«В церковь входят те социальные формы, которые уже есть в обычной жизни»

Программа Марины Лобановой

«Встреча»

Гость: Алексей Львович Беглов, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института всеобщей истории РАН, автор книги «Православный приход на закате Российской империи»

Цикл «Вехи истории русского православного прихода», передача 2

Эфир: 25 марта 2023 г.

АУДИО

Алексей Беглов:

Общинный приход с точки зрения социальной – это не единственный приход, который есть в допетровской Руси. У нас есть еще другой социальный тип прихода – это приход, который можно обозначить как приход вотчинниковый, то есть находящийся в зависимости от вотчинника, от владельца земли, на которой стоит церковь (как правило, построенная этим вотчинником). Вотчинником может быть как лицо, так и корпорация: может быть царь, может быть епископ, может быть монастырь. … И монастырь может построить церковь и учредить там приход, этот приход будет не общинный, не мирской, он будет вотчинниковый, потому что это вотчинник (монастырь в данном случае) построил церковь. Вотчинником может быть купец, может быть богатый крестьянин, если он купил землю, и вотчинником может быть даже священник. И мы знаем такого рода случаи, когда, например, в Москве духовенство каких-то церквей служило в одной церкви, но при этом на свои доходы от этой службы неподалеку строило другую церковь, и туда, вот в эту церковь, нанимала крестцовых людей, чтобы иметь дополнительный доход. То есть вотчинник мог рассматривать церковь как инвестицию, как источник прибыли. Потому что по правилам, которые были приняты, вотчинник полностью владел тем, что он построил. Он построил церковь – это его собственность. Да, церковные власти в семнадцатом столетии пытаются с этим бороться, но в целом эта ситуация сохраняется вплоть до конца XVIII века, до начала XIX столетия даже. И еще в конце XVIII века Нижегородский епископ цитирует высказывания местных помещиков, которые говорят: «моя церковь, мой поп, мой доход». Потому что они чувствуют себя владельцами церквей.

Естественно, далеко не всякий вотчинник строил церковь как инвестицию, чтобы получать доход. Возьмем каких-нибудь выдающихся предпринимателей, Строгановых, вот они строят феерический Сольвычегодский собор, это фактически их домовый храм, но в принципе они строят где-то церковь, на каком-то своем соляном заводе, конечно, они не предполагают получать с нее доход, наоборот, они всяческие украшают, они вкладываются, это благочестивые вложения, они делают церковь для тех рабочих, которые работают у них на соляном заводе.

То же самое может сделать какой-то благочестивый боярин, построить церковь для своих крестьян, и он сам может быть прихожанином этого храма. Просто община не будет ни де-юре, ни де-факто играть никакой роли в жизни этого прихода, а будет играть роль именно вотчинник: он будет делать всё – он будет строить на свои деньги, он будет заказывать иконы, книги, он будет искать духовенство, в том числе, например, из своих крепостных. Он может послать к епископу своего человека и сказать «рукополагайте моего человека» (это нельзя, но иногда случается). П.С. Стефанович предполагает, что именно в тот момент, когда приходы, когда вот церкви приходские появляются за пределами погостов, в имениях, условно говоря, каких-то вотчинников, особенно в центральной России – и появляется приход как явление, как территориальное явление. Мы опять возвращаемся к географии: первоначально приход за пределами городов находится, на погостах, а параллельно возникает еще одна сеть приходских церквей, которая размещена в вотчинах – наследственных владениях разных людей или корпораций  (например, монастырей). Два территориальных измерения накладываются друг на друга, взаимопроникают, и где-то вотчинные церкви вытесняют погосты, например, в центральной России.

…

Понятно, что на Севере, на Северо-Западе погостная структура сохранилась гораздо лучше, там меньше вот этих вот имений владельцев и больше погостных церквей.

Вот это у нас два социальных типа допетровского прихода: общинный приход (или мирской) и приход вотчинниковый, его построил вотчинник, который может быть как одним лицом, так и группой лиц, корпорацией.

Выдающийся историк, историк права Серафим Юшков на материале северо-русского прихода писал о переходной форме «приход-монастырь». Или, например, Юшков практически первый описал «приход-уезд», где целый уезд строит уездный собор, который является его приходом. Такие вот переходные формы, но, думаю, не стоит подробно останавливаться на этих формах, нужно понять, что действительно базовые социальные формы – это общинный приход (мирской) и вотчинниковый. Вот два типа (в социальном плане) приходов Древней Руси.

При этом эти приходы – и тот, и другой, и мирской, и вотчинниковой – по-прежнему находятся в ситуации плюрализма форм окормления мирян. По-прежнему мирянин может пойти и в собор, и в монастырь, и по-прежнему он может быть частью покаяльной семьи. Более того, он может жить в одном месте, быть прихожанином какой-то церкви, но, например, никогда там не причащаться, потому что у него духовник в другом месте. И он туда ездит с определенной периодичностью, раз в несколько лет, например, чтобы исповедоваться, причаститься и так далее.

То есть уже сформировавшаяся приходская система не отменяет этого плюрализма  форм окормления мирян, они сосуществовали. И выбор был за человеком. Этот принцип «покаяние вольно есть» продолжал работать.

Конечно, в вотчинниковых приходах встречаются серьезные канонические нарушения. Вот эта вот идея о том, что вотчинник владеет доходом в церкви, что он может превратить ее в источник дохода, в инвестицию своего рода, вложить деньги как в некое коммерческое предприятие… Эта практика, к сожалению, была достаточно распространена, надо сказать, что она была распространена не только на Руси. Собственно, мы встречаем подобные вещи и в отношении европейских церквей средневековой эпохи. Коммерческий подход к церкви, к храму имел место в разных культурных и географических ареалах. И, опять же, нужно понимать, что церковные власти не всегда имели ресурсы бороться с этим. Например, в городе Москве, в посаде московском очень часто собственниками церквей были члены причтов. Причем, очень интересно, с этими церквями были возможны самые разные, любые, можно сказать, коммерческие операции. Например, одной церковью могли владеть несколько человек, условно говоря, два священника владеют по одной трети и еще дьякон или псаломщик владеет еще одной третей.  И вот каждый из них мог эту свою треть или продать, в том числе светскому человеку (какой-нибудь состоятельной вдове, например, она могла владеть частью церкви), он мог заложить, он мог сдать в аренду, то есть все коммерческие операции были возможны с вотчинниковой церковью. В Москве, конечно, церковные власти пытались бороться с этой ситуацией, в частности, призывая прихожан конкретных церквей, где были такие вот ситуации, выкупать эти доли у их собственников, у этих священников, членов притча или у тех, кому были переданы права на эти доли в этих церквях. Церковные власти пытались призывами влиять на эту ситуацию, у них не было других ресурсов правовых на тот момент. Они пытались своими призывами превратить вотчинниковые приходы в приходы общинные, потому что эта форма социальной организации прихода казалась церковным властям в тот момент более канонически приемлемой, канонически обоснованной, чем вотчинниковое владение церквями. Эти призывы где-то работали, в каких-то случаях прихожане действительно это делали, а где-то так это и оставалось в том же положении.

Мы не должны идеализировать даже и общинный приход древнерусский. На это очень тонко в начале XX века, в 1906 году, обращал внимание такой выдающийся мыслитель, церковный публицист Н.Д. Кузнецов, который потом был одним из очень важных деятелей Всероссийского Церковного Собора. Он говорил, что мы не должны идеализировать эту общинную жизнь – это просто община, которая существовала и вне Церкви как хозяйственная единица, как единица местного самоуправления, как так называемая тягловая единица, как плательщик налогов. Вот у нее, у этой общины, была еще одна ипостась, еще одна функция – это была религиозная функция, и в рамках религиозной функции она и осуществляла эту приходскую жизнь. Очень тонкий момент: была ли она собственно церковной общиной? – задавался вопросом Н.Д. Кузнецов. Это большой вопрос.

Вообще устройство христианской церкви в античном мире и потом на Руси не имеет какой-то такой церковной специфики, если угодно. Церковь заимствует формы у окружающего мира. Церковь заимствует формы общественной организации. На это, кстати, обращали внимание историки, мыслители еще в конце XIX века. В античности этой формой самоорганизации был античный полис, и поэтому по образцу античного полиса сформирована структура самоуправления церковной общины – с пресвитерионом, с советом старейшин, который был в полисе, с неким правителем (в церкви это место занимает блюститель, епископ), с собранием народа – собранием граждан (в данном случае членов общины, членов Церкви), да, это всё скопировано с античного полиса и дальше начинает уже развиваться. Таким же образом, собственно, происходит и на Руси. Для низовой приходской жизни Церковь не изобретает новых социальных форм. В Церковь входят те социальные формы, которые уже есть в обычной жизни, и прежде всего это или сельская крестьянская, или посадская городская общины. И эти формы, эти общины, как правильно обращал внимание Н.Д. Кузнецов, приобретают еще и религиозную функцию. Эту особенность социальной истории низовых церковных структур или горизонтальных церковных структур нам нужно всегда иметь в виду, когда мы сосредотачиваемся на них и пытаемся уловить их особенности.

…

Такая очень важная особенность древнерусской церковной жизни: какие у Церкви были возможности коммуницировать с новой паствой? Этих возможностей было всего две – это устное поучение, проповедь. Но нужно понимать, что рядовой священник практически не проповедовал, это случалось крайне редко. Как правило, проповедовал епископ, а рядовой священник, как правило, читал, зачитывал некое поучение. От себя говорить слово – это исключительная ситуация. И, кстати, нужно понять разницу между стандартами приходской деятельности в средневековой Руси и в имперскую эпоху, потому что в имперскую эпоху священник должен проповедовать. А в средневековой Руси абсолютно не так, проповедь – это дело епископа. Но вторым способом коммуникации Церкви и новой, молодой паствы – это было собственно духовническое поучение, наставление, которое происходит в акте исповеди, в акте покаяния, в акте вот этой коммуникации. Поэтому исповедь духовнику – это, действительно, самый распространенный, самый важный и для христианизации Руси, и вообще для религиозной жизни человека того времени акт взаимодействия. И духовники прекрасно знали, что они обязаны наложить на человека епитимью в зависимости от степени того, что он ему исповедует. Покаянная дисциплина, покаянная практика предполагала не просто разрешение от грехов, а некое воспитание, урок, который преподавался духовником его духовному чаду. Это могли быть самые разные епитимьи, это могли быть поклоны, мог быть пост, еще что-то могло быть, могло быть, конечно, и отлучение, но поскольку все равно очень редко причащался человек, то это не могло работать в чистом виде, но это было частью практики. И это распространялось как на рядовых прихожан, на крестьян, на посадских людей, так и на князей.

…

Собственно, один из страшнейших упреков, который можно бросить в лицо духовнику и вообще священнику древнерусскому – это то, что он является потаковником (древнерусское слово), то есть он потакает грехам своих духовных детей. Эта опасность в поучениях духовникам проходит красной нитью, и, более того, это обращается и к духовном детям – не ищите себе потаковников, ищите тех, кто будет вас учить (то есть воспитывать по христианскому закону, нелицеприятно), а не тех, кто будет вам потакать.

Когда община (мир), которая заключает с духовником порядную запись и записывает туда, чтобы он их слушался, понятно, что они предполагают, что он будет им и потакать в чем-то, потому что в противном случае они могут разорвать с ним эту порядную запись. Но в идеале он должен сохранять вот такой вот высокий идеал христианского духовника и воспитателя душ своей паствы.

…

Повторю: важнейшие способы коммуникации Церкви с новообращенной паствой – проповедь и духовничество.

Первые века прихода христианства на Русь именно через духовничество, через запреты, через епитимьи исправляется семейная жизнь, Церковь изгоняет многоженство, Церковь борется с насилием, Церковь борется с практикой похищения девиц – всё это именно через духовническую практику проходит. И это на протяжении всего Средневековья сохраняет  актуальность. Урегулировать семейную жизнь на христианских основах – это одна из главных задач Церкви и духовника в том числе.

…

Сама эта конструкция покаяльной практики предполагает понятие семья. Соответственно, если мы дети одного отца, то мы братья и сестры. … Поэтому, даже если С.И. Смирнов не заимствовал слово «семья» из документов, он как бы реконструировал, воссоздал понятие «покаяльная семья» из вот того материала, который у него был перед глазами. Да, мы сегодня говорим, что, скорее всего, конструкт «покаяльная семья» не встречался в текстах, но, в общем, он достаточно правильно, точно отражает социальное явление.

…

В конце концов, именно при переходе к имперскому периоду покаяльная семья, по сути, уничтожается властями, отменяется это правило «покаяние вольно есть». Власти светские, и вслед за ними церковные, сами начинают регулировать эту практику – к кому человек обязан пойти на исповедь. И так формируется монополия прихода на окормление мирян. Почему? Потому что покаяльная семья рассматривалась как очень опасное место, где может распространяться старообрядческая пропаганда, ну и так далее. Потому что понятно, что ее никак нельзя контролировать. Если в приход архиерей может, по крайней мере, прислать своего представителя, или, когда приход присылает ему нового кандидата на рукоположение, может тоже контролировать эту ситуацию хоть как-то (хотя у него всё равно очень мало ресурсов для этого), то для покаяльной семьи у него вообще нет никаких ресурсов, потому что там нет архиерея в принципе – в покаяльной семье, там есть духовник и есть его паства, которая собралась вокруг него просто потому, что она его выбрала – и всё. И там скорее духовник выступает таким вот законодателем, условно говоря. Если, например, у его духовных чад есть возможность причаститься в другом месте, то он должен грамотку написать, записку, и человек, приехав в свой приход и желая причаститься, мог предъявить эту грамотку – только тогда его причащали в приходе. А места для епархиальной власти в покаяльной семье не было и ресурсов у епархиальной власти контролировать ее не было. И поэтому она первой исчезает в имперский период как форма окормления мирян. Фактически на нее ведется наступление, и тем или иным способом она, по сути, запрещается.

…

Не нужно представлять, что все жители древнерусских селений, городов, деревень были членами какой-то покаяльной семьи. У нас есть несколько указов Алексея Михайловича (это середина – вторая половина семнадцатого столетия) к разным воеводам в разные города Московского государства, где он говорит: а слышал я, что подданные мои не имеют духовников и годами не бывают на исповеди и не говеют, и без покаяния и помирают, и поэтому тебе, воеводе, я предписываю, чтобы ты напомнил им, чтобы Великим постом они шли в церковь, искали бы себе духовников и каялись бы, и причащались бы, к тайнам бы приступали… Вот эта идея о том, что причащаться хорошо хотя бы раз в год, Великим постом – она как раз в указах Алексея Михайловича присутствует в русской практике. И мы понимаем из контекста, что он заботится о частом причащении. Потому что некоторые вообще не причащаются и помирают без покаяния.

…

Чтобы быть точнее с термином «покаяние», давайте назовем это не покаянием, а  духовничеством, здесь важна именно эта коммуникация, потому что это единственная точка, где человек мог прийти и как-то вступить в эту коммуникацию с Церковью.

…

В следующих беседах, я думаю, нам нужно обязательно поговорить о том, как допетровский приход превращался в приход имперского периода. Там очень важна сама эта эволюция, сам переход и то, почему он происходил. А он происходил не просто так, это была целенаправленная политика властей, причем я бы в ней выделил два этапа.

…

И, конечно, нужно понимать, что приход превратился в имперский не сразу, не в одночасье, а на это потребовалось почти столетие. Наверное, с описания этого процесса в следующий раз и начнем наш разговор, а потом уже перейдем к описанию имперского синодального прихода как некой константы, как уже сложившегося организма со своими какими-то особенностями, со своими изъянами, со своими достоинствами.

Полностью слушайте в АУДИО.

См. также: