Ратруда (по-гречески Эритро), совсем еще юная девочка, в столице Карла Аахене обучалась греческому языку. Константин был в нее влюблен (заочно) и переписывался с ней. Ждали, когда она подрастет, чтобы сыграть свадьбу. Но Ирина со временем потеряла нужду в упрочении союза с Карлом. После собора 787 г. мир с Западом был восстановлен и Ирина стала бояться роста влияния могучего франкского короля. В 788 г. она женила сына против его воли на армянке Марии.

Это не улучшило и без того напряженных отношений матери и сына. Вскоре Константин поднял восстание, отправил Ставракия и мать в ссылку и стал править единолично. Но через два года он примирился с матерью и вернул ее и Ставракия из ссылки. Правда, он продолжал не допускать их к правлению.

В 795 г. брак императора распался. Константин насильно постриг в монашество Марию-армянку и женился на фрейлине Феодоте. Игумен Феодор (будущий Студит) и ряд других видных монашеских деятелей разорвали общение с патриархом Тарасием за благословение “прелюбодейного” брака, и это несмотря на то, что Феодота была родственницей преподобного Феодора Студита. Она даже послала ему подарки, которые он отверг. Император сослал мятежных монахов, наказав их.

Все это весьма раздражало народ: преподобный Феодор Студит пользовался огромным авторитетом. Ирина вновь набирала популярность и вскоре ей удалось организовать успешный заговор. В день Успения 15 августа 797 г. Константин был схвачен и ослеплен; причем, это было сделано с такой жестокостью, что вскоре он умер.

Святая Ирина воцарилась единодержавно (797–802 гг.). С ее воцарением изгнанники вернулись со славой и восстановили общение с патриархом Тарасием. Ирина назначила преподобного Феодора игуменом Студийского монастыря в Константинополе, и эта славная обитель святого Иоанна Предтечи расцвела под управлением высокообразованного, энергичного, полного самоотвержения игумена.

Преподобный Феодор Студит (759–826 гг.) увеличил число насельников своего монастыря с 12 до 1000 человек. Монастырь был известен благотворительной деятельностью и активным служением братии. Преподобный Феодор ввел строгий общежитийный устав, монахи занимались как физическим трудом, так и книжными делами. Сам Феодор стал столь влиятельным лицом, что легко было усмотреть в нем преемника патриарху Тарасию.

Правление Ирины стало первым (но не последним) случаем непосредственного правления женщины в Византийской империи. Поэтому естественно, что многие восприняли это в штыки. Оппозиция особенно ощущалась на Западе: там даже высказывались предположения, что теперь трон в Константинополе вакантен. В этом контексте и произошло событие, имевшее весьма далеко идущие последствия. Папа Лев II, переживавший в Риме большие нестороения, и получавший помощь не от Константинополя, а только от Карла Великого, в Рождество 25 декабря 800 г. венчал его в Риме титулом императора.

Это мыслилось не как восстановление Западной Римской империи, но как введение Карла во власть над единой Империей. Однако в Византии Карл стал считаться бунтовщиком из западных провинций, восставшим против законных василевсов. Карл смотрел на вещи реалистично и послал к Ирине сватов, надеясь решить проблему таким “само собой разумеющимся” шагом. Однако в Византии предложение Карла было воспринято как оскорбление, которое могло быть оправдано только полной неотесанностью диких западных варваров. Сватам дали от ворот поворот, прочитав им предварительно лекцию о правилах хорошего тона.

Византийское достоинство было спасено. Однако с внешнеполитической точки зрения правление Ирины было крайне неудачным. Арабы вновь заняли большую часть Малой Азии, а болгары — Фракию. Армия волновалась. Казна была пуста. В 802 г. поднялся мятеж. Святая Ирина была свергнута и сослана в монастырь на остров Лесбос, где через год окончила свои дни в аскетических подвигах († 9 августа 803 г.). Вскоре после смерти она была канонизирована.

Новым императором стал Никифор (802–811 гг.) — государственный казначей. Он был весьма компетентным правителем, но ему не везло. Будучи иконопочитателем, он пошел на ряд непопулярных шагов. В надежде исправить финансовое положение Империи он решил вновь урезать льготы монастырей, слишком усилившихся при Ирине. В частности, он ввел налоги на монастыри, которые отменила Ирина, и провел ряд подобных мер. Кроме того, Никифор распорядился признать брак Константина VI с Феодотой законным, из-за чего вновь поссорился со студийскими монахами. Императору пришлось переселить несколько народов, чтобы заселить ряд опустошенных областей. Все предпринятые им меры были направлены на укрепление двух столпов византийской государственности — армии и доходов в казну.

В 806 г. скончался патриарх Тарасий. Все ожидали, что новым патриархом станет преподобный Феодор Студит. Однако Никифор понимал, как неудобен для его политической программы будет патриарх в духе и силе Феодора, не знающий компромиссов при защите независимости Церкви. Поэтому он сделал все, чтобы патриархом был избран другой человек. Им стал святитель Никифор, вполне, впрочем, православный человек. Вскоре преподобный Феодор Студит стал его ближайшим советником и сподвижником.

Император Никифор энергично воевал, хотя не был профессиональным военным. В своих походах он сам возглавлял армию, разбил ряд славянских племен, к тому времени уже ставших грозой Балкан. Однако справиться с арабами было не так просто. Никифор уступил ряд стратегических крепостей знаменитому Гаруну аль-Рашиду, но кое-как ему удалось откупиться и заключить мир с арабами. Лишь после смерти Гаруна (809 г.) опасность миновала.

Главное внимание византийской политики было направлено на Балканы. Там сформировалась мощная Болгарская империя под правлением хана Крума. После ряда кампаний, прошедших с переменным успехом, армия Никифора была наголову разбита (811 г.). Он сам погиб в сражении, и Крум сделал из его черепа чашу для вина.

Новым императором стал Михаил I Рангаве (811–813 гг.), который тоже был иконопочитателем. Он вызвал всех сосланных и сделал преподобного Феодора Студита своим советником. Это был ошибочный шаг — если в делах церковных преподобный Феодор давал замечательные советы, то для политики они не слишком годились. Положение императора было отчаянным. В 812 г. Михаил даже был вынужден признать Карла Великого василевсом (как бы своим западным младшим коллегой). Тем не менее императором римлян Карл не был признан никогда.

Интересен эпизод с гонениями на дуалистическую секту павликиан, затеянными Михаилом I. Павликиане компактно проживали в Малой Азии на территории между сферами влияния Византии и арабов. Но было их достаточно и в Константинополе. Крайние ревнители, окружавшие трон, убедили императора принять закон о смертной казни павликиан. Помимо своих дуалистических воззрений и эзотерических ритуалов, павликиане были врагами церковного культа и, в частности, иконопочитания. Но пламенный защитник икон преподобный Феодор Студит со всей силой убеждения восстал против этого и добился отмены императорского закона. “Не угодно Богу такое убийство”, — писал он императору, а патриарху сказал: “Церковь не мстит мечом”.

Война с болгарами продолжалась. После ряда значительных побед болгары предложили ультиматум, предусматривающий обмен перебежчиками с обеих сторон. Михаил был готов его принять, но преподобный Феодор Студит запретил императору выдавать тех, кто прибегл к его помощи, и велел ему продолжать войну. Крум вновь разбил византийцев; армия взбунтовалась. Солдаты-иконоборцы ворвались в церковь, где был похоронен их незабвенный Константин Копроним, и вскрыли его гробницу с криками: “Восстань и помоги гибнущему государству!”. Они даже распустили молву, что гроб раскрылся сам, что Константин встал, сел на коня и отправился воевать с болгарами.

В июле 813 г. Михаил I был низвержен и на трон взошел иконоборец Лев V Армянин. Михаил был пострижен в монахи, а сын его был кастрирован и тоже пострижен в монахи. Вскоре мы услышим о нем как о патриархе Игнатии.

Лев V Армянин (813–820 гг.) видел себя вторым Копронимом. В долгой войне с болгарами удача, наконец, вернулась к византийцам. Император Лев нанес поражение страшному Круму, развеяв, таким образом, миф о его непобедимости. Тот вскоре скончался, а в 818 г. Лев вновь наголову разбил болгар. Таким образом Империя была спасена.

Иконоборчество император начал вводить исподволь, очень осторожно. В кругу своих приближенных он высказывал мнение, что бедствия (успехи сарацин) постигают Империю “не за что иное, как лишь за поклонение иконам” и доказывал это тем, что императоры-иконоборцы, в отличие от их преемников, и царствовали, и умирали благополучно. Сочувствующие иконоборчеству нашлись не только среди военных, но и среди иерархов.

Перед праздником Рождества Христова 814 г. толпа солдат бросала камнями в образ Спасителя над воротами дворца. Император приказал снять образ под предлогом защиты святыни от поругания. 25 де­кабря перед причащением он поклонился иконе, а 6 января 815 г. — уже нет. Вскоре после этого император стал убеждать патриарха отказаться от иконопочитания. Патриарх был непоколебим.

В 815 г. святой патриарх Никифор был низложен и отправлен в ссылку. 1 апреля 815 г. (в день Пасхи) патриархом был поставлен Феодот, начальник лейб-гвардии и родственник Копронима. По словам хрониста, он был “безгласнее рыбы, бессловесный, скотоподобный и кроме нечестия ничего не знающий”. Он был совсем необразованным и полуграмотным человеком.

После Пасхи того же года Лев Армянин созвал собор в святой Софии под председательством этого патриарха. Православные иерархи и монахи отказались в нем  участвовать, были низложены и отправлены в ссылки. Это был так называемый 2-й иконоборческий собор. Иконоборцы считали его поместным.

Собор объявлял вновь восстановленными решения иконоборческого Собора 754 г., а Вселенский собор 787 г. — потерявшим силу. Тем не менее его решения были помягче копронимова собора — позволялось оставлять иконы в церквах, но вывешивать повыше, чтобы они служили для неграмотных вместо писания, лишь бы невозможно было “для необученных и нетвердых в вере” возжигать перед ними свечи или их лобызать. Было сказано, что Ирина восстановила незаконное почитание икон по женскому слабоумию. Но определялось, что иконы — не идолы, а Влахернский собор Копронима не объявлялся Вселенским (утверждалось, что было всего шесть Вселенских соборов).

Не подписывавшие орос епископы и игумены ссылались и наказывались. Преподобный Феодор Студит даже написал собору обличительное письмо, был наказан пыткой (его били воловыми жилами и морили голодом) и сослан. Но и из ссылки он писал обличительные послания и руководил борьбой с иконоборцами. Активно выступал против иконоборчества и ссыльный патриарх святитель Никифор.

Святые Феодор Студит и патриарх Никифор основывали свои доводы против иконоборцев на понятии ипостасного единства Божества и человечества во Христе. Образ, икона всегда изображает лицо, личность, то есть божественное Слово. В воплощении Бог-Слово воспринял человеческую природу. Следовательно, на иконе изображена личность воплощенного Бога. На сиянии вокруг головы Христа всегда пишется греческий перевод священной ветхозаветной тетраграммы (Ягве), чтобы показать, кто изображен. Но внешнее обличие Спасителя — человеческое — есть обличие исторического Иисуса; Его человеческой природы.

 

“Непостижимый зачинается во чреве Девы; Неизмеримый становится ростом в

три локтя;

Безграничный приобретает границы; Неопределимый встает, садится и ложится;

Вездесущий положен в колыбель; Вневременный постепенно достигает возраста

двенадцати лет;

Безвидный приобретает очертания, и Бестелесный облекается телом <…>

А потому Он один и описуем и неописуем”.

(Преподобный Феодор Студит. “Опровержения”)

 

Преподобный Феодор писал очень живым и образным языком. Не боялся он и резких выражений. Особенно обличал он засилие царства над Церковью. Конфликт со Львом Армянином дал Феодору повод сказать царю такие слова: “Слушай, царь, что сказал божественный Апостол — положи Бог в Церкви первее апостолов, второе пророков, третие пастырей и учителей, а не сказал: царей. Тебе вверено гражданство и войско; об этом заботься, а Церковь оставь”.

Этому же разделению Божиего от кесарева преподобный Феодор поучает и робкое рядовое монашество. “Где, — говорит он, — слова: глаголах пред цари и не стыдяхся? Где слава и честь нашего сословия?”. “Ты говоришь, — пишет преподобный Феодор игумену Василию, уговаривая его противиться царю Льву V Армянину, — что никогда не видел императора, не представлялся начальникам и оттого чувствуешь страх. Нет, отец! <…> пусть он боится тебя так же, как бесы <…> Обличай его, если он пустословит, ведь Ахава обличал Илья и Ирода Иоанн, других — другие”.

Игуменов, подписавшихся под оросом 815 г., преподобный Феодор обличает беспощадно: “Господа игумены, как слышно, говорят, кто мы такие, чтобы оказывать сопротивление? Во-первых, — говорит преподобный Феодор, — вы — христиане, которые теперь непременно должны говорить. Потом — монашествующие, которым не следует увлекаться ничем, как непривязанным к миру. Затем игумены, которые должны отклонять соблазны от других и никому не давать повода к искушению. И какой соблазн и искушение или, вернее, унижение произвели они собственноручной подпиской, надо ли об этом говорить? Ибо, если молчание есть отчасти согласие, то утверждение этого согласия подписью пред целой Церковью — какой это позор? Но что сказал Христос? Всяк, иже исповесть Мя пред человеки, исповем его и Аз пред Отцем Моим. А в случае отказа от исповедания? А если они дали собственноручную подписку не сходиться друг с другом, то ведь это — отказ. Ибо как они будут соблюдать сказанное Христом: грядущего ко Мне не изжену вон? Приходит к ним кто-нибудь, спрашивая и желая узнать истину, — что же ответит ему игумен? Вот что: я получил приказ не говорить. Итак, они дали подписку повиноваться императору вопреки Христу. Если ты скажешь при подписке: я восклицал, что я поклоняюсь святым иконам, то прости, брат, и Пилат, устами выдавая себя за невинного в убиении Христа, тростью утвердил смерть Его”.

Император Лев V устранял иконы и все те части богослужения (тропари, стихиры), в которых замечались идеи иконопочитания. На их место вставлялись новые строки в духе иконоборческого богословия. Написаны были новые учебники для учителей и школ с целью перевоспитать юношество. Повторялась старая история. Гонение было тяжко своей систематичностью, всеобщностью, сыском и шпионажем. Преподобный Феодор так рисует его в своих письмах: “Невозможно произнести ни одного благочестивого слова, — опасность близка, так что муж опасается жены своей. Доносчики и записчики наняты императором для разведки: не говорит ли кто чего неугодного кесарю или не уклоняется ли от общения с нечестием, или не имеет ли какой-нибудь книги, содержащей сказания об иконах, или самой иконы, не принимает ли изгнанного или не помогает ли содержимым под стражей ради Господа? И если будет обличен в этом, тотчас схватывается, бичуется, изгоняется, так что и господа преклоняются перед рабами по страху доноса”.

В письме в Рим преподобный Феодор так описывает гонения и муки православных. “Ох, страшно и слышать! Досточтимая икона Спасителя, которой и бесы страшатся, подвергается поношению и унижению. Не только в царствующем граде, но и во всех местах и городах жертвенники истреблены, святыни осквернены. Умолкли все уста благочестивые от страха смерти, открылся противный и богохульный язык”. Вот как он описывает гонения на монахов и монахинь. “Одни из них испытывали насмешки и бичевания, другие — узы и заключение под стражей, скудно питаясь хлебом и водой; иные отправлены в ссылку, другие — скрываются в пустынях, горах, вертепах и пропастях земных; а некоторые, претерпев бичевания, уже мученически переселились к Господу; есть и такие, которые, посаженные в мешок, брошены ночью в море, как стало известно через очевидцев”.

В Рождество 820 г. Лев Армянин был свергнут. Он был убит в церкви. Одетые в фелони заговорщики напали на него на Рождественской утрени во время ирмоса 7-й песни. Царь вбежал в алтарь и стал отмахиваться крестом, прося пощады. Убийца заявил ему: “Теперь не время пощады, а убийства” и отсек ему руку с крестом, а другой отсек голову.

Православные встретили эту политическую перемену с чересчур даже живой радостью. Преподобный Феодор Студит, со свойственной ему прямотой и политической упрощенностью, в весьма восторженной форме приветствовал этот переворот. Он писал: “Следует восхищаться не городу какому-то, но, можно сказать, всей подсолнечной. Истребил Господь не Сигона, царя Амморейского, и не Ога, царя Васанского, царей малых и угнетавших малую часть вселенной, а новоявленного и великого дракона, опустошавшего великую часть вселенной, змия коварного и шипевшего богохульством, мерзость запустения, сосуд гнева, сына Тавеилова (Ис 7:6) — чтобы не сказать Каваллинова, — порождение Ахава, полноту нечестия, гонителя Христова, врага Богородицы, противника всех святых. Да возвеселятся небеса и радуется земля! Да искаплют горы сладость и холмы правду! Пал враг, сокрушен мучитель наш. Заградились уста, глаголящие неправду. Обуздана рука Авессалома. Погиб жестокосердный фараон. Отступнику именно и надлежало таким образом лишиться жизни. Сыну тьмы и следовало встретить смерть ночью. Обнажавшему божественные храмы и надлежало в храме Господнем увидеть обнаженные против него мечи. Разрушителю божественного жертвенника и следовало не получить пощады у жертвенника. Надлежало подвергнуться отсечению руки, посягавшей на святыню, — пролиться нечестивой крови за пролитие крови праведных”… и так далее.

В том же духе звучит и церковная анафема Льву Армянину: “Паки тезоименному злому первому зверю, злоковарному второму адову псу, ратнику Божия Церкви, мучителю рабов Христовых, а не царю, Льву Армянину, сотаиннику второму Арию — псевдопатриарху Адонию, злейшим иконоборцам, паче же христоборцам, и со единомудренники их — анафема!”.

Однако патриарх Никифор, хотя и пострадавший от Льва Армянина, но человек светской карьеры, понимал политические заслуги Льва и потому выразился более бесстрастно, сказав, что “ромейское государство потеряло хотя и нечестивого, но великого своего заступника”.

Более чем он наивный в политических делах преподобный Феодор Студит писал новому императору Михаилу II Травлу — бывшему начальнику дворцовой стражи: “Христолюбивейший владыко! Время примириться нам с Христом при посредстве и по благословению твоей мирной державы, соединиться нам с верховной из церквей Божиих, с римской, и через нее с прочими тремя патриархами, чтобы единодушно едиными устами прославлять Бога, величая и ваше благочестивейшее и превожделенное царствование”.

Итак, на трон Империи взошел Михаил II Травл (“Косноязыч­ный”,820–829 гг.). Действительно, Михаил II тотчас дал амнистию всем сосланным за иконы при Льве V. Вернулись патриарх Никифор и Феодор Студит. Они по шаблону думали, что воцарился иконопочитатель, а потому представили новому кесарю проект созыва собора. Преподобный Феодор Студит агитировал дружественного ему патриция Стефана, думая через него воздействовать на нового императора. “Вперед, — пишет ему преподобный Феодор Студит, — вступай на подвиг. Говори благое досточтимому слуху благочестивого императора нашего. Да подражает он приснопамятному Иосии. Да будет он новым Давидом, истребляя дела злейшего Льва и таким образом умилостивляя Бога и венцом мирного правления делая непобедимой державу своей империи”.

Но Михаил также оказался иконоборцем, происходившим из семьи павликиан. Правда, будучи павликианином, он ненавидел всякие религиозные гонения и поэтому объявил полную терпимость. Он писал: “Я вступил на престол не для того, чтобы вводить новые догматы веры, но и не для того также, чтобы вводить изменения в уже преданных и исповедуемых догматах. Итак, пусть каждый поступает в этом отношении, как ему угодно, не боясь никаких неприятностей и лишений <…> Совершенно безразлично почитать или не почитать иконы <…> Кто прежде нас иследовал церковные догматы, тот пусть и отвечает за то, что он сделал, хорошо или нет. А мы в каком положении застали Церковь, в таком решили и оставить ее. Принимая это соображение, мы и настаиваем: глубокое молчание да будет об иконах.

И потому пусть никто не смеет поднимать речь об иконах (в ту или другую сторону) и да будет совершенно устранен и удален и Собор Константина (754 г.), и Тарасия (787 г.), и ныне бывший при Льве (815 г.) по этим вопросам”.

Терпимость сохранялась более или менее в течение всего царствования Михаила II Травла. Лишь в последний год своего царствования он бросил в тюрьму нескольких видных иконопочитателей.

Это царствие интересно также одним историческим эпизодом, имевшим громадное значение для западной культуры. Михаил послал в дар франкскому королю Людовику Благочестивому (сыну Карла Великого) орган и часть мощей святого Дионисия Ареопагита. Орган (который в Византии использовался только в качестве светского музыкального инструмента) настолько пришелся по нраву благочестивому франкскому королю, что тот стал использовать его в церкви. А мощи святого Дионисия сочли мощами первого легендарного епископа Лютеции святого Дени (точнее, с тех пор его стали отождествлять со святым Дионисием Ареопагитом). Для них построили знаменитый собор в Сен-Дени под Парижем, который стал усыпальницей французских королей.

После смерти Михаила Травла воцарился его сын Феофил (829–842 гг.), человек рафинированно образованный, в отличие от своего полуграмотного отца, но также и твердых иконоборческих убеждений. Он любил богослужения, сочинял стихиры (например, ему принадлежит 3-я хвалитная стихира на Неделю Ваий (“Изыдите языцы”), занимался церковным композиторством и даже регентством.

Но он начал беспощадное гонение на иконопочитателей. В 833 г. он поставил патриархом своего учителя Иоанна Грамматика, фанатичного иконоборца. Тут же был созван своего рода иконоборческий собор, после которого из церквей были вынесены все иконы, изографов пытали и убивали.

Монастыри вновь были отобраны у монахов, им запрещалось показываться в городах. Феофил устраивал диспуты, но горе тем иконопочитателям, которые осмеливались возражать ему. Явились на диспут уроженцы Иерусалима два брата-монаха, святые Феодор и Феофан, прозванные потом “начертанными”. Когда они указали императору на ошибку в цитируемом тексте, тот взбесился, заявив: “Не­спра­ведливо, чтобы царь был оскорбляем такими людьми”. Он приказал бить монахов палками (до 200 раз), а затем вырезать на их лицах по двенадцать строк ямбических стихов собственного сочинения, очень неуклюжих. Феофил издевательски сказал: конечно, ямбы плохонькие, но ведь лучших они не заслуживают. “Пиши, пиши, царь, — ответили ему исповедники, — что тебе угодно; это будет прочитано перед праведным и страшным Судиею”. Преподобный Феодор в ссылке умер, а Феофан при святой императрице Феодоре стал митрополитом Никейским. Нужно отметить, что Феофил к концу своего царствования чувствовал, что его фанатизм затрачен попусту; и в его семействе иконопочитание пустило глубокие корни.

По словам Болотова, возобновление иконоборчества после VII Вселенского собора явилось словно для того, чтобы дать доказательство, что это движение погибает на церковной почве своей естественной смертью от истощения сил. Иконоборцы-эпигоны были уже не то, что иконоборцы-инициаторы. Правда, эта реставрация икономахов в политических сферах была встречена сочувственно, но, кажется, только потому, что военные неудачи при Рангаве слишком живо напомнили византийцам о славных победах Льва III и Константина. Это было оживление военно-династического предания. Но династия Копронима угасла, и для этой традиции не оставалось практической почвы.

Феофил был вдовцом; став императором, он решил жениться второй раз. Летописец об этом рассказывает так: “Мать Феофила Ефросиния послала по всем областям и собрала красивых девиц для брачного выбора Феофилу. Поставив их всех в палате, называвшейся Жемчужный Триклиний, мать дала Феофилу золотой перстень со словами: отдай той, которая понравится. Была в числе невест одна благородная девица по имени Икасия, чрезвычайно красивая. Феофил увидел ее и, восхитившись ее красотой, сказал: не через жену ли произошло зло? Икасия со скромностью возразила: но через жену же берет начало и лучшее. Оскорбленный возражением, царь отверг Икасию и отдал перстень Феодоре, родом памфлагонянке”. Она была полуармянка. Икасия (Кассия) ушла в монастырь и стала писательницей церковных стихир. Ей принадлежат 1, 3, 4 и 5-я песни канона Великой Субботы и стихира на вечер Великого Вторника самогласна: “Господи, яже во многие грехи впадшая жена…”, которую она якобы написала под влиянием отказа царя.

Итак, в 831 г. Феофил женился на святой Феодоре. С ней в его семью вошло тайное иконопочитание. Феофил закрывал на это глаза, но не мог не знать этого. Так, в отчаянии, он заболел и в 845 г. умер. Перед смертью он казнил любимого войсками генерала Феофова, опасаясь соперничества для сына, и умер с его головой в руках.

На престол вступила вдова Феофила святая Феодора как регентша трехлетнего Михаила III, известного в дальнейшем под прозвищем Пьяница.

Уже через полтора месяца после смерти Феофила праздновали Торжество Православия. Была восстановлена веротерпимость. Константинополь быстро наполнился вернувшимися из подполья и ссылок монахами. Патриарх Иоанн Грамматик был низложен. Патриархом был поставлен святитель Мефодий, бывший исповедником при Феофиле. Царица поставила условием своего содействия восстановлению икон, чтобы на ее мужа не произносилась анафема и чтобы он был прощен как якобы осознавший в последние минуты свои заблуждения и покаявшийся и лобызавший святые иконы. Наверное, она сама прикладывала к его устам иконы, когда тот был уже без сознания.

Епископы колебались, но в конце концов дали царице письменный документ о прощении.

Феодора устроила открытое церковное торжество, которое пало на первое воскресенье Великого Поста. В тот год, в 843 г., это было 11 мар­та. С тех пор Торжество Православия всегда отмечается в первое воскресенье Великого Поста. Иерархи были приглашены на торжественный обед во дворец; там был и святитель Феофан Начертанный. Феодора оказала ему знаки внимания и выразила сожаление, что он столько претерпел за иконы. Святитель Феофан не выдержал и резко ответил: “За эти письмена я буду судиться с твоим мужем и царем перед нелицеприятным судом Божиим”. Феодора заплакала и обратилась к патриарху: “Что же значит данное вами прощение, если царь не только не считается прощенным, но и вызывается и привлекается к допросу на суде Божием?”. Неприятный для царицы эпизод кое-как удалось замять.

Со временем праздник Торжества Православия приобрел всеобщий широкий характер торжества Церкви над всеми ересями.

Патриарх Мефодий умер в 847 г. Его преемником стал патриарх Игнатий (сын императора Михаила). Наступила эпоха святителя Фотия. Это было время больших переворотов и государственных, и церковных. Но иконоборчество не всплыло ни разу. Оно умерло естественной смертью.

Император Михаил III Пьяница, достигнув 16-летнего возраста, заключил мать и сестер в монастырь и воцарился единолично. Он правил до 867 г., когда был убит своим собутыльником, бывшим конюхом Василием, воцарившимся после него и основавшим Македонскую династию.

На Западе Собор 787 г. был воспринят с неудовольствием. Перевод его ороса на латынь был очень плох, да и вообще франки плохо разбирались во всех этих тонкостях. Главное, они не смогли уловить разницу между поклонением (почитанием) и служением.

Поэтому в ответ на посланные ему папой Адрианом I акты VII Никейского собора Карл (около 794 г.) направил ему так называемые “Libri Carolini Quatuor”, составленные около 790 г. по его поручению франкскими богословами. В книгах выражается обида, что на Вселенском соборе обошлись без всякого участия франков, в то время как сами франки ничтоже сумняшеся почитали себя куда выше восточных богословов. Библейские доводы отцов Собора о законности иконопочитания авторы книг отвергают, считая, что греки оказались неспособными понять глубокий таинственный смысл текстов Писания. Интересно и такое странное требование авторов “Libri Carolini”: признавать свидетельства латинских Отцов, а из греческих — только тех, творения которых известны в латинском переводе.

При созыве Вселенского собора императоры обычно довольствовались тем, что извещали папу, а тот присылал своих легатов. Византийцы вполне готовы были считать, что голос папы и есть голос всего Запада. Однако очевидно, что франки, при своих особых отношениях с папством, не разделяли этого убеждения: им казалось зазорным то, что папа решил это дело без их согласия. И в то время, когда Адриан давал свое согласие и уверял Восток в том, что на Западе все обстоит благополучно, на самом деле ему приходилось сталкиваться с большими трудностями. Но по-своему франкские богословы были правы: из-за плохого перевода и неразумения ими терминов и действительно могло показаться, что греческие отцы призывают воздавать иконам то поклонение, которое тварь воздает только Богу. Однако отвергая этот взгляд, франки слишком опасно приблизились к иконоборчеству.

Взгляды франкских богословов по данному вопросу сводятся к следующему: 1) оба Собора (754 г. и 787 г.) не правы, так как иконы не идолы, но и служить иконам не должно; 2) одному только Богу должно служить, одному только Ему воздавать поклонение, одного Его славить; 3) святым должно быть воздаваемо почитание; 4) иконы, за отвержением всякого им служения и поклонения (во всех формах, например, воскурением фимиама и возжиганием свеч) дозволяется употреблять для памяти о прошедшем и для украшения; 5) иконы нельзя сравнивать со священными сосудами, Евангелием, крестом, мощами святых; 6) но, с другой стороны, их как предметы священные не следует ставить в местах нечистых, например, при дорогах.

На Франкфуртском соборе 794 г. VII Вселенский собор был окончательно отвергнут, и были приняты такие же, как и в “Libri Carolini” полуиконоборческие постановления. Вот его второе правило: “Пред­ло­жен был для обсуждения вопрос о новом соборе греков, который они составили в Константинополе для установления поклонения ико­нам и в котором написано, что те, которые не чествуют икон святых служением и поклонением так же, как Божественную Троицу, предаются анафеме. Названные выше святые отцы наши всячески отвергли и презрели и поклонение и служение, и согласно осудили”.

И тут папа Адриан I, несгибаемый борец за честь престола святого Петра, писавший столь дерзновенные послания в далекий Константинополь, направил весьма смиренное письмо не столь далекому королю Карлу. Он приносит извинения перед Карлом за участие своих легатов в VII Вселенском соборе, говоря, что он понимает ошибки греков, но должен был поддержать их ради мира церковного.

Иконоборчество во франкской церкви было преодолено лишь во второй половине IX в.

Сегодня слабые следы иконоборчества остались лишь в армянской церкви. Армяне почитают кресты и мощи, но отношение к иконам у них традиционно настороженное, хотя в современных армянских церквах иконы можно встретить все чаще, — очевидно под благотворным воздействием внешних контактов.

 

Текст: «Альфа и Омега»

Источник