Возвращение Петербурга: рождение новых петербуржцев (им уже 30 лет от роду)

«Возвращение в Петербург»

Андрей Борисович Рыжков, топонимист, член Топонимической комиссии Петербурга

Эфир 23 августа 2021 г.

АУДИО + ТЕКСТ

 

Грядущий 30-летний юбилей возвращения исторического названия Санкт-Петербурга, который мы будем отмечать 6 сентября — прекрасный повод вспомнить, как это было, как это стало возможно, а также порассуждать о нашем сегодняшнем восприятии возрожденного имени города.

 

Любопытно, что периоды исторических возвращений имен городам в СССР встречались даже несколько чаще, чем примеры «уличных» возвращений. Наряду со знаменитыми ленинградскими возвращениями в январе 1944 года вернулись и названия Гатчины (Красногвардейск) и Павловска (Слуцк). Но еще раньше, в 1943 году, Ворошиловск снова стал Ставрополем, Орджоникидзеград — Бежицей (ныне часть Брянска), город Свобода обрел старинное имя Лиски. И все эти «городские» возвращения были приурочены к освобождению городов от вражеской оккупации!

 

Но если «уличный» ренессанс не получил должного развития в послевоенный период, то нескольким городам в 1950-е годы повезло больше. В 1957 году, на волне борьбы с последствиями «культа личности», вернулись исторические названия Перми (Молотов), Оренбурга (Чкалов), Рыбинска (Щербаков). И самое интересное, что расцвет исторических возвращений конца 1980-х — начала 1990-х годов начался не с уличных, а именно с городских названий. В начале «перестройки», в 1987-89 годах были восстановлены имена совсем недавно «пострадавших» Набережных Челнов (Брежнев), Ижевска (Устинов) и злосчастного Рыбинска (Андропов). В 1990 году настал черед Нижнего Новгорода (Горький), Владикавказа (Орджоникидзе) и Твери (Калинин). А в январе 1991 года вернулись имена городам Самара (Куйбышев) и (снова!) Лиски (Георгиу-Деж). Настал благоприятный момент для восстановления ценного топонимического слоя, утраченного по идеологическим мотивам.

 

 

Благодаря особенностям «перестройки», однако, имя Ленина достаточно долго оставалось неприкосновенным по идеологическим соображениям, а вопрос возвращения Санкт-Петербурга — гипотетическим. И только с середины 1990 года в Ленинграде развернулось по-настоящему мощное движение за возвращение городу исторического имени… Но какого? Ответ совсем непрост, и депутатская комиссия Ленсовета по культуре, которая вместе с другими демократическими депутатами вела огромную работу в этом направлении, даже провела предварительное «рейтинговое» голосование среди коллег. Не было и речи об «автоматическом» возвращении названия, предшествовавшего Ленинграду. На обсуждение были вынесены Санкт-Петербург, Петербург и Петроград,  а до этого члены культурной комиссии отвергли «калькированный» вариант Свято-Петроград. Не только потому, что город никогда так не назывался, но и потому, что это формально русское название совершенно не соответствовало традициям русского топонимического словообразования. Тем более, что перед глазами были неудачные примеры Петродворца и Петрокрепости. А из трех оставшихся вариантов с большим отрывом депутаты предпочли Санкт-Петербург.

 

На вопрос — а почему это в русском государстве нужно возрождать «иностранное» название — ответ таков: потому что оно историческое и дано основателем города при «крещении». Если быть предельно точным, Петр I и его современники довольно свободно относились к правописанию названия в первые годы после основания, используя и «голландский» (Санкт-Питер-бурх), и «немецкий» (Санкт-Петер-бург), и еще десяток различных вариантов его написания, ни один из которых нельзя назвать «первоначальным».

 

То есть закрепившаяся в итоге форма (Санкт-Петербург) одновременно и волевая, и стихийная.

 

Еще одно важное уточнение состоит в следующем: в документах имя новозаложенной фортеции, которое потом и перешло на город, встречается только после 29 июня 1703 года, когда в Петров день было начато строительство храма апостолов Петра и Павла. Так что, можно сказать, на Троицу город родился, а на Петров день крестился, что логично: когда же и называть его в честь св. Петра? (В XVIII веке по григорианскому календарю этот день соответствовал 10 июля, а сейчас мы отмечаем Петров день 12 июля по светскому календарю).

 

 

Был в истории России и  период «греческих» названий — при движении империи на юг (Ставрополь, Симферополь, Севастополь, Никополь), да есть и поэтическая форма Петрополь, кстати. А самое начало XVIII века — период движения «в Европу», и петровские Шлиссельбург, Ямбург, Петергоф вполне символичны.  Если мы действуем, стремясь возродить культурные ценности, а не движимы желанием во что бы то ни стало избавиться от неприемлемого имени, нужно выбирать из исторических названий.

 

А ведь Петроград — название и русское, и историческое. Но переименование Санкт-Петербурга в Петроград в 1914 году, к сожалению, было примером чистого, беспримесного идеологического подхода к топонимике и предтечей всех топонимических катаклизмов XX века. В наших передачах уже звучали слова историка А.А. Керсновского: «Петроград явился первым шагом к Ленинграду».

 

Историческое название в честь небесного покровителя первого российского императора – «град Святого Петра» — фактически превратилось в новодельное название в честь самого Петра I. Любопытно, что большевики долгое время не признавали это переименование, справедливо считая его проявлением «великодержавного шовинизма», и Петербургский комитет РСДРП(б) не менял своего названия до самого 1917 года. Что же касается самой употребительной ранее формы названия — Петербург — в качестве «полного» имени города он имел бы тот же недостаток, что и Петроград,  название в честь св. Петра фактически низводилось бы до названия в честь земного государя.

 

Итак, вариант Санкт-Петербург был одобрен депутатами Ленсовета, однако судьбу возвращения должны были решить жители города. Как всякое судьбоносное событие, эта история уже имеет свою мифологию, и не будучи непосредственным участником событий внутри Ленсовета, я не вправе останавливаться на роли конкретных персоналий. Самое главное, что 30 апреля 1991 года Ленсовет принял решение об общегородском опросе по поводу возвращения Санкт-Петербурга, приурочив его к 12 июня. Формально его нельзя было назвать референдумом, но благодаря совмещению с датой выборов первого президента России и первого мэра Ленинграда можно сказать, что опрос был репрезентативен настолько, насколько это вообще было возможно. В итоге 54,86% ленинградцев, принявших участие в опросе, отдали свой голос за Санкт-Петербург.

 

 

25 июня 1991 года Ленсовет утвердил результаты опроса, но само возвращение вовсе не было «автоматическим» актом. Для него требовался Указ Президиума Верховного Совета РСФСР, который стало возможным подписать только после августовских событий неудавшегося «путча» (ГКЧП). Поэтому-то мы и отмечаем «возвращение в Санкт-Петербург» 6 сентября. Только после этого в городе начались практические мероприятия по изменению названия.

 

Также в сентябре 1991 года были подписаны Указы Президиума ВС РСФСР о возвращении Екатеринбурга (Свердловск) и Сергиева Посада (Загорск). К сожалению, на этом и закончилась, по большому счету, очередная эпоха «городских» возвращений, можно вспомнить только вернувшийся в 1992 году Шлиссельбург и «точечные» возвращения Сарова и Спасска (Беднодемьяновск), а также многолетнюю эпопею по превращению Петродворца обратно в Петергоф, уже в составе «большого Санкт-Петербурга». Но был задан тон возвращениям многих ценных «уличных» названий, и очень приятно, что в Санкт-Петербурге  историко-культурный принцип реставрации неукоснительно соблюдался и применительно к улицам…

 

Прошедшие 30 лет, конечно, полностью подтвердили правильность принятого решения. Возрожденное имя прошло проверку временем, оно живое и принято горожанами. За это время произошло и другое — смягчение отношения к названию Ленинград, из которого почти уходит острое идеологическое восприятие, а остаются воспоминания детства, юности, и, наверное, то, с чем имя Ленинграда навсегда войдет в историю — страшная трагедия войны и блокады.

 

В отличие от переименователей 1920-х, оставивших на карте лишь Петроградскую сторону, Петроградскую набережную и Петроградскую улицу на Крестовском (все — в нынешнем Петроградском районе), наши единомышленники не ставят задачи топонимической «чистки». И «ленинградские» уличные топонимы в немалом количестве представлены в «большом Санкт-Петербурге».

 

 

Одним из самых горячих вопросов, связанных с практическими последствиями возвращения Санкт-Петербурга, стало отношение к употреблению «домашнего» имени города — Питер.

 

Одни вставляют его к месту и не к месту, другие полагают излишне фамильярным, третьи вообще заявляют, что для культурного человека слово Питер непростительно и невозможно. Однако для людей, выросших в старом Петербурге, такой проблемы не существовало.

 

Питер органично встречается в воспоминаниях интеллигентнейшего Д.С. Лихачёва о дореволюционном детстве, в «Записках старого петербуржца» Л.В. Успенского, да и в художественных произведениях русских классиков.

 

Но преимущественно в тех случаях, когда автору нужно дать живую речевую характеристику персонажа (необязательно из народных низов) или показать особое, личное отношение к городу, как в поэме А.К. Толстого «Портрет» (1874):

 

Иль в Питере блестящем рождена,

При матушке цвела Екатерине

 

Казалось бы, «блестящий Питер» — это просто оксюморон (для тех, кто считает такую форму названия неким уничижением или исключительной принадлежностью «низового» народного языка). На самом же деле в разговорном языке слово Питер как самостоятельное название города стало широко употребляться еще с середины XVIII века во всех кругах без исключения и без всякой задней мысли. Свидетелями тому — и народные поговорки, и личная переписка представителей образованного сословия.

 

Поначалу же оно являлось частью одной из самых первых форм названия столицы — Санкт-Питер-бурх. «Питерская» речевая традиция не прекращалась полностью и в ленинградский период, но, конечно, уже была совсем не так широко распространена в быту, как ранее. Ведь в петроградско-ленинградские годы город трижды переживал серьезнейшую смену обитателей, вызванную гражданской войной, репрессиями и блокадой. Поэтому многие наши сограждане воспринимают «Питер» как некую новоявленную «порчу языка», грубость и неуважение к великому городу. А некоторые ультимативно требуют всегда и везде называть город только полностью и официально – Санкт-Петербург!

 

Чтобы соблюсти золотую середину, необходимо помнить: разговорные формы не слишком уместны в печати, в деловой коммуникации, да и просто в общении с незнакомыми людьми. Как шутят некоторые горожане, право на «Питер» нужно заслужить.

 

Универсальным вариантом именования Cеверной столицы, который подходит абсолютно для всех случаев, кроме официальной документации, является Петербург. А жители нашего города вполне официально называются петербуржцами и петербурженками. Питер же мил и дорог нашему сердцу, в том числе и тем, что очень и очень облегчил переход от Ленинграда к Санкт-Петербургу. Не стоит относиться к нему с таким снобистским презрением, ведь снобизм, как известно, отличает неистинных аристократов — тех, кто рвется в их круг, не владея при этом традициями.

 

Дабы не быть голословным, приведу ссылку на весьма полезный ресурс, который может пригодиться на все случаи жизни:

Национальный корпус русского языка.

 

См. также: результаты по наименованию «Питер»

 

Это — Национальный корпус русского языка, в котором задан поиск по слову «Питер». Пожалуйста, убедитесь, что пишущие люди всех сословий, от XVIII до XX века, спокойно употребляли это название и в художественных произведениях, и в личной переписке, и в воспоминаниях.

 

Люди, утверждающие, что «в классической литературе слово Питер не употреблялось», к сожалению, просто недостаточно информированы.

 

Конечно, изрядная часть цитируемых источников — повести из народной жизни. Но наряду с этим — стихи Батюшкова, «Воскресение» Льва Толстого (где «Питер» — произносит флигель-адъютант, близкий ко двору), «Старость» Чехова, «Студенты» Гарина-Михайловского, проза  Ивана Солоневича, воспоминания от И.М. Долгорукова… до Вадима Шефнера и Юрия Анненкова, а также – дневники: Николая II, св. прав. Иоанна Кронштадтского, Михаила Пришвина, Сергея Вавилова, Николая Рериха, переписка братьев Чеховых, Гаршина, Фета, Короленко, Корнея Чуковского… и безупречного языкового авторитета — Лидии Чуковской. И многие, многие другие примеры.

 

«Распространимся более о Петербурге: есть — Петербург, или Санкт-Петербург, или Питер (что — то же)». Андрей Белый, «Петербург».

 

А вот от Ленинграда, к сожалению или к счастью, никакого уменьшительного имени произвести невозможно.

 

Зато «ленинградский период» дополнил ряд возвышенных именований Северной Пальмиры и Северной Венеции не только преходяще-идеологическими «городом трех революций» и «городом великого Ленина», но и «вечным» именем – «Город над вольной Невой».

 

 

Фрагмент:

Алексей Константинович Толстой

«Портрет»

 

 

Учителя ходили по билетам

Все те ж ко мне; порхал по четвергам

Танцмейстер, весь пропитанный балетом,

Со скрипкою пискливой, и мне сам

Мой гувернер в назначенные сроки

Преподавал латинские уроки.

 

Он немец был от головы до ног,

Учен, серьезен, очень аккуратен,

Всегда к себе неумолимо строг

И не терпел на мне чернильных пятен.

Но, признаюсь, его глубокий слог

Был для меня отчасти непонятен,

Особенно когда он объяснял,

Что разуметь под словом «идеал».

 

Любезен был ему Страбон и Плиний,

Горация он знал до тошноты

И, что у нас так редко видишь ныне,

Высоко чтил художества цветы,

Причем закон волнообразных линий

Мне поставлял условьем красоты,

А чтоб система не пропала праздно,

Он сам и ел и пил волнообразно.

 

Достоинством проникнутый всегда,

Он формою был много озабочен,

«Das Formlose — о, это есть беда!»-

Он повторял и обижался очень,

Когда себе кто не давал труда

Иль не умел в формальностях быть точен;

А красоты классической печать

Наглядно мне давал он изучать.

 

Он говорил: «Смотрите, для примера

Я несколько приму античных поз:

Вот так стоит Милосская Венера;

Так очертанье Вакха создалось;

Вот этак Зевс описан у Гомера;

Вот понят как Праксителем Эрос,

А вот теперь я Аполлоном стану» —

И походил тогда на обезьяну.

 

Я думаю, поймешь, читатель, ты,

Что вряд ли мог я этим быть доволен,

Тем более что чувством красоты

Я от природы не был обездолен;

Но у кого все средства отняты,

Тот слышит звон, не видя колоколен;

А слова я хотя не понимал,

Но чуялся иной мне «идеал».

 

И я душой искал его пытливо —

Hо что найти вокруг себя я мог?

Старухи тетки не были красивы,

Величествен мой не был педагог —

И потому мне кажется не диво,

Что типами их лиц я пренебрег,

И на одной из стен большого зала

Тип красоты мечта моя сыскала.

 

То молодой был женщины портрет,

В грацьозной позе. Несколько поблек он,

Иль, может быть, показывал так свет

Сквозь кружевные занавесы окон.

Грудь украшал ей розовый букет,

Напудренный на плечи падал локон,

И, полный роз, передник из тафты

За кончики несли ее персты.

 

Иные скажут: Живопись упадка!

Условная, пустая красота!

Быть может, так; но каждая в ней складка

Мне нравилась, а тонкая черта

Мой юный ум дразнила как загадка:

Казалось мне, лукавые уста,

Назло глазам, исполненным печали,

Свои края чуть-чуть приподымали.

 

И странно то, что было в каждый час

В ее лице иное выраженье;

Таких оттенков множество не раз

Подсматривал в один и тот же день я:

Менялся цвет неуловимый глаз,

Менялось уст неясное значенье,

И выражал поочередно взор

Кокетство, ласку, просьбу иль укор.

 

Ее судьбы не знаю я поныне:

Была ль маркиза юная она,

Погибшая, увы, на гильотине?

Иль, в Питере блестящем рождена,

При матушке цвела Екатерине,

Играла в ломбр, приветна и умна,

И средь огней потемкинского бала

Как солнце всех красою побеждала?

 

(1874)