В программе «Неделя» настоятель Князь-Владимирского собора протоиерей Владимир Сорокин вспоминает Святейшего Патриарха Алексия Второго и его время

Александр Крупинин: Здравствуйте, уважаемые радиослушатели! На этой неделе случилось скорбное событие – кончина Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия Второго. У нас в студии сегодня настоятель Князь-Владимирского собора Санкт-Петербурга протоиерей Владимир Сорокин. Добрый вечер, отец Владимир!

Прот.Владимир Сорокин: Добрый вечер, дорогие братья и сестры!

Александр Крупинин: Итак, отец Владимир, давайте, может быть, начнем с самого начала. Вы ведь хорошо знали Святейшего Патриарха. Как Вы с ним познакомились? Когда это произошло, при каких обстоятельствах?

Прот.Владимир Сорокин: Прежде всего я хочу вознести благодарность Господу. Слава Богу, что Господь сподобил меня с покойным Святейшим Патриархом больше сорока лет трудиться во благо Церкви. Дело в том, что я после Духовной Академии в 1965 году был оставлен при Академии профессорским стипендиатом, затем преподавателем, секретарем Совета, и уже где-то в 1968-м или 67-м году я был назначен членом Учебного комитета при Священном Синоде представлять наши Духовные школы. А владыка Алексий в то время возглавлял Учебный комитет Московской Патриархии.

Александр Крупинин: Он был при этом митрополитом Эстонским, да?

Прот.Владимир Сорокин: Он был епископом сначала, вскоре его рукоположили. Это потому, что митрополит Никодим, митрополит Волоколамский Питирим – это плеяда тех архиереев, которые в семидесятые годы вошли в Церковь, в такое очень сложное время. Ведь молодых людей тогда не пускали, власть их в Церковь не пускала. Но вот все-таки владыка Никодим только что вошел в дела, вошел во власть, я бы сказал, потому что когда он был назначен митрополитом Ленинградским, он уже пользовался большим авторитетом и своим влиянием. Он, естественно, формировал такую «команду», если можно так сказать, из тех, кто мог бы тогда представлять Церковь прежде всего на международном уровне и внутри страны. Не так все это было просто. И вот владыка Алексий – это ставленник митрополита Никодима, тот за него переживал и помогал ему. Они вместе тогда были во всем. А Учебный комитет в то время был серьезной структурой – ведь Духовные школы тогда закрывали, у нас было восемь семинарий до этого. При Хрущеве закрыли пять семинарий, остались всего три. Духовную академию хотели закрыть у нас тогда в Ленинграде. И вот эта церковная молодежь тогда объединилась, и они все-таки очень скоординировано работали, трудились и сумели спасти, в частности, Ленинградские Духовные школы, благодаря трудам, заботам и мудрости владыки Никодима. Были спасены и Пюхтицкий монастырь, и Александро-Невский собор в Эстонии как раз стараниями в то время епископа Таллиннского Алексия, покойного Патриарха. За счет чего? За счет того, что они были введены в международные организации, активно приглашали в эти места иностранных гостей, иностранные делегации. А как только иностранцы начинают посещать какой-то монастырь или храм, – для властей это уже знак, что закрытие этих мест грозит международным скандалом. И все затихало, все переходило в другую плоскость…

Александр Крупинин: Я знаю, что в нашей Духовной академии был организован факультет для иностранных студентов.

Прот.Владимир Сорокин: Да, сюда владыка Никодим пригласил эфиопов, кенийцев – в общем, африканцев. А владыка Алексий в Эстонию пригласил из Германии делегацию Евангелическо-лютеранской Церкви, и не помню еще, откуда. Дело в том, что было так: они посетят нашу страну, нашу Церковь, и в печати на Западе начинают появляться какие-то сведения, что-то писать начинают. А для советских руководителей это был такой знак: раз там о нас пишут, причем в положительном смысле – посетили, молились, – значит, с этим надо считаться.

Александр Крупинин: Ну конечно: ведь самое главное, как на нас со стороны смотрят!..

Прот.Владимир Сорокин: Да, они очень боялись, как сейчас говорят, «имидж» испортить. Для них это было очень важно и престижно. И вот наши архиереи рукоположения того времени при Патриархе Алексии Первом и при Патриархе Пимене действительно смогли создать для Церкви такой международный «имидж», с которым власть должна была считаться. А поскольку Духовные академии и семинарии обладали как раз молодыми кадрами, – кадры ведь надо было откуда-то брать, не просто же из приходов кандидатов в епископы искать или представителей на конференции за рубежом, – вот на этой основе удержали сами Духовные школы. И владыка Алексий старался так организовать деятельность Учебного комитета, чтобы Духовные школы тоже не оставались сами по себе, чтобы все чувствовали, и власть тоже, что эти учебные заведения и иностранцы посещают, и внимание иерархии присутствует.

Александр Крупинин: То есть открытый характер…

Прот.Владимир Сорокин: Открытый характер, да. И тогда как раз я владыкой Никодимом был рекомендован членом Учебного комитета. Я помню, там другие члены были уже старые – отец Николай Никольский, старый-старый протоиерей. И потихоньку туда нас, молодых, стали «внедрять», чтобы поддержать эту систему.

Александр Крупинин: Это был при Московской Патриархии такой комитет?

Прот.Владимир Сорокин: У нас в структуре Русской Православной Церкви есть Учебный комитет, который ведает учебными заведениями. А эти заведения нужно было спасать. Ведь к этому времени, когда владыка Алексий был назначен, из восьми было закрыто уже пять. Грозили закрыть вообще все. И только благодаря тому, что эти семинарии тоже ввели в какую-то международную деятельность, эти закрытия остановились. И вот с того времени я помню, как я с владыкой Алексием начал сотрудничать, а потом я был секретарем Совета, инспектором был. В то время был такой владыка Мелитон, очень хороший, просто Божий человек – он был ректором нашей Духовной академии, а я был инспектором. А ведь время было очень коварное, оно требовало очень активной позиции, каждого студента нужно было защищать, потому что уполномоченный всячески пытался кого-то отчислить, к кому-то придраться, в печати постоянно статьи какие-то…

Александр Крупинин: Да, мы даже не представляем сейчас себе, что это была за жизнь…

Прот.Владимир Сорокин: Да, да. Это было время борьбы, настоящей и коварной борьбы.

Александр Крупинин: Я тут прочитал в Вашей статье (правда, о более позднем времени, но это не так важно), что уполномоченный мешал студентам Академии посмотреть фильм какой-то даже в открытом кинотеатре…

Прот.Владимир Сорокин: Это уже когда праздновали Тысячелетие Крещения Руси, когда уже появились движения в обществе на перестройку, уже Горбачев объявил перестройку. И выходит на экраны фильм «Покаяние» Абуладзе, а там самые страшные слова того времени для коммунистов: «Если дорога не ведет к храму, то зачем она нужна?» Да, эта дорога ведет в тупик. И ведь для того времени эти слова прозвучали как, я бы сказал, лозунг интеллигенции, потому что это же известная актриса, Софико Чиаурели, произносит их. Говорят, что она вскоре после этого скончалась, это была ее последняя роль. И всегда же говорили, что религию придумали попы, что это что-то отжившее, – а тут вдруг в кино говорят: Храм имеет значение, это очень серьезно…

Александр Крупинин: Да, но все-таки в то время как еще было велико влияние уполномоченного…

Прот.Владимир Сорокин: Это была целая система. Семьдесят лет жизнь в стране развивалась под определенным углом, под определенным правилом, с определенной установкой: сформировать нового человека. Пели песни: «Мы наш, мы новый мир построим». Но это не только песни, это была программа, была действительно поставлена цель. И ведь создали же этого нового человека. И мы должны были в этом как-то участвовать, Церковь должна была находить в это время свое место.

Александр Крупинин: Ведь это какое-то противоречие, в самой этой системе… Как же Церковь могла быть «вписана» в антицерковное государство? Ее нельзя было совсем закрыть – и в то же время, как с ней можно было рядом существовать?

Прот.Владимир Сорокин: Конечно. И вот пришедшее в то время поколение – Патриарх, в то время епископ, и владыка Питирим, и владыка Никодим, и еще целый ряд архиереев – они действительно поставили даже перед государственными органами проблему: оказывается, Церковь – это не только какие-то старушки, которые уже вымирают. Я помню, когда я подавал документы в семинарию, то мне паспорт не хотели выдавать, говорили: «Куда ты идешь, молодой человек, ведь старушки перемрут – и все, и конец. Тебе же жить не на что будет!» А здесь вдруг – международный престиж, приезжают солидные люди, приезжают студенты, развивается духовное образование. И вот тогда уже владыка Алексий тоже находился в очень сложной ситуации. Он сначала был председателем Учебного комитета, потом вскоре стал Управляющим делами при Патриархе. А кто такой Управделами при Патриархе? Это человек, который занимается «черной» работой, самой простой и в огромном объеме. Всякие протесты, письма, какие-то бесконечные проблемы… И он должен прежде всего на себе прочувствовать, а потом доложить Патриарху, как ему надо реагировать. Это такая очень сложная должность. Я был тогда еще студентом, и когда закрывали храмы, была кампания очень серьезная, то сами студенты возмущались: как это так, сидят там наверху Патриарх, Управление – а тут храмы закрывают, а те ничего не делают? Нам всегда кажется, что начальство виновато. И, конечно, за все доставалось прежде всего Управделами. А потом, когда я уже был инспектором, владыка Мелитон был ректором, Божий он был человек, конечно, я его всегда с благодарностью вспоминаю. Но когда нужно было какую-то смету составить и получить деньги от Патриархии для финансирования студенческого питания, или какие-то деликатные вопросы, связанные с государством, или в отношении преподавателей или студентов, это надо же было как-то делать. А он всегда говорил: «Вы там сами делайте, а то я запутаюсь». Конечно, он уже старый был, и кроме того, он же сидел. Они же такие исповедники, но все равно этот страх еще с того времени до какой-то степени парализовывал их желание сопротивляться. Это не у одного владыки Мелитона. Я знаю, вот митрополит Гурий (Егоров). Он в молодости был активным человеком, а после того, как отсидел, и вернулся сюда, он сдал и здание епархии, и отдал свою библиотеку в Публичную библиотеку – полностью нашу епархию отдал государству. Он ведь сдал здание Епархиального управления в лавре и переехал в маленькую комнатку в Академии. То есть он отдал и здания, и все, что только возможно было.

Александр Крупинин: Да, они страшную эпоху пережили, их можно понять…

Прот.Владимир Сорокин: Конечно, это наложилось на их психику. И тем более велико значение нового поколения архиереев, в том числе владыки Алексия, будущего Патриарха. Они явились для нас, тоже молодых, какой-то обнадеживающей силой. Вот представьте себе: я закончил Академию, приехал к своему архиерею в Кировоград, а он мне говорит: «Какой дурак тебя посылал в Академию? Сегодня никто не нужен с духовным образованием. У меня шестьдесят человек некуда девать. Позакрывали приходы. Сегодня нужны электрики, монтеры, на заводе люди нужны – надо строить социализм, счастливую жизнь строить». Представляете, это мне говорит архиерей! А вот эта группа архиереев – и владыка Алексий, и владыка Никодим, и владыка Питирим и другие – конечно, они тоже находились под прессом этой коммунистической системы, она нас давила, но у этого поколения уже не было того парализующего страха. Ведь я уже все-таки не сидел. Митрополит Никодим не сидел, и владыка Алексий не сидел. А это все-таки имеет значение. И тогда появилась некоторая уверенность. Я когда ехал со сметой в Москву, владыка Алексий уже был Управляющим делами Патриарха, а владыка Серафим Крутицкий был заведующим хозяйственным управлением. И они обсуждали нашу смету. И я очень хорошо помню одну такую сцену. Я приехал со сметой, и сидит владыка Серафим и говорит: «У вас перерасход на питание студентов. Вот у вас статья была запланирована по смете на семьдесят копеек в день на питание, а у вас девяносто». А я говорю: «Владыка, а если у нас пост, и надо же как-то студентов кормить – это же молодежь, грибы надо покупать, рыбу». Он говорит: «Нет». И, знаете, сразу набирает номер и при мне звонит в Совет по делам религии: «Вы знаете, у меня здесь из Ленинграда инспектор со своей сметой, у него перерасход…» Я сижу, думаю, что делать: «Господи, помилуй». Чувствую, что ему что-то там говорят, какие-то инструкции дают, но ничего не слышу. И вот результат: «Мы вам смету срежем». Я говорю: «А чем же я кормить буду студентов? Ведь возмущение будет. И куда же мне теперь идти?» Пошел к владыке Алексию, к владыке Никодиму. А владыка Никодим знал ситуацию. Он уже был в Ленинграде тогда. И тогда начинается согласование… Вот такая у меня была работа. И владыка Алексий тоже помогал. Но он был человек осторожный. Он зря никогда слова не промолвит. Он выждет, может ждать очень долго, получит доклад, все взвесит, все согласует, но всегда на него можно было положиться. Сто процентов он не мог обещать. Но вот пятьдесят процентов он поддержит, тридцать – владыка Никодим, ну а там еще, может, и в Совете по делам религий тоже кто-нибудь поддержит. Я ведь и туда ходил и доказывал: «Хорошо, не хотите – закрывайте, в конце концов». Но тогда вот это молодое поколение уже смелее говорило. «Если нужно – давайте нам какие-то условия. Если не нужно – скажите на весь мир, что это не нужно». Но в ответ: «Нет, мы так не можем!» Но если не можете – что же вы, хотите бунт получить? Так он будет. Ведь студенты тогда уже тоже были смелые. Чем моложе публика, тем она смелее. Нас обязывали всегда, чтобы в день Конституции, 5 декабря, мы приглашали из общества «Знание» специального лектора, который бы доказывал, что советская Конституция самая лучшая, самая передовая и так далее. И вот он говорит-говорит, это лектор-международник, все прекрасно. Но вот вопрос задает студент: «Скажите, а милиционер может быть верующим?» И этот лектор говорит: «Вообще-то, по уставу не может быть». И вот уже и скандал. Ведь это же Хельсинские декларации – это значит, дискриминация по признаку веры. А милиционер ведь должен был быть в партии, они же все или комсомольцы, или партийцы. А в уставе комсомола было написано, что комсомолец должен был быть атеистом. И вот наши студенты на смех подымают. Или другой вопрос: «Почему нельзя свободно купить Библию?» А он говорит: «Не положено». А студенты опять шумят и смеются. Скандал! А наутро меня уполномоченный вызывает «на ковер»: «Вы специально провоцируете, Ваши студенты провокаторы, у вас там нет дисциплины!» Я ему в ответ: «Слушайте, каким образом я должен поступить? Я встану и скажу: «Не задавайте вопросов»? Что же это за Конституция?» Видите, мы все-таки как-то умели бороться, смело вести диалоги в властями, как-то защищаться. И конечно, всегда ставили вопрос: «Если нужно – держим, если нет – скажите на весь мир, что это так». А тогда уже в 1968-м году наша Церковь вступила во Всемирный Совет Церквей. И вот можно было сказать властям: «Скажите всем, что вы строите социализм без религии». Мне уполномоченный говорит: «Да, конечно, мы так и строим, но мы же не можем так прямо об этом сказать». Я ведь все время был в Ленинградской Духовной Академии, и все время мне приходилось довольно сложно. Я очень долго был членом Учебного комитета, и потом, когда владыка Алексий был уже митрополитом, мы всегда понимали друг друга с полуслова, потому что приходилось с ним решать очень деликатные вопросы. Причем здесь мы с ним работали вместе по Учебному комитету, а потом он стал президентом Конференции Европейских Церквей. Сто пятнадцать Церквей Европы объединяет эта конференция. И он большим авторитетом там пользуется. А я был представителем нуклеарной группы. Нуклеарная – это «ядерная», что это значит? Вот назначается какая-то тема для дискуссии. Например, очень долго проходила там тема: «Крещение, Евхаристия и Священство». По-русски это будет «КЕС», а по-английски – «BEM» – Baptism, Eucharist, Ministry. Три Таинства – нужно было выяснить, в какой Церкви как смотрят на эти Таинства, что объединяет, что разъединяет. Свести людей из разных Церквей вместе и послушать, как мы смотрим на Крещение, на Евхаристию, на Священство. И мы должны были представить свою позицию, православное вероучение. И вот прежде чем приедут люди от всех Церквей на эту конференцию, наша группа из пятнадцати человек рассылала всем Церквам сообщение, что тема принимается, будем обсуждать. А мы начинаем обсуждать: какой ракурс может иметь эта тема сегодня? Например, исторический, литургический, патристический, богословский, самые разные. И вот мы думаем: кто же у нас в мире сегодня специалист, чтобы представить эту тему в литургическом аспекте, кто из православных, кто из католиков, кто из протестантов? Или в историческом аспекте? Или в культурологическом? И мы начинаем поиск. И снова рассылаем авторам темы – почитайте, посмотрите литературу и приезжайте с каким-то своими выступлениями и рекомендациями. И приезжает человек, которого мы выбрали докладчиком, делает свой тезисный доклад. Начинается критика. Православные говорят: «А что это у вас Крещение без воды? Какое-то «духовное». Нужно, чтобы была вода!» Католик скажет: «Вот здесь правильно, но желательно, чтобы была Конфирмация». Баптист говорит: «А мы вот так понимаем». Реформат и все другие тоже критикуют этого бедного докладчика. Но он на самом деле доволен, что такая дискуссия, настоящая дискуссия началась после его доклада. И вот когда побываешь на этих конференциях, то вместо того, чтобы читать сто книг, вы видите весь спектр мнений по этой теме на сегодняшний день. Причем от настоящих специалистов. И докладчик принимает все замечания, дорабатывает свой доклад, и снова все эти материалы рассылаются, Церкви обсуждают – и так изучается вопрос о Крещении, Евхаристии, Священстве. Речь не идет о том, чтобы сделать один документ, объединяющий всех и обязательный для всех. Экуменизма здесь нет. Речь идет об изучении друг друга. Это желание представить на сегодняшний день, на каком уровне это есть в разных Церквах. И, может быть, под влиянием этой работы я сегодня воспринимаю «толерантность» очень плохо, считаю, что это вредная сегодня тенденция, которая навязывает нашему народу понимание толерантности, которое исходит от государственных чиновников, как они это понимают. Ведь сейчас на развитие толерантности колоссальные деньги отпущены. И вот представление о толерантности такое: мы, русские, должны терпеть всякие национальные и религиозные меньшинства. Конечно, толерантность – это терпимость. Но я тогда сказал: «Что вы делаете? Россия – это не «дом терпимости», вы же сейчас просто минируете поле, потому что вы одних поощряете, а других заставляете терпеть. Терпеть можно до поры до времени, пока не назреет критическая масса. А она назреет, если вы не будете уделять внимание обеим сторонам». Ведь есть же прекрасное русское слово «взаимоуважение». А «толерантность» – это медицинский термин, который говорит о том, что в вашем организме погашена сопротивляемость внешним болезнетворным влияниям. И нельзя такие вещи делать. Нужно прежде всего изучать друг друга – и средства на это использовать. Я хочу понять другую культуру, насколько мы близки, насколько мы разные. И мы должны учиться жить в одном пространстве. А делать акцент на терпимости неверно. Меня же именно эта европейская система научила прежде всего сопоставлять. И вот почему Патриаршество нашего Патриарха Алексия очень отличалось от других? Он все-таки все время стремился к диалогу, он никогда не обострял ситуацию. Он никогда не стремился к обострению, наоборот, он стремился к тому, чтобы люди изучали друг друга, свои позиции, чтобы считались с разными мнениями. Он все время пытался каким-то образом не то что помирить людей, но хотя бы создать основу для диалога. Чтобы люди увидели друг друга. Мне кажется, это у него из вот этого европейского опыта, потому что на этих встречах в Европе нельзя было противопоставлять друг друга. И здесь такая же ситуация. Он все время в своей деятельности старался найти точки соприкосновения. Вот представьте, если бы он, еще будучи Управделами Патриарха, пошел бы на конфронтацию с государственными органами. С тем же Советом по делам религий.

Александр Крупинин: Это было бы совершенно бессмысленно.

Прот.Владимир Сорокин: Конечно, бессмысленно. Всех бы пересажали и все. Всех был выгнали, и его тоже. И какого-то дурака, простите, поставили бы, который бы только во всем соглашался. А уже в это время сама власть почувствовала, что им нужны люди более или менее способные вести какой-то творческий диалог. Мое впечатление, что уже та власть это чувствовала. Коммунисты уже тогда почувствовали, что если они не вступят в творческий поиск осмысления прошлого и будущего, ничего у них больше не получится. Жаль, что они опоздали, конечно. Не случайно потом, уже после Хрущева, стали как-то по-другому относиться. Ведь сам Хрущев, когда развенчал «культ личности» Сталина, он же понимал, что ситуация тупиковая…

Александр Крупинин: Мне кажется, что Хрущев был такой последний романтик коммунизма. Он действительно во все это верил. И ведь действительно и для коммунизма не было на пользу то, что делалось при Сталине.

Прот.Владимир Сорокин: Это называется «нужда научила зайца спички зажигать». Правильно. И вот они увидели в Церкви это молодое поколение, с которым можно было говорить, диалог вести. Ведь мы сегодня не можем вести диалог с кем? С экстремистами, с людьми, которые называют себя патриотами и не способны слушать ваши аргументы. Вы не можете с ними вступить в диалог. Попробуйте поговорить с тем же Диомидом и его приверженцами – они же просто не слушают Ваших аргументов. А в то время появилась возможность диалога прежде всего за счет того, что наши представители Церкви ездили на Запад, набирались там опыта, в том числе и опыта диалога. И Патриарх Алексий прошел эту школу, этот опыт, и он с коммунистами умел найти какие-то возможности диалога. Вот характерный пример: он приехал в Ленинград, уже митрополитом, это 1986-й год. Уполномоченный ему говорит: «А у нас нет такой практики, чтобы митрополит шел на прием к председателю горисполкома». Тогда это был Владимир Яковлевич Ходырев. Владыка Алексий говорит: «А я хочу просто соблюсти правила общепринятые, протокол». Но уполномоченный отвечает: «Нет, Вы об этом забудьте». Но митрополит Алексий это очень хитро использовал. Я потом прочитал об этом в воспоминаниях самого Ходырева. На одном дипломатическом приеме – а тогда деятелей Церкви пускали на эти приемы, чтобы показать, что Церковь никто не гонит – подошел к Ходыреву митрополит Алексий и говорит: «Я хочу к Вам попасть, а меня к Вам не пускают». Ходырев в ответ: «Почему же? Мои двери открыты». И на следующий день митрополит Алексий уже был в кабинете у Ходырева. Без всякого уполномоченного.

Александр Крупинин: А что же, с уполномоченным нужно было согласовывать каждый шаг?

Прот.Владимир Сорокин: Когда я уже был инспектором Духовной академии еще при владыке Мелитоне… Ведь трапезная для учебного заведения – это всегда важно. А мы заготавливали всегда 60 тонн картошки. Я тогда связался с одной овощной базой, чтобы нам привезли эту картошку. И об этом узнал уполномоченный. Звонит мне и говорит: «Какое право Вы имеете без меня связываться с овощной базой и что-то покупать?» Я ему в ответ: «Да ведь всего-то лишь картошку купили! Что же это – антисоветчина какая-то, что ли?» А он в ответ: «Вы не имеете право вступать в контакт ни с одной советской организацией, ни даже с каким-то советским гражданином, не согласовав это со мной». Я ему говорю: «Неужели Вам нечем заниматься? Неужели Вам интересно, сколько и где я покупаю картошки, капусты и морковки на зиму?» Он говорит: «У нас такой закон». И вот та история с Ходыревым – ведь митрополит Алексий «обошел» уполномоченного только потому, что был на дипломатическом приеме. И вот это как раз знамение времени – как можно и нужно было использовать свое присутствие даже на территории какого-то консульства или посольства. И вот тогда он к Ходыреву пришел и сказал, что готовится празднование Тысячелетия Крещения Руси. А тогда митрополит Алексий жил у нас в Академии на первом этаже. Тогда еще не было резиденции никакой, он у нас жил. И он этот момент использовал. Он сказал, что на праздник приедет много гостей, много иностранных делегаций, а их негде принимать. Нужны какие-то помещения…

Александр Крупинин: Получается, что иностранцы – это самый главный аргумент.

Прот.Владимир Сорокин: Да. И Ходырев в воспоминаниях пишет: «Мы выделили епархии и митрополиту резиденцию на Каменном острове – ведь это же престиж страны! И мы выделили и помогли устроить». И тогда же и храмы стали отдавать и все прочее. Вот такое было время, и такая была наша церковная «дипломатия». Можно сегодня говорить, что иерархи наши унижались, но по-другому тогда было невозможно. И уже когда началась «перестройка», после празднования Тысячелетия Крещения Руси, какие-то пласты в нашем обществе стали сдвигаться. И тогда митрополит Алексей был Управделами Патриарха Пимена, который уже очень был старый, и все фактически лежало на плечах владыки Алексия. Он тогда и Даниловский монастырь просил отдать. Он тогда еще был нашим Ленинградским митрополитом, и здесь начали отдавать храмы. И опыт, пережитый им в советское время, вместе с тем опытом, который он в Европе получил, он, когда стал уже Патриархом, конечно, использовал. Он был опытным дипломатом, знал, с кем имеет дело. Я считаю, что он добился очень многого, он заложил такие прочные основания, что сейчас его последователям дай Бог только выполнить то, что он начал и заложил. Ему всегда будет благодарна Русская Церковь и Россия за то, что не произошло в это время никаких серьезных срывов – а ведь были моменты сложные, и очень сложные, в начале 90-х годов особенно.

Александр Крупинин: И с другой стороны, я вот сейчас вспоминаю, когда был путч 1991-го года, ведь совершенно однозначно было, что Церковь против этого безбожного режима и было сказано, что Церковь путч не поддерживает. И это было очень важно на самом-то деле.

Прот.Владимир Сорокин: Да, это очень важно было. И то, что они тогда участвовали в переговорах уже в 1993-м году. Да, было очень много моментов, которые могли бы сильно обострить ситуацию. И вот за взвешенную и мудрую политику, конечно, Церковь должна быть благодарна Патриарху Алексию.