Володарский и Урицкий

М.Лобанова: Здравствуйте, дорогие друзья! В студии радио «Град Петров» Марина Лобанова и историк Кирилл Михайлович Александров. Здравствуйте, Кирилл Михайлович!

К.Александров: Здравствуйте, Марина Николаевна! Здравствуйте, уважаемые радиослушатели!

М.Лобанова: И мы продолжаем цикл передач, которые посвящены топонимике, тем именам, которыми названы улицы, проспекты, районы, станции метро, мосты в нашем городе Санкт-Петербурге, тем именам, места которым не должно быть, как мы считаем. Прежде чем мы будем говорить, что же нам делать, чтобы все-таки этих имен не было, давайте познакомимся с этими людьми, ведь мы их не знаем, как в прошлой программе мы говорили. Помните, Вы, Кирилл Михайлович, рассказывали историю о том, что люди склоняют Бела Кун или Дыбенко как угодно. Допустим, магазин Мега-Дыбенко, или ИКЕА Дыбенко, то есть люди уже совершенно не понимают, как можно ехать покупать рождественские подарки в Мега-Дыбенку. А ведь какой-то сатанизм в этом есть, безусловно. Для того чтобы это прочувствовать, понять и почувствовать ответственность за это, достаточно узнать просто биографию этих людей, имена которых здесь присутствуют.
Прежде чем Вы начнете сегодняшних наших героев биографии рассказывать, вспомним, о чем мы говорили в прошлой передаче. Действительно, топонимика – не такая безобидная вещь, потому что если посмотреть на мир, на наш город, на то место, где мы живем, глазами ребенка, который открыт Богу и как он представляет, как Бог смотрит на мир – Бог смотрит на нас сверху, он видит карту и видит те имена, которыми мы назвали то место, куда взгляд Бога обращен. Будет ли Господь смотреть на имена, которые названы вот такими людьми, которые заклеймили себя как слуги явно не Божьи, а явно слуги противников Бога и, в общем-то, противников Его правды, противников всякого человеческого существования. То, о чем Вы, Кирилл Михайлович, говорили о воспитательной роли, может быть, имен, которые мы почитаем в топонимике нашего города, когда наши дети ходят в школы на тех улицах, которые называются этими именами, живут на этих улицах, когда мы говорим: поедем на улицу Белы Куна, на улицу Дыбенко, Урицкого, Володарского или Дзержинского, Ленина. Мы все это произносим постоянно, проживаем и принимаем как свое. Еще раз пережить ужас этой ситуации, и в конце концов мы, конечно, придем к тому, что мы поговорим, что же делать, пригласим, может быть, еще кого-то.
Но сегодня герои нашей программы, люди, которые, можно сказать, занимают центральное положение не только в топонимике, – а центральное положение потому, что часто встречаются в поселках, городах, Санкт-Петербурге, Москве, – но еще лежат в центре нашего города, в своеобразном мавзолее – на Марсовом поле. Это Володарский и Урицкий. Вот герои сегодняшней нашей программы. Кирилл Михайлович, если можно, начните с биографии человека, которого мы знаем просто по фамилии, даже имени-отчества, честно говоря, не приходит на ум – просто Володарский и Володарский.

К.Александров: Нет, у него есть имя. Володарский мост – все знают, что чаще всего с именем Володарского ассоциируется мост на Октябрьской набережной через Неву. У меня с этим мостом связаны замечательные детские воспоминания, это вообще, наверное, был первый мост, название которого я уже в 7 лет знал хорошо, потому что под этим мостом был игрушечный магазин, мы ездили покупать туда революционных матросов, которыми играли в песочнице. Но вот Вы правильно сказали, дело в том, Марина Николаевна, что у многих людей даже имена не вспоминаются напрочь, и это тем более сделать сложнее, если у человека вместо настоящей фамилии был псевдоним. Володарский – это псевдоним. Володарского звали Моисей Маркович Гольштейн. Это был молодой, довольно агрессивный человек, страстный в своем стремлении и желании уничтожить ненавистный ему мир старой России. Я имею в виду не политический режим – самодержавие, конституционную монархию, республиканский, полуреспубликанский режим Временного правительства – я имею в виду бытовой уклад, определенный образ жизни, стиля разных социальных сословных групп, которые и у Моисея Марковича Гольштейна, и у Владимира Ильича Ульянова вызывал примерно одинаковую страстную ненависть.
Моисей Маркович родился в 1891 году на Украине, то есть к тому моменту, когда произошла революция, ему было 26 лет. А в 27 лет он уже был убит – такой возраст революционной эйфории, когда чаще всего революционеры находятся на пике фантомного такого чувства разрушения всего. В общем, не смотря на то, что по официальной версии родился он в семье бедного ремесленника, в черте оседлости скорее всего, тем не менее у его родителей хватило средств (хотя, может, он учился за общественный счет) для того, чтобы отправить своего сына в гимназию. Сдал экзамены сразу в 5-й класс, в Дубно, но через год был исключен из этой гимназии за политическую неблагонадежность, чтение запрещенной литературы: таскал ее в гимназию, давал одноклассникам. Таким образом, чуть ли не с подросткового возраста или с ранней юности Моисей Маркович позиционировал себя как такой убежденный вселенский революционер. Я думаю, что по страстности и темпераменту своей натуры он ни в чем не уступал льву революции, если брать известную фигуру Льва Давыдовича Бронштейна. Кстати имя Льва Давыдовича Троцкого в современной топонимии Петербурга, Ленинграда не увековечено, хотя было время, когда города назывались его именем: Троцк, например. Потом товарищ Сталин в порядке борьбы с троцкистами постарался искоренить все упоминания об этом соратнике Ленина и организаторе октябрьского переворота в Петрограде.
Вернемся к Володарскому. В период первой русской революции Моисей Маркович начинает свою революционную деятельность, он был членом партии Бунда – это еврейская социал-демократическая организация, кстати, вступившая позднее в конфликт с большевиками по ряду теоретических вопросов. Поэтому или по другим еще причинам Гольштейн оставляет Бунд, он уходит в организацию украинских социал-демократов, довольно активно участвовал в революционных событиях 1905-07 годов, составлял разные воззвания, организовывал митинги, на какой-то момент был арестован, но быстро освобожден, вплоть до 1911 года он вел революционную агитацию на правобережной Украине, в Волынской и Подольской губерниях Российской империи. Опять был на какой-то срок в 11-м году арестован и отправлен в ссылку в Архангельскую губернию, но в 1913 году по амнистии вернулся в Малороссию. И вот накануне Первой мировой войны, вскоре после освобождения из ссылки, он эмигрирует из России, уезжает в Северо-Американские Соединенные штаты, он был членом американской социалистической партии, и в этот момент у него был шанс полностью изменить свою жизнь. Дело в том, что Моисей Маркович обнаружил в себе природные черты такого неплохого портного – поступил закройщиком на Филадельфийскую швейную фабрику, довольно быстро сделал там карьеру, устроился хорошо, зарабатывал, по тем временам, очень приличные деньги, и зарабатывал бы их дальше, на самом деле… Но революционная страсть в нем продолжала кипеть, он переехал из Филадельфии в Нью-Йорк и здесь как раз попал в теплую компанию уже упоминавшегося мною Льва Давыдовича Троцкого, который не был тогда еще большевиком, и Николая Ивановича Бухарина, известного тоже большевика, который тоже был уничтожен в 30-е годы в разгар сталинских чисток, и поэтому имя Бухарина мы не встретим в топонимии российских городов. Бухарин был большевиком, что не мешало ему с Троцким поддерживать близкие отношения. Гольштейн к ним присоединился, они издавали газету «Новый мир», достаточно левую, в период Первой мировой войны, которая призывала социалистов всех стран бойкотировать военные заказы и вообще протестовала против этой братоубийственной бойни.
Вернулся Володарский в Россию после Февральской революции 1917 года и, может быть, под влиянием примера Троцкого, который поступил, как мы помним, в Российскую социал-демократическую рабочую партию большевиков, он довольно быстро тоже стал членом большевистской партии. В силу таких организаторских способностей, энергетики какой-то, умению произносить страстные, но пустые по содержанию речи, он выдвинулся в Петроградском партийном комитете и даже вошел в президиум Петроградского Совета, Петроградской городской думы. Но понятно, что думскими делами и делами улучшения быта населения он не занимался, занимался подготовкой и организацией октябрьского переворота, в котором играл довольно большую роль…

М.Лобанова: В этот период времени он как представлялся?

К.Александров: Как Володарский, конечно. Практически никто из представителей национальных меньшинств не использовал своего подлинного имени. Максиму Горькому принадлежит, осенью 17-го года, замечательная фраза, он написал в своей газете «Новая жизнь»: «В России власть захватили люди, у которых вместо фамилий псевдонимы». Володарский был одним из организаторов отрядов Красной гвардии в Петрограде, которая стала вооруженной силой, пускай несколько расхлябанной и дезорганизованной, но тем не менее вполне реалистичной. Сегодня мы бы ее назвали: незаконные вооруженные формирования, которыми располагала большевистская партия, которые набирались в процессе захвата политической власти в столице и в других городах России. Вообще о Красной гвардии можно было бы сделать отдельную программу – это совершенно уникальное явление было в истории революции. После того, когда Володарский успешно показал себя в деле по организации Октябрьского переворота, он был избран в президиум ВЦИК (Всесоюзный центральный исполнительный комитет), но, в общем-то, опять ВЦИКовскими делами он занимался в меньшей степени, а с гораздо большим удовольствием он нашел себя на поприще комиссара в Союзе северных коммун по делам печати, пропаганды и агитации. То есть, с одной стороны, Володарский должен был заниматься агитационной деятельностью, организовывать партийную большевистскую печать, которая бы формировала общественное мнение в пользу большевиков, в первую очередь, в солдатской массе, возвращавшейся с фронта. А с другой стороны, Володарский должен был стать таким бичом, который преследовал бы нереволюционную буржуазную печать и способствовал закрытию альтернативных газет и средств массовой информации. По существу, он стал первым главным советским цензором в первое полугодие революции, причем Володарский громил не только те газеты, журналы, которые выступали против большевиков, но и те, которые не выступали, но явно, что по своему умолчанию, по молчаливой позиции, не поддерживали ленинский совнарком, особенно после разгона Учредительного собрания. То, что окончательно к весне 18-го года была вся русская печать задушена.., – я напомню, что накануне Первой мировой войны в России газет и журналов по суммарной численности выходило больше, чем печатных изданий во всем Советском Союзе в 1985 году, разумеется, если брать все издания, в том числе на национальных языках, и не общественно-политические, а все, включая технические, профессиональные, культурные и пр., но тем не менее. Понятно, что в основной массе печать не большевистская, русская получила смертельны удар еще до разгона Учредительного собрания, но потом какие-то спорадические однодневки, листочки выходили, горьковская газета «Новая жизнь», поскольку у Горького были заслуги личные перед Лениным, продержалась дольше других, но весной 18-го года со свободой печати окончательно было покончено, вернее, с остатками этой свободы, и ситуация стала меняться только в 1989 году. И вот интересно, что один из видных большевиков, Анатолий Васильевич Луначарский, сам оставил о Володарском такой отзыв: «Он был беспощаден. В нем было что-то от Марата, он был весь пронизан не только грозой Октября, но и пришедшими уже после его смерти грозами взрывов красного террора. Этого скрывать мы не будем – Володарский был террорист, был до глубины души убежден, что если мы промедлим с остальными ударами на голову контрреволюционной гидры, она не только пожрет нас, но вместе с нами и проснувшиеся в октябре мировые надежды».
Моисей Маркович очень любил выступать на заводах и апеллировать к мнению пролетариата, однако далеко не всегда удавалось в полной мере, так, например, на Обуховском заводе в нашем городе рабочие, среди которых достаточно было много антибольшевистски настроенных трудящихся, они его освистали и согнали с трибуны. В июне 18-го года по дороге на какой-то такой очередной митинг – уже действительно на расстоянии вытянутой руки от декретированного красного террора, в котором Володарский конечно бы принял активное участие, стал бы его певцом и защитником, – в июне 18-го года Володарский был застрелен рабочим Сергеевым, членом социалистической партии социалистов-революционеров за то, что, по мнению эсеров, он дискредитировал и опорочил социалистические идеи, представил своей деятельностью социализм – во всяком случае, в эсеровском понимании – как что-то такое ужасное, мрачное, нетерпимое, безумное, жестокое.

М.Лобанова: Каковы были дела Володарского? Чем он конкретно занимался?

К.Александров: Закрытие газет. Закрытие не большевистских газет и довольно свирепая агитационная пропаганда. Это, конечно, будет преувеличением заслуг – я бы удаленно сравнил его с Йозефом Геббельсом, министром пропаганды Третьего рейха.

М.Лобанова: Не Луначарского?

К.Александров: Нет, ни в коем случае. Правда, Геббельс был намного умнее и тоньше, чем Володарский, бесспорно, и образование другое, и происхождение. Но по страстности и эмоциональному накалу, если бы, конечно, у большевиков была такая должность, как министр пропаганды – понятно, что товарищ Моисей Маркович Гольштейн ее бы обязательно занял. Но этого не произошло. Интересно, что убийство Володарского как раз рассматривалось большевиками как проявление контрреволюционного вызова со стороны буржуазных классов, хотя еще раз подчеркиваю, что убили-то Володарского не представители буржуазных партий, правых консервативных либералов, или конституционных монархистов, или тем более черносотенцы, нет, его убили социалисты, в общем-то, можно сказать, соратники по революционному лагерю, который давно потерял свое единство. Ему был установлен памятник, Володарскому, недалеко от Зимнего дворца, но его взорвали петроградцы, нанесли, на самом деле, ущерб. Надо сказать, что на географической карте имя Володарского представлено весьма широко.

М.Лобанова: Больше чем достаточно.

К.Александров: Конечно. Есть поселки, не только в России, в Астраханской области, но и на Украине, которые носят его название.

М.Лобанова: Вы знаете, я думаю, что в советское время, когда местное руководство принимало решение как назвать какие-то проулки и переулки, они брали героев революции, которые погибли в 18-м году и называли. Даже в одном селе, я встречала, может быть несколько улиц Володарского. Просто это было революционное имя…

К.Александров: Такого я не слышал, но, во всяком случае, в Брянске был Володарский район – не знаю, есть он сейчас или нет. Улицы Володарского есть и в Колпине, и в Сестрорецке, мост у нас Володарского есть.

М.Лобанова: Причем интересно, что мост Володарского через Неву соединяет Октябрьскую набережную, от которой отходит проспект Большевиков, проспект Обуховской обороны, где находится метро Пролетарская.
Чтобы резюмировать жизнь этого человека, мне еще такая мысль приходит: я ее в каждой передаче, может, говорила. Когда мы называем улицу именем какого-то человека, очень было бы полезно не просто назвать улицу именем человека или доску повесить памятную на каком-то доме, а написать некоторый итог его жизни, смысл, почему именем именно этого человека мы назвали целое пространство. И вот давайте под каждым человеком мы такое придумаем, не придумаем, а сделаем вывод из его жизни. Вот так и написали бы: Улица имени Володарского, и подписали бы: «Человека, пришедшего к власти путем террора и закрывшего все средства массовой информации», И под каждым вот так бы написали. «Улица Белы Куна – международного террориста и убийцы массового». Улица Павла Ефимовича Дыбенко, и подписали бы тоже под ним: «человека, который убил столько-то людей ради достижения своих идеалистических целей»…

К.Александров: … «и сбежал с Нарвской позиции в феврале 1918 года».

М.Лобанова: Если мы под каждым так подпишем, будет ведь понятней. Давайте под каждым именно так и делать.
Ну и второй герой этой программы, человек, который лежит рядом с Володарским – Урицкий – опять же, не вспоминается имя-отчество.

К.Александров: Имя-отчество Урицкого вспоминается чаще, чем имя Володарского, хотя бы, во-первых, потому что Урицкий – это настоящая фамилия, а не псевдоним, редкий случай. Моисей Соломонович Урицкий родился в достаточно благополучной купеческой семье, получил очень хорошее образование, закончил юридический факультет Киевского университета святого Владимира очень хорошо. Правда уже в юности он примкнул к революционному движению, учась на юрфаке, но тем не менее, в общем, я бы сказал, он не был изначально, как ни странно, на мой взгляд, таким революционным монстром, каким был, например, Бела Кун или упомянутый Гольштейн-Володарский. В общем-то, в период дореволюционный, до 17-го года, Урицкий даже не к большевикам примыкал, а к меньшевикам. И хотя разделение формальное на меньшевиков и большевиков, размежевание полное на две самостоятельные партии произошло только в 1912 году, но по существу, с момента возникновения большевизма, с 1903 года разногласия между этими двумя фракциями-крыльями русского социал-демократического движения были весьма серьезны. Причем эти разногласия были не столько, я бы сказал, политические, сколько нравственные так или иначе.
Так вот, Урицкий был с меньшевиками до революции 17-го года, но затем примкнул к большевикам. До 17-го года он участвовал в революции 1905-07 годов, потом жил за границей очень долго, причем интересно, то он и с Троцким был достаточно близко связан, который тогда еще не примыкал к большевикам, я уже об этом говорил. Себя он в годы Первой мировой войны называл меньшевиком-интернационалистом, то есть социал-демократом, который выступал за поражение всех воюющих стран, включая свою собственную. После Февральской революции он вернулся в Россию, вступил в партию большевиков и довольно быстро стал членом Центрального комитета. В общем, это такой резкий взлет, должны были быть какие-то причины, которые позволили бы Моисею Соломоновичу сразу же попасть в партийный штаб. Я определенного ответа на вопрос, почему, в общем-то, не имея дореволюционного партийного стажа в рядах большевистской партии, он так мгновенно сделал себе карьеру, – ответа у меня нет. Он тоже был одним из организаторов Октябрьского переворота в Петрограде, состоял членом военного революционного комитета.
Вот что интересно, после Октябрьского переворота, хотя он сам был меньшевиком, он довольно резко возражал в последние октябрьские дни, когда этот вопрос стоял. Был вариант в конце октября–начале ноября, когда рассматривался вопрос о создании так называемого однородного социалистического правительства до созыва Учредительного собрания, – я имею в виду требования социалистов убрать из правительства Ленина и Троцкого (наиболее одиозные фигуры) и ввести в Совет народных комиссаров представителей других социалистических партий. Вот Урицкий выступал категорически против этого проекта, и, может быть, поэтому он стал представителем ленинского совнаркома – за свою такую принципиальность, непримиримость – комиссии всероссийской по созыву Учредительного собрания. По существу, он был представителем партии, которая пришла к власти путем вооруженного переворота, вот в этой самой комиссии для того, чтобы всячески препятствовать созыву Учредительного собрания и тем более препятствовать превращению его в легитимный орган власти в глазах трудящегося населения. Он был членом штаба, который был создан накануне созыва собрания, даже комендантом Таврического дворца. Фактически он отвечал за подготовку разгона Учредительного собрания и с этим справился вполне. Знаменитый матрос Железняков был просто его инструментом так или иначе.
В марте 1918 года, незадолго до своей гибели, Урицкий стал председателем Петроградской чрезвычайной комиссии – Петроградской ЧК, потому что правительство переехало в Москву, соответственно, переехал и аппарат центральный ЧК в Москву. ЧК стало местное в Петрограде, в то время, как в Москве располагались центральные органы управления. Ну вот, опять-таки Луначарский писал, что Урицкий был железной рукой, которая реально держала горло контрреволюции в своих пальцах.

М.Лобанова: Есть сведения: несколько месяцев правления Урицкого – это приводят источники разные цифры погибших, потому что по-разному считали, кто-то посчитал по газетам, то есть известно по именам под 1000 человек, кто-то посчитал в принципе общую статистику убийств, которые можно из разных источников взять, – это получается несколько тысяч – несколько месяцев у власти одного человека. Но, пожалуй, еще больше убьют после его смерти.

К.Александров: Конечно. Его убийство стало поводом для массовых расстрелов заложников. Я бы сказал так: Урицкий был одним из архитекторов политики, которую можно назвать политикой стратоцида – истребление населения по социальному, по классовому признаку, за принадлежность к определенной социальной группе или классу. В бытность свою председателем ЧК он только, видимо, разрабатывал, предполагал такую практику. Но в полной мере она, конечно, уже воплотилась после его смерти, после его гибели.

М.Лобанова: Когда к власти приходят бесы, они ни один повод не упускают. И смерть Урицкого не стала печалью, а как бы радостью для большевиков, и они развязали невиданный террор кровавый. Знаете, мне еще такая мысль пришла в голову. (Про убийство еще, может быть скажете, у нас 7 минут осталось до конца передачи.) Если мы так называем именами людей… иногда говорят, что советский строй может быть, несколько миллионов угробил, но зато такой-то вот заводик построил, человек в космос полетел. Давайте, с христианской точки зрения, поставим одного полетевшего в космос и миллионы, сотни тысяч загубленных людей убитых. Так вот если мы называем именами улицы, проспекты и т.д., то давайте назовем именем Урицкого, скажем, Ржевский полигон, где лежат его жертвы. А почему нет? Место значимое, место памяти, говорят, там будет даже мемориальный центр. Почему, если здесь есть это наименование, если он лежит в центре Петербурга, на Марсовом поле, – подумайте, на Марсовом поле лежит Урицкий! Это же невероятно, не вообразить, не представить, это же символично туда положили, не просто так…

К.Александров: На Марсовом поле с февраля хоронили революционеров, которые, как считалось, погибли в борьбе за революционные идеалы. После февраля там похоронили и жертв Февральской революции, и случайно погибших – были объявлены борцами за революционное дело. Дальше традиция продолжилась. Хотя, конечно, это ужасно – центр города и такая мрачная личность. Урицкий был убит молодым петроградским поэтом Леонидом Канигиссером. Он был членом партии эсеров, застрелил его в ответ на убийство, расстрел группы юнкеров, где был личный друг Канигиссера. Причем надо сказать, что сразу же после его убийства площадь Урицкого, допустим, у нас появилась, и его имя в топонимии очень широко находило названия – его именем названы поселки в Якутии, в Псковской, Орловской областях.

М.Лобанова: Дворцовую площадь переименовали в площадь Урицкого, – замечательно! Только в 1944 году вернули Дворцовой площади ее имя. Она была площадью Урицкого, потому что его там убили, в здании Главного штаба, где ЧК располагалось. И в этом смысле, конечно, имя, если мы подойдем к этому даже не с христианской точки зрения, где имя чрезвычайно важно – мы же обращаемся к Богу по имени, и для нас это уже чрезвычайно важное событие, какой-то акт, который мы делаем очень важный, мы рассчитываем на спасение – но здесь мы тоже к каким-то именам обращаемся, и тогда что? Ну даже не с христианской точки зрения, а с точки зрения будущего нашей страны – кому мы эту страну вручаем? Даже не будем говорить о себе, но после себя какая-то ответственность должна быть? Вот мы вручаем эту страну: Белы Куна, Дыбенко, Володарского, Урицкого… огромное количество этих имен, о которых мы, не о всех, конечно, их слишком много, но поговорим, мы эту страну и город святого Петра отдаем как бы им. А в конце каждой передаче хочется вспомнить еще тех людей, имен которых нет почему-то на карте Петербурга, а Петербург – это блестящая история петербургского периода императорского, сколько людей здесь жило! Имена Пушкина, допустим, увековечили. Но с другой-то стороны мы в большей степени мы видим как раз других. Кого бы Вы еще раз назвали из тех, кого бы Вы хотели видеть в топонимике этого города, но почему-то их нет?

К.Александров: Мы в прошлый раз говорили об имени Николая Степановича Гумилева. Я бы обязательно назвал Александра Васильевича Кривошеина – это ближайший соратник Петра Аркадьевича Столыпина в деле проведения сельскохозяйственной аграрной реформы 1906-11 годов. И вот как раз, кстати, приближается же столетие со дня гибели Петра Аркадьевича Столыпина, в 2011 году исполняется 100 лет. И, конечно, необходимо было бы избавиться от таких имен, таких страшных персонажей, как Бела Кун, Урицкий и увековечить имена Столыпина и Кривошеина, потому что результаты их деятельности видны, и понятно, что эти люди работали для России, на Россию, для русского общества, для русского народа.

М.Лобанова: Мы еще обратимся к этой теме. Действительно, спектр, откуда можно взять имена, очень большой, потому что есть и архитекторы, которые строили город, и государи, которые здесь правили и именем которого русская армия побеждала, и под патронатом которого творилась вся русская история, русская культура, русская жизнь. Русские люди с благодарностью вспоминали бы эти имена, этих имен нет. Если мы говорим, что русская церковь каким-то образом произвела покаяние за грехи народа, канонизировав, допустим, новомучеников и царскую семью, где улицы, площади, мосты имени митрополита Петроградского Вениамина. Ну хорошо, допустим, у нас не очень однозначное отношение к советскому прошлому, но ведь нету улиц хотя бы памяти убитого императора Николая II. Если вы не хотите его именем называть, назовите улицы именами дочерей и сына Николая II – вот это будет подлинное покаяние. Где это в их городе? Это последний российский император. Мы этого тоже не понимаем. Мы вспоминаем какие-то вещи, но ничего не происходит, а чтобы что-то происходило, нужно что-то сделать. А вот что сделать – мы этому посвятим тоже отдельную передачу. А пока сегодня мы завершим на вот этих четырех, уже теперь, личностях.
Передачу вела Марина Лобанова, о тех, чьими именами названы улицы, даже города некоторые, но мы говорим о Петербурге, площади, набережные в нашем городе. Рассказывал историк Кирилл Михайлович Александров. До свидания.

К.Александров: Всего доброго. Спасибо большое, до новых встреч.